Крестьянский язык

 Было лето. Стоял на дворе июль - тягучий, нежный и душный от благоухания черемухи в палисаде. 1998 год. Впереди был августовский дефолт, отставка правительства, тяжкая безработица - но мне, юному белобрысому пацану-второкласснику, не было до этого совершенно никакого дела. Меня интересовали иные великие подвиги - штурм соседского забора, за что нам неизменно попадало от постоянно бухонького дяди Пети, например. Или, тайком ввечеру выбравшись из дома, понаблюдать за сходками ребят постарше - как говорили тогда, "с патефоном и танцульками". Или вытащить-таки окончательно из болотца ржавый, гнилой остов старого мотоцикла, чтобы потом, конечно, непременно его починить и с гордо поднятой головой, поднимая тучи пыли по деревенским дорогам, разъезжать на нем, как Александр Македоский на Буцефале. Хотя, конечно, гораздо больше это напоминало бы Дон Кихота и его Росинанта.
 И, конечно, Кристина.
 Худенькая девочка с длинными, светлыми волосами занимала мое юное воображение своим образом настоящего друга. Любил я Кристину всем непорочным детским сердцем - и заборы мы штурмовали вместе, и тянули мотоцикл из болота тоже вдвоем.
 Однажды после неудачной игры в лапту я на своих дрожащих ручках нес ее, подвернувшую ногу, домой. Чувствуя ее хрупкие руки на своей шее и хныканье, иногда превращающееся в рев, когда я делал неосторожное движение - с того момента пришло осознание скрепившей нас дружбы, нерушимой и вечной.
 Но в тот июльский вечер все совершенно переменилось.
 Кристина сидела на скамье, болтая ногами, и вдруг на лице ее появилась хитрая улыбка.
 - А давай играть... в школу! - вдруг сказала она, воссияв своей задумкой.
Играть я любил. Но учиться любил еще больше.
 - Давай! - радостно откликнулся я. - А где?
 Она осмотрела палисад и увидела старый лист железа у забора.
 - А прямо тут и будем. Вот доска, - указала она на рыжий лист, - вот скамья.
Жаль, парты нету, - неподдельно горько выдохнула она. - Но ничего, и без нее сойдет.
 - А чему учиться будем? - с неподдельным интересом спросил я.
 Кристина, радуясь тому, что ее хитрая задумка удалась, задрала кверху носик и важно произнесла:
 - Крестьянскому языку.
 "Ого!" - подумал я ошарашенно.
 В школе ведь такому не учат!
 - Сейчас за тетрадкой сбегаю! - выпалил и побежал в дом.
 - Мел возьми! - крикнула она вслед.
 Споткнувшись об отцовские сапоги в сенях, я ворвался в дом и атаковал мать, упаренную от жара плиты.
 - Мама, мама! Мел нужен!
 Она вздохнула.
 - Где же тебе его взять... Там известка в кладовке сухая, впрочем, есть. Возьми кусочек. Зачем тебе?
 - В школу играть будем, - заявил я со всей строгостью, на какую был способен в семь лет, сжимая в ладошках смятую тетрадь и ручку.
 - Школьник несчастный, настоящей ему не хватает... Младшего с собой возьми, а то слоняется по двору с собакой весь день.
 Выглянув в окно, я увидел младшего брата. Он ходил по огороду, лучась над зелеными насаждениями белоснежным одуванчиком, и держал большой ломоть хлеба с малиновым вареньем в руке. Рядом с ним неотступно вышагивал Серый - огромных размеров овчарка. Братец откусывал от ломтя и небрежно опускал руку к низу, глядя куда-то вперед - и Серый тут же, осторожно, не вызывая лишних подозрений, откусывал от того же ломтя свою порцию. Идеальный тандем, союз нерушимый созданий божьих.
 Смотря на все это великолепие, я прыснул.
 - Нет, мам, он еще маленький для науки. Гляди, что творит.
 Она ахнула и выбежала во двор.
 Я же, взяв самый большой кусок извести, понесся обратно в палисад.
 - Все принес, Кристинка! - сказал и выложил перед ней на скамью обретенное имущество.
 - Так, никакая я тебе не Кристинка теперь, а настоящая Кристина Владимировна, - она немного картавила, и звучало это забавно. - Садись на место, Овчинников. Чего на уроки опаздываешь? Родителей вызову!
 Я, пунцовый от такого оборота, сел на скамью и открыл тетрадь.
 - Простите, Кристина... эм...
 - Владимировна, - шепотом подсказала мне она.
 - Да, Кристина Владимировна, больше не буду, - ответствовал я с искренним
раскаянием.
 - Ладно, не стану тебя наказывать в этот раз. А теперь, дети, - я обнаружил в ее руках подобранный где-то прутик, замещавший, видимо, указку; взад и вперед выхаживала она перед ржавым железным листом, скрестив руки на животе, отчего прутик этот выписывал на земле геометрические фигуры; - записываем число - 20 июля, и тему - "Крестьянский язык".
