Кто придумал правду?

Вся изощрённая система педагогического воздействия на отчаянно сопротивляющееся ей маленькое существо в первую очередь настойчиво укореняет в нём понятие честности. Родителям врать нельзя: надо смотреть прямо в глаза и говорить всю правду всегда и обо всём. Об этом детям двадцатого века неустанно напоминал отцовский ремень с увесистой пряжкой, в любое время готовый вырваться из оков сдерживающих его брюк и пройтись по некоторым частям тела замеченного в лукавстве мальца.

Этот метод воспитания честности был не удивителен. Некоторые из его приверженцев в своём далеком детстве прошли ещё более суровую школу правды. Во многих деревнях и сёлах в начале прошлого века всё ещё соблюдался древний обычай – еженедельный день порки, в который многочисленное потомство выстраивалось в очередь перед специально предназначенной для воспитания скамьёй. Так что был и такой день, кроме банного дня и воскресенья, когда уже для острастки выпоротые и начисто отмытые дети покорно семенили за своими чинно ступавшими родителями в сторону сельской церкви.

А что делать, когда проказников становиться слишком много? Рука же отсохнет всех пороть. Тут надо отметить, что и в этом отношении в начале двадцатого века индустриальный Запад, уже успевший механизировать многие производственные операции, ухитрился опередить патриархальную Россию, поставив порку юных правонарушителей на промышленный поток. Так в 1910 году в Бриджтауне, небольшом городке американского штата Нью-Джерси, был сконструирован специальный агрегат для порки, через который ответственные за этот процесс сотрудники городской мэрии пропустили не один десяток городских хулиганов, среди который было даже и несколько девочек. Правда, этот опыт, который мэр города Артур Уитаккер оценивал как успешный, почему-то не нашёл широкого международного применения.

Считалось, что дети рождаются с естественным для каждого разумного существа инстинктом привирания, который надо пресекать в корне, пока не поздно. Драть ребятню хорошенько для профилактики, пока они «ещё поперёк лавки ложатся», то есть, пока ещё малы и поддаются воспитанию. Была на эту тему даже и мудрая народная пословица: «учи, пока поперек лавки лежит».

Если собственным родителям ни в коем случае не полагалось врать, то с воспитателями советского детского сада тем более предполагалось быть предельно честным, даже при том, что в детском коллективе для таких честных существует лишь одно название – «ябеда». Методы воспитания и наказания врунов, конечно же, изменились с годами. Например, уличённых во лжи детсадовцев с позором ставили в угол, откуда провинившийся малыш мог с тоской наблюдать, как весело проводят время его сверстники, чувствуя себя при этом раздавленным и униженным. В особо тяжёлых случаях провинившегося могли даже лишить сладкого компота с печеньем. 

Уже на этом раннем этапе становления честного человечка возникал конфликт интересов разных социальных групп: воспитателям необходимо во что бы то ни стало знать правду, а их подопечным – никоим образом им её не предоставлять. Поэтому честных ожидал в лучшем случае полный бойкот со стороны возмущённых товарищей, или, что ещё хуже, самосуд под кодовым названием «тёмная».
Вот так, между двух огней, формировалась личность будущего октябрёнка и пионера, который на момент переступания порога школы уже чётко знал, что такое правда и с «чем её едят».

Однако не всем так везло с приобретением житейской мудрости. Насте, например, не выпало счастья пройти полный курс детсадовского обучения по причине постоянных ангин, ОРЗ и прочих омрачающих счастливое детство напастей. Поэтому свой «дрессаж» в отношении честности она проходила под руководством бабушки и мамы, которые убедительно рассказывали ей поучительные истории о том, что у врунишек вырастают либо ослиные уши, либо длинный нос. В том, что это именно так, она могла убедиться своими глазами, рассматривая картинки в книжках, которые они ей читали. Поэтому Настя была безукоризненно честной девочкой.

Маме с бабушкой жить бы да радоваться, но наличие честного ребёнка в доме имело и свою оборотную сторону. Например, нагрянули в дом нежданные и незваные гости. Бабушка хлопочет на кухне, разливая для них по китайским фарфоровым чашечкам чай, мама достаёт из буфета вазочку с вареньем и смущённо извиняется, что больше ей нечем дорогих гостей угостить, потому что она не ожидала их прихода. Ситуация вполне естественная для времён тотального дефицита продуктов питания.

Но для того и находится в доме честная девочка, чтобы помогать забывчивой маме в трудную минуту. Поэтому Настя звонким голосочком напоминает маме к несказанной радости гостей, что она утром видела целый килограмм «Мишек на Севере», да ещё полкило «Белочек» в бумажных пакетах за бидоном для молока на нижней полке кухонного шкафа. Мама почему-то при этом густо краснеет и поспешно подтверждает, что, право же, она совсем забыла, что муж накануне принес конфеты из буфета на своей работе: распродавали по случаю. И конфеты перекочёвывают из пакета на стол по соседству с так и нетронутой вазочкой с вареньем.

