Тени Луны - роман неполная версия

Елена Родченкова

Посвящается маме и Володе Новику

                КОВЧЕГ НОВЫХ
                Роман
                ТЕНИ ЛУНЫ
                Книга первая

                «Россия будет спасена, потому что ОДНОГО оправдают»
                Святой старец Григорий Распутин

Глава 1

 Мыши серые, сытые, гладкие, бархатные, две штуки, черные бусинки глаз в мордочки впаяны – сидят в углу и смотрят неотрывно на Бориса Никитича, усталого и хмурого, трагически больного человека. Смотрят так же  бездуховно,  бездарно и завистливо, как современные  поэты Петербурга.
 Борис Никитич протянул неверную с похмелья руку и похлопал широкой ладонью по тумбочке, по звонким ложкам, по хрустким таблеткам, понимая смутно, что на тумбочке  имеются  не только знакомые вещи. Что-то забренчало, зазвякало костляво и скучно, однако шлепнулось на пол, как  вязкое и тяжелое. Борис Никитич подумал, что если бренчит, то падать тоже должно звонко, а если падает шлепком, то не должно бренчать. Он захотел повернуть голову, чтобы понять причину абсурда, но не смог - голова не повернулась. Она легла отдельно от руки на подушку. Борис Никитич мучительно выпучил глаза и увидел возле носа конфету «чупа-чупс» - леденец на палочке. Правая рука медленно, как ковш экскаватора к лебединому перышку, приблизилась к конфете, пальцы подцепили тоненькую палочку только с третьей попытки и поднесли конфету к глазам. Борис Никитич признался себе, наконец,  в том, что лекции студентам сегодня он читать не сможет.
«Надо бы вызвать врача», - равнодушно подумал он и попытался сесть в кровати. Это удалось, ободрило его, он боевито подумал: «Ничего страшного, пусть за меня почитает Александр Васильевич. Правда, потом будет смотреть на меня, как эти мыши…
-  Сыты вы? А? Голодные? Нате, дурочки! - сказал Борис Никитич и аккуратно, чтобы не напугать мышей, подкинул в угол развернутую конфету. Конфета  брякнула о паркет, как выстрел, но мыши не испугались, даже не шелохнулись, не обратились в бегство и конфету есть не стали.
- Глупые, - вздохнул Борис Никитич и решил встать с кровати.
- Мир сошел с ума. Чего сидите? Сидят, ждут. А чего ждете? Манны небесной? Ешьте конфету! - велел Борис Никитич и стал одевать штаны.
- Борюсик! Ты встал? – услышал он голос супруги Неонилы Савовны.
- Встал, - тихо буркнул Борис Никитич, - Теперь еще ты.
-  А с кем ты разговариваешь? По телефону? – кричала жена из кухни.
-  А если и по телефону! – взвился внезапно Борис Никитович, -  То зачем спрашивать?
 Громкий возглас повредил голове, она возмущенно загудела басом изнутри, и Борис Никитич схватил ее двумя руками за бока и сжал, чтобы успокоить.
 Неонила  Савовна промолчала и несколько секунд спустя осторожно заглянула в комнату. Ее черные кудряшки сразу затмили  белый день, и Борис Никитич чуть не разрыдался, увидев их.
- Что случилось? – запела Неонила Савовна, будто бы  Борис Никитич, уважаемый профессор, не был вчера вдрызг пьян.
- Да вон… мыши тут… Сидят…- он кивнул в угол.
- Где?- прошептала Неонила Савовна.
- Вон  – две. Чаю мне налей, пожалуйста. Благодарю.
 Неонила Савовна на цыпочках, как молодая ловчая кошка или крупная опытная рысь, вошла в комнату, почти бесшумно подплыла к углу, прячась за саму себя и вперилась  испепеляющим взглядом в угол.  Она постояла в высоковольтном напряжении несколько секунд и вдруг бессильно рухнула в кресло.
- Что это ты? – недовольно спросил Борис Никитич. – Налей мне чаю. Будь добра.
- Что жшшш… мыши?– прошипела в ответ Неонила Савовна – Вопроссс… Тебе нужен врач!
- Что ты так шипишь?
Борис Никитич даже не понял смысла слов, но отметил про себя, что, когда человек хочет шипеть, значит, он ядовит, как змея. И тогда он подбирает слова с шипящими звуками и, следовательно, шипящие звуки – в них все ж есть опасность… некая - да-да! - неприятная сущность одинакова и у звуков и у тех людей, кто ими пользуется.
-  Дай мне чая, я хочу пить, - раздраженно попросил он жену. – Разве не видно, что мне плохо?
- Видно, - кивнула Неонила  Савовна, -  Очень даже видно.
Она резко вскинула свою черно-кудрявую голову:
- Борис! Это два носка, Борис! Если бы даже они были мышами, то они были бы не мышами, а - крысами! Они же огромные, Борис!
- Кто? Эти носки? – поднял брови Борис Никитич.
- А мыши ведь маленькие! Разве тебе они кажутся маленькими, как мышки? Вот это посмотри, носки, Боря! - они тебе кажутся маленькими мышками? А?! Не крысами?
 Неонила Савовна указала перстом в угол, впиваясь угольными жесткими глазами в глаза Бориса Никитича.
- Мышки, да, серые, бездарные, глупые, как наши поэты, - кивнул Борис Никитич.
-  Ясно… То есть, ты считаешь, что мыши бывают такими крупными…
-  У нас никогда не было мышей. О чем ты ведешь разговор?  – возмутился Борис Никитич.
- Это все твои стишки! – сокрушенно кивнула Неонила Савовна, -  Они до добра  не доводят. Всех погубят: и тебя, и меня. Особенно по  вторникам, когда эти паразиты – поубивала бы их всех – собираются на пьянки!
 Сделав трагическую, душераздирающую паузу как профессиональный лектор для студентов, Неонила Савовна всхлипнула,  задрала подбородок и пошла на кухню готовить  завтрак профессору технического университета. В том всхлипе не было никакой игры,  только абсолютно искреннее горе верной супруги, на глазах теряющей своего  достойного мужа, который вдруг взялся писать стихи, и попал в дурную компанию.


- Нет, дорогая моя, меня не проведешь, - бубнил Борис Никитич, спускаясь по полутемной лестнице, цепко перебирая руками перила. – Я творчество на твои котлеты не променяю.
- Борюсик! – зазвенело вдруг сверху так молодо и счастливо, что Борис Никитич привычно заулыбался в ответ.
- А?
- Ты зонтик взял? На улице ливень.
- Нет.
- Сейчас…
  Наверху, там, где вне времени трескучий голос Неонилы Савовны всегда превращался в молодой и влюбленный, хлопнула дверь, и Борис Никитич подумал, что через час-другой он все же смог бы скушать пару домашних котлет, а потому следовало взять их с собой.
 Шлепанцы Неонилы Савовны, как две метлы, зашаркали вниз по ступенькам.
- Борюсик, стой там, я  несу тебе зонтик и котлеты. Съешь в институте, тебе полегче станет. И больше не пей. Иначе я не только к ректору пойду на прием, но и в этот ваш союз писателей. Борюсик, я не шучу…
 Неонила Савовна замедлила шаги, понимая, что при быстрой ходьбе не успеет всего сказать.
- Предупрежденный вооружен. Официально предупреждаю не только тебя, Боря, но и всех твоих стихоплетов. Пьяницы! Я это сделаю. И не поздоровится всем.
- Тебе и не поздоровится, дорогая, - ответил Борис Никитич, с трудом задирая голову вверх. – Ты скоро?
- Я буду вынуждена рассказать начальству всю правду во имя спасения тебя, меня, нашей семьи, твоей чести, достоинства и деловой репутации. У нас дети, Боря! Какой позор – пьянство! Ну и, конечно, я забочусь и о твоих собутыльниках и алкоголиках тоже.
Борис Никитич громко проглотил  ком обиды, кашлянул, и, придерживая рукой затылок, стал снова смотреть вверх, пытаясь понять, на каком этаже находится супруга и как много она еще успеет сказать, спускаясь.
- Борис, мы вчера с участковым еле вытащили тебя из сугроба во дворе. А если бы ты замерз? Если бы мы тебя не нашли, ведь там плохое освещение! Я вынуждена посоветоваться с Лавром Петровичем о таком твоем поведении по вторникам…
- Ха! А то он не знает, - обрадовался Борис Никитич. – Он с нами был и пил больше всех.
Шаги затихли.
- Лавр Петрович?..
-  Лавр Петрович!
- Лавр Петрович - пил?..
-  Пил! И ел!
-  Ректор?! Был ссс вами? – прошептала Неонила Савовна потеряно, и шаги ее затихли.
-  Еще как с нами!  И в сугробе лежал тоже! Лавр твой Петрович… Хочешь, приглашу его к нам, он  почитает свои новые стихи. Бред один, а не стихи.
-  Ректор придет читать стихи? – прошептала Неонила Савовна так, будто жизнь ее внезапно оборвалась.  Борис Никитич явно услышал, как от ее шероховатого шепота отслоилась и посыпалась с корявых стен подъезда сухая штукатурка.
- Да, а  что такого? Ему за честь с нами выпить! Ведь какой он поэт, Нила? Никакой! Никакущий! Он же серый! Се-рый! Бездар-ный! Как мышь. Как крыса. Как носок. Точно! Как носок! Графоман твой Лаврик!
- Лаврик? – потерянно обронила Неонила Савовна. – Носок…?
- И к тому же он уже не ректор. Сняли его за пьянство.
 Неонила Савовна сначала потеряла дыхание, а потом задышала тяжело и невнятно, как приближающийся тайфун, и Борис Никитич решил спуститься сразу на несколько ступеней ниже.
- Ладно, ладно, я без зонта пойду. Тем более, что зачем мне зонт, если зима, - сказал он и торопливо вышел из подъезда.

