28 марта, вторник. День десятый

Утром  пошла умываться и поразилась толщине и необыкновенной прозрачности льда.
Полюбовалась движением воды и разноцветным галечником на дне. Попрыгала и покаталась, проверяя прочность блестящего панциря.  Вскоре ко мне присоединилась Татьяна, и мы ещё немного порезвились на пару. Потом набрали гладких разноцветных камешков и вернулись к палатке.
По утрам, когда народ дремлет, розыгрыши нечасты. Женька под треньканье гитары прошелся по поводу моей внешности: «А ты сама уже давно  не мылась, тебя давно пора скоблить лопатой. И ты сама в том свинстве виновата, грязнуля!»
Володя Дорджеев частично отыгрался за меня, делано посочувствовав Евгению по поводу треснувшей губы: «Бедный, как ты ешь? У тебя же всё обратно в тарелку стекает!»
Пока завтракали, утро разгулялось: полное отсутствие ветра усиливало температуру и без того жаркого солнца, и народ стал понемногу раздеваться.

Во время второй утренней ходки услышали лай собак и вскоре увидели два чума. Неподалеку сидела группа мужчин. Мы поздоровались и услышали  дружный ответ: «Дратуте, дратуте!»
После приветствия разговор зашёл в тупик, так как мы не знали языков друг друга и ни слова не понимали. Сколько километров осталось до Хадаты, так и осталось загадкой. Единственное, в чем мы убедились – правильность направления: глядя на вытянутые по ходу движения руки и уловив вопросительно произнесенное слово «Хадата?» чукчи дружно кивали головами и повторяли его уже утвердительно: «Хадата, Хадата!»
В остальном общение с аборигенами свелось к совместному фотографированию и вялым отнекиваниям от навязчивых предложений изрядно подвыпившей чукчанки поменять «пимы» (расшитые бисером меховые торбаза) на водку или спирт. «Торговка» едва держалась на ногах: от одного её дыхания можно было захмелеть, но настойчивость была сильнее хмеля. Мы не сдавались.
 
Группа аборигенов к тому времени расширилась за счёт двух молодаек, одетых во что-то цыганистое, и местного (судя по кричаще роскошным меховым одеждам) князька со супругою. Чуть позже появился малый дебильного вида и молодая мамаша с ребенком двух или трёх лет. Малый постоянно поддёргивал сползающие штаны, а ребёнок истошно вопил, не давая мамаше повернуть его к объективу лицом.
 
Незадолго до обеденной стоянки увидели ещё один чум и снова «спешились». Оставили лыжи на тропе и медленно, чтобы не напугать и морально подготовить хозяев к встрече, стали приближаться.
 
Основанием для чума служил каркас из одинаковых по высоте жердей. Их вершинки были связаны, а комли расставлены по окружности и каким-то образом укреплены. Каркас был покрыт в два слоя:  наружный, состоящий из наброшенных друг на друга оленьих (мехом внутрь) шкур,  и внутренний, сделанный из кошмы.
 
Рядом с чумом стояли нарты, неподалёку были привязаны четыре важенки (оленихи). Нас встретили двое молодых мужчин и двое юношей, почти мальчишек. Один из мужчин, Николай, оказался очень общительным. Он без затруднений говорил по-русски, и вскоре выяснилось, что и он сам, и второй мужчина, Федот, отслужили в рядах российских вооружённых сил. Мальчики преимущественно молчали, однако   сфотографировались охотно.

Мне очень хотелось увидеть жилище чукчей изнутри, и я попросила у мужчин разрешения войти в чум. Они дружно закивали головами.
В чум пришлось не заходить, а вползать на коленях. Забравшись внутрь, я некоторое время ничего не видела. А когда привыкла к темноте, обнаружила, что меня  в упор разглядывают две женщины: молодая и пожилая. Пожилая была словоохотлива и любопытна, молодая очень сдержанна и на все мои вопросы отвечала крайне односложно. Причина была то ли в особенностях характера, то ли в незнании языка.

Внутри чума вкруговую располагалась лежанка или топчан, застеленный всё теми же оленьими шкурами. Посредине стояла железная печка. Высокая железная труба была выведена наружу через отверстие меж связанных жердей. Печка гудела ровным пламенем. В большом чане, стоящем сверху, аппетитно дымилось какое-то варево.