Или другая ситуация: папина работа устраивает посреди недели трёхдневное спортивное мероприятие на базе дома отдыха. То есть, не только все радости физкультуры на свежем воздухе, но и трёхразовое питание предоставляется за счёт профсоюза, да ещё и зарплата выплачивается, как за полные рабочие дни. При этом сотрудникам можно и даже рекомендовано взять с собой жену (или мужа) для укрепления усилиями их «вторых половин» морального облика строителей коммунизма.

А у мамы на работе полный аврал – сдача квартального отчёта: ни о каком отпуске за свой счёт не может быть и речи. Но тут мама внезапно начинает хрипеть и кашлять, так что обеспокоенный её состоянием здоровья участковый врач срочно выписывает ей бюллетень по нетрудоспособности.
Возвращаются родители с мероприятия со спортивными призами, порозовевшие от свежего воздуха. А на следующий день, пришедшийся на выходной, проведать маму неожиданно забегает её коллега по работе и отмечает, что пациентка явно резко пошла на поправку. «Да, мамочка даже приз за бег в мешках получила! Вот он какой, посмотрите!» - восклицает вечно крутящаяся под ногами взрослых Настя. В комнате воцаряется неловкое молчание, почти как в немой финальной сцене Гоголевского «Ревизора».

Примеров подобных тупиковых ситуаций насчитывалось множество, и родители Насти были бы ещё многие годы загнаны в угол правдолюбием дочки, которое они сами же ей и привили, но помог один непредвиденный случай.

В последнее дошкольное лето семья решила укрепить Настин иммунитет, отправив её на месяц в Евпаторию, где тогда находился всесоюзный детский курорт. Солнце, море и дешёвые арбузы должны были сделать своё оздоровительное дело и подготовить ослабленную Настину носоглотку и вечно воспаляющиеся уши к первому сентября для восприятия знаний, которые к тому времени изобрело для первоклашек человечество.

В Евпаторию Настя отправилась с покорно несущей свой крест бабушкой, скрепя сердце оставившей свой бешено перезревающий огород на попечение соседки по дачному участку. Они поехали «дикарём», но с курсовкой, то есть пропуском в столовую и на жизненно важные ингаляции с морской водой. Кроме того, им удалось достать жетон, дающий право безраздельно пользоваться дощатым топчаном под тентом на одном из санаторных пляжей.
Настя едва могла дождаться, когда закончатся первые хлопоты и они с бабушкой отправятся к морю на свой вожделенный и на целый месяц закреплённый за ними топчан. И вот, наконец, это произошло.

С махровым полотенцем через плечо и надувной спасательной лягушкой в руках Настя торжественно ступила на жгущий пятки песок санаторного пляжа. Вот и топчан, а вот и ещё одна удача: на соседнем топчане сидит, прикрыв ноги лёгким покрывалом, девочка Настиного возраста с огромной книгой с картинками в руках. Настя ещё не успела взгромоздиться на свой топчан, как девочка оторвала глаза от книги и, глядя Насте прямо в глаза, спросила: «Девочка, как тебя зовут?» Так началась их дружба, которая продолжалась весь этот счастливый для обеих месяц. Правда, началась она с горьких Настиных слёз.

Девочку с соседнего топчана звали Наташа, и после официальной процедуры представления сторон Настя сразу же предложила новой подружке пробежаться к морю, чтобы опробовать её новую спасательную лягушку. Настя умела прилично плавать, потому что успела до отъезда позаниматься в «лягушатнике» расположенного по соседству с их домом бассейна. Лягушатниками тогда называли мелкие секции бассейна для ещё не умеющих плавать малышей. Строго говоря, надувная лягушка была ей совсем не нужна, но она выглядела такой замечательно зелёной и упругой, что грех было бы не взять её с собой побарахтаться в мелкой евпаторийской воде.

На Настино предложение девочка очень грустно покачала головой. «Я не могу никуда побежать», - сказала она, сдёргивая оделяло со своих коленок, и Настя, уткнувшись Наташе в плечо, начала горько и безутешно рыдать. «Не надо, Настя, ни о чём плакать – просто у меня был полиомиелит, но ведь я же жива, я вижу солнце, читаю интересные книжки, и у меня есть такие замечательные друзья, как ты». 
В это время к топчанам под тентом возвратилась Наташина мама, которую она звала просто Галей. Галя легко подхватила дочку на руки и понесла её к морю, а за ними побежала и хлюпающая носом, но немного успокоившаяся Настя со своей лягушкой. Они с Галей усадили Наташу на лягушку, и стали весело плескаться в тёплой воде самого синего моря на свете.

