Океания

СВЕТ УТРЕННИЙ.
Из сахалинского детства

Остров вздрагивал лодкой утлою,
падал в бездну вод и всплывал.
На краю его, сном опутанный,
дом, как филин ночной, стонал.

В страхе, сонных, нас мама кутала.
Волны выли, бесился гром,
но наполнился солнцем утренним
океаном не смытый дом.

Светом брызгая, волны искрились,
нежно ластились по песку,
будто не было их, неистовых,
что терзали земли лоскут.

Влага пенная вслед за пятками
целовала лунки следов.
Под морской травой кем-то спрятанный
ждал нас клад бесценных даров.

Пусть не встретилось мне сокровище –
поплавка  сияющий шар,
но простила я волнам воющим
полусонный ночной кошмар.

Не за россыпи водной утвари
на ладонях песчаных дюн –
за сиянье волн в свете утреннем.
Ах, как весел он был! как юн!


ПЕННЫЙ ОБЕРЕГ

Океанский край Европы.
Волн прозрачных вечный ропот -
волны слёз полны.
Эти слёзы мне не внове:
мы одной с тобою крови,
всплеск седой волны.

Помнишь? я - ещё девчонка,
ты - извилистой и тонкой
пеной на песке.
Я ступаю осторожно,
будто чую нежной кожей:
не сроднюсь ни с кем.

Чистый ветер Сахалина
от рожденья и поныне
мне в наследство дан.
Все разлуки и потери
я твоею мерой мерю,
Тихий океан.

На чужом краю вселенной
ухожу по кромке пенной
в дорогую даль.
И опять со мною рядом
над волны седою прядью
детская печаль.

В шуме вечного Парижа
не найти того, что ближе,
чем волны разбег.
Путь земной, как вспышка, краток...
Унеси меня обратно,
пенный оберег!


*    *    *

По гладкой поверхности счастья
вплываю в детство,
где можно вот так распластаться
и греться, греться,
пока совсем не растаю
в лучах горячих
цвета небесного чая.

Здесь гладь переходит морская
в пустынный берег,
где шторма ночного скалы
разбились вдребезги
и чайки хватают слёту
судьбы подачки,
не зная другой заботы.

Бездонье счастливого детства –
на вырост платье,
мне этого тёплого средства
до смерти хватит
по грубым ступеням горя
взойти без плача,
с судьбою уже не споря.


*    *    *

Я впала в детство, как впадает речка
в безмерный океан.
Как милость свыше негасимой свечкой
дар памяти мне дан.

Я помню всё: и чаек лёт высокий
к незримым берегам,
и отблеск солнца – бог тысячеокий,
бегущий по волнам,

и ветер острый, пахнущий далёкой
неведомой страной,
привет отцовский в крене самолёта
над крышею родной...

Лишь волн мятежных с оторочкой пенной,
что ластились к ногам,
я дух строптивый – символ поколенья –
забвению предам.


ЦВЕТ ВРЕМЕНИ

Для счастья мне достаточно, когда
трава шумит зелёными волнами
за окнами, распахнутыми в даль
меж светлыми лесными берегами.

Когда-то на других, песчаных, берегах
по кромке пенного извилистого следа
брела девчонка в розовых лучах,
не ведая о бедах и победах.

Такой же дом, и окна также в даль,
но синими шумящую валами;
ей не знакомую ещё печаль
они в глубинах времени скрывали.

Что было мне дано, отхлынуло волной,
и пенный след спокойно высыхает.
Теперь мой слух в обители лесной
ласкают волны, полные стихами.

Они мне в утешение даны
как связь с неведомым счастливым краем,
где время кончится, но цвет его волны
останется в стихах, непререкаем.


AMEN

     …побеждающему дам вкушать
     сокровенную манну,
     и дам ему белый камень
     и на камне написанное новое имя…
                Апокалипсис               
      
На берегу. Одна.
И разве кто заметит,
как загорчит солёная волна,
когда я кину из сердечной клети
горючий камень с дерзновенным: на!
И канет слово – слабое мельканье
...ни звука... ни следа...
всё та же отрешённость в океане,
и холодна вода.

Огромно, обло зло.
Стоглазо и стозевно.
И даже если весь земной народ
обрушит камни в стынущую бездну,
там, в глубине неисследимых вод,
зверь, созданный Творцом в начале
на поругание в конце времён,
от мощи человечьего отчаянья
не дрогнет и хвостом.

Как пусто всё кругом
...ни манны... ни имён...
Одна. На берегу.
Опять бросаю камень.
А надо мной чуть различимо: АMEN!..

 
ПОКАЯННОЕ
    
      Увы мне, окаянная душе…
      Буря мя злых обдержит…
      и глубока мне мгла.
             Св. Андрей Критский
             Покаянный канон

Ты! – непостижимый океан,
образ потаённый… Не напрасно
я девчонкой в ужасе безгласном
замирала – ты же, дик и пьян,
берега терзал, подобно вепрю
брызгал пеной, рыкал и стонал,
и, когда в истоме отдыхал,
позволяя ласковому ветру
лишь касаться вспененных кудрей,
и лизал обманно отпечатки
на песке от голых детских пяток,
словно верный пёс, и поскорей
ускользал, как будто опасался,
что замечу в ряби лёгких волн
злобную ухмылку, чей-то стон
распознаю в плеске,
мне казалось:
в глубине таится страшный зверь,
а в душе – сторожкое «не верь».

Разгадала я гораздо позже,
кто хозяин потайного ложа
из гнилых обломков кораблей,
рухнувших надежд, былых страстей.
...Сотворю надгробие из них –
мой последний покаянный стих.