Римская трагедия

Я выпью свое унижение до дна из яхонтовой чаши страдания,
Не жалея себя, иль тебя, или нас в горькой сладости воспоминания.

Предвечерняя мгла вновь окутала сад; кипарисов верхушки трепещут;
Где-то там вдалеке, надрываясь, толпа словно богу тебе рукоплещет.

Белых мраморных статуй слепые глаза наблюдали внимательно, строго,
Как уклончиво нам улыбнулась любовь, направляясь своею дорогой.

Как животная страсть овладела людьми, их лишая и слуха, и зрения,
Завещав напоследок их гордости гнить, изувеченной после падения.

Как касание меня превратило в рабу и заставило вдруг задыхаться
От сознания, что ты — мой единственный враг, от которого нужно спасаться.

Как я яд твоих губ запивала мольбой бесконечно продлить наслаждение,
И в тот миг, одинокий, ты был только мой; ты не брал, но дарил упоение.

Прядь волос твоих — ночи кромешная тень, а глаза — предвесеннее небо.
Ты — Юпитер, уставший от ратных побед и покинутый ветреной Гебой.

На двоих — страшный опыт предательств и лжи; на двоих — разделенная слабость,
Но дыханием твоим отравилась одна , так познав, что обманчива.

Обнаженную кожу твой шепот ласкал — он впитался почти незаметно...
Я носила его, словно пурпурный шелк, лишь инстинктам служа беззаветно.

Я, в крови утопая, живу во дворце как свирепого бога награда;
Лицезрею тебя: пытки, смерть и порок — вот и вся моей жизни отрада.

Ты — двулик, точно Янус, в полночной тиши нежно тело мое обнимаешь;
Вкус стальной на губах, а в глазах — вечный страх перед теми, кого ты терзаешь.

Потерявшись во тьме, ты не ищешь путей к всеблагому источнику света;
Отрицаешь, что всех нас прощение ждет; втайне жаждешь от неба...

Верой я бы могла поделиться с тобой, исцелить не зажившие раны,
Но не примет от смертных спасения мой бог, что везде видит лесть и обманы.

Я привыкла твой сон беспокойный стеречь, добросовестно, век не смежая,
Под подушкой — кинжал; я готова убить, всем враждебным тебе угрожая.

Поутру наши пальцы сплетаются вновь с обреченной, болезненной лаской;
Отвечать на любовь ты не в силах давно; чувства скрыты за каменной маской.

В море женщин твоих не боюсь утонуть; не надеюсь; не жду; не ревную;
Приучаю себя равнодушно смотреть, как сжимаешь в объятиях другую.


Наблюдают все пошлость твою без стыда, осмеяв мои лучшие чувства.
Бог земной, раздави иль замучай рабу — то и впрямь разновидность искусства.

Размалеванной шлюхе соски оближи, овладей ее чувственным телом;
В губы жадно кусай; сделай это при мне — насладись моим призрачным гневом.

Ей шепчи о мирах, для которых мы — пыль, ей запястья пронзи поцелуем,
Расскажи ей, как в Греции средь пастухов и пастушек мы вольно танцуем.

Я в агонии смеха забыться хочу среди тел копошащейся массы,
Из сознания изгнав долгий сумрачный взгляд и презрения немую гримасу.

Мою честь запятнало знакомство с тобой торжеством неуемных сношений;
Но надеяться нужно: запретов уж нет, не останется и искушений.

Воздух чистый и острый, как будто кристалл; я вдыхаю его полной грудью
И мечтаю, чтоб дождь барабанить устал, намекая на грусть своей сутью.

Каждый день ядовитый напиток богов я глотаю с слепым увлечением -
Нет, мне счастья не жаль; мы смиренно живем, ты и я, со своим назначением.

Я утешу тебя, когда город падет, когда сильные мира согнутся;
Тихо пальцы мои окровавленных уст в облегчении преступном коснутся.

Поцелуй же меня и скорее прижми к бессердечной груди, умирая.
Мир — пустыня, и в ней ты — живая вода, я чуть слышно шепчу, замирая.

Я прощу тебе все: от убийства отца до терзания простого народа.
Это — сила любви, пред которой ничто — Бог-Отец или Матерь-Природа.