Элита 2

Херис переступил с ноги на ногу, потянулся и подошел к двери. Было тихо, но он знал — там, через коридор, дверь в дверь, нервничает перед завтрашним забегом Диана.
На сегодня все. Нужно отдохнуть, расслабиться. Правда, тренер не разрешает в это время лежать («потеряешь форму, надо все время поддерживать тонус, не валяйся после тренировки!»)… Скотина. Интересно, хоть кто-нибудь любит тренеров? Херис презирал и ненавидел всех своих наездников, особенно последнего.

Усталое тело благодарно откликнулось на покой. Фиг с ней, с молочной кислотой, потерпим. Длинные, сухие, с четко отбитой мускулатурой ноги приятно гудели («Хорошо идешь! Молодец!»). Сладкая дрожь расслабления пробежала по всему телу, отозвалась в каждой клеточке, а потом вдруг взорвалась, наполнив жаждой движения все его существо. Херис упруго перекатился на спину, изогнулся и одним прыжком вскочил на ноги. В этом неистовом движении, казалось, выразилась вся его мятущаяся душа. Застыл на мгновение, зафиксировав статическую нагрузку.

Окаменевшие от напряжения мышцы, отдав избыток энергии, потихоньку расслаблялись, наполняя тело восхитительным ощущением свежести и силы. Стряхнув остатки оцепенения (и не только с мышц, но и с души), он окончательно перестал быть памятником самому себе.
И неожиданно понял, что был сейчас до смешного похож на тех наивных жеребят, которых когда-то видел в левадах конезавода. Будущие скакуны так же катались на спине, пытались лягнуть небо и приглашали всех встречных поиграть. Тогда он смотрел на них почти с усмешкой.
Херис получил другое воспитание. На хорошей резине крытых дорожек тренеры учили несмышленышей бегать: осторожно и настойчиво на тренировках, гоняя до изнеможения на контрольных, отбирая лучших и запуская их по все более сложным программам и трассам. Их учили побеждать.

Вспомнился резкий голос первого тренера:
— Нет, нет, уже поздно! Посудите сами, где это видано! Все равно, что рабочую лошадь записывать на скачку! Да хоть бы и скаковую чистокровку, если ее не тренировать, она на дорожке нет никто! Они тренируются с самого детства! Вы же знаете! С рождения! Что значит — шанс? Год тренировок?! Способный?! Смеетесь? Да в этом возрасте они уже призы берут! А кто не берет, тех отчисляют, как не-пер-спек-тив-ных! — и, словно желая сгладить резкость, добавил тише, но так же непреклонно — Он уже перерос, и в спорте ему делать нечего. По крайней мере, в профессиональном. Вы и  сами это знаете.

А «призеры» с видом сообщников переглядывались, обменивались взглядами, в которых ясно читалось презрение к этому выскочке-переростку. Гадливое осознание подлости момента придет позже, да и то не ко всем.

Теперь в душе шевелилась чуть ли не зависть к тем лошадиным детям, наивным и счастливым сосункам с конезавода. Они получили все, что может получить от жизни лошадь — ласковых матерей и вольное небо, и еще у них было пусть короткое, но детство, когда никто не может заставить их  делать то, что они не хотят или пока не могут. Потом будет тренинг, тяжелая, но радостная работа и под конец — отдых в просторных и светлых денниках родного конезавода. Хотя тоже не для всех. Кому — пенсия и улучшение породы, а кому мясокомбинат… Есть ли жизнь после спорта, вот в чем вопрос?...

«А я? Кто я и для чего? Неужели только машина для установки рекордов?!» Память услужливо подсказывает: «Ты — Элита!»

Да, он вошел в Элиту. И если старинная поговорка конников «порядок бьет класс» применима к нему, то он идеален. Он в порядке. Его отец на беговой дорожке не имел равных, и Херис привык гордиться им. Как, впрочем, и матерью, — «очень, очень дельной», как говаривал второй тренер. Собственно, от него он и узнал про мать: до этого она была для мальчишки лишь  именем в родословной. А старик, как оказалось, работал с ней в своей далекой тренерской молодости.

