Ветлы серо светятся

Ты поймал стрелу, держишь ее в скованных руках и не знаешь, что делать. Она предназначалась не тебе, ты не царевна лягушка. Ты Лесной Царь. Можешь вернуть ее мне, можешь согнуть и выкинуть на свалку – как бы то ни было ты будешь прав. А можешь, вопреки здравому разуму, подозрениям, опасениям, предположениям, – оставить ее себе. Неужели во всем лесу не найдется применения одной стремительной, смертоносной, любовной, если быть точными, стреле? Ты можешь измерять по ней зигзаг молнии. Прямоту линии. Можешь воткнуть в частокол своего двора, вокруг прекрасного терема. Можешь нанизывать на нее ватрушки, баранки, протыкать ей бутоны цветов, вместе с бусинами и кристаллами создавать красивые орнаменты. Понимаю, что это не то, чего бы ты желал, но писать умею только правду.

Тот, кому была пущена стрела, привез меня в твой лес. Я прячу лицо, я тот ребенок, с которым ты говорил, которого схватил и которому сделал больно. Нежный мальчик в мрачной тьме – убаюканный, упляшенный, упоенный. Ребенок в руках отца, что станет мертв. Я прильнула к нему, и посему стану мертва в его руках. Он не отрицает твоего существования, но он боится. «Успокойся, укройся, в сухой листве – ветер шуршит». Ты говоришь со мной, а он нет. Ты пишешь мне, а он нет. Ты плененный красотой – силой возьмешь. Разве ты не слышишь? Он мечтает о том, чтобы я умерла в его объятьях, но он боится тьмы, света, Лесного Царя, и больше всего боится меня, ибо я люблю его, как никого другого. Раню зализываю раны и повторяю этот ритуал столько раз, сколько потребуется для величайшего, неизъяснимого блаженства.

Вообрази себе, что я запущу целый град стрел! Красные – как яблоки Амстердама. Распаленный видами дерзкой наготы, разболтанных пьяной походкой и танцем каблуков, ослабленных корсетов, дырявых чулок в сетку, размазанной поцелуями помады и оглушенный великолепным владением уличной руганью, – предвкушая накал ее во время утех, ты станешь неистово желать. Отборный поэтический сор. Зеленые, изумрудные стрелы – как марихуановая любовь. В душной, прокуренной комнате, в кресле будет сидеть твоя девушка, с длинными, спадающими волнистыми, русо-соломенными волосами. Одной рукой ты будешь ставить в проигрыватель пластинку, а другой отодвигать трусики, высвобождая себе дорогу. Голубые стрелы – где ты упрешься ей в живот, стоя по шею в воде бассейна, принимая ласки воды и губ. Желтый – самый животный. Скольжение, шлепки, взбухание, как в стократном увеличении съемочной камерой, в кино. Черные – вороны Воронежа. Плохой ночлег и беспробудный сон. Сиренево-фиолетовые – в темном стрип-баре, где ты с сосредоточенным видом и бардовыми бликами на лице будешь сидеть и смотреть снизу вверх, как она садится перед тобой на шпильках. Серые – это все я. Но я не была бы самой собой, если бы не посеребрила их, не приделала белых, пушистых наконечников. Они как ветлы серо светятся.

Лови их и переплавляй в искусство. Ибо выше искусства есть только любовь, но она высока, высока как звезда. Недосягаема…

Бриллиант покатился
Он твой
Страшнее искусства любовь