Первая любовь

     Пышнотелая невысокая, справившая недавно пятидесятилетие, сестра София нынче вела молодых монахинь в соседний город, куда привезли чудотворную икону. Путь неблизкий, почти двадцать вёрст. Солнце, утром ещё не такое горячее, к обеду уже пекло неимоверно. Запылённые одежды, усталые лица, влажные от пота покрывала под камилавками монахинь нарушали эстетическое восприятие сестры Софии. Дойдя до мостика через небольшую речку, протекающую совсем близко от пункта назначения, София скомандовала всем спускаться к реке, умыться, почистить одежды и привести себя в порядок, так как негоже к «Чудотворной» идти расхристанными девками.
     Подобрав повыше подрясники с рясами сёстры спустились к водице. Скинув с головы уборы протирали лица, отряхивали влажными ладонями одежды. Опростала голову и София. Толстые тяжёлые косы, подобранные крест накрест, плюхнулись через голову, когда монахиня наклонилась, чтоб зачерпнуть в ладони воду.
– Эй-эй, твои косы тебя утопят, красавица! – вдруг услышала она насмешливый мужской голос. Под мостиком стоял мужик с удочкой и беззастенчиво пялился на умывающихся монашек.
     Сёстры с визгом, похватав снятые покрывала, бросились от речки. София же повернулась всей своей дородной фигурой, стряхнув обратно за спину непослушные косы, и глянула на мужика.
– Охальник! – рявкнула она зычным голосом, – Да кто тебе разрешал за сёстрами подсматривать?
– Ты не ерпесись, сестричка. Это я тут рыбу ловил, сами тут набежали да распрягаться зачали.
– У! Охальник! – Софья покрыла голову и двинула за сёстрами.
     Помолившись иконе, оттрапезничав в городском храме, сёстры засобирались до дому. Путь не близкий. Хоть летом солнышко долго божеский день освещает, но всё равно бы засветло домой успеть.
Переходя знакомый мосток, сёстры разом перекрестились и сплюнули, видимо, поминая охальника. А он и не заставил себя ждать. Из кустиков, тут как тут, выкатил велосипедишко, с надетым на руль с одной стороны пластмассовым ведёрком, плотно закрытым крышкой, и привязанными под раму удочками.
– Ой-ей! Сестрички! – ухмыльнулся мужичок, – А поди-ка нам и по пути?
– Охальник! – бросила София и быстро зашагала по дороге, остальные монашки засеменили следом.
     Охальник отступать не собирался, хихикнув, покрепче уцепившись за руль своего коня размашисто последовал за старшей.
– Слышь, сестра! Ну, что заладила: охальник, охальник. О тебе ж беспокоился, вдруг бы утопла. Лучше мне про Бога поведай, я ж неуч тёмный в ваших делах. Вот вы – жёны Божьи, а каков он, Бог. Ты его видала?
Софья молчала.
– Вот то-то и оно, что никто его не видал! А он что? Да тот же мужик. Думаешь, он на вас с небес своих не смотрит, тоже смотрит. Ты ж его не зовёшь охальником!
     Софья взглянула на мужика, желая, как видно, испепелить его взглядом.
– Эй-эй! Ты ж во мне своими глазами прекрасными дырку прожжёшь. А знаешь, ты красивая! – мужик прицокнул языком, – Вот бы мне жену такую!
Все сёстры охнули и начали быстро креститься. София, желая выплюнуть из себя очередного охальника, смогла только промямлить:
– Ох-х-х-х-ха, – и её полные румяные щёки буквально побагровели от такого стыдобища.
– Дык, ладно, извиняй, что смутил, – мужик, видимо, сообразив, что перебрал с комплиментами, залез на своего железного конягу и помчал вперёд.
     До монастыря добрались уж почти затемно, перекусив тем, что осталось от ужина, помолившись, усталые монахини разбрелись по кельям.
Софье не спалось. Она вспоминала наглого мужика, корила себя за несообразительность, что не нашла, чего ответить. А ещё смотрелась в маленькое зеркальце, припрятанное в складках рясы и, наклоняя голову, то туда, то сюда, говорила себе: «Ну и что, что красивая, не для мужиков-лапотников предназначена!» Кое-как задремала, и привиделся ей сон, будто мужик давешний по голове гладит и приговаривает: «Ох, хороша у меня жёнушка!»
     К заутрене София вышла невыспавшаяся, рассеянная. Ей казалось, что за спиной сёстры шушукаются, осуждая внимание к ней мужчины.