 Борис Никитич  присел на лавочку, стараясь вспомнить, какие у него сегодня лекции.
 Зря он связался с этими поэтами. Доведут они его до позора. Выгонят его из института. Пожалуй, что и Лаврика тоже выгонят. Что на них нашло-то такое – стихи писать…
Бледный,  почти бесцветный паренек присел рядом. Видно, ждал свою девушку.
 Борис Никитич пристально глянул на него из-под очков, - вдруг это его студент? - и незаметно распрямил на всякий случай плечи.
- Вы случайно не подскажете, как быть  с русской литературой? – спросил серый парнишка, глядя мимо Бориса Никитичу в стену дома так, будто решил попытаться продырявить кирпичи взглядом.
- Что, простите? – растерялся Борис Никитич.
- Что делать, не знаете?
- С литературой? А зачем?
- Зачем – это вас не касается. Но лучше было бы сломать четыре основных столпа, на которых держится этот дом, и все полетит.
-  Какой дом? Вот этот – дом? – оглянулся Борис Никитич и кивнул на глухую, дряхлую, почти продырявленную взглядом парня кирпичную стену. – Позвольте, зачем же его рушить, там ведь люди живут… в доме этом…
- Потому нужно разрушить, чтобы не жили. Назовите  мне имена этих четырех столпов.
- Нет уж, помилуйте, - недовольно  отодвинулся  от парня Борис Никитич, - С какой стати вы мне приказываете?  Это странный разговор, молодой человек. Я, пожалуй, пойду.
 Борис Никитич стал подниматься, но вдруг почувствовал, что у него нет ног и плюхнулся на скамейку, лязгнув зубами.
- Вы не знаете, кто они, эти четыре столпа? Поясняю: народ сам назовет вам их имена.  Три вам уже известны, еще одно под вопросом, начинайте незаметно подпиливать.
- Не буду я ничего пилить! Оставьте меня в покое! Что вам нужно от этого дома, там же люди живут! Ирина Львовна, Семен Антонович, я их знаю… Там мощный фундамент! Там – подвал, бомбоубежище! Там в блокаду люди выживали!  А теперь бомжи обитают…  Им тоже надо выживать, таким людям! …Кто вы?!
- Уничтожьте, сожгите, оскверните, испоганьте, ославьте эти четыре опоры, провозгласите их  зараженными, проклятыми, обманите всех и скажите, что столбы были гнилыми, больными, чтобы никто и никогда не захотел прикоснуться к этим четырем  опорам.  А доски и щепки меня не интересуют.
Парень поднялся. Нос его был перебит и на плоской, кривой переносице торчал катышом обрубок, чуть завалившийся вправо.
- Вы не об этом доме? О литературе?... Мне почему-то не встать… Я не знаю о литературе, я там посторонний человек. Так, в прихожей топчусь. А вот в этом доме крыша постоянно течет… Жалуются жильцы, что крыша ненадежная… Это очень плохо… Мне надо на занятия, меня студенты ждут… И кроме того, у меня есть другая работа… Разрешите мне пойти?
Парень пристально смотрел на  Бориса Никитича  мутными, как гнилые водоросли, глазами:
- Без опор крыша рухнет. Когда она рухнет, она раздавит всех, кто был в доме. Всех лишних. Они мешают. И потому будут уничтожены собственным своим великолепным творением. Крышу мы потом разберем, золото присвоим и переплавим его в кирпичи. Пригодятся.
- Ну какое там золото! Я вас умоляю! Гниль одна!  Это старые трухлявые чердаки. Этот дом в аварийном состоянии. Антон Ильич провалился в ванной, сломал ногу… Позвольте мне встать с этой скамейки!
- Да,   мы переплавим гнилье и на мечи, - железным голосом сказал парень.
- А с кем вы собрались воевать?  - похолодел Борис Никитич, понимая, что попал в какое-то другое измерение.
- С вами.
Борис Никитич нервно и судорожно сглотнул и вдруг блаженно заулыбался:
-  А-а-а! Ну, понятно, понятно… А я-то думаю… А-а-а! Ну-ну… Вы уже и на улице  ходите… Однако вы никогда не победите нас, - сказал он серому парню.
- Мы победим. Через тебя. Тобой. Посредством твоих мыслей, слов, чувств, дел. И еще через нескольких.
- Нет, -  помотал головой Борис Никитич, - Никогда.
И снова заулыбался блаженно, как  идиот.
Прищурив рыбно- ледяные глаза парень резко глянул на него.
- Не хочешь?
- Послушайте, молодой человек, если не трудно, называйте меня на «вы». Я с вами коров не пас, баланду не хлебал, на нарах не сидел. Такие, как вы, мне уже знакомы. Я просто забыл. Обычно вы в институт приходите. Я не боюсь.  Просто не боюсь. Понятно?
Парень вдруг дернулся, подскочил со скамьи и злобно шипя, поспешил прочь.
 Борис Никитич поболтал в воздухе ногами, проверив, чувствуют ли они что-нибудь, потоптался по земле, на удивление легко поднялся со скамьи и пошел в институт, шепча чуть слышно для невидимой Неонилы обещания  больше никогда не пить с поэтами Петербурга. Только с Лавриком, единственно! – и почему? - потому что – какой он поэт?  Графоман! 
Однако на Большой Конюшенной что-то с ним такое произошло снова, что он, поведя плечами, пританцовывая и глупо улыбаясь, все же  свернул направо и ухватился за ручку железной двери, ведущей  в Союз писателей,  так цепко, будто она была штангой.
 На четвертом этаже в запущенной старинной квартире, выделенной  питерским поэтам и писателям в качестве места для собраний, его встретил,  как хозяин дома, Данечка -  полунемецкий полуеврей или полурусский полуказах, так он говорил  сам, хохоча и разделяясь в самом себе на четыре части.   Данечка приехал из Казахстана, где работал при правительстве экономистом и занимался приватизацией, а ныне руководил  хозяйством  Союза писателей, сдавая в аренду комнатушки  квартиры своим старым деловым партнерам.
Круглый, коротконогий и шустрый, как катышок, он приветливо обнял профессора Бориса Никитича и сладко заглянул ему в глаза, отчего Борис Никитичу захотелось проверить наличие в нагрудном кармане паспорта и бумажника.
Поэтом Данечка был никаким, но  был он громким патриотом. Потому все его  подозревали в воровстве средств и плагиате.
Борис Никитич сторонкой обошел Данечкин животик, стремящийся потереться об него в узком коридоре и пошел к Паше.
 Паша жил по милости Данечки временно в дальней комнате-кладовке с маленьким оконцем, выходящим  в глухую стену двора-колодца,   и был любим и опекаем  писателями и поэтами в качестве обиженного гения . Паша был очень талантливый поэт.  Борису Никитичу было неудобно показать Паше свои  стихи, но он все же решился.
Постучался, открыл дверь и ничего не понял – на деревянных нарах, сколоченных в углу наподобие кровати, лежал лицом к стене  Паша  - в такой же одежде, что и утренний бесцветный паренек -  синий школьный пиджак и бежевые  вельветовые брюки.
- Прошу покорнейше извинить, Павел Августович…
- Проходите, проходите, тише, -  донеслось шепотом от окна, - Не разбудите его, он всю ночь  не спал.
Борис Никитич резко, по-птичьи вывернул шею, заглядывая через высокую тумбу с телевизором в сторону оконца. Паша сидел  на подоконнике и курил в форточку.
- Я присяду? -  прошептал Борис Никитич, - Я принес стихи.
- Давайте.
Паша взял мелко исписанные листики и принялся читать. Борис Никитич робко сел на краешек стула, как обычно приседают самые  неуспевающие его студенты на экзамене и, косясь на лежащего на нарах парня, вздохнул, не выдержал:
- Все-таки, я извиняюсь, Павел Августович, это кто лежит, спит у вас?
- Трудно сказать.  Но лучше не будить его.
Паша прищурил умные, острые глаза и впился в листки. Он вдруг вытянулся, расправил плечи, потом потихоньку сполз с подоконника и встал возле оконца.
- Борис Никитич, это вы писали? – спросил он тихо.
- Я.
- А почему вы стали так писать… Вы же, извините, раньше…  я, конечно, тоже извиняюсь, но вы  писали так сказать, никак.
- Что такое? В чем дело? - занервничал Борис Никитич, будто был на приеме у врача и тот заговорил  на латыни о какой-то страшной болезни.
- Очень неплохо, - кивнул Паша,  возвращая листки. – Очень неплохо. Продолжайте в том же духе.
- Хотелось бы подробнее, Павел Августович…
- В другой раз, мы сейчас мешаем ему. Пусть он поспит.  Потом обязательно обсудим. Новый поворот, новый взгляд… Удивляет…
 Вдруг парень зашевелился, резко развернулся, потянулся, хрустнул тонкими руками и ногами и, взлохматив  редкие волоски, сел на нарах.
- Жестко у тебя тут, - недовольно сказал он и зевнул.
- Жесть, - кивнул Паша.
- Жисть, - кивнул парень.
Борис Никитич с ужасом  впился глазами в перебитый нос, рыбьи глазки и торчащий на макушке серый хохолок. Беспомощно глянул на Пашу.
- Я пойду, пожалуй…
- Отчего же, попьем чайку, - предложил, как ни в чем не бывало парень. - Меня зовут Кай.
- Каин? – переспросил Борис Никитич, втайне надеясь что парень его не узнает.
- Кай он, - пояснил Паша, - Ищет свою Герду.   Теперь все наоборот.
- Да, ищу! – с вызовом ответил парень. – Я здесь временно, и я найду ее  в царстве моей Снежной королевы  и с льдинкой в сердце! – воскликнул он и  заулыбался, обнажая мелкие, острые зубки.
- Ясно, - кивнул Борис Никитич и засобирался.
- Выпьем? – спросил Кай.
- Нет! – отрезал Борис Никитич, резко, как солдат, поднявшись со стула.
- Присядьте, не торопитесь. Вы еще не представились.
- Борис Никитич, профессор технического университета, поэт.
- Это Лаврика, что ли, подчиненный? – спросил парень у Паши.
Паша равнодушно кивнул.
- Думаю, он теперь стал первым, - сказал Паша.
- Черт знает, что творится... А ну, дай.
Парень выхватил из рук Бориса Никитича листки и принялся читать.
- Черт знает, что творится, - повторял он, складывая прочитанные листки в раскрытые ладони Паши. – Глянь!
Паша принялся послушно читать, поднимая брови, будто видел листки впервые.
- Нет, ну ты понял, что они делают, а?  Они передают бразды правления последним графоманам! Я понял их уловку! Отводят! Путают! Чтобы никто не нашел этих четырех. Дай, Пашка, стихи свои последние. Сравним.
Паша  взволновался отчего-то и протянул Каю  лохматую тетрадь. Тот стал листать, заглядывая то в листки Бориса Никитича, то снова в Пашину тетрадь.
- Заметают следы… Уводят. Я понял.
- А кто – они-то? – не выдержал Борис Никитич.
Кай захлопнул тетрадь.
- Ну что ж, посмотрим, кто-кого.  Стишки принялись писать, любезный? Вместе с Лавром  своим Петровичем?  Вместо Павла нашего Августовича?
- Кто  они – эти «они», как вы говорите?  Кто мне бразды правления отдал, как вы говорите?
- Я ничего не говорил! Я пойду за пивом, Паш, жди меня.
Парень накинул куртку и быстро вышел.
Борис Никитич поежился.
- Павел Агустович,  а кто он?
- Поэт. Приехал из  Украины. На Север  идет, Герду найти хочет. Но любит Снежную королеву. Я же объяснял.
- Он и стихи пишет?
- Не показывал еще, в основном он – читает.
- И разбирается?
- Завистливый, надо сказать, - невпопад ответил Паша.
- Дело в том, - замялся Борис Никитович, - Не знаю, стоит ли вам все это рассказывать, Павел Августович…  Скажите, а утром  он здесь был,  никуда не уходил?
- Он с вечера здесь, не уходил никуда. Он не пил. Водки принес и слушал поэтов. Накурили. А мне пришлось  в креслице сидя покемарить.
- Не уходил, точно?
- Точно.
- Вы с ним не вели случайно разговоры о русской литературе? Он не просил уничтожить четыре столпа?
- Зачем их уничтожать? Их не уничтожишь.  Я в основном не слушаю, честно говоря, делю на шестнадцать. В основном он говорит, все говорят, а  я дремлю в своем креслице.
Паша устало сел на нары.
- Если не возражаете, я теперь посплю, пока никого нет. А то скоро начнут приходить… Я очень устал от  стихов.
- Да-да, я принес котлеты. Вот, супруга вам, как обычно, прислала. Она ждет вас в гости, уважает ваше творчество, - зачем-то начал врать Борис Никитич, выкладывая  на стол пакеты. Он вдруг застыдился своего вранья, наспех попрощался и боком вышел из комнатки.
В коридоре столкнулся в Данечкой, который нес в руках пухлую подушечку:
- Вот, ушел из дома. Здесь буду жить. Жена меня не понимает, - доложил Данечка.
- Тоже? – удивился Борис Никитич и как-то мельком чуть позавидовал – вот бы и ему так с подушечкой прийти и поселиться в кругу единомышленников.
- Но я – в своем кабинете, на диванчике, конечно.
- Извините, Данила, а кто этот парнишка  худенький? Вы его знаете?
- Кай? Он идет на Север, к Снежной Королеве. Он ее любит, так бывает! Но всем говорит, что ищет Герду. Врет. Такие никудышние всегда хотят  королев.
Данечка хитро прищурил масляные глазки, многозначительно и пошловато хихикнул  и покатил к себе в кабинет.    
Поняв окончательно, что запутался, Борис Никитич схватился за мысль о своей работе, как за спасательный круг. Сердце его радостно затрепетало, вспомнив о Ковчеге,их с Лавром  детище, и ноги сами понесли его в сторону института.
Однако уже в лифте он вспомнил, что не брал котлеты у Неонилы Савовны, а значит, не мог положить их на стол Паши и вернулся.
Паша с Каем сидели рядком на нарах и молча жевали котлеты. В комнатке вкусно пахло домом.
- Вы вернулись? – спросил Борис Никитич Кая.
Тот кивнул с набитым ртом.
- Котлеты вкусные? Это вы принесли, Кай?
- Это  ваша супруга прислала, - сказал Кай.
Борис Никитич  лихорадочно вытер рукой выступивший на лбу холодный пот и с вызовом воскликнул:
- А тогда скажите, пожалуйста, мы с вами встречались сегодня утром на лавочке в моем дворе?!
- А где ваш двор?
- Мой двор? А мой двор на улице Большой Морской!  - почти крикнул Борис Никитич, - Встречались?!
- Я вас впервые вижу, - пожал плечами Кай.
- Однако же я – во второй раз вас вижу. И мне непонятно, почему вы тут прижились у Павла Августовича со своими разговорами? Немедленно убирайтесь вон отсюда искать свою снежную бабу, а не то я позову священника отца Илью!
Парень резко сглотнул, поперхнулся, закашлялся, вскочил с кровати, шмыгнул в дверь и опрометью помчался по коридору в сторону кабинета председателя Союза писателей. Он рванул дверь и спрятался за ней.
Внутри Бориса Никитича произошло  некое искристое замыкание совести, ноги его понеслись следом за Каем, он стал  рвать ручку двери, бить ногами и орать, требуя немедленно открыть, называя Кая Иваном Ивановичем и  грозясь выщипать ему всю бороду по волосинке за ложь и воровство. Хотя  он и понимал, что бороды у  этой личности не было,  но все равно  бил ногами дверь и требовал впустить с целью выщипать бороду.
В коридоре, прижавшись к стеночке пухлым задом и вытаращив глазки,  обняв крепко подушку, замер  ниоткуда взявшийся Данечка.
- Тварь такая! – рыкнул Борис Никитич в лицо Данечке, -  Закрылся! Слышишь , гадина?!
- С-с-слышу, -  кивал Данечка.
- Выходи, поганый!
Борис Никитич  с размаху садануд дверь ногой и  петли затрещали.
- Не-не-не-надо! – взмолился Данечка, - До-до-до-ро-рого ре-ре-монт…
- Заплатишь! Не обеднеешь, тоже ворюга!
Борис Никитич резко развернулся и пошел к выходу.
- Развели тут черт те что! Сранье какое-то развели. Это же – бес! - сказал он, вперившись взглядом в Данечкины глазки. – Не понятно, что ли?
- Понятно, - кивнул Данечка, - Бес.
- Паша! – заорал  вдруг Борис Никитич, направляясь в Пашину коморку, - Собирайся,  пошли отсюда! Они тут тебя изведут. У меня жить будешь. А ты, слышь, катыш? Иди сюда на нары со своей подушкой. Будешь тут спать. Разговоры будешь разговаривать со Снежной королевой. И чтоб никуда его не выпускал, понял? Сидите тут на пару, я прослежу!
Паша  послушно надел куртку с капюшоном и побрел впереди  Бориса Никитича  к выходу, как под конвоем.

