Кто красивей всех на свете?

«Хорошо живёт на свете Винни Пух», - звучала у меня в ушах голосом Евгения Леонова одна из самых популярных песенок вышедшего за год до этого замечательного мультика о маленьком медвежонке с опилками в голове. Это было естественно и созвучно моему мироощущению в тот душевно солнечный и обещающий вечную благодать декабрьский полдень. Я тоже жила просто замечательно, ничуть не хуже Винни Пуха. Я только три с половиной месяца назад была принята в ряды «избранных», то есть стала счастливой студенткой одного из самых респектабельных вузов столицы.

Эту радость может понять и разделить только вчерашний школьник, которого ещё полгода назад в трамвае в упор не видели его же бывшие компаньоны по школьным проказам, потому что им посчастливилось на год раньше скинуть с себя ненавистную школьную форму, заменив её на стильные и дефицитные в то время "фирменные" джинсы и футболку с усталыми и грустными физиономиями Битлз. Они были уже студентами: у них были лекции, семинары, конспекты и студенческие вечера под визг и лязг музыкального рок-оформления силами не менее популярных, чем Битлз, своих доморощенных рокеров. А что было у тебя? Школьный дневник, который ты каждую субботу пытался забыть подать на подпись родителям, и, увы, безуспешно…

Всё это давно, то есть целых полгода как осталось позади. Теперь ты сам, завидев в трамвае затканные в мышиную или коричневую школьную форму унылые существа, мог начать, как бы между прочим, интеллектуальную беседу со своим однокурсником о разных разностях студенческой жизни, но так, чтобы эти самые, в школьной форме, тебя отлично слышали и просто лопались от зависти. Так же, как зеленел от тоски и ты в подобных ситуациях лишь полгода тому назад.

Но Винни Пух был понятен и близок ещё по одной причине. Нет, не по той, что он вовсе не стремился похудеть, а потому, что, скорее всего, в моей голове тоже пока ещё активно присутствовали опилки, вытесняющие все более полезные составляющие головного мозга. Поэтому-то я и шла к своей однокурснице Ляле списывать конспекты последней лекции, по которой на следующий день предстоял разгромный семинар. Почему списывать, зачем? Ведь мы же вместе были на этой самой лекции. Передо мной так же, как и перед ней, лежал один из немногочисленных доступных атрибутов интеллектуальной жизни того времени – клеёнчатая общая тетрадь за 44 копейки. Такие тетради свободно продавались в магазинах «Культтовары», ласково называемых «Культики», где учащейся братии была даже предоставлена свобода выбора обложки: хочешь - тошнотворно коричневую, хочешь – убийственно чёрную, а хочешь – патриотически красную. Были, правда, ещё и голубые. Но это уж я не помню, зачем.

Была у меня, разумеется, и шариковая ручка, но не за 35 копеек, как у всех, а самая что ни на есть заморская. Мне подарили эту невиданную диковинку ребята из моей дворовой компании, которые выцыганили её на какой-то проходившей в Москве международной выставке. «Учись на отлично!» - напутствовали меня они, снисходительно похлопывая по плечу. Им предстояло заняться в жизни куда более серьёзными делами, как и всем ребятам, которые поступили в вузы, где не было военной кафедры или не поступали в них вовсе: их ожидала армия.

Таким образом, при тетрадке и ручке, а также при наличии глаз и ушей мне ничего не должно было бы помешать старательно записать то, что вещал с кафедры лектор, который через несколько дней ожидал услышать точный пересказ переданного мне знания на злонамеренно подстроенном им семинаре.

Но на лекции я была очень занята. Неважно чем. Занята – и всё тут. Тетрадка осталась нераскрытой, а ручка в сумке. Прозвенел звонок, возвещающий окончание занятий, и я поняла, что в выходные поеду к Ляльке списывать лекцию, потому что краешком глаза успела отметить, что она аккуратно отразила её в своей тетрадке с обложкой достаточно дружественного цвета. И где она только такую раздобыла? И вот я выхожу из станции метро «Университет», в голове опилки, на устах песня моего любимого киногероя, слова которой почему-то постепенно мистически трансформируются, хотя и в том же ритме, превращаясь в слова из совсем другой сказки.