Херис не знал своих родителей лично, как и они не знали его, и, впрочем, как и он сам никогда не узнает своих сыновей. Избыток родственных чувств вообще нежелателен, так как ослабляет с таким тщанием лелеемый тренерами своего рода условный рефлекс «каждый сам за себя». В их группе все знали наизусть свою родословную, но кроме гордости за себя (вон сколько знаменитых имен!) ничего не испытывали. И никто не ненавидел друг друга сильнее, чем Чак и Чек, братья по отцу, великому Чувиту. А если учесть, что Херис с самого начала попал в группу олимпийского резерва…

Он любил соревнования — шумные и немного бестолковые, и был даже рад предстоящему завтра испытанию. Во время забега он забывал свои страшные, недостойные, но упрямо приходящие мысли. Там, на дорожке, он был в порядке. Ясная, определенная цель звала его, не оставляя в сознании ничего, кроме желания победить. И он побеждал.

***

Прогудел звонок отбоя. По коридору протопал ночной дежурный.
Спать. Нужно спать… Искаженные сном лица, едва узнаваемые, но до ненависти знакомые, назойливый шум трибун, и на фоне всего этого — Диана. Потом исчезает все, и он видит в полной тишине, как ритмично поднимаются и опускаются ее ноги, длинные золотисто-шоколадные ноги, как мерно вздымается грудь бегуньи, как она откинула назад прекрасную породистую голову и ушла на отрыв, заходя на финишную прямую. Финиша все нет, и она бежит, бежит, без признака усталости или недовольства, и Херис не может оторвать от нее взгляда…

Он просыпается измученным и вялой пробежкой выводит тренера из себя. Терпеливо выслушивает первое, но не последнее на сегодня оскорбление («В полдень Работа! С таким темпом можешь заранее место в последнем ряду бронировать и против себя на тотошке ставить!»). Тренер еще брызгал ядовитой слюной в спину направившегося отдыхать Хериса, когда мимо него на круг легкой, немного кокетливой походкой вышла Диана. Покосилась огромным глазом, фыркнула насмешливо, вскинула шоколадный носик. Хорошо приняла старт и пошла в своей обычной манере, непринужденно, напористо, гибко.


***

Херис выиграл. Даже поставил очередной  мировой рекорд, перебив свой же собственный,  меньше чем недельной давности.

Но какой-то частью сознания понимал, что это, скорее, случайность. И хотя противники не достали его и в этот раз, он  знал — долго так продолжаться не может. Мысли рано или поздно добьют его, заставят глотать пыль. Он не сможет избавиться от них, как вот уже несколько дней не может забыть суровые, наполненные болью глаза мощного старика, привставшего на полупустой гостевой трибуне. Той самой трибуне, зрители которой всегда молчат, и на которой ему, Херису, тоже в свое время отведут почетное место…

И вот он отдыхает и ради развлечения рассеянно слушает, как в коридоре тренер отбивается от журналистов. Это нелегко, мировой рекорд обязывает к репортажу. Вал голосов приближается, но это уже не интересно.

Вскоре шумная толпа подкатывает к самым дверям, журналисты, как обычно, требуют позволения взглянуть на чемпиона, однако набивающий себе цену тренер непреклонен: «Его нельзя беспокоить, поймите, он должен успокоиться, ведь соревнования этого уровня — огромный стресс».

 Но вы не знаете журналистов, если хотите задержать их словами. А тренер журналистов знал. У Хериса для этого достаточно рекордов. Доверчивый журналист сдохнет с голоду, а следом за ним — никому не известный тренер. И пока кто-то, отвлекая внимание, жалобно подвывает, тыча тренеру под нос диктофон, самый профессиональный сует вымогателю в карман вкусняшку и  и как бы невзначай, ну совсем нечаянно,  нажимает плечом на дверь.
 
Незапертая, как и было  велено, дверь денника распахивается, и вот он, герой: гибкий, сильный, холёный, в отрепетированной позе красиво прислонился плечом к стене, а под тонкой кожей играют, разбрасывая солнечные зайчики, мощные мышцы. Щелкают фотоаппараты, шуршат и взвизгивают антикварные ручки и крохотные перстни-диктофоны.

