Рядовой Великой Отечественной

               
Как  впервые он появился в нашем доме, я не знаю. Дело в том, что меня часто забирала к себе погостить  тётка. Мама не собиралась отдавать  меня ей, но, тётя, надеясь удочерить, учила меня запоминать новую  фамилию и домашний адрес, готовила к школе.
У неё не могло быть  своих детей, и  она  всей душой привязалась ко мне.  Однажды, когда мы приехали  на автобусе, а потом  дошли до нашей   калитки, тётя не зашла в дом.   Ушла, невнятно пробормотав, что спешит.
По малости лет, я не  стала задумываться  над этим.  Я была счастлива увидеть маму, своих сестёр и брата. Хорошо  и  сытно жилось мне  у тёти, но  по дому всё же  тосковала.
В большой  комнате, где обычно проходила вся наша жизнь, никого не было. Я заглянула в  «залу»,  она же и  мамина спальня – никого. Потом -  в маленькую детскую спаленку.
На высоком,  крашеном  сундуке, где  хранили  постельное бельё,  сидел  брат.  Он сидел, поджав колени и опустив голову. Подняв голову,  посмотрел на меня как-то отстраненно. Ни радости, ни  объятий, ни поцелуев,  обычных при встречах.   Глаза у брата   были заплаканы, в руке зажата столовая вилка, зубьями вверх. Шмыгнув носом, он выкрикнул осипшим голосом:
« Всё равно я его убью! Заколю, вот так!»,- брат размахнулся и стукнул изо  всех сил по сундуку.  Алюминиевые зубья вилки  жалобно взвизгнули, скользнув по металлической скобе сундука, и прогнулись.
Мне стало страшно и жалко брата, ничего не понимая,  выбежала из комнаты  в палисадник и тут, на моё счастье, появилась мама. Она обняла меня, поискала глазами тётку, но  не найдя, не удивилась.   Обычно  тётя задерживалась  до вечера, угощалась,  как принято,   у родственников.
Позже  всё объяснилось -   мама решила выйти замуж, тётка взбунтовалась.
« Надо же,- удивлялись  мы с сёстрами, когда повзрослели, -  нашёлся  же  холостой  мужчина, здоровый с руками и ногами, что было редкостью после войны и  влюбился  без памяти  в  вдову с четырьмя детьми. По маминым словам, друзья  отговаривали его  от опрометчивого поступка:
- Надо тебе взваливать на плечи  заботу о  чужих детях, вон  девчат вокруг,  пруд пруди,  подросли за годы войны.
Они пытались  за него   сватать  молодых  девчат,  но у  Яши   была своя философия:
- Детей чужих не бывает. Это  дети погибшего фронтовика. Кто же будет помогать  им?
Любовь эта случилась неожиданно. Яшин друг  решил познакомить  холостого  фронтовика  с молоденькой одинокой женщиной, и обманным путём завлёк  к себе на работу.   Друг работал бригадиром  в  компрессорном хозяйстве. Позвал Яшу вроде бы  помочь  с ремонтом электрооборудования.   А сам решил, что  увидев красивую женщину,  Яша не сможет устоять,  проводит её после второй смены,   а может быть, и задержится, а там видно будет.
Но судьбу не обманешь, она распорядилась по-своему. Как назло, женщина эта, мамина напарница,  заболела.  В этот вечер мама дежурила одна,  и  домой ей предстояло идти в темноте. Яша взялся  проводить, всё равно по пути.  Идти надо было от промыслов по  неосвещённым  пустырям, довольно далеко. Шли и разговаривали о пустяках, у ворот  огромного общего двора простились. В  следующую смену Яша,  как часовой стоял  за углом   на дороге   неподалёку от компрессорного хозяйства,  где работала мама.
Я слышала,  как мама за чаем позже   рассказывала своей подруге:
- Вышла со второй смены - ночь, темень. Фонарь, как обычно, не горит. Сама знаешь страшно, что делать,  иду домой. Вдруг впереди, что-то покачнулось  и упало на землю.  Думала от страха померещилось ,  подхожу ближе , мужчина  идёт  навстречу.
Это и был Яша пришёл раньше,  устал ждать, сел на бревно,  увидел,  приближаюсь,  встал и пошёл  навстречу.  Напугалась я сильно тогда.
Он начал извиняться, потом заявил:
- Теперь буду каждый раз встречать, мало ли  чего  случится,  как можно женщине одной ходить .