Они шли по  снежному Петербургу и Борис Никитич  ясно осознавал, что ничего хорошего им обоим не светит от Неонилы  Савовны. Но все равно был рад, будто только что освободил из заключения невинно осужденного. Но его печалило одно: он понял, что ум его болен.
Квартира на Большой Морской у него была большая,  и потому какое дело Неониле Савовне до него и до Паши?  Думал он и так и сяк, но выходило, что все-таки дело ей будет.          
 Однако же Неонила Савовна сделала вид, что дела ей нет. Она спокойно накрыла стол и удалилась в свою комнату. Сидела там беззвучно и изредка появлялась, как тень, чтобы поставить на стол очередные тарелки, чашки, сменить блюда.
Борис Никитич делал вид, что  тарелки появляются на столе сами собой, как на скатерти-самобранке и только благодарно кивал некоему невидимому за щедрость.
Неонила Савовна ответно равнодушно махала головой, а Паша тихо читал новые стихи. Стихи коробили Бориса Никитича. Он едва терпел, чтобы не сморщить нос, но когда терпеть уже не смог, то подумал, что Паша -  вовсе не гений.


Глава 2
Ион сказал Тамаре: подобное прилепляется к подобному, а ты не подобна мне. «Подобна!» плакала она. «Нет, ты стала выше на три головы, я не хочу за тобой гнаться». И стал молча собирать свои вещи. Он и раньше говорил, что если жена берет власть над мужем, то нужно тут же отсечь ее от своей плоти.
  Раньше он не спорил. Только слушал. Он слушал даже когда смотрел телевизор, ел или читал, потому что Тамаре всегда было что сказать, и она всегда искала его совета.
 Его советы она умела читать по лицу: хмурый лоб, улыбка, ясный взгляд, левая бровь вверх, короткий выдох – все подсказки она принимала. И жить было просто и работать было легко. Он понимал жизнь лучше, и потому она не совершала ошибок.
 Чем больше человеку лет, тем меньшим становится все вокруг него. Петербург, который казался раньше целой вселенной, сжался до размеров деревни. Страна, которую и мысленно было не облететь, стала теперь большим неуютным домом с множеством комнат-городов, где приземляются птицы-самолеты. Телецентр – недосягаемая мечта любого студента факультета журналистики – превратился в железный механизм, от которого деревенеют ее суставы, холодеет ум и выцветает сердце. Чем больше она там работала, тем глупее и короче становились ее дни. И ночи тоже стали быстрыми и слепыми. Все стало неинтересным, интересным ей остался только Ион. Он почему-то не надоедал, не раздражал и постоянно удивлял. Им невозможно было пресытиться, по нему у нее всегда был голод. Вернее, жажда. После работы она спешила домой, будто целый день не ела и не пила. Увидев его на кухне с поварешкой в руках и с сигаретой во рту, радостно восклицала: «Надымил-то!», и жажда тут же исчезала.
А теперь – как?
А теперь – так: она, Тамара, известная почти всей стране умница, спортсменка, ведущая двух программ, успешная красавица, богатая, сильная, предмет для подражания миллионов женщин и предмет обожания миллионов мужчин – брошена! Она лишилась маленького, тихого неудачника, разрисовывающего елочные шары на захудалой фабрике игрушек - своего мужа! Кому сказать!
А ведь его неловко было даже его показать руководству. Не поняли бы. Обидели бы его… «Смех сквозь слезы» - подкалывала ее подружка Настя, хотя какая она ей после таких слов подружка? Нет у нее подружек, есть только друг Ион.
«Мужчина никогда не уходит в никуда. Он всегда уходит к другой женщине» - так говорила Настя, когда ее бросил Сергей. И оказалась права. Значит, Ион тоже ушел к другой женщине.
- Предатель, - шипела Тамара, нажимая на газ и смахивая слезы. – Убью твою собаку! Завтра отведу в клинику и пусть усыпят.
Пес жил сейчас на даче в будке, и Тамара ехала его забрать. Втайне она надеялась, что беспородного, несуразного Эя Ион уже увез. Была еще одна надежда: она приедет, а Ион сидит возле камина. Грозный, уродливый пес – у его ног на персидском ковре, который она приволокла на себе из первой восточной командировки. Розовый был раньше ковер… Она даже не станет ругать пса и не будет морщиться, глядя на его бородатую морду, коронованную одиноким, чутко стреляющим, обгрызенным ухом.
Другого уха они не обнаружили, когда Эй прибился к их дому скучным осенним вечером два года назад. Ион привел его из зарослей сирени.
Пес был невероятно длинным и тощим. На конце его гладкого тела понуро висел лохматый хвост. Лапы по низу обросли колючей шерстью, усы слились с бородой, будто он был козлом, и борода обвисала сосульками. Единственное ухо, выставленное вперед, как антенна, дергалось, краешек его был лохматым.
- Что это? - тихо спросила Тамара. – Где ты это взял?
Пес переступил с ноги на ногу и завилял хвостом.
- Он хороший, - улыбнулся Ион. – У него на ножках тапочки пушистые.
- Тапочки? – изумилась Тамара, - вытаращив глаза на долговязые, кривые огромные мостолыги пса, -  На ножках?! Да он с тебя ростом…
- Ну и что такого! – вдруг возмутился Ион, - Какое кому дело? Тапочки!
 Пес чуть ли не заулыбался. Он счастливо потряс головой, разбрызгивая по сторонам слюни, и с размаху грохнулся всем телом на чистые замшевые ботинки Иона.
-Ты что хочешь сказать? – проронила Тамара.
- Это самое я и хочу сказать.
- Выгони его, - попросила она.
- Почему?
- Потому что таких собак не бывает! Это страшный сон.
- Сон…- задумался Ион, - Тоже хорошее имя. - Сон, сан, сын, сунн, сенн.
- Сунн Сен, - это вам, пожалуйста, -  в Китай. Будьте добры, молодой человек Сунн Сен.
 Тамара решительно подошла к псу и показала на дверь. –  Эй! Покиньте помещение!
Пес поднял нос и уставился в стену, приняв гордый вид.
- В Китай! – велела Тамара.
- Перестань, - одернул Ион, - Он остается.
- Этот грязный, бродячий, шелудивый пес остается с нами?
- Эй, пойдем мыться,  – сказал Ион.
Пес мгновенно подскочил, ловко подбросив в воздух нескладные лапы и побежал к двери в ванную.
- Нет! Нет! Только не это! – замахала руками Тамара, но пес уже поднялся во весь рост и стал старательно царапать дверь когтями, пока не зацепил ручку и не открыл ванную комнату.
- Видишь, какой он умный, - восхищенно воскликнул Ион и, не глядя на заикающуюся от возмущения жену, пошел мыть гостя.
 Пес впоследствии оказался очень хозяйственным, домовитым,  как все талантливые живые существа.  Ион его странностей  не замечал, а говорил только, что Эй - просто собачий гений. И когда Тамара рассуждала о физических недостатках данной неясной породы, Ион терпеливо молчал и внимательно слушал, но было заметно, что разговор его мучает. Он ценил и уважал странную собаку гораздо больше, чем ее коллег.
- А если я соберусь рожать? – спрашивала Тамара. – Куда тогда мы его денем?
- Не соберешься, - говорил Ион. – Тебе некогда. У тебя контракт не предусматривает детей.
- А если он заразный?
- Вылечим. Он сильный, поправится.
 Зимой пес жил в квартире, что приводило в ужас гостей. Потихоньку его внешний вид и таинственное поведение отвадили от дома очень многих.
«Мало того, что муж не типичный, так еще и друг у него… не знаю, как и сказать», - сердилась подружка Настя. «Я даже кофе не допила, - возмущалась она, выбегая из дверей и оглядываясь на медленно ползущего за ней на брюхе Эя.
- Что он смотрит в глаза?  Эй! Чего надо? Людям в глаза пялишься. И на брюхе ползешь. Может, Том, лапы у него болят?
 Тамара кивала:
- Оборотень…
- Обворует он вас, Томка! Или еще и – подожжет. Лапами двери открывать умеет и спички зажигать научится. Ты спички прячь!
- Ладно.
- Глаза у него человеческие. Принесет он вам хлопот!
 И права оказалась Настя. Принес. Ион ушел в никуда, а вернее, к другой женщине. И даже не вспомнил про пса. Да, скорей всего, этот бородатый его и надоумил. Выбрал какую-нибудь себе по нраву на прогулке, прицепился и познакомил Иона. Тамара ведь строго с ним, а та…
- Ну, ты у меня сейчас поплачешь, лохматая морда! – грозилась Тамара, выруливая на трассу. – Я тебя не буду усыплять, а я тебе устрою собачью жизнь! Запру в комнате и на улицу выводить не буду! Потом в будку посажу. И тоже запру…
 Редкие машины устало ползли из города. Она лихо обгоняла одну за другой.
- Я не буду с тобой гулять, рваное ухо, предатель…Я не прощу тебе этого…
Да и как с ним гулять? Все ее знают, уважают, любят, а она с таким псом по утрам и вечерам прогуливаться будет? Не будет. Ни за что! Она и с мужем-то особо нигде не появлялась, чтобы лишнего не говорили, не писали и не спрашивали. А такого пса, как Эй, тут же на первые страницы желтых газет поместят. И напишут:
«Известная телеведущая Тамара Фомина – любитель экзотичных животных!» И под снимком подпись «Это пес Эй, которого Тамара  купила в Англии. Он выведен из пробирки путем скрещивания ген крокодила и кролика с наращиванием ног от цапли и хвоста от коня».
- Фу…, - ужаснулась своим мыслям Тамара, - Если бородатый, то значит, еще  и - козла…
Или лучше так: «Целое состояние потратила звезда эфира  Тамара Фомина, заказав в секретной лаборатории охранника для своего дома. Неизвестное пока науке существо носит в лапах подносы с кофе, ладит с компьютером и приятно смеется».
Тамара поморщилась. Машина медленно приближалась к воротам дачи.
Охранник Дима, видимо, спал, пришлось звонить ему на сотовый телефон.
- Пес где? – сразу спросила его  Тамара.
- Который? – зевнул Дима и потянулся.
- Как это – который? У меня что, два пса?
- Я не знаю, - зло сказал Дима.
- Эй!
- А… Здесь он… Дрянь.
- Что такое?
 - Он укусил меня, - пожаловался Дима.
- Пить не надо на рабочем месте. Он не любит пьяных.
- Я трезвый…
 Тамара быстрыми шагами пошла в дом.
- Осторожно! – крикнул Дима. - Он там!
- Почему? – уточнила Тамара, оглянувшись через плечо и уловив краешком глаза, что нарядная собачья будка валяется на боку. – Что тут было?
- Они теперь в доме проживают. В будке не хочут, -  ядовито закривлялся Дима.
- Послушайте… - Тамара задохнулась от возмущения.
- А что я могу? – развел руками Дима.
- Это Ион его пустил? – догадалась Тамара.
- Хозяина две недели как не было, так и нет. А думаю я, что и не будет, –  помотал головой охранник.
- Ну – и?
- Ну. И. Он сам забежал. Будку вон перевернул, ошейник лапами стянул.
- Как он лапами стянул ошейник?
- Он же тощий, как велосипед! Он же умнющий, сволочь!
Дима вдруг побагровел и начал орать:
 – Ошейник на чем держался? Зацепиться не за что! Все равно, что на жердь надели. Он и снял лапами своими… Чудище это…
- А дверь? Сам открыл? Ключом? Кто дверь ему открыл?! – завопила Тамара.
- Он бы и открыл! Он еще научится ключом двери открывать, не сомневайтесь даже. Даша приходила уборку делать, не пришлось ему трудиться. Лег на диван в холле и чуть ли не матом на нас. Меня вон укусил.
 Дима повертел перед глазами большим своим кулаком.
- Ясно, - кивнула Тамара. – Ты звонил Иону? Михайловичу… Это все-таки его пес, а не мой.
