Когда я был вьетнамцем

     Печёмся на солнышке на тёплых морях, несёмся на лыжах в снежных горах – а всё ждём ещё лучшего, и лучше, когда оно найдёт нас само. А ведь лучшее нас само уже находило: детство, молодость, занятая зрелость и радостная возня с внуками. Нет, подавай нам волшебное какое-то лучшее. Чтоб такое снизошло, что все б проблемы и навсегда бы разом разбежались. Будто цена на лучшее прошлое из графика нашей жизни как-то незаметненько падает внутри нас, и мы зовём: снизойди к нам сказочное! А можно ж и напроситься на свою голову… Сказку Пушкина о золотой рыбке все знают. И ещё неизвестно, что снизойдёт, – даже когда не просим…

     Моя узенькая дорожка опыта убеждает, что Сказочное и Всесчастливое может нас услышать по-своему, а от полученного уже будет никуда не деться… «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся» – это и про разговор со сверхсилами. И про просьбы не только вслух. Подсознание взывает неслышно для нас, а магии у него – сознанию и не снилось.

     Никого вслух не просил, но меня услышали! Просыпаюсь — а квартира… живая! Живое существо, и мы друг друга слышим и понимаем. До любой мелочи внутри меня всё знало, что нужно для ремонта. И никаких длинных списков и миллиона заморочек всёго, чего не удержать без бумаги в нормальной голове! Что б ни радоваться? Вот оно – снизошло! Я и радовался! Но не долго. Узнать подсознательный полный расклад, от необъятного объёма которого можно и в дурке очутиться, – этого оказалось недостаточно: мой, весь в небесной радости, первый земной шаг не разгадал моего квартирного откровения.

     Короче, сразу же пошли с женой в магазин за книжным шкафом – мечте всей моей жизни! (Кстати, до сих пор его нет… радуюсь и полкам!) Приценились, налюбовались, выбрали! А утром просыпаемся – горит наш мебельный магазин!.. А он рядом в сорока шагах от дома. Горит мой книжный шкафчик!.. Это для меня оказалось сверхъестественным обвалом: говорящая квартира – заветный книжный шкаф – и... развалившийся брак… Откуда я знаю, что я не так сделал? Шкаф вроде ремонту не мешал? А брак держался уже, выходит, за деревяшку-стекляшку с полками? Ведь, если всё шло по метафизическому сценарию, то выходит, что не спрашивая меня, Кто-то заставил говорить квартиру, зная, что я сдуру попрусь за шкафом. А без шкафа конец брака был предречён?

     Разъясняющее продолжение последовало тоже в метафизическом ключе. То же коварство с просыпанием. Просыпаюсь – а явь почище говорящей квартиры со сгоревшим магазином: знаю, что это по квартире ходит жена, но у меня абсолютная эмоциональная, психологическая, сердечная, душевная – не знаю, ещё какая! – простая, мёртвая, без всяких всплесков горя и радости, тихая и спокойная отключка: к этому человеку никакого вообще во мне отношения. Что она есть, что её нет – во мне ничего не меняет и не отзывается. Ни любви, ни ненависти – одно голое знание: это мать наших детей и разговаривать с ней чисто информационно придётся. Такого фокуса от себя не ожидал, но буду знать, что на слишком большое давление на меня я не падаю в обморок, а начисто отключаюсь от человека. Но я же никого и ничего не просил. Снизошло «само», но меня не так поняли? В смысле, я сам не знал, чего хотел, а внутри всё уже давно знало. И меня, зная мою тонкую и нежную шкурку, вывели «невиноватым» из игры. Прямо как в «Солярисе» у Лема! И там явью командовали через сны! Но и я же понимаю, что ведь всё в одном логическом временном ряду с говорящей квартирой. И вот финиш: заклёпки любви не выдержали вибраций власти суженой, а всевышние силы, чтоб я не повредился головкой, через замануху с говорящими стенами сохранили меня для социума. Мало ли чего? – может, если бы не этот сценарий, я бы с топором гонялся за женой? Ведь и в «Солярисе» Крис Кельвин не забрал яд из холодильника у поссорившейся с ним возлюбленной…