- Я  говорю:
Не надо меня встречать – провожать,  мы с напарницей ходим.
А он:
- А где же она?
- Приболела, на больничный ушла.
А он: «От страха не мудрено  и заболеть».
- Я ему говорю, мол,  все труды твои даром  пропадут. Я  не одна,  у меня четверо на шее. Так что время  не теряй.
Знаю, говорит, я всё у твоего слесаря узнал. Он мой друг, вместе воевали.  И  ты,  если  желаешь,  про меня всё уточни.
- Он  тебя  хотел познакомить с моей напарницей. Она и моложе меня,  и одинокая,  и жильё есть.
Как репей привязался. Полгода уже  ходит  до ворот двора.
Яша упорно добивался руки мамы. Она сомневалась, но молодость своё берёт,   ведь ей только  за тридцать  перевалило.
Первый раз замуж её выдали  в шестнадцатилетнем возрасте,   когда сбежали из колхоза в город.  Жить было негде,  приютила родственница, она и познакомила с  братом своего мужа.   Девушка   понравилась, да  и было за что.
Голубоглазая , белолицая и при этом тёмноволосая красавица.  Косы ниже пояса.   Жених  забрал к себе  и тёщу,  и невесту с  братом. Так и прожили вместе  до войны. Отец старше  мамы был на двенадцать лет. Работал на промысле,  брата устроил учиться, а маму на работу не пустил, торопил с детьми.   Не успела оглянуться -  мал, мала меньше.   Теперь ей  довоенная жизнь, как сон вспоминалась. Казалось,  вот оно счастье навечно.  Да подлое время всё переиначило. Который год - вдова.
После  настойчивых Яшиных  ухаживаний,  всё-таки  решилась принять предложение.  Однако, не соблюсти обычаи не могла,  поехала к старшему брату погибшего мужа испросить его разрешения на второе  замужество.
И  тут-то началось.  Родственники   наговорили кучу страшилок  и про легкомысленных мужиков,  и про злых  отчимов.   К тому же мама заявила, что  будущий муж категорично велел  забрать меня у  тёти:
- Где трое там и четверо,  дети должны расти при матери, заявил  жених.
Конечно, эта новость тут же дошла и до моей тёти.  Разродился  скандал.
На второй день, тётя  без меня приезжала  серьёзно поговорить, уговорить   отдать меня   ей,  и, не добившись своего,  заранее жалея  несчастных детей - сирот, расплакалась.
Всё это слышал брат – подросток, помнивший  родного отца. Решив, что только он сможет спасти мать и  детей от посягательства злого чужого мужика, он категорично заявил матери, что не подпустит его   на порог.
Мама  уступила,  отказала жениху.
А в тот день в палисаднике,  под виноградником, на широкой деревянной кровати я обнаружила овчинный солдатский  полушубок, на ней лежала  старая,  видавшая виды  небольшая  гармонь.
Это было  приданное  неудачливого жениха. Ухажёр не забрал свои пожитки, сославшись на потом, не желая верить в окончательный отказ невесты.  По- видимому,  и невеста не очень настаивала, не желая бесповоротного разрыва.
Брат успокоился. И  мир был восстановлен.
А у меня появилось новое увлечение, усевшись на тулуп, я  растягивала  гармонь и пиликала до одури, и как, мне казалось, извлекала из белых и чёрных кнопок красивые мелодии.
Мама не препятствовала моим  музыкальным импровизациям, только иногда печально роняла:
«Не сломай, вернуть надо будет».
Гармошку возвращать не пришлось.
Приехал к нам в гости дядя, старший  брат отца  Я побаивалась его, он был старый, так мне казалось,  носил круглые  чёрные очки, у него не было одного глаза.
Мама рассказывала про него, что глаз он потерял ещё на Гражданской, поэтому на фронт в Отечественную не попал. Все военные годы проработал на нефтепромысле, буровым мастером.  Впоследствии его за этот неимоверный труд наградили орденом Ленина, а  в придаток к почёту заработал он  язву желудка, теперь тяжело  болел.
Оказывается, он встретился  с незадачливым женихом, беседовал с ним  и пришёл к выводу, что человек – стоящий. Скорее всего, осознал,  что  тяжело болея,  не сможет помочь маме  вырасти детей.