Прямо напротив входа и ровнёхонько за печкой, что, по-видимому, считалось передним углом чума, к оленьей шкуре была прикреплена небольшая иконка с изображением Девы Марии и Святого младенца: ненцы оказались христианами. Удовлетворив любопытство, я вручила женщинам сувенир, попрощалась и выползла на божий свет.
 
«Светская беседа» продолжалась. Николай обстоятельно и толково отвечал на все наши вопросы, даже юморил по случаю, и мы расстались друзьями. Женька подарил ненцам компас и зажигалку, а они отдарились большим куском оленины, чем значительно пополнили наши продуктовые запасы.

Окрылённые уверением, что до Хадаты рукой подать, мы решили дойти до неё к обеду. Расстояние в пять-семь километров, названное Николаем, даже при неблагоприятной погоде было равно примерно одному ходовому часу. Мы устремились вперёд, но ни через час, ни через два на горизонте ничего не появилось.
 
По истечении третьего часа мы встретили упряжку оленей с одиноким каюром. Наш вопрос заставил его призадуматься. В ожидании ответа мы с интересом наблюдали за мыслительным процессом представителя местной цивилизации. Наконец он произнёс: «До Хадаты? Километров семь, однако!»

Ошарашенные поправкой, мы поначалу расстроились, а затем собрали волю в кулак и вновь устремились вперед. Мы ещё надеялись, что хоть последняя информация верна, и отобедаем все-таки на Хадате. Зря надеялись! Прошло ещё два ходовых часа, прежде чем километрах в трёх (по прикидке Андрюши) впереди не увидели группу домиков.
 
У подножия чётко обрисованных на фоне неба островерхих гор домики казались совсем игрушечными. Времени к тому моменту было уже 17:00. Мы решили сделать стоянку и сварить запоздалый обед, чтобы с новыми силами преодолеть расстояние, отделявшее нас от долгожданной Хадаты. Устанавливая палатку, Женька пару раз, глядя в направлении базы, задумчиво и многозначительно произнёс: «Зловещая долинка!»

На обед потратили полтора часа, после чего у нас были ещё две часовых ходки, а домики увеличились совсем на чуть-чуть. Ещё какое-то время мы шли почти по полной темноте. Во избежание неожиданностей застопорились и большинством голосов решили встать на ночлег.

Времени было 21:00. Когда установили палатку и забрались внутрь, все, кроме Володи и Евгения, упали. Сил не осталось и у них, но они дежурили, и им пришлось готовить ужин.
 
После полуночной трапезы всех очень быстро сморил сон, а я никак не могла отключиться: не позволяли то ли усталость, то ли внутреннее волнение от ощущения близости Хадаты. О ней у меня было исключительно романтическое представление, навеянное песнями Арика Круппа.

Бессонница выгнала меня наружу, и этим тут же воспользовалась пурга. Осатанелый снег нахально лез в рот, в глаза, за шиворот и в рукава тундровки. Но уходить в палатку не хотелось: её уже вовсю трепало ветром, и она хлопала крыльями сводов как большая испуганная птица. Слушать это хлопанье и завывания ветра и ощущать колебания палатки изнутри было гораздо страшнее, чем снаружи.
Командор, вместе с Володей Дорджеевым укреплявший палатку, почти приказал мне пойти и лечь спать, и ослушаться его серьёзного и твердого тона было невозможно. Снова забралась в палатку, сидела и слушала голоса Женьки и Володи. Им становилось всё жарче. Вскоре они сами окликнули меня и попросили поднять мужчин.
 
Юра и Андрей быстро сообразили, что происходит. Ни слова не говоря, они оделись и выбрались из палатки. Я застегнулась на все кнопки и молнии и тоже выбралась на подмогу. На сей раз никто не отправил меня назад. От шума проснулась Татьяна и так же молча присоединилась к нам.
В снежной круговерти каждый быстро нашел своё место. Женька и Юра выпиливали и загружали на санки огромные валуны снега, мы с Татьяной отвозили их Володе и Андрею, а те возводили вокруг палатки внушительной толщины стену.

На борьбу с ветром ушло часа полтора. Усталые и разгорячённые, мы ввалились внутрь палатки только тогда, когда убедились в крепости снежной стены. Пурга продолжала бесноваться, но нам было не до неё: сон сморил богатырей. На отдых оставалось только пять часов.

Продолжение: http://www.stihi.ru/2019/02/04/8311