     После завтрака София с двумя сёстрами на телеге двинулись на базар, прикупить кое-чего съестного, не выращиваемого в монастыре. Яро торгуясь, сёстры быстро затарились продуктами и уже засобирались возвращаться, как, будто из под земли, вынырнул вчерашний мужичок.
– Ой-ей! Вот так встреча. Здравствуй сестричка! Видать сам Бог тебя ко мне в объятия толкает.
     Все слова, что додумывала Софья ночью в келье, чтоб достойно ответить охальнику, куда-то из головы выветрились, и она опять зарделась переспелым помидором.
– Как звать тебя, сестричка?
– Софья, – тихо прошептала монахиня.
– А меня Михай, вот и познакомились. Ты не думай, я не охальник, я жену в прошлом годе похоронил, рак её съел сердешную, вся за год высохла. А такая ж, как ты, была красавица. Тебя увидел, как на жену поглядел, не обижайся.
     Встречи с Михаем, вроде случайные, становились всё чаще и чаще. Софья уже не смушалась, разговаривая с мужчиной, а даже улыбалась иногда и охотно разговаривала. Она понимала, что происходит с ней нечто неведомое, до сих пор неощущаемое, ведь окромя монастыря и не видела ничегошеньки в жизни. Родилась в монастырских стенах, там и росла. В школу до четвёртого класса ходила, когда время в пионеры подошло вступать, пришлось школу покинуть. Так что жизнь-то и не видела, токмо монастырь. А тут чувство вроде какое-то, уж не любовь ли?
     А однажды Михай пригласил Софию на кладбище к его жене сходить, чтоб на могилке она молитвы почитала, он-то не умеет. Ну, отказать в таком богоугодном деле никак нельзя, уговорились на вечерок. Управившись с делами и отпросившись у настоятельницы матушки Марии, София, прихватив молитвенник, потрусила к селу.
     Старое сельское кладбище, ещё залитое лучами солнца, навевало умиротворение и непонятную тоску. Ухоженная могилка, поросшая травкой и украшенная пластмассовыми цветами. Монашка, читающая молитвы. Склонивший голову мужчина. Короче, деревенская пастораль.
     Шли с кладбища молча. Михай вызвался проводить. Проходя последний перелесок, мужчина вдруг обнял Софию за плечи, развернул к себе и поцеловал. Что было потом, додумайте сами, но пришла София в монастырь глубоко за полночь, растрёпанная, красная, с чуть припухшими губами. Закрылась в келье и долго плакала. То ли жалея о своём проступке, то ли кляня судьбу за то, что не дала ей нормальной человеческой жизни.
     К трём часам ночи, когда загорланили в монастырской курятне первые петухи, сестра София решилась, пошла к настоятельнице, и, не дав той толком проснуться, упав на колени, со слезами выложила правду.
     Матушка Мария погладила Софию по голове:
– Не кручинься. Я ж тебя с рождения рОстила, пестовала, видит Бог, не хотела тебе жизни такой, ты сама выбрала. А теперь вот на тебе, влюбилась, сердешная. Что сказать я должна? Скажу так: коли хочешь в монастыре остаться, грехи замаливай, а коли хочешь в мир, иди, держать не буду. Успеешь ещё пожить, не стара ты.
София на мгновение задумалась и прошептала:
– К Михаю хочу…
– Ну, так иди! Захочешь вернуться, двери открыты. Хотела я тебя после себя в настоятельницы, да видно не судьба, так Бог решил. Все мы под Богом ходим, девонька. Иди уже, пока сёстры не встали. Скажу им, что отправила тебя в другой монастырь.
     Софья встала, обняла матушку Марию. Та отстранила её:
– Погоди, обнимемся у ворот, двери за тобой закрою, а то повадятся мужики, всех сестёр уворуют, – старушка хитро подмигнула и достала из-за икон мешочек, – Накось, это тебе на приданое. Ну, пошли, провожу.
     Через месяц в церкви при монастыре венчали пару, дородная невеста лицо прикрыла фатой. Так никто и не узнал в ней бывшую сестру Софию. Только матушка Мария обняла после венчания молодых с напутствием: «Будьте счастливы!»
     А они и стали счастливы. Любовь она в любом возрасте любовь, хоть первая, хоть последняя. А ещё счастливее стали, когда через год сынка народили, а через два – дочку. Во как! Одно слово – молодожёны!