Итак, я бодро топаю по декабрьскому снегу и про себя скандирую в такт моим шагам, по-прежнему почему-то голосом Винни-Пуха: «Кто красивей всех на свете? Это я! Говорят всегда так все мои друзья!» Можете сравнить ритм моей «шумелки» с известной всем «пыхтелкой» Винни Пуха на предмет их аутентичности. Моя новая шумелка начинает мне нравиться всё больше и больше, поэтому, воровато оглянувшись и не заметив поблизости никакой пеленгующей аппаратуры в виде ушных локаторов любознательных прохожих, я осторожно пытаюсь озвучивать свой речитатив, шагая в такт ударным слогам. С этой радостной шумелкой-пыхтелкой я марширую в сторону одной из улиц под общим названием «улицы Строителей» с разницей только в их номере, направляясь к красным кирпичным домам под местным кодовым названием «красные дома». Захожу в один из этих домов, поднимаюсь на нужный этаж и звоню в заветную дверь, за которой упрятан самый главный на этом этапе моей жизни конспект, который я немедленно должна списать. А не то…

В голове всё звенит моя творчески переработанная виннипуховская «шумелка», которая как нельзя лучше отражает ощущения семнадцатилетней первокурсницы одного из самых престижных вузов Москвы, красивее которой и быть не может, потому что просто невозможно быть красивее любой счастливой первокурсницы семнадцати лет, даже если она и не записала раздражающе-скучную лекцию безнадёжно состарившегося лектора лет уже эдак тридцати-пяти. Невозможно – и всё тут! Итак, «звоню – откройте дверь!», прям как в моём любимом детском кино.

Дверь открывается. Я пока сосредоточена на стряхивании подтаявшего декабрьского снежка со всех поверхностей моего экстерьера и не смотрю на стоящего в дверях человека. Тем более, что в ушах моих ещё звучит: «Кто красивей всех на свете – это я!». Но вот я наконец отрываю глаза от башмаков и устремляю свой взгляд прямо перед собой, чтобы произнести приличествующую девушке-первокурснице вежливую фразу. Но эта заготовленная фраза даже не доходит до моего горла, чтобы в нём застрять, потому что первой в горле застряла уже больше не актуальная «шумелка» о моей несказанной красоте.

Вопрос о том, кто прекрасней всех на свете неожиданно получил совсем другой ответ: передо мной стояла КРАСАВИЦА. Вот так вот запросто стояла – и всё! Как ни в чём не бывало, как будто каждый день, куда бы вы не отправились, вам дверь будут открывать Царевны-Лебеди или другие не подвластные времени героини вашего воображения.

«Девочка, ты к кому?» - донеслось до меня наконец. Я что-то по-виннипуховски пролепетала в ответ и была допущена в теремной дворец прекрасной царевны. Меня сразу подвели к столу с яствами. Царевна-Лебедь лишь махнула крылом – и они тут же появились вместе с только что возвратившейся с катка румяной с мороза Лялей. Я не выдержала и, подойдя к Ляле поближе, почти на ухо ей прошептала: «У тебя такая красивая мама!» В это время в районе обеденного стола появился Лялин отец, человек, без которого ни один из наших настольных лингвистических словарей никогда бы не вышел в свет. Но Ляля его не заметила, как не заметила она и рядом стоящей мамы. Она с гордостью и очень торжественно произнесла: «Ой, мамины подруги рассказывали, как за ней все ребята в институте бегали! Когда она по коридору шла - стройная, с осанкой королевы и ногами греческой богини - все расступались, а потом восхищённо и обречённо вздыхали вслед. А уж на катке-то ей вообще равных не было! Парни просто распадались направо и налево по сугробам от любви. До сих некоторые так и не успокоились».

Ляля ещё не окончила свою презентацию, как раздался смущённо-укоризненный голос Царевны-Лебедь, которую в этой земной жизни звали просто Наташа. «Лялечка, - сказала Наташа, - ну что же это ты такое при папе-то говоришь!» А папа Ляли с самым серьёзным видом изучал морфологический состав дымящегося в тарелке супа. Но Винни-Пух во мне заметил, что он лукаво улыбался.

С годами Наташа – Наталия Тихоновна Гришина, косметолог по специальности, - как и положено людям её необычайно красивой и нужной профессии, становилась всё прекраснее, а в 83 года впервые взялась за перо и написала удивительную книгу воспоминаний. Эта книга мгновенно разлетелась во все концы света, то есть во все те края, где теперь проживали её старые друзья, которые её никогда не забывали. Такое бывает только тогда, когда красотой природа по-чеховски одаривает замечательного человека, у которого прекрасны не только лицо и одежда, но «и душа, и мысли»!