После чая, дядя подозвал брата Лёньку к себе и они долго о чём-то беседовали. Потом в комнату для гостей,  которую мы  красиво  называли «зала»,  зашла мама.
После  посещения дяди,  Лёнька  сменил гнев на милость и согласился на  мамино замужество, оговорив себе  условия: он не станет отчима называть отцом.
Маленькую спальню, где раньше спала наша самая старшая сестра (она должна была  по направлению после педучилища уехать  работать в далёкую  сельскую школу) перейдёт в его владение и, чтоб отчим туда не заходил.
Заключив договор с мамой, Лёнька перенёс свою постель  и весь  немудреный  скарб,  в спальню.
Видимо, тогда же на внутренней стороне крышки  сундука появилась сакральная надпись химическим карандашом:
« Гафаров Лёня сундук его» следующая строка была тщательно замазана. Я пыталась расшифровать запись , но безуспешно.
Теперь, когда мне так много лет, что и не сосчитать,  эти детские воспоминания прорезываются тонкими  лучиками из серого тумана прошлого.  Всё  дорого  сердцу, даже,  казалось бы,  ничего не значащая мелочь.
Старость имеет только одно преимущество - память прошлого. Записываю эти воспоминания по просьбе внучки.
Я вспоминаю,  волнуюсь, мысли скачут, а  пойманные и  зафиксированные в словах, теряют  ясность и прелесть.
Но это ещё и дань  благодарности отчиму,   как свеча  на  помин души.
У  него было труднопроизносимое   татарское имя - Зиганша.  Наши  соседи дали ему  короткое, мягкое,  круглое  имя -  Яша.  А  он  и  был  такой же невысокий,   плотно сбитый, круглолицый с ямочкой, почему-то только на одной щеке.  Мы же называли его, как научила мать, уважительно Яша  абый – дядя Яша.
Однажды произошло событие,  вся страна узнала  про  сержанта  Зиганшина и его товарищей – солдат,   выдержавших почти сорок дней    без еды в океане.  Они проявили  не только мужество,  но и великое чувство товарищества. Не  обозлились, не передрались меж собой.  И вот тогда,   в нашем дворе вспомнили  настоящее имя отчима. Обязательно уточняли, не  приходится ли родственником ему  этот герой  Зиганшин?
Яша скромно, но  по- философски  отвечал, что  все мы  родственники здесь на земле.
Как сейчас, вижу его два кулака, два круглых,  как будто железных шара.  Одним кулаком он подпирал щёку,  при этом указательный палец поглаживал верхнюю губу. Среднего пальца на левой руке не было,  мизинчик  хоть и был, но весь в шрамах.
Яша воевал все четыре года,  а после третьего ранения уже под конец войны,  служил в медсанбате.
-  Видишь, опять  кулак зажал, прячет от нас  пальцы, как будто мы  не видим,-  объясняла  нам мама  с грустной улыбкой.

Чтобы больше зарабатывать  и, наверное, лишний раз не мозолить глаза старшим детям,  Яша устроился  на Нефтяные  Камни.  Работали там  вахтенным методом.  Уезжал на 10 дней. Возвращался с авансом, и мама устраивала маленький праздник.  Братец  наш Лёнька  тоже не отказывался полакомиться  чайком с  конфетками и  печеньем.
Собираю осколки  далёкого детства и  складываю мозаику.
Врезалось на всю жизнь в память, как однажды, Яша вернулся  под вечер с вахты  без денег. Зарплату, видимо, не успели выдать. Мама была на работе во вторую  смену. Он заглянув в шкафчик, где обычно хранился хлеб и литровая банка с сахарным песком.  Хлеб мы успели  весь съесть, а сахар остался на донышке.   Ничего не сказав,  он был не  разговорчивый, Яша  вышел из дома.  Обошёл несколько соседних квартир  и, наконец,  ему удалось занять  «трёшку».  Сестра сбегала в магазин за хлебом, сливочным маслом  и  повидлом.  Вскипятили чай, поужинали.
- Завтра мать сама разберётся,- подсыпая в чай сахарного песку, как бы оправдываясь за скудность ,  повторял Яша. Потом добавил: Да, главное хлеб - хлеб всему голова.
Яша в душе был философом гуманитарного склада, иногда удивлял нас глубокомысленными изречениями.   А  иначе,   откуда такое трепетное отношение к чужим детям?
После десятидневной вахты, ему  полагалось пять выходных дней. Он решил построить в нашем огороде баньку. Ходить в общую баню было и далеко,  и накладно для большой семьи.