И снова он, Профессионал:
— А почему он такой грустный?
— Он недоволен сегодняшним результатом! Мы ждали большего! — Тренер всегда начеку. Тренер всегда знает, что сказать. Тренер сам на все ответит и сам расскажет что он, Херрис, думает по поводу рекорда и карьеры. Тренер знает, кому лизнуть ладошку, знает, кому и когда руку по локоть откусить... У хорошего тренера всегда есть кусок сахару в кармане.

Гул восторга заглушает щебечущие фотоаппараты, а Херис отходит к окну, беззлобно думая: «Подлец!». Ему все равно.

И поэтому Херрис, позируя, думает о своем - о том, что устал и потому уже безбожно стар для спорта, и что не способен к тренерской работе. О том, что через шесть лет он выйдет на пенсию, а Диана только начинает взрослую карьеру, и что она уже, наверное, сдала в банк первую партию яйцеклеток для производства новых чемпионов. Думает о тех литрах спермы, которую сам сдал в банк за все эти годы и о том, родились ли уже его дети и будут ли они вообще, признали его годным к размножению в породе или нет; о том, что его сперма сейчас уже наверняка продается в центрах репродукции богатым плебейкам-болельщицам, которые согласны на зачатие без права алиментов. О том, сколько  реального золота принесет банку спермы (и ему, разумеется, ведь процент с этой прибыли пойдет на добавку к его будущей пенсии) сегодняшняя сусальная медаль… О том, каким мог бы быть их с Дианой ребенок.

***

В принципе, соединение их линий могло дать перспективное потомство.
Окна его денника (кто-то пустил это едкое словечко и его, не вникая в смысл, подхватили), выходят на блок силачей-тяжеловесов, на высотки жилых апартаментов сенсеев и тренеров, мастеров и начинающих «жокеев», из тех, что любят сесть на шею и погонять; а еще дальше — госпитальный блок, ясли, садик, тренажерные залы, манежи и круг стадиона. Круг. Замкнутый на себя и в себе мир элиты. Незримый, но реальный в своей непреодолимости забор отгораживал их от остального мира. Намного более реальный, чем ажурная кованая решетка вокруг стадиона.

Херис смотрел на неё и думал, что прожил в этом — или в других, как две капли воды похожих на этот, мирках всю свою жизнь, и, похоже, напрасно. Думал, что профессиональный спорт — это большая подлость, самая большая, какую только может представить себе человек. И завидовал тому мальчишке, которого тогда так безжалостно (или нет?..) отказался принять тренер. Как сложилась его жизнь? Счастливее ли? Лучше ли?

Люди там, в большом мире за стенами стадиона, всегда завидовали элите. Их безупречным телам, бесплатному здравоохранению и рациональному питанию, огромной пенсии и апартаментам, которые Херис, как и прочие, получит в том мире в свое время. Апартаментам, в которых он при желании сможет поселить десяток наложниц. Он получит все это, даже если уйдет из спорта из-за травмы до выслуги, и плебейки будут танцевать ему стриптиз еще долго после того, как у него от старости угаснет эрекция. Потому что каждому ребенку, законному и незаконному, зачатому им после выхода на пенсию, с подтвержденным генетическим отцовством, заинтересованное в улучшении породных признаков плебса государство, не колеблясь, будет выплачивать огромные алименты.

Они завидуют, потому что они никогда не узнают о том, как однажды Чак подловил потерявшего осторожность брата на бровке, а затем, сбив с ног, как бы нечаянно, не останавливаясь, наступил ему на ногу, раздробив голеностоп, и побежал дальше. В результате из спорта ушли оба, один по приговору медиков, второй по приговору жокеев.
Теперь они, разжиревшие без тренировок, живут безвылазно в своих гаремах, потихоньку спиваясь, о чем никогда не сообщит пресс-служба, а на смену им в сборную пришел Чок.

Плебеи не узнают об эмоциональной пустоте вечеров и бесконечном одиночестве внутри денника и графика тренировок. Не узнают, что элита до выхода на пенсию имеет личной свободы еще меньше, чем они… Да и после не особо поговоришь. Не научатся ценить детство, которого нет у элиты. Конечно, их простецкая жизнь тоже не сахар... И кто осудит тренера, подписавшего двадцатилетний контракт, лишь бы не уходить туда, к ним,  из такого привычного расписания родного  зверинца?

