Моей маме 17 было

Моей маме семнадцать было –
Белокура, стройна, тонка,
Никого еще не любила,
От политики далека.
Но политика подлая штука:
Не люби ее, не зови;
Она в дом твой приходит без стука
 И вершит интересы свои.
 Мама практику проходила
 В день, когда началась война.
 В Большой Вишере это было,
Чужой город – она одна…
Жизнь, однако же, продолжалась,
Соблюдался привычный уклад,
 Вскоре в Вишере голодно стало –
 Написала сестре в Ленинград.
 И Мария за ней примчалась:
 Надо в Питер, там немцам не быть,
 Но в дороге решили – сначала
 К тетке в Вырицу заскочить.
Тетка мамина - Лизавета,
Жила с мужем на даче вдвоем,
В планах было за это лето
Наконец-то достроить дом.
Только планы, у всех, изменились,
И всему изменилась цена –
К Богу многие обратились
За спасеньем – ведь жизнь одна.
В тихой Вырице воздух сосновый,
Зреют яблоки, речка течет,
 Дом стоит недостроенный новый,
 Но работа совсем не идет…
А спокойствие жизни сменилось
Ожиданием с фронта вестей:
Неготовая, армия билась,
Не считая нелепых смертей.
 Сестры с поезда вышли в поселке,
Чтобы с тетей все обсудить,
 Но пришлось там остаться надолго,
 Бога надо благодарить.
 Мост взорвали, наверное наши,
 Чтоб врага в Ленинград не пустить –
 Не доехали мама и Маша,
Что случилось, тому и быть…
 В тот же день артобстрелы начались,
 Добралась и сюда беда…
Вскоре немцы в поселок ворвались -
 Люди прятались кто куда.
 Они въехали на мотоциклах,
 Как показывают в кино,
К поражениям не привыкли –
 Вся Европа легла у ног.
Как хозяева заявились:
Всех поставили на учет,
Хладнокровно распределили,
Кто какую повинность несет.
Мою маму на кухню послали –
 Помогать готовить обед,
И еще одну девочку взяли
Тоже где-то семнадцати лет.
 Жил в то время в поселке этом
 Прозорливый отец Серафим,
 Люди шли к нему за советом –
 Он судьбу мог предсказывать им.
Даже немцы, и те приходили,
Как все будет хотелось им знать,
Не по нраву ответ получили:
«Ленинграда вам все же не взять».
Слаб был батюшка, немощен плотью,
Нескончаемо духом силен –
 Всю войну, даже зимней ночью,
За победу молился он.
И на камне, склоняя спину,
 На коленях у Бога просил,
Чтоб безбожье, церквей руины,
Он рабам своим грешным простил!
 Тетя Лиза со старцем дружила –
Очень верующая была,
И племянниц к нему сводила.
 Он сказал ей: «Плохие дела!
Пусть идут они в область Тверскую,
 Где родители плачут и ждут.
 Ну а здесь уже немцы лютуют,
Им нельзя оставаться тут».
 «Как идти, если немцы всюду,
Ведь поймают, еще убьют?»
 «Не убьют, я молиться буду –
 Обязательно дойдут.
Живы будут – я точно знаю,
Замуж выйдут после войны
 И детей еще нарожают,
 А сейчас уходить должны».
 Был ноябрь, они вышли в дорогу,
 Не совсем понимая маршрут,
 Уповая на волю Бога
И с надеждой, что все же дойдут.
Еще в Вырице им надавали
Наши пленные писем с собой,
 Умоляя, чтоб переслали
Невеселую весть домой.
 Снег лежал – все на санках тащили,
 Чтобы как-то в пути прожить,
И машинку туда положили –
За еду можно что-то пошить.
Для ночлега деревни искали,
Что война стороной обошла,
 И поэтому много петляли –
Долгой, трудной дорога была.
 Жутко было, когда попадались
 Горы трупов, где были бои,
 На кровавом снегу валялись
Вперемешку враги и свои.
А однажды фриц здоровенный
 У разъезда их обыскал
 И все письма военнопленных,
 Что в машинке лежали, достал.
 Разозлился и к стенке поставил,
 Что-то громко и страшно орал,
 Автомат на сестер наставил -
Они думали: «Час настал…»
Но, быть может мольбой Серафима,
На посту телефон затрещал,
 И беда проскочила мимо,
 Немец срочно куда-то сбежал.
Как стемнело, остановились
В той деревне, уж так пришлось,
Где фашисты расположились,
Есть хотелось, и был мороз.
В избу первую постучали
 К старой бабушке на ночлег:
 Молоко, яйца немцы забрали,
Самовар вот, картошка и хлеб.
Утром выстрелы услыхали-
Начался за деревню бой…
Страшно! Библию все читали
Что им тетка дала с собой.
 К счастью, немцев быстро разбили
Кто сбежал, кто остался лежать.
 Бабы наших солдат окружили,
 С плачем бросились целовать…
Снова саночки взяли сестры,
Сразу легче стал путь домой!
Впереди еще трудные версты,
Развороченные войной…
В январе лишь пришли в Бологое,
Там свои, даже поезд ходил.
 Вот же счастье! Оно такое!
Каждый сердцем его ощутил.
А когда уж до дома добрались,
Причитаний и слез не унять.
Все сельчане, конечно, сбежались
О войне хоть бы что-то узнать…
Девяносто исполнилось маме,
Растворились в пространстве года,
 Но тот след, что оставили сани,
Через душу пролег навсегда.
 Ну, а в Вырице, тихой как прежде,
 Упокоен святой Серафим,
 И идут к нему люди с надеждой,
И неслышно беседуют с ним…
2014г.