Для начала он смастерил тачку,  где-то  высмотрел развалины  из кирпича и камней. Всей оравой мы  возили   кирпичи  к себе. Меня,как младшую,  туда везли на тачке ,а оттуда я шла пешком – строили весело, вроде игры.  Брат тоже участвовал в строительстве.
Поневоле ему приходилось разговаривать с отчимом  и постепенно отношения наладились.
Баня вышла на славу с предбанником и парилкой. Мама заматывала голову полотенцем,  парила нас  веником, тёрла мочалкой. До сих пор удивляюсь, откуда  на всех хватало силы. После купания мы  дружно чаёвничали.
Наши соседи тоже  повадились ходить  к нам в баню, хвалили  Яшу, а он показывая на Лёньку, повторял :
«Да, что я один бы смог, вот  Лёня  помогал,  мы все вместе строили». И Лёнька самодовольно хмыкал.
Товарищи  отчима, поняв, что их друг окончательно увяз в доме вдовы, раздобыли где-то на  толкучке холодильник. Мало того, сложились, купили и   привезли, как подарок.  В то время для мамы это  было неосуществимой мечтой.
Теперь Яша стал привозить свежую рыбу.
Все знают, что всё  самое вкусное и лучшее было когда-то, там в юности.
Но этот берщ - морская рыба,  действительно давно уже исчез с прилавков.
Мне  Яша старался незаметно положить в тарелку побольше  жареной   икры.  До этого он нас закормил селёдкой, которую ловил и засаливал  у себя в коптёрке на работе. А теперь вот она свежая, белая жирная,  почти без костей  рыба.
«Вы два сапога - пара, - приговаривала соседка, - угощаясь рыбой, - одна вяжет, да шьёт, другой добытчик.  Твоему  Зиганше, цены нет,  хоть и не христианин, а о детях печётся.
Неугомонный отчим, перекормив нас рыбой,  нашёл новое занятие.
С работы  натаскал небольшие кусочки алюминиевой проволоки.  Я уже говорила, что он работал электромонтёром.  Все куски, что шли в утиль, не ленясь, подбирал  и копил.
В один зимний вечер  привёз   на тачке  большой, очень тяжёлый  металлический круг.
Яша стал собирать  алюминиевые абажуры.
В наших комнатах  теперь висели ажурные  абажуры, покрытые не менее узорчатыми накрахмаленными, белоснежными накидками. Расшитые ришелье, они сквозь прорези  отбрасывали  на стены  и потолок  рисунки.  Свет не рассеивался, а лился  потоком на круглый большой стол, за которым  проходили наши зимние вечера. Здесь  приготавливали  домашние задания.  Мама, когда мы готовили уроки, не тарахтела на своей зингеровской ножной машинке, (ещё довоенный  подарок отца по случаю рождения сына),  но   вязала или вышивала.  Яша, в сторонке, сидя на полу, загибал  пассатижами кусочки проволоки-заготовки для абажура. Иногда  сидел рядом,  пил чай и слушал  мамины   притчи.   Устав от работы, обомлев от чая, он,  молча,  подперев   щёку кулаком,  поглаживал верхнюю   губу  указательным пальцем.
Украсив наши комнаты,  Яша стал делать   абажуры соседям, по  заказу. Я  тоже пыталась загибать алюминиевые  отрезки,  но только искривляла и портила материал. Тогда Яша сделал мне из них  разные  палочки с  загибом на конце, и мы играли с сестрой и подружками  в игру.  Зажав всю кучку   этих проводов,  сбрасывали на пол,  а потом одним крючком выбирали, чтоб не задеть остальные. Кто всё сумел выбрать, тот и победил.
Мама  кроила и вышивала накидки.
Видимо, в семье появились лишние деньги, потому что  однажды отчим купил и привёз на машине трёхстворчатую шифоньерку. Мы с сестрой стали вешать  в ней свои школьные формы  и платья  на плечиках. Наконец-то,  избавились от постоянной утюжки. Выходная одежда  всей семьи умещалась в его  объёме. Это было первое  послевоенное
« излишество»  в доме. Отчим умудрился и здесь внести красоту. На  дверцу  намертво приклеил,  где-то добытое зеркальное  полотно.
Мы с сестрой вертелись перед зеркалом, наряжались в цветные тряпки и «давали концерт»,  танцуя под  гармошку.
