Любовь. Свадьба. 2

   Кто знает – где Аттила повстречал
Прелестную парфянскую царевну?
Неведомо!
Кто знает – какова
Она была?
Бог весть!
Но посетило
Аттилу чувство,
И свила любовь
Свое гнездо в его дремучем сердце.

В  бревенчатом дубовом терему
Играли свадьбу.
На столах дубовых
Дымилась снедь.
Дубовых скАмей ряд
Под грузом ляжек каменных ломился.
Пыланьем  факелов,
Мерцаньем плошек
Был озарен тот сумрачный чертог.
Свет ударял в сарматские щиты,
Блуждал в мечах, перекрестивших стены,
Лизал ножи …
Кабанья голова,
На пир ощерясь  мертвыми клыками,
Венчала стол,
И голуби в меду
Дразнили нежностью неизреченной.

Уже скамейки рушились,
Уже
Ребрастый  пес, пинаемый ногами,
Лизал блевоту с деревянных ртов
Давно бесчувственных, как бревна, пьяниц.
Сброд пировал.
Тут колотил шута
Воловьей костью варвар низколобый,
Там хохотал, зажмурив очи, гунн,
Багроволикий и рыжебородый,
Блаженно запустивший  пятерню
В копну волос свалявшихся и вшивых.

Звучала брань.
Гудели  днища бубнов,
Стонали домры.
Детским альтом пел
Седой кастрат, бежавший из капеллы.
И длился пир.
А над бесчинством пира
Над дикой свадьбой,
Очумев в дыму,
Между  стропил  закОпченных чертога
Летал, на цепь посаженный, орел  –
Полуслепой, встревоженный, тяжелый.
Он факелы горящие сшибал
Отяжелевшими в плену крылами,
И в лужах гасли уголья, шипя,
И бражников огарки обжигали,
И сброд  рычал,
И тень орлиных крыл
Как тень беды, носилась по чертогу.

Средь буйства сборища
На грубом троне
Звездой сиял чудовищный жених.
Впервые в жизни сбросив плащ верблюжий
С широких плеч солдата, он надел
И бронзовые серьги, и железный
Венец царя.
Впервые в жизни он
У смуглой кисти застегнул  широкий
Серебряный браслет,
И в первый раз
Застежек золоченые жуки
Его хитон пурпуровый пятнали.

Он кубками вливал в себя вино
И мясо жирное терзал руками.
Был потен лоб его.
С блестящих губ
Вдоль подбородка жир бараний стылый,
Белея, тек на бороду его.
Как у совы полночной,
Округлились
Его вином налитые глаза.
Его икота била.
Молотками
Гвоздил его  железные виски
Всесильный хмель.
В текучих смерчах – черных
И пламенных –
Плыл перед ним чертог.
Сквозь черноту и пламя проступали
В глазах подобья шаткие вещей
И рушились в бездонные провалы!
Хмель клал его плашмя,
Хмель  наливал
Железом  -  руки,
Темнотой  -  глазницы.
Но с каменным упрямством дикаря,
Которым он  создал себя,
Которым
Он в долгих битвах изводил врагов,
Дикарь борол и в этом ратоборстве:
Поверженный,
Он поднимался вновь,
Пил, хохотал, и ел, и  сквернословил!

Так веселился он.
Казалось, весь
Он хочет выплеснуть себя, как чашу,
Казалось, что единым духом  – всю
Он хочет выпить жизнь свою,
Казалось,
Всю мощь души,
Всю тела чистоту
Аттила хочет расточить в разгуле!

Когда ж, шатаясь,
Весь побагровев,
Весь потрясаем диким вожделеньем,
Ступил Аттила на ночной порог
Невесты сокровенного покоя, -
Не кончив песни, замолчал кастрат,
Утихли домры,
Смолкли  крики пира,
И тот порог посыпали пшеном …

Любовь!
Ты дверь, куда мы все стучим,
Путь в то гнездо, где девять кратких лун
Мы, прислонив колени к подбородку,
Блаженно ощущаем бытие,
Еще, не отягченное сознаньем!..

Ночь шла.
Как вдруг
Из  брачного чертога
К пирующим донесся женский вопль…
 Валя столы,
Гудя пчелиным роем,
Толпою свадьба ринулась туда,
Взломала дверь  - и замерла у входа:
Мерцал ночник,
У ложа на ковре,
Закинув голову, лежал   Аттила.

Он умирал,
Икая и хрипя,
Он скреб ковер и поводил ногами
Как бы отталкивая смерть.
Зрачки
Остекленевшие  свои  уставя
На ком-то зримом одному ему,
Он коченел, мертвел и ужасался.
И если бы все полчища его,
Звеня мечами, кинулись на помощь
К нему,
И плотно б сдвинули щиты,
И копьями б его загородили, –
Раздвинув копья,
Разведя мечи,
Прошел бы среди них его противник,
За шиворот поднял бы дикаря,
Поставил бы на страшный поединок
И поборол бы вновь …

Так он  лежал,
Весь расточенный,
Весь опустошенный
И двигал шеей,
Как бы удивленный,
Что руки смерти
Крепче рук Аттилы.

Так сердца взрывчатая полнота
Разорвала воловью оболочку –
И он погиб,
И женщина была
В его пути тем камнем, о который
Споткнулась  жизнь его  на всем скаку.

Мерцал ночник.
И девушка в углу,
Стуча зубами, молча содрогалась.
Как спирт и сахар, тек в окно рассвет,
Кричал петух.
И выпитая чаша
У ног вождя валялась на полу,
И сам он был – как выпитая чаша.

Тогда была отведена река
Кремнистое  и  гАльчатое  русло
Обнажено лопатами, -
И в нем
Была рабами вырыта могила.

Волы в ярмах, украшенных цветами,
Торжественно везли один в другом –
Гроб золотой, серебряный и медный,
И в третьем –
Самом маленьком гробу –
Уродливый,
Немой,
Большеголовый,
Покоился  невиданный мертвец.

Сыграли тризну, и вождя зарыли.
Разравнивая холм,
Над ним прошли
Бесчисленные полчища  азийцев,
Реку вернули в прежнее  руслО,
Рабов зарезали
И скрылись в степи.

И черная
Заплаканная ночь,
В оправе грубых северных созвездий,
Осела крепким
Угольным пластом,
Крылом совы простерлась над могилой.
   (1933-1940)