     Не знаю, чьи были эти проделки, но я не сделал когда-то правильного вывода – и попросил не беспокоить меня больше могущественные силы, инопланетян, Вия и др. Но разве мы всегда понимаем, что на самом деле просим? За лет десять до развода и новой свадьбы меня окунули раз в какую-то петлю времени. Боялся признаваться, а зря. Раз боишься – значит, веришь в происшедшее. А произошло 9 мая, в праздник, но я был за рулём, то есть трезвым. Полтергейст простенький, но меня на вшивость Где-то и Кто-то проверили. Словом, подъезжаю к остановке, на ней ветеран с медалями, в шляпе, с дамой своей. Всматриваются: какой маршрут? А я ехал из Очакова на проспект Вернадского по 196-му маршруту, до метро. Парочка села в автобус, а я смотрю в левое зеркало заднего вида, чтоб отчалить от остановки. А напротив моего окошка, за дорогой, вдоль бетонного забора по тропинке идёт женщина в серой юбке и зелёной блузке, всматривается себе под ноги. Ладно, довёз всех до метро. А следующим рейсом всё на этой остановке повторилось… И ветеран с дамой, и женщина за дорогой: опять всматриваются в номер маршрута, опять всматривается под ноги. Я со страху сразу пялюсь на часы, потом на спидометр и остаток бензина: все показания другие!.. Короче, вернулся в диспетчерскую и слинял с линии. И никому ни гу-гу месяца три. Ну, и попросил у неба покоя и отстать от меня. Там Где-то меня не так поняли, видно, и через четыре года подарили полтергейст покруче. Три дня ревел, не просыхая, и молчал уже три года. А в церкви очутился сразу. Прибёг как миленький. Я уже ничего не просил. Но говорящую квартиру получил. Молчу теперь в самую толстую тряпочку, и слушаю только то, что шепчут мне звёзды, которые я сам вручную высчитал. Каждый спасается в меру сил. «И при чём тут Вьетнам?» – еле сдерживаясь, удивляетесь вы. Я сам бы тоже так недоумевал: «Где ж вьетнамцы? тоже, небось, заблудились в петле времени? или автор вдруг очутился за рулём с правами вьетнамца?»

     Не, ещё проще! Когда я был «вьетнамцем», я был молодой, ничего просить и в голову не приходило, и инопланетяне меня в упор не видели. Никаких страхов, и когда вспоминал попов на экзаменах, зеленел, краснел и переливался ненавистью, как китайский дракон. Я был тогда студентом, девушки в Москве водились, небо днём и ночью было синее, боялся только, что вдруг касса со стипендией закроется или отменят танцы. Всё лучшее на свете меня нашло само. А лучшее из лучшего было несусветное везение: в журнале старосты курса я числился вьетнамцем! Осенью 1977 года я снова, после двухлетнего армейского перерыва, получил общагу и почти тут же получил новую счастливую национальность! Староста пропустил мою фамилию в журнале и пришлось вписать меня в конце списка после вьетнамцев. Никто никогда на проверках курса не проверял присутствия вьетнамцев на лекциях. Кто ж будет интересоваться после всех Ле Зуанов такой же строчкой «Л. Жуган»? Проскочил разок у всех автоматом какой-то Ле Жуан – и забыли. Так меня и не тревожили больше, но это уже благодаря старосте: после этого случайного открытия успех со строчкой в журнале он мне обеспечивал.

     А что значит, если на пары часто можно и не ходить, и на стипухе пропуски не отражаются? Конечно же: теперь можно сколько влезет подрабатывать для удовольствий и подставлять лицо молодым ветрам, приносящим обольстительные силуэты брюнеток и блондинок! И доподставлялся: в Москву приехал Сидор. И мою невинную бумажную поэзию привёл в натуральные человеческие чувства.

     Серёжка Сидоренко – мой сосед по парте – был самым лучшим по успеваемости учеником в классе, даже профессор Ханс, Сашка Рогоза, на три атома, но уступал ему в математике. И вот после института Сидор прикатил в Москву, на производство по своей аспирантской программе. А его общага оказалась в десяти шагах от моей. Дело было 4 марта 1978 года. Дата помнится легко: это была шестая годовщина нашего КВН в десятом классе. Решили забуриться по такому великому случаю в ресторан на Новый Арбат. Шиши водились маленько. Я подрабатывал, уравнивал ребятам геодезические сети, это твёрдый червонец. А калькулятор брал у поляков, я жил с ними в одной комнате. Это вам не бабушкин арифмометр! Правда, только и был у забугорцев, всё же он стоил 150 рублей. Еще подрабатывал в Метрострое. Не помню, но, кажется, тогда мы гудели на Серёжкины кровные аспирантские. Короче, нас пропускают «швейцары» внутрь, а какую-то девчонку не пускают. Мы её с собой забрали, дав понять, что она с нами. Сидор по моей морде прочёл, что при виде этой одинокой девы я уже начал сочинять стихи о бедной, замерзающей на ветрах судьбы нераспустившейся юности. Ясно, повспоминали КВН, однокашек, особо, конечно, Галку А. и Ленку С. Помню потом только стук в мою комнату на следующее утро. Открываю – Сидор! С авоськой с завтраком для молодых! От многого чего я балдел, но так ещё не удивлялся дарам вселенной. Мне бы в голову такие французские штуки никогда не пришли! Сидор был в ореоле самого Флобера! Такое греет вечно. Короче, понеслось: весенняя Москва! со мной «моя любимая планета Людка»! наши профессора в моём любимом театре Ермоловой – и все с молодыми «театралками»! и ночное эхо от взмахов моих крыльев от Плющихи до панорамы «Бородинская битва»! И Серёжка, видя, что в дурдоме Купидона всё по маслу, оставил меня без пригляда.