- Звонил. Он сказал, что Эй, видимо, заболел бешенством, а это опасная болезнь, от которой можно умереть. Велел скотину не трогать, а всем укушенным делать уколы. Я вот колюсь…
- Больше ничего не сказал?
- Ничего.
Тамара нервно вставила ключ в замок двери и стала крутить его, одновременно пихая дверь коленкой, приходя в сильную ярость, почти тоже в бешенство.
- Вы не напугайте его, а то это… Вы тихонько, - посоветовал Дима. – Зверюга укусит.
- Заикаться он сейчас будет у меня. А ты иди, делай уколы, - прошипела Тамара.
- Я делаю. Десять штук надо. Платно… В живот прямо!
Тамара рывком открыла дверь и захлопнула ее изо всей силы прямо перед носом охранника. Включила свет и огляделась вокруг.
Порядок был идеальный. Вопреки ожиданиям вещи лежали на местах, никаких следов борьбы, никаких луж и куч. Никаких разбросанных Ионом газет, носков и свитеров. Дом показался Тамаре чужим, нежилым и мертвым. Но только в первый момент.
 Увидев, как из-за спинки дивана приподнялось острое ухо пса, а потом показались его кустистая челка и лохматые брови, Тамара сразу ощутила себя полноправной хозяйкой и рванулась к нему.
- Велосипед! – возмущенно воскликнула она, издалека замахиваясь сумкой.
Пес удивленно повел ухом, встал на передние лапы и задрал морду, внимательно взирая на Тамару.
- Ну-ка кыш отсюда в будку! – крикнула Тамара. – И так же, как твоего хозяина, чтоб тебя через пять минут в доме не было!
 Пес повел глазом, потом отчаянно, сладко зевнул и произнес членораздельно: «мма-мма»
Тамара остановилась. Надо ж, как это у него смешно получилось: мама…
Пес чихнул, потряс головой, потом задрал морду вверх и жалобно завыл.
- Ну, что это еще такое! Перестань! – скомандовала Тамара, зная, что собаки воют не к добру.
 Пес завыл еще громче, в конце каждой музыкальной фразы неизменно вставляя «мма-мма». Он набирал полную грудь воздуха и вновь принимался выть. Этот вой имел какую-то странную силу, потому что Тамара внезапно обмякла, потеряла всю злость, присела на краешек кресла и вдруг тихо заплакала, тонко и жалобно подвывая псу. Так они плакали и выли, глядя друг на друга, пока Тамара не спохватилась:
- Что ты воешь?
Пес мгновенно замолчал и зачмокал, успокаивая разболтавшуюся пасть. Обильная слюна текла по прядям разношерстной бороды.
- Ты же не бульдог, зачем ты так слюнявишься? – всхлипнула Тамара и стала рыться в сумочке в поисках носового платка.
Пес спрыгнул с дивана, лег на ковер, потерся своей мордой о пушистый ворс, и положил под челюсть лапу.
- Вытер свою морду об мой ковер, - всхлипнула Тамара.
Эй закрыл глаза.
Тамара промокнула платочком уголки накрашенных глаз, стерла со щек растекшуюся тушь.
- Собирайся. Поедем домой, - сказала она псу.
Она вдруг забыла про все свои угрозы в адрес Эя. Если Ион не забрал даже пса, значит та, другая – непобедима. И значит она, Тамара, - побеждена. Значит, надо как-то устраивать новую жизнь.
- Ладно, - махнула она рукой и шмыгнула носом. – Проживем с тобой без него.
Пес повел усами и накрыл единственное ухо лапой.
- Слушать меня не хочешь? А придется, - вздохнула Тамара. –  Вставай, надо ехать домой. Ион нас бросил.
Пес накрыл ухо второй лапой, а Тамара молча пошла на улицу за поводком.
Отцепив его от будки, вернулась в дом.
Эй лежал в том же положении.
- Вставай, - попросила Тамара. – Так и будешь здесь лежать? Диму укусил. Не стыдно тебе?
Пес нехотя поднял морду, трагично посмотрел в глаза Тамаре и вытянул шею для ошейника.
- Умница, - похвалила Тамара.
Пес доверчиво замигал, зашмыгал носом, будто собираясь чихнуть, потом вытянул морду, зашевелил пастью и произнес со всхлипом «мма-мма».
- Дурдом, - прошептала Тамара и неуверенно пригладила его жесткую, дыбом стоящую челку. – Дикий ужас и кошмар…
 По спине ее пробежали мурашки и снова захотелось заплакать, что было несвойственно бывшей железной жене бывшего мягкого мужа.
   Никогда Тамара не предполагала, что жизнь человека в один день может стать совсем другой  по такому семейному обстоятельству, как пес.
 «Когда караван разворачивается, последний верблюд становится первым, а первый – последним» - говорил ей Ион. А она смеялась – какой же поводырь в силах развернуть караван?
- Это не требует особой силы, так же, как не требует силы пробуждение ото сна. Открыл глаза, а тут уже совсем другая картинка, мир совсем иной. Развороты караванов запланированы и неизбежны, как смена дня и ночи, сон и явь. Последний всегда в чем-то первый, а первый – чем-то хуже всех.
Ее караван развернулся. Только еще никто этого не заметил. Раньше Тамара была первым верблюдом, а теперь все-таки последним. Уборщица Наденька, приходившая в квартиру два раза в неделю, теперь работала ежедневно. Эй либо помутился рассудком, либо разум его окончательно сформировался, и он пакостил сознательно. Тамара два раза приглашала ветеринарного врача. Но тот сказал, что Эй физически здоров, как бык и умен необыкновенно. Пород в нем – с десяток, но дворняжкой назвать нельзя. Видно, от каждой из пород он все-таки взял лучшие черты. А вот беспокойность и суетливость – это у собаки он предка коккер-спаниеля, от которого к тому же достались и вот такие пушистые тапочки на ножках.
- На ножках? – прошептала очумело Тамара.
Пес перебирал нервно кривыми длинными лапами и царапал когтями паркет.
- Вообще, если честно, это собака для мужчины-хозяина, - признался ветеринар – Осторожнее   его выгуливайте, не наматывайте поводок на руку. Пес очень сильный, хоть с виду и неловкий, скромный, несуразный. Задумчивый он к тому же. Размечтается, а потом забудет, что на поводке… У меня случай был – два пальца оторвал хозяйке… А бывало, что и… Вы меня извините, не хочу пугать…   
Словно подтверждая его слова, Эй скромно склонил голову, мол, может быть всякое. Развернув, как корабль, длинное свое тело, он поплелся на кухню. Заднюю часть его тела вдруг занесло в сторону, он наткнулся на ножку стула, дернулся, ударился головой в дверь, рухнул было набок, но тут же подскочил и стремглав рванул в комнату, застеснявшись.
- Да, - покачал головой ветеринар. –  Он у вас… обаятельный. Случай редкий.
Он окинул взглядом дорогую мебель с драной кожаной обшивкой, поцарапанные двери и добавил. -  Я пришлю стажеров когти ему остричь. Он вам всю квартиру ободрал…
- Нет! Что вы, что вы! – замахала руками Тамара. –  Пусть уж лучше додерет эти диваны, я потом поменяю.
Она представила, как в газетах напечатают жуткие снимки перекусанных студентов ветеринарной академии, а ее потом будут судить. Раз уж пошла такая полоса, то будут судить.
- Как пожелаете. Успокоительное ему давайте. И пора подумать о кастрации.
- О кастрации?  Я как-то не подумала. А может… Может, он, действительно,  влюбился?
В ответ на это из комнаты послышалось тихое рычание.
-  Рычит. Понимает! – улыбнулся ветеринар.
Успокоительное псу не очень-то помогало. Вернее, он хорошо засыпал, спал долго и сладко храпел, но после этого с утроенной энергией начинал громить квартиру.
Тамара на все махнула рукой и с головой ушла в работу. Раньше работы было много, а потом что-то произошло, и названный Ионом караван медленно и неуверенно завихлял, зашатался и начал разворачиваться. Настя предрекала, что в одночасье он все-таки развернется, и все верблюды поменяются местами.
 Так и случилось. Новый директор канала снял несколько программ, в том числе и Тамарину, ей передали, что он недоволен ее немолодым возрастом.
- Как это – немолодым возрастом? – удивлялась Тамара. – Какое он имеет право так говорить? У меня контракт!
- Вот именно, сначала надо расторгнуть, а потом оскорблять, - соглашалась подружка Настя.
- Никто вообще никаких прав теперь не имеет! –  возмущалась Тамара, – Это раньше мы имели право на жизнь, на труд, на зарплату, на семью, на счастье. А теперь имеем только виртуальные возможности поймать мечту за хвост. А потом увидеть, что ее нет.
- Да, девочка моя, ты права, - вяло соглашалась Настя.
- Попробовал бы кто уйти из дома в семидесятые годы! Бросить жену, собаку…
- У меня папка цветы секретарше подарил. Мамуля в райком партии сообщила. Слетел…
- Вот именно! Так и надо!  Правильно сделала! Подарил? – лети! И летай! Давай выпьем вот эту бутылку коньяку. Она давно тут стоит.
- Всю?
- Зачем всю? Она большая. Но конечно, выпьем всю.
Эй пьяных не любил и даже ярко выражал протесты против распития алкогольных напитков на его территории. Он либо грыз обувь шумных гостей, либо, если был наряжен в намордник, гадил прямо в чужие ботинки и туфли.
 Настя научилась предусмотрительно вешать свои туфли на крючки для шляп.
Тамара смотрела на все сквозь пальцы, поскольку была занята свалившимися на нее проблемами. Она тосковала. Ион не звонил, не приезжал, отключил свой сотовый телефон.
- Как так можно? – плакала Тамара, роняя слезы в бокал с коньяком. – Прожить с человеком столько лет, доверять ему, любить его и так вот… потерять… За что?
- Ну, дорогая, что ж ты хотела, - пьяно растягивала слова Настя. – Ты хочешь иметь все сразу? Другим ничего, а тебе подай все. И работу, и славу, и квартиру, и дачу, да еще и мужа хорошего. Ишь ты! Так не бывает. Что-нибудь одно.
- Ты же говорила, что он страшненький, никуда не гожий. Я его никому даже не показывала…
- Да, конечно! Страшненький! Это я тебе просто так говорила. Ион – идеальный муж! И потом… как тебе сказать… Это теперь даже не принято, слово такое…
- Что? – замерла Тамара.
- Он у тебя был - порядочный. У него -  достоинство. И…это… как его…-  честь!  Мужик он. Надежный, верный. Но ты его потеряла.
- Да? – прошептала Тамара. – Откуда ты знаешь, что надежный?
- Чувствую, - загадочно улыбнулась Настя. – Ион – антиквариат. Дорогая, слишком дорогая для тебя находка. Сокровище. Видно, ты не стоишь его.  Не удержала такого мужика.
- Как это – не удержала?  Он мой муж, мы не разведены…
Тамара тяжело поднялась из кресла и, пьяно пошатываясь, пошла в коридор. Судя по всему, Настя слишком много выпила, и слишком много сказала, чтобы остаться теперь ее подругой…
- Ха, девушка! Наш любимый пес сожрал твои туфли! Они упали с вешалки! – радостно крикнула Тамара. 
Эй весело подпрыгнул и взвыл: «мма-мма»
- Красавчик! Умница моя! Пойдет гулять!
Эй  запрыгал под потолок.
- Мы идем к папе, к папе. Стой!  Стой, говорю! - сказала Тамара и стала пристегивать поводок к ошейнику пса.
- Ты пьяная. Не ходи никуда, - велела Настя, поглядывая из-за двери на остатки своих синих туфель. – Тем более, что ты не знаешь, куда идти.
- Можно подумать, кто-то, кроме меня знает, - ухмыльнулась Тамара. – А частному детективу я за что платила?
- …?!
- А ты как думала? Ты как-то слаба умом стала, дорогая. Я хоть и недорого стою, но я могу дорого платить. Ложись спать. Если ты хочешь остаться моей подругой.
Дверь громко хлопнула, Настя недовольно поежилась:
- Последний верблюд решил стать первым. Можно подумать… В пьяном-то виде развернуть караван…