Через много лет,  мама каждой из нас на свадьбу дарила шифоньерку, купленную  на  «тринадцатую зарплату». Эта вещь, наверное,  так и осталась в её сознании  самой  главной  для создания   уюта  в доме.
Яша брал гармошку в руки редко, когда приходили  гости, его друг с женой.  Покупалась  водка, обычно мама жарила картошку, к ней всегда была в холодильнике селёдка, рыбные котлеты,  готовился винегрет. Женщины только пригубляли  рюмочки   для вида.  Одной  маленькой чекушки хватало на всю гулянку.
Вот тогда Яша показывал всё своё умение и удовлетворял тягу к высокому  искусству.  Сначала он  играл  татарские  тягучие и печальные песни и мама с гостьей пели чувственно и жалобно. Неожиданно  гармонист  набирал темп  и переходил на плясовую. Начинались танцы. Заходила соседка тётя  Оля послушать и,  не удержавшись,   вместе с нами пускалась в пляс.  Даже наш трусливый,  старый пёс Тарзан, по Лёнькиной  команде вылезал из своей будки и, задрав голову, тихонько подвывал. Это был любимый Лёнькин номер.
Яша не был разбитным, весёлым гармонистом. На наших семейных праздниках,   поиграв недолго, отдавал гармошку товарищу, и начиналась вторая программа, застольные русские песни и частушки. У мамы был красивый голос,   её талант передался брату. Иногда они под аккомпанемент гармошки  пели дуэтом.
Отчим   пел редко, но если пел, то  проникновенно и печально.  Мне всегда казалось, что   за  молчаливостью  Яша хранил тайну.
Её мне раскрыла старшая сестра. Она уже  закончила педучилище,  работала учительницей.  Приезжала на каникулы,  к отчиму относилась  суховато, но  раздавая  привезённые подарки, не забывала и про него.
От неё  я узнала , что в деревне у Яши живёт мама , есть родственники,  увидеть их,  и было его тайной мечтой.
После  окончания войны и демобилизации,  он вернулся в родную деревню,  помог матери и  сестре  отремонтировать дом. Потом заскучал по городу. Когда-то, ещё мальчишкой, он  ушёл из деревни в райцентр, пристроился  на фабрике  учеником,  выучился на электромонтёра. Изредка наведывался в деревню, но жить там не хотел.   И вот его  потянуло на юг, к морю  и он  поехал   к  другу - фронтовику , а  как оказалось,  за своим счастьем.
Старшая сестра, узнав его историю, разжалобилась,  решила отправить маму  с   Яшей  в отпуск,   заодно,  и  меня .  Она купила нам билеты на проезд.   Сам Яша ни за что бы,  не  стал тратить   семейные деньги  на поездку.
Таким образом,  я очутилась в небольшой  Поволжской деревне  в гостях у бабушки. Родной бабушки у меня не было. Она умерла очень  рано.  Мама говорила, сердце не выдержало, когда получила похоронку на  сына, а следом на  зятя.
Теперь у меня тоже  появилась  бабушка.  Яша был   её копией :  невысокая,  плотная, с ямочками на круглом лице.  Казалось,  в минуту  успевала сделать  несколько дел.
Как и принято,  собралась  почти вся деревня, устроили настоящий сабан туй.   Соседи принесли гармошку. Вот где Яша от души показал своё  мастерство. Бабушка светилась от счастья. Пробегая мимо, она  успевала погладить своей горячей, тяжелой  ладонью  мои волосы,  ласково   что-то приговаривая  полушёпотом на своём языке.   Именно этот жест  я запомнила на всю жизнь.  Мы породнились, а  позже,  когда родился мой сводный брат, бабушка приезжала к нам в гости, долго жила, но заскучала по дому.
Яша  уехал её  проводить  до самого дома, в  далёкую деревню.
Тут-то  в маминой   душе  заселилось сомнение.
Тётка, смирившаяся было с мыслью , что меня ей не отдадут,  приехала мириться с мамой. Не выдержала и стала подливать  масло в огонь:
- Ты думаешь, вернётся.  Жди, мало было тебе четверых – пятого завела,  как прокормишь  всех,   подумала?
- Мама, не выдавая тревоги, ответила:
- Ничего, руки при мне, да и  государство поможет, теперь я  мать - героиня. На пятерых пособие дают.
