Тузик

                ТУЗИК

                «Точка, точка, запятая –
                Вышла рожица кривая.
                Ручки, ножки, огуречик, –
                Получился человечек!»


Жил-был на свете человечек… 
Стоп!
А, может, и сейчас живёт?!
Хотя, не может, – а живёт.
Точно-точно: живёт и процветает! 
Ибо честным и порядочным людям
жить становится всё веселей, но невыносимей.

Так вот, – живёт себе человечек: ни два ни полтора.
Никаким был в дружном детском коллективе,
посему и не дружили с ним особенно,
зато…  и не обижали особливо:
ну-у, никакой и никакой.

А человечек хотел дружить, хотел быть любимым.
Но талантов особенных не имел и не умел слушать,
не умел чем-то жертвовать во имя дружбы
и не хотел что-либо делать вообще – затак.
Так что любить его было и не за что:
сер и неинтересен.
А он страда-а-ал!
Страдал и думал – как бы выделиться,
что бы эдакого сотворить, чтоб его заметили,
обратили внимание, полюбили, зауважали
и приняли, наконец, в коллектив.
А поскольку был решительно неинтересен,
то и решил любыми средствами
да привлечь к себе внимание.

Начал-таки  прислушиваться, принюхиваться,
стал собирать  информацию...
И вот однажды сделал чуточную гадость,
с чего получил чуточную выгоду
и, наконец-то, – какое-никакое, но внимание.
Пусть и изумлённое.
Его поначалу даже не поколотили, но… заметили.
Человечек понял: для своего блага он втихаря
может делать кое-какие непринятые вещи,
которые вынудят окружение заметить его
и, к тому же, принесут выгоду.
Старшие товарищи тоже приметили человечка,
но всё-таки отлупили его разок.
Для острастки.
А тот, следуя мудрым советам бывалой матушки,
угощал их мороженым и давал изредка по 20 копеек,
чем остудил их снисходительную враждебность.
Старшие же, посмеиваясь, стали грузить его
необязательными мелкими поручениями,
а человечек старался и выполнял их с энтузиазьмой.

Так он превратился в мудакоида.

Ох, уж он и старался…  и стали его слышать.
И неважно, что нёс он околесицу 
и пускал пыль в глаза и за глаза,
зато – слушали и общались.
Заметили!
Стали прощать ему огрехи, не прощаемые другим,
и… впервые ощутил он себя своим.
Сво-им!
Старался угождать старшим и не перечить,
рыл землю и… йез: у него появились «друзья» –
такие же негодяи, только уже смотрящие в рот ему
и нахваливающие его.
А он и верил.
Верил и всё увереннее чувствовал себя,
стал ощущать свою как бы особенность и ценность.
Но делать что-либо самостоятельно
так и не научился – делал, что говорили,
да с редкостным прилежанием,
не заботясь о конечном результате.
Кое-что удавалось чудом. Частью. Но удавалось.
А на неудачи свои и выволочки за них –
молчал и кивал, угодничал да шутил.
Постепенно научился складно говорить,
а делать что-то разучился совсем!

Как-то походя, сдал чужаку своего «пахана»
и был принят в более авторитетную компашку.
Терпел издёвки, подлащивался и старался, старался.
Набрал «вес», вещал с апломбом и…
стал уже весомым мудаком.

Его выдвигали и продвигали.
Число бессмысленных дел в тумане велеречивости
стремительно возрастало, и вместе с тем –
рос его авторитет и самооценка.

Так он уже становится матёрым мудаком.

Нюх свой развил до совершенства,
ошибался всё реже и менее принципиально.
Попал в родную по духу струю.
Кругом – свои!
Стал одеваться изыскано и дорого;
источал ароматы элитарного парфюма,
начал ездить на люксовой машине с мигалкой
и окончательно поверил в свою значимость.
Принимая позы, делал заявления, давал прогнозы,
легко дарил советы и шутковал:
правда, – плоско и не смешно,
но уверенно и важно, – что важно!
И сам же впереди всех смеялся,
покалывая глазками окружающих его референтов
и помощничков, которые дружно
и угодливо подхрюкивали.

На подчинённых, потопывая ножкой, –
покрикивал, сабелькой помахивал, бровки супил.
Унижал-изгонял не шибко прогибающихся под него,
мол, много таких гордых умников за воротами…
Но особенно ретиво отыгрывал тех,
кто не являл подобострастия,
кто не видел его ранее в упор,
кто смел посмеиваться над ним за спиной его.

Стал частым гостем на телевидении,
председательствовал на заседаниях,
съездах, разнокалиберных форумах,
проводил совещания, как вдруг…  начал икать!
Поначалу – изредка, а с каждым днём всё чаще.
Всё чаще и чаще, да так, – уже остановиться не мог.
Верно, не устают поминать его добрым словом
благодарные сограждане!
По ночам же, в одинаре, стал заливать икоту водкой
и другим крепким алкоголем. Но элитным!
А икота не проходит. Не проходит и всё тут.
Но он упорный – дует её проклятую, дует
часто и помногу, да так, что теряться начал!
С трудом находили, бывало…
Видимо, понял-таки, что он – для блезиру,
что никто его не любит,
что никакой ценности для общества
он не представляет,
что его как не уважали, так и не уважают;
что почти все посмеиваются над ним,
лишь отдельные сердобольные тётушки – жалеют,
мол, бе-е-ед-нень-кий…
Не смотря на то, что богат он, как Крез!
Несмотря на то, что богатства его –
за счёт таких вот тётушек!
Понял, что не ТУЗ-ом он стал, а полным Мудаком!

Э-эх, бедный, бедный ТУЗ-ИК!

Редактированный вариант в книге.