Он открыл дверь, равнодушно, дежурно кивнул и пошел вглубь квартиры. Тамара потрясла головой, стараясь сосредоточиться и четко проговорить выученную по дороге фразу: «Это наша собачка Эй тебя нашла».
 Раньше Ион всегда помогал ей раздеться.
- Помоги мне снять плащ! – попросила Тамара. – Эй, заходи, собачка наша. Что же ты стесняешься?
Пес переминался с лапы на лапу, потупив взор.
- Заходи, заходи. Будем теперь тут жить. Мы вернулись.
Пес с сомнением махнул хвостом, потом неожиданно задрал лапу и пристроился к стенке.
- Ну! Это… что это ты? – вмиг протрезвела Тамара, – Прекрати!
Пес сосредоточенно продолжал делать большую лужу на коврике перед входом.
- Эй! – зашипела Тамара.
Пес отряхнулся и степенно прошел в комнату. Он привалился боком к косяку двери и замер, будто превратился в скульптуру, украшающую интерьер.
- Заходи,  - предложил ему Ион, но пес стоял, как вкопанный.
- Ты один? – крикнула Тамара, вешая плащ.
 Ион промолчал.
- Почему ты один? Она на работе?
- Какой чумазый.  Пойдем, помоемся, малыш.
Ион направился в ванну, сторонкой обходя Тамару.
- Почему ты не спрашиваешь, как мы тебя нашли? Это Эй тебя нашел. Мы гуляли, а он вдруг рванулся и побежал…
Пес недоуменно повел кустиками бровей и досадливо дернул рваным ухом.
- Молчи, - цыкнула на него Тамара.
- Эй, мыться! – крикнул Ион из ванной.
- Ты оглох? Тебя мыться приглашают. Примешь ванну, наденешь халат, выпьешь чашечку кофе, тапочки уже на ножках. Видишь, как тебе хорошо. Не то что мне.
Пес застеснялся.
-  Это со мной здесь не здороваются, меня не видят. А ты тут дома. Сейчас и хозяйка ваша придет.
 Эй растерянно замигал и вильнул хвостом.
- Не надо извиняться, не надо. Ты не виноват, малыш, что тебя любят, - печально  сказала Тамара.
 Пес нерешительно пошел в ванну.
- Ну пожалуйста, Эй,  - донеслось из ванны. – Давай ножку. Вот так. Чистенькие будем. Теперь другую. Не капризничай. Я потом тебе все объясню. Ты меня поймешь.
- Он ему все объяснит!  – закричала Тамара. - Людям у нас теперь ничего не объясняют. У нас теперь все объясняют собакам! А мне кто все объяснит?!  Мне – кто? Пес? Пес! Объясни мне!
Эй жалобно заскулил в ванной во весь голос.
               

 Он не разбудил ее и не попросил уйти домой. Осторожно укрыл пледом, поправил подушку и ушел с псом на кухню. Умная женщина никогда не бывает пьяна настолько, чтобы не контролировать ситуацию. Поэтому Тамара глаза не открывала, но прислушивалась к звукам на кухне.
Ион алекнул в телефон, приглушенно спросил, все ли у кого-то в порядке, пожелал спокойной ночи. Потом засвистел чайник. Тамара колебалась – встать и пойти на кухню или уж не рисковать. Понятно было, что звонил он женщине. Непонятно было только, почему женщина была не здесь. Значит, женщина была замужняя. И эта мысль подняла ее.
- И не стыдно тебе связываться с замужними женщинами? – спросила Тамара, решительно заходя на кухню.
Ион вздрогнул и чуть не выронил сигарету.
Эй нервно подхватился с коврика.
- Беспорядок почему? Некому убирать?
- Не спится тебе? – спросил Ион, оглядываясь через плечо.
Тамара неожиданно для себя провела рукой по его плечам, взъерошила волосы на макушке, потянулась рукой к чашке чая… Вдруг опомнилась, опустила руку.
- С Настей пили? – спросил Ион.
Она кивнула, присела на край неприятного серого цвета диванчика. Как будто ничего не произошло. Они сидят и пьют чай втроем на кухне. Только кухня эта неизвестно чья, и дом неизвестно где, и город, и планета, и мир  –  чужие, незнакомые, неродные.
- Такое ощущение, что мы все попали куда-то… Непонятно куда…
Тамара поежилась.
- В другой мир?
- В чужую жизнь…
- На другую планету?
- Да… Скажи, зачем ты это сделал?
- Я решил покатать тебя на звездолете.
- Ты улетел. А мы прилетели следом.
- Я оставил вас там, где вам уютно и безопасно. И улетел.  Я сделал все, чтобы вам было хорошо.
- А тогда забирай собаку! – неожиданно рассердилась Тамара. – Это ты его привел, это твоя собака! Он весь дом сгрыз!
- Пей чай и ложись спать. Иначе мне придется уйти.
- Почему?
- Потому что я не хочу ссор.
- Но ты мой муж! Мы в браке!
- Слушай, какая разница, в браке мы или нет. Это все бумаги. Пустое.
Ион принялся нервно мыть тарелки.
- Пустое? А вот это, скажи пожалуйста, чьи тарелки? – спросила Тамара. - Это ее тарелки?
- Наши, - сказал Ион, крепко закрутил кран и вышел в прихожую. Там он быстро оделся и защелкал замками двери.
- Ион! – воскликнула Тамара, –  Ион!
Эй опередил ее. Чуть не свалив Тамару с ног, он бросился следом за хозяином. Дверь громко хлопнула, и Тамара осталась одна в чужой квартире незнакомого звездолета.  Осталась сторожить этот межпланетный корабль. Двое ее космонавтов вышли в открытый космос.       

Глава 3
   
 - Нищий ребенок, жаль мне его, - вздохнул Кай, стоя у окна и глядя на опрятного мальчика в лимузине за забором.
 - Снова за свое! Теперь за мальчика! Отчего же он нищий? – возмущенно воскликнул Борис Никитич, - У него все есть, и прошлое, и настоящее, и будущее. Он обеспечен, о нем заботятся...
- Абсолютно несчастный, -  поморщился Кай. Круглая пипка переломленного и свернутого набок носа клюнула невидимый корм. - Но мне его не жаль. Я даже рад.
- Позвольте, чему ж вы радуетесь?  И в чем его несчастье? Хватит говорить загадками, вы сегодня меня совершенно замучили! Я вас не понимаю!
- Не надо нервничать. Все понять невозможно. Ты любишь Герду?
- Опять?! Какую Герду, в конце-то концов! Зачем вы здесь? Как вы прошли на территорию института? И почему вы мне тыкаете? Здесь секретное  учреждение!
- Ты читал сказку про Снежную королеву? Она - о любви.
- Читал!
- Ты любишь Герду или Снежную королеву?
- Конечно, Герду!  Почему эти вопросы? Герда - положительный герой. Она верная! Сгинь ты, нечистая сила! Как же ты мне сегодня надоел!
- Не сгину.
- Я сейчас священника отца Илью позову.
- Не угрожай, я  не боюсь.  Я ищу Снежную Королеву. Я эту сказку знаю, хотя не читал. Я только слышал о ней, мне один друг рассказал. А этот мальчик с няней в лимузине очень несчастен.
- Но  отчего же он несчастен?! И почему я должен слушать про мальчика и Герду? Как вы здесь оказались снова?
Борис Никитич  перекрестился,  его вдруг затрясло.
- Господи, помилуй,  - зашептал он, лязгая зубами, - За что же мне это? Боже, хотя бы скажи, что делать? Может, убить его? Или вот стоять и слушать? Ну, я буду стоять и слушать…
-  У мальчика нет будущего, - сказал печально Кай. - Ему никто не расскажет эту сказку. У него вообще нет ни одной детской затрепанной, любимой книжки. Он - нищий. И я этому рад.
- И что же вы радуетесь этому? Разве можно радоваться чужому горю?
Борис Никитич подошел к окну,  протер дрожащими руками очки,  лоб, лысину, глаза и внимательно вгляделся в лицо мальчика в лимузине. Мальчик сидел неподвижно, он напряженно  смотрел в  экран своего  телефона и лицо его было  мертвенно-голубым.
- Я ненавижу чужое счастье, -  сказал Кай. -  Я в восторге от несчастных и обиженных. Я доволен, когда вижу  чужое горе!
- Как это понимать?  Как можно ненавидеть счастье? Как это так -  ненавидеть счастье и любить несчастье? Господи, помилуй, я опять стою и слушаю его. Я не буду говорить. Я молчу, молчу. Мне все равно.
-  Просто я не знаю, что это такое счастье. И вообще любые тайны - ненавижу.
- Зачем  же тогда вы ищите Снежную королеву, если вы не можете любить? Зачем все эти поиски? Ее же не существует! Она - сказка. Но если даже вы ее найдете, то – зачем? Вы же не станете счастливым, если не можете любить.  Нужно все-таки знать смысл цели, нужно хотя бы понимать, зачем искать эту свою Снежную Королеву и для чего жертвы... Ходить к людям, мешать работать… Я молчу, Господи, помилуй меня,  я молчу…
Борис Никитич  говорил, хотя  и не хотел говорить и ничего не мог с этим поделать.  Кай слушал и с прищуром смотрел, как мучительно Борис Никитич не владеет собой. Он говорил, говорил, говорил и  вдруг обессилел и беспомощно плюхнулся  в кресло.
Кай присел рядом на краешек стула, хмыкнул, криво улыбнулся, обнажив  желтые острые зубки и прошептал:
- Ищу, чтобы служить ей. Я догадываюсь о природе счастья. Я был однажды счастлив. Я находился в гостях у старой бабушки. Здесь, у вас на земле. Я сидел на печке и читал старую-старую затрепанную книжку с картинками. Она вкусно пахла временем. Картинки в ней были живыми, и я жил внутри этой книжки. Не помню ничего, но мне там было хорошо. И бабушка была рада, что я лежу на печке.  Потом вы у меня отняли эту бабушку, дом, печку, книжку и память. Теперь я мщу. Всем. Я найду Снежную Королеву и буду служить ей, чтобы отомстить всем за все, что у меня отняли. Мы разрушим ваш Ковчег. Мы разрушим ваше золото – своим льдом.
При слове "Ковчег" Борис  Никитич  очнулся.
- Откуда  вам известно про Ковчег? Лжец! Ты ничего не знаешь, ты лжешь!
- Я никогда не вру, - сказал Кай. – Это вы все лжецы. А мы не умеем лгать. Любить не умеем, но и лгать не умеем.
- Пошел вон, - неожиданным тихим железным басом   прогудел Борис Никитич.
- Что толку?  Я теперь все равно всегда здесь буду. Ты проиграл первую партию. И дал мне силу для второй.
- Какую партию?!
- Это игра. Мы играем с вами. И ставки очень высоки.
- Пошел вон, поганый пес! -  взорвался Борис Никитич и  грохнул кулаком по пульту вызова охраны:
- Охрана! Что вы там сидите? Почему посторонние на объекте? Забрать его и больше не пускать сюда! Каждый день приходит, а вам все равно, спите там!
-  Другого  пришлют, - вздохнул  Кай. - Уж лучше я. Я хотя бы - сочувствующий. Я хотя бы в сказки верю. Другой злыдень будет. Я лучше. Ты сначала подумай, прежде чем меня менять на другого.
- Пошел вон! – завизжал, забрызгал слюной и затопал ногами Борис Никитич.
- Меня интересует не Ковчег, а стихи. Другого будет интересовать Ковчег. Что для тебя важнее – выбери, - сказал Кай. Борис Никитич тут же выбрал Ковчег.
Когда  два охранника явились,  Кая в кабинете не было.
Профессор Борис Никитич Киреев, красный, потный, с вытаращенными глазами,  вежливо поблагодарил растерявшихся парней и  сел за стол,  стал  перекладывать с места на место документы,  потирая нервными, скользкими пальцами  потный лоб.
- Нам можно идти, Борис Никитич? - спросили  охранники, - Или побыть с вами?
- Зачем со мной -  побыть? - насторожился  Борис Никитич.
- Ну,  мы теперь, много с кем сидим, чтобы... это самое... не одиноко было...  Теперь всякое происходит у нас тут… со многими... У нас тут теперь...  бывает...  приходят… - замялись парни.
- Почему приходят они?  Секретный объект, а они здесь почему приходят?!
- Это неизвестно. Мы побудем с вами тогда.
- Не надо! Мне – не надо! Я сам! -  отрезал  Борис  Никитич.