Время пролетело быстро за бесконечными ингаляциями вперемешку с морскими процедурами и солнечными ваннами, и вот наступил последний день перед отъездом. Наташа с мамой тоже через пару дней отправлялись домой. Жили девочки в одном и том же большом городе, так что решили обменяться адресами, чтобы переписываться и иногда навещать друг друга. Когда Настя нацарапала довольно корявыми каракулями свой домашний адрес, Галя, взглянув на него, с удивлением заметила, что Настин дом находится напротив НИИ, то есть научно-исследовательского института, где она работает, хотя они с Наташей живут совсем в другом районе.

Настя очень обрадовалась, потому что этот институт был ей хорошо знаком, вернее, здание института с огромным высоким крыльцом, окружённым густыми кустами, где так замечательно было играть в прятки, чем её дворовая компания и занималась при каждом удобном случае. Более того, и об этом Настя взахлёб рассказывала Гале, в этом НИИ есть при входе очень сладкий буфет с доброй буфетчицей Нюсей, которая всегда наливает забегающим туда прятаться ребятам по стакану газировки без сиропа и угощает их горстями леденцов. В качестве исторической справки необходимо заметить, что в «застойные» Брежневские времена в дверях государственных учреждений далеко не всегда стоял обязательный страж в костюме цвета хаки, и двери их вестибюлей были часто открыты для посетителей.

По мере Настиного восторженного речевого потока Галино лицо принимало всё более непроницаемое выражение. Наконец она сказала совсем уже не курортным голосом: «Ну, газировку без сиропа – это ещё куда ни шло, а вот леденцы горстями – это уже слишком!» И Настино сердце – она это физически ощутила – начало медленно скатываться куда-то в направлении пяток. Она поняла, что случилось что-то непоправимое, но не могла пока определить, что именно. Поэтому Настя благоразумно (откуда только взялась эта предусмотрительная осторожность!) воздержалась от дальнейшего развития неприятной ей темы. На этом владельцы топчанов дипломатически распрощались и отправились паковать свои чемоданы.
В Москве Настю ожидали новые впечатления: хрустящий новизной школьный ранец с вложенным в него пеналом для карандашей и ручек, новенькая школьная форма и две ослепительно белые капроновые ленты для вплетения их в положенные для каждой уважающей себя первоклассницы косички.

До школы оставалась целая неделя, так что время поиграть с приятелями в прятки пока ещё было. Ребята снова помчались к крыльцу своего любимого НИИ с его спасительными для игроков кустами. Набегавшись и наигравшись вдоволь, ватага малышей по привычке забежала к Нюсе за водичкой и конфетами. Но буфет был закрыт, и Нюси нигде не просматривалось. Может, она была в отпуске?

Отзвенел первый школьный звонок, незаметно пролетел полный удивительных приключений первый школьный месяц, и дворовая команда снова собралась на лестнице одного из подъездов для обмена последними новостями. Слово за слово разговор перешёл на их дошкольные игры, и тут вдруг Варька из пятого подъезда, мама которой работала вахтёршей в их любимом НИИ, огорошила друзей неприятным известием. Оказывается, в самом конце августа в буфет НИИ нагрянула какая-то важная инспекция. Они начали лихорадочно пересчитывать коробки с печеньем и банки с соком, но с особым пристрастием почему-то взялись за перевешивание на своих контрольных весах леденцов и шоколадных конфет. Что-то им там показалось подозрительно недостающим, и Нюся была уволена «по собственному желанию» под угрозой, что, если это желание не будет своевременно проявлено, её уволят «по статье». Особенно при этом неистовствовала заведующая отделом кадров Галина, известная стерва.

Последние слова Насте слышались уже как далёкое эхо, потому что она поспешно скатывалась вниз по лестнице, чтобы дворовая ребятня не заметила её пунцового лица. Ей не надо было дослушивать конец этой истории. Она и так его знала. Знала она также и то, что никогда и ни при каких обстоятельствах больше ни одному взрослому не расскажет всей правды. Только ту её часть, которая точно никому не сможет принести зла. Но как решить, что из большой и честной правды может принести людям горе, а что допустимо разболтать безо всякого вреда для других? Настя не нашла в то время ответа на этот вопрос. Для этого ей понадобилось ещё много лет.

Пришедшее вскоре от её новой подружки Наташи письмо осталось без ответа, и их летняя дружба благополучно увяла сама собой, хотя Настя и понимала, что Наташа уж точно ни в чём не виновата. На бабушку с мамой Настя долго после этого инцидента не могла смотреть без того, чтобы не видеть их беспрерывно отрастающих ослиных ушей и угрожающе удлиняющихся носов. Потом это прошло, и Настя внезапно поняла, что она стала взрослой.