29 марта, среда. День одиннадцатый

Утром встали на час позже, чем обычно: Евгению было жалко нас будить.
 
Ещё не поднимаясь, я почувствовала неладное. Лицо было как чужое, его жгло и его было очень много. Захватила зеркальце и, стараясь не попадаться никому на глаза, выбралась наружу. Глянула на отражение и обмерла: почти скрытые складками воспалённой кожи, на меня скорбно и обречённо смотрели слезящиеся изюминки глаз... Нос, щеки и губы разбарабанило до неимоверных размеров, и окрашено всё это великолепие было в немыслимые бордово-пурпурные тона.
Я стояла и чуть не плакала. Вспомнила вчерашние рассуждения Татьяны, что утром она может стать луноликой, и пожалела, что не придала им особого значения и не позаботилась о защите кожи от ожога полярного солнца.

Надо было что-то делать. Поглубже вдохнула, приняла независимый вид и со словами «слабонервных прошу отвернуться» влезла в палатку. Внешность моя сразила всех. Насмешек не было даже со стороны Корбута, который старательно заталкивал ложкой рвущиеся наружу хохоточки.

Вышли в 10:30. Температура +2. Резкие, но затяжные порывы ветра забрасывали нас снегом и тормозили ход.  До базы добрались почти через час, в 11:35. По мере приближения к ней количество домиков постепенно увеличивалось. Издалека мы увидели только три, на подходе - пять, а совсем вблизи убедились, что их шесть.

Шестой домик, который до последнего момента заслоняли остальные дома, оказался отличной баней с огромной парной, просторным предбанником и небольшими сенками. Мы протопили в нём оба камина и прибрались. В баньке стало тепло, сухо и уютно; её мы и оприходовали для постоя.

Первые полчаса были отданы знакомству с Хадатой. Все разошлись в разные стороны и стали последовательно осматривать домики. Мы с Татьяной начали с того, возле которого стояла развернутая антенна-диполь. Зайти внутрь было невозможно: через щель неплотно прикрытой двери во входной коридор намело целый сугроб снега. Но тут подоспел Евгений, вооружённый неизвестно где раздобытой лопатой. Он начал активные «раскопки», и дверь вскоре поддалась.
 
В домике были видны следы недавнего ремонта. В одной из комнат стопками лежали старые журналы «Роман-газета» полутора- пятигодовалой  давности. Мы запаслись чтивом, будто заранее зная, что придется застрять, причём надолго. В небольших окнах домика были видны горы, заснеженное озеро и долина реки. Вспомнились слова из песни Арика Круппа: «Да сквозь окна мне в душу глядит Хадата...»
Горы будто ожили, но их взгляд показался почему-то недобрым. Как оказалось, не случайно.

Обосновавшись за столом домика, Командор раскинул карты и пристально посмотрел в окно на неутихающую пургу: «Предлагаю бредовую идею: полуднёвка»!
Первым откликнулся Володя. Его витиевато закрученная фраза: «Идея оказалась не столь уж бредовой, поскольку пала на благодатную ниву и нашла горячий отклик в душах уставших обывателей» хорошо передала общее настроение.
Двигаться, действительно, не хотелось, и народ, предвкушая долгожданный отдых, оживился. Единственным, кому идея Командора пришлась не по душе, оказался Юра. Он предлагал идти дальше, но его мнением пренебрегли. Юрино настроение катастрофически упало, и когда все засуетились, устраиваясь на отдых, он остался сидеть в скорбной позе, выражавшей протест и недовольство и продолжая что-то ворчать себе под нос.
 
Я подошла поближе и, шутливо погладив по голове, попыталась примирить его с ситуацией: «Юр, ну что ты расстраиваешься? Пойдем ко всем, не переживай!» Ответом был недовольный взгляд и резко брошенное: «Чего привязалась-то? Отстань!» Я слегка ошалела от его грубости и отошла, обидевшись. Правда, долго сердиться на него я не смогла: под суровой внешностью на первый взгляд нелюдимого и замкнутого человека скрывалась такая добрая и такая по-детски ранимая душа, на которую обижаться просто грех.
 
До обеда, пока Володя с Евгением колдовали над примусами и автоклавами, я успела вздремнуть, и самочувствие моё значительно улучшилось. Без четверти четыре была подана гречневая каша с кусочками оленины и по пятьдесят граммов водочки. Повеселел даже Юра.

После обеда решили истопить баньку. Ребята набили бак чистым снегом, раздобыли дрова и затопили обе каменки. В парилке стало невыносимо жарко. Банька созрела.
 
Первыми на помывку пошли «дамы». Корбут начал изображать бурную деятельность: взад-вперёд мелькал за единственным окном баньки, подтаскивая снег и дрова. Раздобыл где-то замурзанный, почти голый дубовый веник и, выгружая всё это в предбаннике, периодически покрикивал: «Девочки! Спинку не потереть»?

Мужчины парились гораздо дольше, ещё раз подтвердив, что баня для мужской братии – ритуал. Несмотря на замурзанность, в ход пошел и раздобытый веник. Хлёсткие удары, кряхтенье и кряканье разносились на всю Хадату. Наше послеобеденно-послебанное расслабление постоянно прерывалось внезапными предупреждениями: «Девочки, отвернитесь!» – и, обдавая нас клубами пара, через предбанник в круговерть хадатынской пурги выскакивала вереница обнажённых краснокожих с бородатым Вождём впереди. Чуть было не ввёл в конфуз Юра. Вместо традиционно звучавшего: «Девочки, отвернитесь!» - он предстал на пороге с провокационным предупреждением: «Внимание!" Мы с Татьяной долго смеялись.

На ужин была всё та же каша с остатками оленины, но все так плотно наелись днём, что вечером на кашу  спроса не было. Попили чайку, попели песни  и – в спальники. Не угомонились лишь трое полуночников: Татьяна, Женька и я сидели в предбаннике почти до полуночи. Обсуждение психологии человеческих взаимоотношений - привязанностей, симпатий и антипатий - и, конечно, песни оказались для нас куда интересней сна.

Потом перешли на стихи, и после прочитанного наизусть чужого я решила прочитать то, что накропала на подступах к Хадате сама. Корбут сходу начал сочинять мелодию. Вышло нечто заунывное, похожее на его песню о Большой Пайпудыне.
Я расхохоталась, и упражнения в композиции прекратились.
Мы тоже пошли спать.

Продолжение: http://www.stihi.ru/2019/02/04/9346