Через полчаса в кабинет вбежал  растрепанный Лавр Петрович. Несмотря на свою природную  интеллигентную сдержанность, он был одет как вольный художник - в драные джинсы, широкий черный свитер с лохматыми падающими по груди и спине белыми хлопьями снега и серый берет, который сильно молодил его, скрывая лысину.
- Что это ты, Лавр? В уме ли ты? Женский свитер… – растерялся Борис Никитич.
- Завтра сдача последнего отсека. Боря, я не хочу сдавать его этой комиссии. Меня настораживают два члена. Слушай, ты здесь один?
- А кто его знает, сколько меня?  Может, второй где-то.  Обычно теперь я не один, Лавр... с посетителем... Кай зовут. Я не в себе. Честно скажу тебе сразу, Лавр, как соратнику, я не в себе. И устроил скандал в Союзе писателей. Сегодня.
- Борис, неловко признаться, но я тебя понимаю. Ко мне тоже какие-то незнакомые люди приходят. Что происходит? Я иногда думаю: может, меня уже нет? Может, я сам себе просто снюсь? Или это из-за наших пирушек?  Все же нужно знать, с кем пить…
- Прекрати, Лавр.  Еще месяц работы и сдаем. Осталось немного, дотянем.
- Ты уже видишь, как я оделся? Это чтобы запутать их. Думаю, может, не узнают?
- Брось, они  на одежду  не смотрят. Им это все равно.
- Не скажи! Одежда их путает. Я проверил! Вот как ни странно, а на одежду они смотрят. Я три дня переодеваюсь, и они не ходят. Не узнают.
- Это все из-за Ковчега. Но мой говорит, что из-за стихов… Врет, наверное.
- Нет, не врет. Они не врут, я заметил. Я уже и креститься стал, Борис. Не помогает.
- Ты же атеист.
- Крещусь, Боря, крещусь. Две молитвы выучил. Но не помогает.
- Как же не помогает, если, говоришь, три дня не ходят.
- Это потому что я переодетый. Это не из-за молитв.
- Верить  непросто, Лавр.  Молитвы -  слова, а вера - другое.  Мы ведь люди науки. Где наука, там какой может быть Бог? Наука – это расчет, цифры, логика. Но, как видишь, - не помогает, – невпопад рассуждал Борис Никитич.
-  Конечно, все из-за Ковчега. Слава Богу, что мы с тобой это понимаем. Если бы мы не понимали, то давно бы свихнулись, Борис. Да еще и эти стихи.
- Давай прямо смотреть в глаза фактам, Лавр. Давай честно: мы уже оба не в своем уме. Давай обследуемся у Антона в клинике? Хотя я ему теперь тоже не доверяю. Стихи у него дрянь, графомания. Ну, какой он после этого психиатр?
- Охранники сказали, что  мы нормальные люди. Что весь институт теперь такой. Только это секретная информация, никто не распространяется. Стыдятся все, стесняются. Неловко это -  в такие связи вступать.  Может, часовню нам построить на территории? Давай позвоним отцу Илье, посоветуемся.
- Брось, Лавр, какая часовня? Часовни - камни. Детские игрушки, картинки, сказки. Проверка веры она – боем. Тем более – поздно уже.
- Я завтра на исповедь пойду.  Впервые собрался вот. Дурак. Надо было раньше. И попрошу отца Илью институт освятить. И объект тоже.
- Подумать надо. Может, это не игра, а война?
- Это не война, а игра, мой сказал.
- Как звать твоего?
- Нильс.  Гусей ищет. Гусей потерял.
- Злой твой?
- Прикидывается несчастным. Но грозился, что когда гусей найдет, то всем им головы оторвет и всех перепотрошит. Отомстит, что улетели. Злой, конечно. Никого не любит, сказал.
-Тоже не любит, тоже мстит… - огорченно  помотал головой Борис Никитич. – Боже!  Не оставь нас! Не покинь! О чем мы говорим?! Два профессора!
- Борис, нам с тобой необходимо было это обсудить честно и открыто. Теперь давай о деле. Завтра сдача последней очереди.  Через месяц Ковчег будет готов. В ноябре начнем испытания. Я не доверяю комиссии. Два члена –  враги. Сердцем чую!
- Лавр, ты же знаешь, что испытаний не будет. Мы сразу отправляемся. Безвозвратно, ты же знаешь, что это без репетиций, - прошептал Борис Никитич.
- Чшшш!
- Лавр, ты тоже тогда молчи.
- А я вру на всякий случай! – громко воскликнул Лавр Петрович. –  Я теперь вовсе не знаю, как и что говорить!  Играть так играть! Хрен меня теперь кто поймет! Я всех запутаю! Ты теперь меня между слов слушай!
Он понизил голос и прошептал Борису Никитичу:
 - Не всем должно быть понятно, Борис. Ясно?
- Да пусть они слушают, Лавр, не обращай внимания.  Тут расчеты сложные. Знаешь их слабое место какое? Они не профессионалы.  Они не понимают язык науки и на них странно действуют стихи. Вот и все наше с тобой оружие в этой игре.
- Может, нам в рифму попробовать говорить? А, Боря? Они знают предполагаемую дату катастрофы? Зарифмую эти строфы…
- Не думаю. Они Снежную королеву ищут, значит, думают найти ее живой. Гусей опять же ищут…
- А ты их тоже сейчас видишь?
- Кого?
- Да этих, наших-то… возле двери…
- Ну, прекрати, Лавр. Пусть они стоят там. Давай работать.
- Где папка с документами, Боря? Позвони Еве Львовне. Без нее нам  не разобраться.
Дверь громко хлопнула и тишину в коридоре раздробило множество мелких, быстрых шагов.
- Побежали бегом, слышишь? А чего? - задумался Лавр Петрович.
Два профессора переглянулись, поежились, вытащили свои сотовые телефоны и решительно  стали звонить Еве Львовне.
- Это не игрушки, Лавр, - сказал  Борис Никитич.
- Не игрушки, Боря, - сурово кивнул Лавр Петрович,  давя на кнопки телефона. - Надо у нее срочно спросить, - к ней-то ходят? Или они ее боятся? Они вообще бояться могут или нет?  Любить не могут, лгать не могут, это я выяснил. Могут мстить. Надо ее спросить, что еще они могут.  Она про это дело должна знать, она верующая.
- Это, Лавр, не местные, я так чувствую. Это не наши. Они про сказки так говорят, будто с другой планеты прилетели. Это явно какая-то чужая нечисть… И они явно хотят разрушить наш Ковчег. Какая же это игра?

Глава 4
 Трое суток Ион не возвращался. Тамара с утра ехала на телевидение, мучилась, работала, потом  ползла по пробкам в чужую квартиру и ждала. Но ни мужа, ни пса там не было. На четвертые сутки она поехала домой, долго рылась в бумагах Иона, отыскивая адрес фабрики елочных украшений, где он расписывал стеклянные шары. Злилась на себя, удивляясь, что за столько лет ни разу не спросила его, где находится эта фабрика. Нашла расчетный листок: Школьный переулок 2. Немедленно поехала туда. Нервы были на пределе. Еле сдерживая себя, подошла к глухим высоким воротам с тремя рядами колючей проволоки поверху, нажала на кнопку вызова. В воротах открылось окошко, показалось лицо охранника:
- Это фабрика елочных игрушек? – спросила Тамара. –  Телекомпания ВГТРК , журналист Фомина, откройте, пожалуйста.
Она сунула под нос охранника удостоверение.
- Каких игрушек? – переспросил охранник.
- Елочных. Мне нужен директор. Срочное интервью к Новому году.
- Это шутка такая? – улыбнулся парень, изучая удостоверение, - А Иона Ивановича нет на месте. И его зама тоже нет, но они скоро приедут, через два часа комиссия. Ждите.
Охранник захлопнул окошко.
Тамара снова нажала на кнопку вызова.
- Что-то еще? – спросил охранник дружелюбно.
- Скажите, это фабрика елочных игрушек? Мне нужен Фомин Ион Иванович. Он там работает художником.
Парень засмеялся.
- Ну, хватит шутить. Я же сказал, что директор на выезде.
- Так здесь не фабрика елочных украшений?
Парень задумался.
- Покажите-ка еще раз удостоверение свое.
Тамара протянула документ.
Парень внимательно разглядывал фото, сравнивая с лицом Тамары.
- Я вас знаю. Вы известный человек. Почему такая несерьезная? Однофамилица нашего директора Иона Ивановича?
- Если Ион Иванович ваш директор, тогда я его жена.
- Вы шутите. У него другая жена. Ждите.
Парень собрался было снова закрыть окошко.
- Постойте, постойте, а пес? Пес у него есть?
- Эй? А как же! Вот он здесь, возле меня. На территории института пока пребывает. Извините, не положено.
- Подождите! – спохватилась Тамара, что-то припомнив, - Я поняла, я перепутала. Это институт физики?
- Нет, космического приборостроения. А у вас с кем интервью назначено? На какое время? У меня нет заявки на пропуск Фоминой, - вдруг насторожился охранник.
- Ну да, ну да, конечно, космического приборостроения, правильно. У меня просто сегодня разболелась голова и я немного перепутала. Заработалась, извините,  -  сказала Тамара.
- Понимаю, ждите. – строго сказал охранник и закрыл окошко.
Тамара медленно развернулась и пошла прочь. Она не знала куда. Мимо своей машины, мимо кустов жасмина, через газон, прочь, прочь. Прямо к пустой скамейке под высоким тополем. Присела на краешек, как на приеме у высочайшего начальства перед увольнением. Сложила заледеневшие руки на коленях и уставилась холодными глазами в пустую даль. Всякое бывало в ее жизни. Но не такое. Внутри было глухо. Только сердце бухало. Ни одной мысли. Полная пустота, как на снежной вершине горы.
Она долго так сидела. Он подошел и робко присел рядом. Взволнованно, судорожно выдохнул:
- Я давно за вами наблюдаю. Вы очень красивая. Такая спокойная, уверенная в себе женщина. Блондинка. Вы просто королева. У вас что-то случилось? Как вас зовут?
Тамара медленно повернула голову, окинула взглядом щуплую фигурку парня в синем школьном пиджачке,  его рыжеватое  лицо со сломанным носом и кривой улыбкой. Он был бесцветный, жалкий, какой-то даже прозрачный весь. Она растерянно кивнула:
- Так и зовут: Королева. Королева елочных игрушек. Стеклянных шаров и новогодних украшений.
- Снежная? – спросил парень.
- Конечно, - кивнула Тамара, - Снежная.
Парень замер.
- Снежная Королева? – прошептал он.
- Да, снежная королева блестящей мишуры, -- кивнула Тамара.
Парень обомлел.
- Я не верю своим ушам... Снежная Королева рядом со мной…
Парень резко поднялся со скамейки.
- Ваше Величество! Я нашел вас! Нашел вас!
- Не надо кричать, - поморщилась Тамара.
- О!  Мама Луна! Благодарение прими! Я нашел ее! – воскликнул парень, возведя ладони к небу. – Мама Луна! Я наконец-то узнал, что такое счастье! Я нашел ее!
- Вы тоже сумасшедший? – равнодушно спросила Тамара.
- Нет. Я не сумасшедший. Я счастлив. Моя Госпожа, позвольте мне служить вам!
- Да, пожалуйста, - кивнула Тамара.
- Благодарю вас! Во-первых, я передаю вам Первый Луч моей планеты.
Парень коснулся руки Тамары, она ничего не почувствовала, стало только еще холоднее и тяжелее внутри.
- Во-вторых, я должен передать послание Мамы Луны. Готовы ли вы его сейчас принять?
- Готова, - кивнула Тамара, - Что уж теперь. Все приму. 
- Эта информация известна только моему командиру. Теперь ее будете знать и вы.
- Хорошо, - согласилась Тамара. – А командир где?
- Командир пребывает возле их Вождя. Он недалеко, здесь, за забором, изучает их объект.
- Их – это кого? – насторожилась Тамара.
- Я изложу по порядку, ваше Величество. Я прибыл с планеты Луна.
- Я даже не сомневалась ни разу. Это понятно. Луна - спутник Земли, - сказала Тамара и поднялась со скамейки. – Мне пора, извините.
- Не уходите, я обязан сказать все. Прошу вас! – умоляюще сложил ладони парень. --Меня зовут Кай.  Моя планета раньше была живой звездой. Но потом она вошла в магнитное поле Земли и отдала свое сердце Земле. Случилась катастрофа. Поэтому Луна превратилась в легкий, пустой спутник. Ядро Луны упало в центр Северного полюса. Оно пробило кору Земли и лежит на поверхности. Сердце-ядро горячее, оно дышит. Оно обросло стеклянным куполом льда, сквозь который проходят лучи Солнца, и поэтому там сохраняется жизнь. Мы там живем. Иногда…
- Иногда? Любопытно, - сказала Тамара и села на скамейку. – Это сказка такая?
- Если бы это была сказка, она бы не стала смертельной игрой, - печально сказал Кай.
- И кто с кем играет?
- Пока только мы. Их Вождь не знает этой информации. Он действует вслепую, но у него великая интуиция. Он действует правильно. Кроме того, у него есть двое древних воинов, владеющих словом. А мы не владеем словом. Отдав свое сердце, наша планета подарила себя Земле. Это была Великая Любовь мира… Но люди осквернили ее.
- Вождь – директор этого объекта? –  жестко спросила Тамара, кивнув в сторону бетонных ворот.
- Верно. Он же и капитан Ковчега. Он же и хозяин собаки. Они скоро улетают. А я не могу попасть в Ковчег. Помогите мне! Я обязан попасть в Ковчег!
- Ковчег – это звездолет? – спросила Тамара.
- Примерно так. Вы очень умная.
- Тогда в чем же проблема? Идите и летите. Я, например, уже в звездолете недавно каталась, - сказала Тамара, и на ее глаза навернулись слезы. – Я так прокатилась, что теперь мне нужно ехать к психиатру. Простите, я должна уйти, мне нехорошо.
 Она снова поднялась со скамейки.
- Нет-нет! Прошу вас, выслушайте меня до конца! Вы уже получили приветствие Первого Луча Луны. Вы уже не можете просто так уйти, ваше Величество! Чтобы попасть в Ковчег, я должен быть верным земному человеку. Разрешите мне служить вам! Умоляю! Разрешите! Любить мы не умеем, но служим мы верно. Мы никогда не лжем и никого не предаем.
Тамару осенило. Парень блаженный, фантаст, романтик. Переиграл в компьютерные игры. Или актер. Репетирует роль. Но он не сумасшедший.
- Вы актер? Репетируете роль?
- В каком-то смысле - да. Иногда мне приходится играть чужие роли, но я не лгу вам. Все, что я говорю – правда.
- Хорошо. Какова же моя роль в этой игре?
- Просто быть. Просто принимать сердцем мое служение. Иногда вспоминать меня и думать обо мне. И верить мне. И доверять. Тогда будет связь между Землей и Луной. Я никогда не сделаю плохо для своей королевы, - искренне воскликнул Кай.
- А для кого вы можете сделать плохо?
- Для многих людей Земли я поступлю по их понятиям - плохо. Но результат будет полезен всем.
- Что же вы мне предлагаете, предать людей? Вождя предать?
- Многих трудно назвать людьми, Ваше Величество. Вождь служит им, но он не знает правду. Он просто ученый, он отстранен от реальности.
- А если я люблю вождя?
- Вы любить не можете, вы – Снежная Королева, у вас ледяное сердце. Поэтому я вас искал.
- А если вы ошибаетесь, и мое сердце горячо?
- Оно уже ледяное. Вас приветствовал Первый Луч Луны.
- А если я замужем?
- Это не имеет значения, когда сердце изо льда.
- А если вождь любит меня?
- Я сделаю все, чтобы вы больше не встретились, - жестко сказал Кай.
- Скажите мне, зачем все это? – спросила устало Тамара. – Неужели нельзя просто спокойно жить, любить, работать, радоваться миру. Зачем все эти сложности?
- Человеческая жизнь коротка, а жизнь планет бесконечна. Смысл ваших жизней – сохранить мир Земли. Смысл наших жизней – не только сохранить, но и восстановить свою разрушенную планету. Сейчас большая опасность грозит им обоим.
- Какая опасность?
- Имя этой опасности – гелий.  Только этот элемент может обеспечить теперь разрушенную до пустых цифр экономику Земли. Не золото, не газ, не нефть, а только – гелий!
- И где он, этот гелий?
- На Луне. Один килограмм гелия заменяет миллионы тонн нефти. Кто владеет гелием – тот владеет миром. Это будущая мера обеспечения расчетов. Понимаете?
- Что ж тут непонятного? Будем добывать гелий на Луне.
- На Луне вы его добывать не сможете. Это смертельно опасно. Все попытки не увенчаются успехом. А вот из ядра – может такое случиться.
Тамара задумалась. Что-то действительно ледяное проникло в нее с этим Первым Лучом Луны.
- Вождь знает, где ядро?
- Приблизительно.
- И Вождь знает, как добывать гелий?
- Приблизительно.
- Значит, Вождь приехал сюда из Сибири, чтобы строить звездолет?
- Так.
- Поэтому Вождь привел домой этого пса?
- Нет, пес пришел сам.
- Круто… Это сценарий какого-то фильма? Кто автор?
- Это не сценарий, это правда. Я никогда не лгу.
- Кто оплатил проект?
- Оба правящих Землей клана вложились. По вопросу гелия у них нет споров. Хотя обычно они дерутся, как звери.
- Чем грозит разработка ядра планете? Растают ледники? Поменяют направление мировые течения?
- Ось уже сместилась. Внутреннее ядро Земли медленно притягивается к ядру Луны. Вас ждет кувырок.
- Откуда вы это знаете?
- Мы смотрим на Землю целыми днями, как вы смотрите телевизор. Кроме Земли и вашей жизни на ней нас больше ничего не интересует. У нас нет театров, музыки, литературы, у нас есть только Мама Луна и вы.
- Хотите, чтобы я поверила в весь этот бред?
- Вам больше ничего не остается, ваше Величество.
Тамара крепко растерла ладонью грудь. Наткнулась пальцами на крестик, замерла на миг.
- Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй нас грешных!
- Христос всегда рядом с верными, -  сказал Кай.