     Но я оказался ещё неопытным птенцом. Меня, хоть и со слезами, моя мадам Бовари бортанула, и я тоже проревел все шляпки с бантиками моей родной сестрички. С горя как-то опрокинул пять литров медицинского спирта на пол на кухне, но друзья сестры не сердились: больше у них тараканов не было. Летняя практика прошла с великим презрением и подозрением к юбкам. Осенью Сидор снова взялся за умирающего друга. Но я оказался уже укушенным бешеной собакой, и я скрыл от него, что теперь играю в любовь. Я пошёл дорожкой молодых, но невоспитанных, подлой дорожкой мести. Ладно бы мести буйных, и вонзил бы кинжал прямо в сердце «моей любимой планеты» – но я вонзил его в другое сердце, хотя это сердце было не так уж и безвинно.

     Моя новая мадам Бовари тоже скучала от пустоты в сердце и в прекрасной головке. И… на спор с товарками из нашей общаги сговорилась, что обкрутит меня. Почему я влип в игры дев? – не знаю: просто, наверно, первым попался, когда бродил по этажу мимо. Но она попалась не вовремя: в мрачном огне двойной мести – и за прошлую игру со мной предшественницы, и за новую сердечную затею – ей пришлось отвечать одной. Я, как «честный», потом сдал шаловливую овечку её маме. И всё же переборщил. До сих пор слышу её крик маме: «Он уходит!» Когда она успела влюбиться, уже не на спор, а со всеми крыльями? Я прятался от бедной чуть ни под землю. Юзеф, поляк из нашей комнаты, пугал меня насмерть, когда дурачился её голосом: «Ты здесь, милый?» – а я превращался под одеялом в ледяной камень от неуправляемого страха.

     Сидор почувствовал неладное. И стал меня таскать чаще к моей сестрёнке в её женское медицинское общежитие, что было легко сделать – там меня не доставала моя «любовь на спор», и там в холодильнике у девчат были горы жратвы, а они «прибеднялись», что он пустой. Кого ни сгубил бабский холодильник? Так с холодильником и его хозяйкой, подружкой сестры, он и довёл меня до загса. Сидор, хоть и отличник, а парень был практичный, дела доводил до точки, и на свадьбе был дружкой. Короче, в зиму я не мёрз. Опять пошли портретики, пошли стишочки. Правда, моё вьетнамское алиби чуть не раскрылось. Один у меня был предмет самым любимым, и я ни одной лекции не пропустил. Молодой профессор, увлечённый, так задорно преподавал нам ТМОГИ – теорию математической обработки геодезических измерений – и хоть в крушащей мозги матричной форме, а я не мог закрыть рта: смотрел, как на фокусы! Такой же молодой, но флегматичный, полный преподаватель читал нам «Алгол-66» – читал досконально! Даже я для диплома набрался кое-чего и сам программировал. Вот кого было искренне жалко, когда его не стало. Что-то там в семье – и он повесился. А ведь так нас любил!.. Хороший, добрый был дядька… В общем, профессор по ТМОГИ 9 мая (опять 9 мая!) в праздник – почему и запомнил – принимал дифференцированный зачёт. Гонял, гонял меня вдоль, поперек и наискосок – и, наконец, сдался: «Ты ж ко мне на лекции не ходил?» Не светить же мне, что я иду в журнале за вьетнамцами, и не целовать же фалды его пиджака, хотя и хотелось за его волшебную математику? «Вы меня просто не узнаёте, похудел очень, так, дела семейные… три дня как женился», – клепаю чистую правду я и… получаю пятёрку! Конспекты по ТМОГИ ещё лет десять хранил, всё не мог расстаться с таким полётом человеческой мысли. Только упаси боже кому-то подумать, что я весь такой из себя прилежный в математике! На стройке как-то я дал отметки для котлована – и меня чуть ни убили! Я точнейше промахнулся на 8 метров 00 сантиметров 00,0 миллиметров! Эти самые точные в мире 8 метров никто не заметил, пока экскаватор не закопался по макушку. Какая там премия?! – не уволили б с вычетом! Но… премию никому не дали, а… дали только одному мне!.. Ясно, что мы пропили с ребятами эту премию от золотой рыбки.