Как не удивительно, Лёнька,  насупившись,   вступился:
-Я скоро в  ремесленное училище   поступлю, а там кормят и форму дают, и Рая поможет,  проживём.
К нашей всеобщей  радости, не прошло и десяти дней, Яша вернулся, с полным чемоданом деревенских  гостинцев.
Лёнька не  ожидая просьбы, натаскал  воды в баню. Газ там горел  всё время,  и банька быстро натопилась.  Мама поднесла  мужу  чистое бельё .
После купания, Яша весь светящийся,  вышел к столу. И мы,  как и раньше  дружно чаёвничали  с гостинцами  за  большим  столом,  застеленным  клеёнкой с чернильными пятнами.  Снова  в доме  заиграла гармонь.
Я всегда удивлялась,  как это Яша умеет извлекать такие звуки из своей гармошки  без среднего пальца на  руке?
Когда  отдыхал, то  сжимал пальцы в кулак, видимо,  вспоминал про палец и хотел скрыть изъян.
Смерть на войне гонялась за ним, но скорее всего, просто дразнила.
Первый раз его ранило осколком в верхнюю губу, но рана зажила почти  бесследно, зато осталась привычка поглаживать над губой  указательным пальцем, как бы успокаивая боль.
Потом случайно я обнаружила второе его ранение. Никогда  не видела Яшу без рубашки, какая бы не была  жара.
И вот, однажды,  наигравшись в большом дворе с ребятами, я влетела в палисадник,   чтобы попить воды. Навстречу вышел  из бани отчим.  Напаренный,  он был в лёгких шароварах,  с  накинутым полотенцем  на плечах. На голом боку  я увидела  глубокую яму,  из неё торчал  нарост,  как  пупок.  Яша быстро  прикрыл бок  полотенцем, а я, удивившись, спросила, почему у него пупок  торчит не на животе,  а на боку.
Яша  тогда пошутил, что  таскал в детстве в карманах разные железяки, вот они  и просверлили дырку.
Позже  по просьбе сестры, она готовила в школе программу ко дню Победы, Яша рассказывал нам  про войну, рассказывал нехотя, скупо в  основном про своих товарищей.
А мама, жалея его, просила сестру не тревожить душу.  Воспоминания, ещё свежие,  были не просто тяжёлые,  страшные. Мама  говорила, что  Яша по ночам вскрикивает и стонет,  ему всё ещё снятся кошмары,  выкрикивает имена погибших товарищей.   Для фронтовиков  бои не закончились с победой.
Когда в школах создавались  музеи боевой славы,  сестра поместила  фронтовую фотографию отчима   на стенде рядом с фото  отца,   младшего маминого  брата-офицера,  и других героев-фронтовиков.
В третий раз Яша откупился от смерти средним пальцем на правой руке.  Его контузило взрывной волной. Как он оказался в госпитале,  он  не помнил.
Очнувшись, после операции испугался, что отрезали  кисть руки, но потом, разобравшись,  загоревал о гармошке.  Думал,  больше никогда не сможет играть. Ни гармошки, ни пальца.  Открылась  старая рана на животе и долго не заживала.  Яшу не отпустили в  часть, так и остался при госпитале,  медбратом.  Он жалел хрупких, замученных санитарок, таскал  раненных солдат на себе,  и снова кровоточила старая рана. Чужая боль, смерть и радость за выздоравливающих - всё уместилось и осталось  в душе Яши.
Пригодилась  и его гражданская специальность  электрика.  Он налаживал  переносные  дизель - генераторы,  разное    электрооборудование, необходимое для госпиталя.  Работы  было много,  а мужских рук не хватало.
Как ни странно, утерянная  при наступлении  гармошка,  нашлась. Бойцы сберегли   и вернули  её другу.  Тяга к музыке не давала  покоя,  и Яша научился играть без среднего пальца.
В госпитале пришлось выучить  разные песни. Раненые бойцы,  слушали его   родные татарские песни, потом   просили исполнять    русские.
Вместе с госпиталем Яша прошёл всю войну  до Берлина.  Он не дослужился ни до высоких званий,  ни до больших наград, но   до конца жизни  оставался рядовым  той  Великой Отечественной.
А  ещё он сумел заменить отца,  детям погибшего фронтовика. Жаль,  фронтовые раны довели своё подлое дело до конца.  Яша умер, к несчастью,  очень  рано,  не дожив до старости.