Глава 5
День растворялся, как мороженое в кофе, медленно превращаясь в теплую, сладкую пенку вечера.
Лавр Петрович был доволен. Он сидел, развалившись в кресле и слушал свою лучшую ученицу, которой гордился еще и потому, что в ее присутствии отсутствовали посторонние подозрительные личности, а именно – Нильс.
- Мы завтра летим на Афон, отец Илья возьмет благословение на полет, священники обсудят все наши  проблемы с монахами Афона, думаю, что они подскажут, как быть. Они провидцы, им известно многое, если не все, - спокойно рассуждала Ева Львовна. – Не надо нервничать, паниковать, Лавр Петрович. Такие случаи много раз бывали, они связаны с духовными испытаниями, миссиями. Надо просто верить, дорогой Лавр Петрович. Если мы это делаем, значит, это нужно. Если это будет не нужно, это прекратится.
- Я очень надеюсь на тебя, Ева. Ведь уже совершенно невозможно терпеть. Я крещусь, Ева, постоянно, - понизив голос сообщил Лавр Петрович.
- Хорошо.
- И на исповедь ходил. Покаялся. Я ведь, Ева, воровал.
- Воровал?
- Да, я вор. Воровал деньги.
- Лавр Петрович? Не следует мне рассказывать о тайнах исповеди. Пусть это останется неизвестным мне.
- И предавал, - добавил Лавр Петрович.
- Кого? – сорвалось с губ у Евы.
- Партию.  И жену. Я поклялся в верности коммунистической партии Советского Союза, а потом предал ее. А ведь я был председателем парткома института многие годы.  Я руководил институтом до момента предательства. Потом из-за него слетел…
- Ну… Лавр Петрович, я не хотела бы обсуждать…
- Да-да, моя дорогая Ева, я еще и гулял. У меня было четыре любовницы. Жил на широкую ногу.
- Достаточно, Лавр Петрович, я не хочу это слушать. Я не священник.
- Достаточно было бы одной, а не четырех. Священнику я тоже все рассказал.
Ева поднялась, пресекая разговор и стала собирать бумаги в портфель.
- Мне нужно готовиться к полету.
- Я воровал у народа. Я много своровал, - разошелся  Лавр Петрович. – Расскажи там монахам на Афоне, что я за человек.
- Перестаньте, Лавр Петрович, хватит, мне неприятно… право, я  растеряна…
- Может, мне нельзя лететь в Ковчеге? Может, я проклятый и создам аварийную ситуацию. Потому что Нильс говорит постоянно, что мы упадем. Спроси у монахов, можно ли мне лететь? И брать ли Нильса?
- Я спрошу, - согласилась вдруг Ева. – Но вы должны знать, что если покаялись и больше не будете совершать подобных грехов, то Бог вам все простит.
- Я воровал деньги на объекты, которые не принесли народу ничего, кроме бед. Моя деятельность была вредной. Я вредитель мира. Спроси их Ева, что теперь мне делать. Мне очень нехорошо. Душа болит…
- Я спрошу.
- А повторять эти грехи, скажи им, я не буду. Во-первых, какие теперь мне любовницы, а во-вторых, это мой последний полет. Да и партии больше нет. А деньги мне теперь противны.