— Я осужу,— думал Херис. — В клетке, всю жизнь в клетке. А когда дверцу открыли, им уже страшно уходить. Трусы!

Да, трусы. Предавшие самих себя. И что им еще остается, кроме как измываться над нами?.. У них ведь уже ничего впереди нет. Ни ленточки, ни свободы. Ничего...
Солнце садилось за стадионом.  Его накололи, а потом словно сабельными ударами перекрестили флагштоки, и оно налилось тяжелой багровой кровью. Кровавые струйки потекли по заалевшим крышам, горячими каплями вспыхнули на газонах, в хрустальных подвесках эоловых арф, ударили наотмашь по новенькому, но старому, как истина, и, возможно, поэтому просроченному, слогану на  растяжке поперек аллеи.

Под транспарантом, заплывающим закатом, словно кровоподтеком, клубилась стайка молодняка. «О спорт, ты — мир!» — с глумливым почтением читал, упиваясь своей значимостью, какой-то шкет, и, демонстрируя залихватское остромыслие, шутил: «А есть ли жизнь после спорта?»
А есть ли жизнь во время спорта?
— Травма, — думал Херис, — травма это выход. Только надо сделать все так, чтобы никто не заметил. Лучше всего было бы надорваться. Перестарался. От усердия. Но это чревато инвалидностью. И бесславно хорошую карьеру угроблю. Кому дурак интересен?.. Зачем мне свобода такой ценой? Кроме того, если я уйду сейчас, навсегда потеряю Диану.

Мысль показалась бредовой, и Херис невесело рассмеялся. Потеряю! Да ты ее и не имеешь! Она на тебя и не смотрит, а через тринадцать лет, когда она сама выйдет на пенсию, ты будешь для нее безнадежно стар. И глуп. У нее будет долгожданная свобода и много молодых и послушных поклонников из плебса… или богатых стариков из Сверхэлиты.

Ему слишком долго ждать!.. Сколько шансов из ста, что она вспомнит его, что захочет прийти к нему? Сейчас они, по крайней мере, по одну сторону…

И вдруг Херису до боли в висках захотелось семью, какой у него никогда не было, и общего с Дианой ребенка. Она сможет рожать, им по выходе на пенсию ампутируют в пользу банка только один яичник. Все равно женщины элиты за всю последующую жизнь не рождают более пяти детей. А для этого количества зачатий и для поддержания гормонального баланса хватит и оставшегося. Тем более что бесплатная и качественная медицина — привилегия пожизненная. Да и воспитание, лечение и образование детей этих женщин государство оплачивает не скупясь. И еще ему подумалось, если это сбудется, — а вдруг сбудется? — как сложится судьба их ребенка, урожденного элитного ребенка, выношенного живой женщиной? Примут ли его в спорт? Или?.. Кем был тот мужчина, что привел своего трехлетнего переростка?.. И кем был тот ребенок?.. И  не  он  ли бежал сегодня  с ним  бок о  бок под цветами чужой страны?

Вернувшаяся с тренировки Диана прошла через внутренний дворик, который грязной водой заливали сумерки, на секунду подняла глаза к окнам Хериса и скрылась в подъезде. Загудел лифт, щелкнула после короткой, почти неразличимой паузы входная дверь денника напротив. Диана… Она стоит того, чтобы побороться за нее, завоевать ее внимание и доверие. Надо только быть осторожными, не привлекать лишнего внимания, замаскировать отношения под обычный секс для здоровья… Иных отношений в этом мире просто не поймут. И не простят.

Значит, надо постараться выдержать все эти шесть лет, не проигрывая по-крупному и не надорвавшись. Надо самому планировать и корректировать свои нагрузки, тактику бега, а для этого придется учиться, в том числе учиться хитрить. Вот как, значит, становятся тренерами...

Херис прислонился ноющим виском к холодному стеклу, закрыл глаза и впервые в жизни уснул стоя, как лошадь.