     Итак, Амур проснулся снова, пошли стишочки, пошли «портретики Неизвестной». А у Сидора была пишущая машинка. Как-то весной Серёжка спросил, типа, мог бы я ему нарисовать плакаты: тушью на ватмане, формулы и текст, по делу и красиво? Что я малюю и с почерком, это он знал. Он про другое имел ввиду, мол, есть ли у меня время для плакатов в «плотном» графике института, метростроя и поэм? «Ну, конечно, Серёг!» – и «обманул» его снова, правда, невольно. Ну, накалякал я ему плакатов пять, но он же не дурак: понял, что я больше стучу на машинке «О друг мой прекрасный», чем помогаю ему. И что оторваться от машинки мне ни за что не можно. Напоил он меня коньячком и уволил, утонувшего в любви помощника. Да, «отблагодарил» я, нежная свинья, друга классно за пишущую машинку!.. Но хоть в одном я пригодился, и то это заслуга не моя, а батина. Он мне дал фотик «Киев», а у него у одного тогда в СССР у любительских фотоаппаратов была выдержка 1/1250 секунды! Вот с ним Серёга всё, что хотел для аспирантуры своей, сделал. Серёжка не обиделся, он со школы знал мою подозрительную обязательность и что в десятом классе я с придыханием выучил «Балладу Рэдингской тюрьмы» Уайльда. С дуриками кашу варить – не мух ловить.

     Но я ещё раз умудрился обмануть Сидора… Он довёл меня, белоснежного барашка из пасторалей поэтов, до золотых ворот загса, и, как свидетель, поручился за меня перед будущей матерью моих ангелочков. А я через 21 год проснулся – и бац! отключка! – и вместо моей любимой Ксантиппы передо мной женщина, просто похожая на неё. Кто-то во мне решил её съесть…

     Одно мне понятно: когда я был вьетнамцем, хоть я и был дураком, пусть не таким сказочным, как Иванушка, но сердце от радости захлёбывалось. И ни у кого не спрашивал для радости сил. А сейчас тоже полно радости, но уже дедовской, осторожной, без буйных перекатов и, что таить, с оглядкой на звёзды, на Небо. Что всё же случилось? Что? – мешает кривая нога, палка, или спина? Я не беру тот случай, когда ломает непоправимое горе. Но там, в блистающем мире смелой глупости, тоже были свои страхи, была Яга-перестройка. Выходит, что опыт рождает неуверенность? Но это парадокс. А, может, это общественное мнение, этот бог Вишну, водит на верёвочке наши мозги, как козу? И вот начинаем, как все, мечтать о чём-то лучшем. Физические силы ни при чём. Какой-то вирус «правильной старости» поселился в душе – а откуда он приходит? И выходит, что сваливающиеся трудности тренируют наши страхи, а не закаляют нас? Как-то не так мы сами о себе кумекаем и не можем выйти из какой-то колеи. Да, на нас с возрастом больше ответственности. А у божеств вон какая необъятная ответственность, но мы их, наоборот, наделяем сверхмогуществом и даже бессмертием. Как мы странно видим выход для себя, хотя нам в идеале, в божествах, всё время показывают другой выход, независимый от времени. Мы сами себя съедаем? И т.д и т. п. Короче, ничего не понимал и не пойму, видать, хотя обожаю свою «правильную» старость! Но вирус общепринятой старости уже во мне, раз так дотошно выспрашиваю мои мозги, засоренные чужими страхами, а не, махнув на всё рукой, пошёл – и вдарил стопочек десять вьетнамского «Ханоя»! И понеслась! – мерить сугробы, орать, мяукать и беситься! Вывод: надо бы почаще тренировать на свежем воздухе наши способности двигаться с радостью! Не жалейте для здоровья стаканчики!

     А, вообще, странное это существо – зеркало: с годами – кто кого пугает? оно – нас? или мы – его? Не пугайтесь своей старости и не пугайте её! Она вас любит, раз она с вами. Взаимной вам любви со своими годами! Радостных встреч с собою в машине времени – со своей памятью!

     7.02.2019