 Хоть никого, кроме нас двоих, и не было в этот момент в палисаде, меня не удивило множественное обращение. Списав это на часть игры, я открыл тетрадку, разложил ее на коленке и усердно нацарапал: "20 июля. Христянский изык".
 - Дай проверю, правильно написал или нет, - она подошла ко мне, касаясь цветастым подолом платья моих расцарапанных колен.
 Почувствовав, что умру от стыда, если написал неверно, я робко протянул ей тетрадку.
 Она удовлетворенно хмыкнула и кивнула головой.
 - Правильно. Молодец, Овчинников.
 А после подошла к железной доске и, невообразимо скрипя известью, оглядываясь в мою тетрадку, вывела тему урока.
 - Сегодня мы будем учить новые слова. Языка, - задумалась она, - на котором говорили наши предки.
 Кристина была начитанной. За это я ее очень уважал.
 А поскольку я таким начитанным не был, то не понял, что означает слово "предки". Но зауважал еще сильнее.
 - Итак, первое слово - "дом". - Она изобразила на доске квадрат, поверх него - треугольник, провела дефис и, в задумчивости высунув кончик языка, произнесла: -
 На крестьянском это будет "тындым", - и принялась изображать это слово.
 - Чего? Как? - не поняв, переспросил я.
 - Тын-дым, - медленно, по слогам, ответила учительница, грозно помахав указкой.
 Странные слова, конечно. Ну, что поделаешь - знания есть знания. Даже такие непонятные. А поскольку учиться я крайне любил, то и отнесся к делу со всей серьезностью, старательно переписав в тетрадку и домик, и "тындым".
 - Следующее слово - "семья" - на доске Кристина Владимировна нарисовала трио типичных "палка, палка, огуречик". - Семья на крестьянском будет - "ханеме".
 - Кристина Владимировна, ну совсем непонятно же!
 - Овчинников, я тебе что говорю - предки! Прояви уважение!
 - Ладно, ладно. Ха-не-ме - пробурчал я себе под нос, записывая эту несуразицу.
 Проследив за моим трудом, она торжественно объявила:
 - А теперь последнее на сегодня слово. Слово "я". На крестьянском это будет...
 Я замер.
 - ...это будет "я". - закончила Кристина Владимировна и, улыбаясь, посмотрела на меня своими синими глазками. В уголках которых тоже цвела улыбка.
 Выдохнув, что это слово наконец-то понятно и знакомо, я записал и его.
 - Домашнее задание! До завтра выучить новые слова, будет контрольная работа! - она постучала прутиком по доске.
 - Хорошо, Кристина Владимировна!
 Игра мне очень понравилась, и Кристинке тоже. Остаток вечера мы играли в салочки, но вскоре начало темнеть, и я пошел проводить ее до конца улицы.
 - Слушай, Кристя, а завтра будем снова в школу играть? - голосом, требующим срочно утолить жажду знаний, спросил я.
 - Ну можно. А что учить хочешь?
 - Так слова новые. Крестьянский язык же! - заговорщецки произнес я. - В школе такому не научат. А ты вот сколько знаешь. Будем с тобой по-крестьянски разговаривть, представь, а нас никто и не поймет! Здорово же!
Посмотрев на меня несколько секунд изумленно, Кристина расхохоталась во весь свой юный голосочек. А мне стало непонятно и обидно - чего она так смеется?
 - Ты... ахахах! Ты что? Я же выдумала все эти слова! А ты и правда поверил? Ахахахах! - продолжая смеяться, она пошла к своему дому, а я стоял на перекрестке и чувствовал...
 Чувствовал, как рушится наша нерушимая дружба, словно курс рубля к доллару, и как вырастает из ее обломков стена недоверия и обиды. С каким старанием я эти каракули вырисовывал! Как наивно поверил тому, с кем за ранетками лазил к соседу, и мотоцикл тащил, и на руках нес! Какое страшное предательство - и в том самом, что я любил больше всего!
 Повернувшись и зло зашагав домой, я думал - почему же так произошло? Что же заставило ее пойти на такое преступление?
 Наконец, не найдя никаких вариантов, я использовал единственный козырь в моем рукаве.
 Она обманула меня, потому что - девчонка. И все тут.
 Дома никто моего расстройства не заметил. Брат сидел за столом, поедая картофельное пюре, отец еще не вернулся с работы, а мать сказала:
 - Где же ты ходишь, не докричишься тебя. Садись за стол, пока не остыло.
 Я сел за стол и решил для себя, что всегда буду теперь серьезным и никогда - наивным.
 Что от многих знаний появляется много горестей, и я больше не буду любить учиться.
 А все потому, что все девочки очень коварны. Так было, так есть, и так будет всегда.