Когда Ева ушла, Лавр Петрович внезапно  успокоился и заснул. Несколько минут показались ему долгой ночью. Проснулся резко, будто кто-то толкнул его в спину. Начал судорожно, торопливо разбирать бумаги. Вечерело,  в кабинете  сгустился сумрак, и внутри этого сумрака что-то  шуршало.
Лавр Петрович насторожился:
- Нильс, ты?
- Я, - сказал сумрак.
- Ну, выходи. Что прячешься? Все подслушал?
- Все.
- А ведь это нехорошо – подслушивать. Я ведь думал, что тебя в кабинете нет.
- Я и так все про тебя знаю. Мне и слушать не надо.
- Да иди ты к гусям, - сердито нахмурился Лавр Петрович.
Он уткнулся в бумаги, забыв надеть очки, прищурился, пытаясь прочесть цифры, протер глаза.
- Зря стараешься, - сказал Нильс. – Ничего у вас не получится. Упадете.
- Паршивец… Жалко, что ты маленький. Был бы ты взрослый, я бы тебе так врезал! Паршивец… Почему упадем? Из-за меня?
- Да ты ангел по сравнению с другими. Просто у вас мусульманина нет.
- Зачем нам мусульманин? – растерялся Лавр Петрович. – Час от часу не легче! Ты долго придумывал? Больше ничего не придумал?
- Без мусульман и Благодатный огонь на Пасху не зажигается, а не то что такое дело.
Лавр Петрович притих. Долго кусал губы:
- И где нам его взять?
- Нигде. Не найти вам. Потому упадете.
- Так подскажи, где найти? Жалко, что ли? Ты же знаешь, где он, этот мусульманин. Иди сюда, к столу, что ты там сидишь в потемках?
Маленький, пухлый мальчик с лицом старичка, похожий на карлика, послушно подбежал к столу, заглянул в бумаги.
- Ошибка в расчетах.
- Где?
- Здесь. – Нильс ткнул пальцем в документы, не глядя.
Лавр Петрович надел очки, внимательно вгляделся в столбцы цифр, потом медленно поднял голову, распрямил плечи, уставился взглядом в окно и сурово, торжественно перекрестился.
- Что ты все крестишься-то? А сам не веришь.
- Почему это я не верю? Я и молитвы читаю и причастился, исповедовался, покаялся. Ты мне не груби!
- Ты всего боишься. Особенно сам себя. Это не вера.
- Не твое дело! Не надо учить старших! Тем более, что ты неизвестного происхождения.
Лавр Петрович сердито замолк и тяжело засопел. Но вдруг всплеснул руками:
- Чуть не забыл! У меня есть тебе подарок!
- Подарок? – Нильс неуверенно улыбнулся, - Мне никто никогда не дарил подарки…
- Подарок хороший, тебе понравится. А ты мне за это скажи, где взять мусульманина? Только не ври.
Лицо Нильса помрачнело:
- Тогда это не подарок. Тогда это купля-продажа.
- Ну ладно, - согласился Лавр Петрович. – Не говори. Но подарок я тебе все же подарю.
Лавр Петрович нажал на кнопку вызова охраны.
- Сережа, стартуй. Живые они там? Ага. Неси.
Через несколько минут охранник внес в кабинет огромную клетку, в которой гоготали, шипели и пытались в тесноте хлопать крыльями белые гуси.
Нильс замер с открытым ртом. Потом подскочил и с радостным воплем побежал к клетке.
Лавр Петрович довольно заулыбался.
- Ах вы мои хорошие! – смеялся Нильс – Нашлись!
Нильс присел рядом с клеткой и начал ворковать с гусями на их языке. Гуси отвечали ему наперебой. Нильс то сердился, то смеялся, гуси то гоготали, то затихали виновато, то начинали шипеть друг на друга.
- Будешь головы отрывать им? – уточнил Лавр Петрович.
- Нет, - бросил Нильс через плечо. – Мы скоро улетаем.
- Куда ж?
- Домой, на Луну. Мама Луна ждет.
- А ты с Луны, что ли? Почему раньше не сказал? Я думал, ты местный.
Нильс накрыл клетку курткой Лавра Петровича и подошел к столу.
- Вообще-то я поторопился с ответом, - огорченно сказал он. –  Но это от радости. От неожиданности. Я не могу улететь пока. У меня другое задание. Это не мои гуси. Заберите их. Я не смогу принять ваш подарок.
- Ты непоследовательный, Нильс. Ты сказал мне, что ищешь гусей, я тебе их принес.
- Нет, не могу, - печально сказал Нильс. – Или…  разрешите им, пожалуйста, здесь пожить. Или давайте возьмем их в Ковчег.
- Здрасьте! – всплеснул руками Лавр Петрович. – Гусей в Ковчег!
- Отвезем на место, - решительно сказал Нильс. – Там озеро пустое. Заселим.
- На какое место? Где это – там? – насторожился Лавр Петрович. – И тем более, что, как ты говоришь, мы упадем.
Нильс задумался.
- Мне надо посоветоваться с руководством, - резко сказал он.
- А где твое руководство?
- Во дворе. Нам нельзя радоваться. Нам нельзя быть счастливыми. Мы сразу делаем ошибки. Я ошибся. Несколько раз уже ошибся!
Он рванулся к двери.
- Подожди, я тоже во двор пойду! – крикнул Лавр Петрович. – Ты меня тогда с ним познакомь, с руководством!
- Нет! – чуть не плача крикнул Нильс – Я делаю ошибку за ошибкой! Оставь меня в покое!
Нильс быстро побежал прочь из кабинета, столкнулся в дверях со священником отцом Ильей, прошмыгнул у него под рукой.
Отец Илья  был по профессии физиком-ядерщиком и много лет работал раньше в институте, потом  стал священником.
- Что это у вас, Лавр, такое происходит? Собаки ходят по территории, гуси гогочут. Зоопарк какой-то. Для психологического климата накупили?
- У нас тут все - не понять что.  Но мы уже привыкли, - сказал Лавр Петрович.
- Ева ушла?
- Да, завтра у вас рано утром самолет.
- Я посоветоваться хотел с тобой, Лавр. Может быть, мне стоит отказаться от полета в Ковчеге? – неуверенно начал отец Илья.
- Бойся дающих советы, Илья. Дадут на копейку, а заберут на миллион.
Отец Илья досадливо поморщился.
- Дурные какие-то сны, Лавр, предчувствия нехорошие меня мучают. Упадем мы, Лавр. Разобьемся. Или взрыв на старте…
- Не каркай, - рассердился Лавр Петрович. - Верь, что не упадем и все будет нормально. Думай хорошо.
- Прямо не знаю, что делать. У меня ведь семья.
- А у меня – что? Не семья? У всех семья, Илья. Ты ослаб духом. Тебе на исповедь надо. Я вот сегодня сходил, потом сразу гусей купил. Наладил отношения с лунатиком своим.
- С каким лунатиком?
- Да вот с мальчонкой, что выбегал.
- Никто не выбегал, Лавр…
- Ты с ним в дверях столкнулся. Толстенький мальчонка. Нильс. Как старичок-карлик. Он с Луны. Вредить хотел, а теперь, может, мы найдем компромисс.
- Ни с кем я не столкнулся, Лавр…
- Да?
Лавр Петрович медленно вытянулся, распрямил плечи, сурово уставился в окно и чинно, торжественно перекрестился.
- Значит, Илья, все-таки дела мои плохи… дела у нас всех плохи, - медленно, по слогам произнес он.
- У кого?
- У нас с Борей, к примеру…
Лавр Петрович подошел к окну. Долго разглядывал играющих во дворе в свете вечернего фонаря долговязую собаку, девочку и двух мальчиков, потом повернулся к отцу Илье. Глаза его лихорадочно блестели, пальцы отчаянно впивались в виски:
- Я попрошу только тебя, Илья, найти для полета мусульманина- физика. В крайнем случае, Илья, хотя бы электронщика. Но лучше, конечно, ядерщика.
- Хорошо, - неожиданно согласился отец Илья, - Я найду.
- Вот спасибо тебе, Илья. Ты не переживай. Мы не упадем. Мы гусей  возьмем. С ними не упадем. Они же летающие. Ну, а если упадем, то с гусями.
Лавр Петрович подошел к шкафу, открыл его и достал пакет с одеждой.
- Все, нету сил… нету сил… - шептал он, нервно сдирая с себя пиджак и рубашку и надевая розовый мохеровый свитер.
- Позволь узнать, Лавр, чей это ты свитер надеваешь? И зачем? – изумился отец Илья.
- Чей-чей – жены моей бывшей. Чей же еще? Не секретарши же? - сказал Лавр Петрович.

Глава 6
 Гул проник в сон исподтишка, медленно впился в него, как острие натянутой струны, задрожал, заныл и вдруг взвился, зазвенел истерично, будто кто-то ударил по струне ногтем. Сон вздрогнул, картинки перемешались, спутались, растаяли и остался только этот торжествующий визг, от которого заледенело и остановилось сердце. Тело Евы толкнуло само себя и заставило Еву проснуться. Сердце  хрипло и медленно било в грудь, руки и ноги  не двигались, лицо похолодело, губы занемели,  визг остался во сне, а в явь пробрался медленный гул,  стихающий до угрюмого баса.
 Ева слышала  его через двойные стекла, она его узнала, так гудела иногда земля, а иногда небо. Ева судорожно  вздохнула, потерла ледяной рукой холодный лоб, встала с постели и вышла на балкон.
 Далеко впереди раскинулся морем огней город. Все равно какой город, Ева забыла, какой это город, она вся превратилась в слух, впитывая в себя этот гул и пытаясь определить, откуда он исходит. Он был везде. Мозг терялся в догадках и определениях, не находил ни слов, ни образов, ни смыслов. Это невозможно было объяснить и назвать какими-то словами, измерить мерами и облечь в форму. Гул выходил из земли, но был неземным, лился с неба, но не был небесным.
- Ну что ты, что ты?... – обращаясь к небу или к земле, как к маленькому невидимому ребенку, утешающе зашептала Ева, -  Что случилось, скажи, что? Я не понимаю… я не понимаю, - повторяла она с отчаянием, будто чем-то могла помочь этому тяжелому густому, живому гулу, дрожащему в горле и в груди. И вдруг она услышала ответ – вернее, не услышала, а поняла  прорисованные  в сознании слова, уловила буквы,  почувствовала звук, сложила все, как разноцветные морские камушки, как  рассыпанную по траве мозаику и вспыхнуло: «самолет разобьется».
- Нет! -  резко сказала Ева, но мозаика снова выстроилась в образ двух слов «самолет разобьется».
- Мам! – донеслось из кухни, - А чего ты не спишь?
Ева отшатнулась от перил и  проскочила  в кухню. Дочь в ночной пижаме была похожа на гномика с копной белых волос, на клоуна и принцессу одновременно.
- Мам, не лети, самолеты опасные.
- Надо лететь. Иди спать.
- Езжай на машине. Ты же хорошо водишь машину, посмотришь мир. 
- Самолеты абсолютно безопасные. Туда нельзя на машине – там море.
- А что это гудит?  Я думаю, поезд...
- Я тоже так думаю.
- Откуда тут поезд?
- Далеко где-то, может, на Московском вокзале…
Дочь наклонила голову, прищурила глаза, прислушалась.
- Мама, как-то он все гудит и гудит.  Очень нехорошо… А самолет русский?
- Русский.
Ева  поставила на плиту чайник и стала собирать сумку.
- Ты бабушке не говори, что я  лечу, если позвонит. Я ей потом сама позвоню, из Греции. Как обычно. Все как обычно.
- Может, это воздушная тревога? Может, война? Что это гудит? - снова насторожилась дочка.
- Мне кажется, это просто земля гудит. Бывает такой земной гул. Стонет, больно ей. Она ведь – живая.
- Мне тоже так кажется, - кивнула  дочка и, успокоившись, пошла досыпать.
Ева  стала собирать дорожную сумку, мыть посуду, полы, холодильник – все как всегда, все как обычно перед отъездом.


 В аэропорту и познакомились, узнали друг друга, хотя ни разу раньше не встречались. Высокий Олег четким взглядом шнырял по фигурам зала ожидания – типичный считывающий взгляд-рентген-сканер профессионального охранника - сразу острым крючком зацепил и потянул, потянул к себе Еву.  Ева поддалась,  не сопротивлялась, подошла.
- Семицветова? Евления? – спросил Олег, - Громкое имя, редкая фамилия. А я вас  узнал интуитивно. Почувствовал, -  он попытался мило улыбнуться, но улыбаться он не умел.
- Немудрено, у вас все мои документы с фотографиями, -  сказала Ева.
- О кей, возьмите свой билет.
Рядом стояли три священника, члены  их делегации. Олег – сопровождал. Он вдруг подхватился с места и помчался к стойке контроля, махая всем рукой и призывая следовать за ним. Делегация внезапно превратилась в управляемую им толпу.
 Бесцветный, хотя и брюнет, безликий, хотя и с правильными чертами лица, включая крупный породистый нос, бесполый, хотя басовитый и бородатый – Олег был типичной агентурой  не самого высокого класса.
- Я Ева, - сказал Ева на ходу отцу Стефану.
- Я понял, будем знакомы. Вы едете как менеджер  от комитета по туризму, мне так сказали.
-  Да, а вы по вопросу закупки у греков икон.
-  Приблизительно так. Греческие монахи пишут  прекрасные иконы.
- Я все сделал. Ноу проблем! – крикнул, обернувшись издалека Олег.
- Мерси, - кивнула Ева, не удивившись, будто они были на радиосвязи.
Быстро и действительно без проблем прошли контроль, сели пить кофе в зале ожидания.
- Царские дни пропущу , - сокрушался, причмокивая кофе,  отец Илья, - У меня доклад, я его опубликовал, сейчас покажу. Он полез к дерматиновую сумку на ремне,  выпущенную  сразу после войны где-то на эвакуированном в Сибирь заводе.
- Да не надо, не надо! Ну потом, потом, - замахал руками отец Стефан, видимо неоднократно читавший этот доклад и ему подобные тексты.
- Нет, не здесь, в чемодане оставил, - сокрушенно  помотал головой отец Илья.
Отец Стефан обрадовался так, что рассмеялся:
- Боже, как мало мне надо, чтобы быть счастливым, - хохотал он.
- Это у вас нервное, отец, это перед полетом, -  поджав губы, сдержанно сказал отец Илья, стало понятно, что над  докладом на Царские дни они работали вместе долго и плотно.
Отец Стефан продолжал изредка заходиться смехом, а у отца Ильи резко испортилось настроение, он помрачнел.
- Доклад серьезный, - доверительно пояснил отец Илья отцу Артемию, будто они были только вдвоем,  - О Распутине. Тут смех последний. Пусть смеется тот, кто смеется, а смеяться незачем.
- А что Распутин. Распутин, Распутин, - раскинувшись вальяжно в кресле, почувствовав себя неожиданно  хозяином мира,  пробасил отец Артемий, заалев маковыми щеками. – Что о нем и говорить? Не буди лиха, пока тихо. Не зови беса к полету, отец Илья, брось. Видишь, хохочет. Брат, что ты смеешься? Ты в себе ли?
Отец Стефан действительно  не мог остановить смех. Он снял запотевшие очки и вытирал слезы с глаз тонким шелковым платочком, белоснежным до синевы. Потом опять вдруг всхлипнул и начал давиться и  хрюкать, дергая плечами и мотая головой.
- Вот, видите, нехорошо как, - кивнул на него отец Илья, - И действительно, зачем это я вспомнил, не надо было мне вспоминать. Спаси Господь, спаси Господь. Помолимтеся, братья! Помолимтеся!
Он поднялся из-за стола.
- Потом, потом, - отмахнулся отец Стефан, - Потом, дай я успокоюсь.
- Ты никогда не успокоишься. Шутки нашел! Твой смех и  погубит тебя! – пафосно воскликнул отец  Илья.
Отец Стефан взял себя в руки, глубоко вздохнул и трясущимися руками взялся за чашку  с кофе.
- Не ссорьтесь, - сказал Ева, - Распутин нам поможет,  Распутин святой старец, он нас не оставит,   все  будет хорошо.
Отец Артемий и отец Борис одинаково медленно вытянули лица.
- Правда, отец Стефан? – спросила Ева.
Отец Стефан шмыгнул носом и опять странно захрюкал, косясь то на отца Илью, то на отца Артемия.
Олег  пошел купить себе булочку, принес и стал молча есть ее.
- Уважаемая,   как вас - Евления! – скал вдруг отец Артемий, разглаживая медленно завитки рыжих волос над своими ушами и аккуратно, с любовью заправляя их за уши толстыми короткими пальцами, - Запомните и передайте другим. Свят тот, кто канонизирован Церковью Христа. Распутин – колдун, развратник, бражник, богоотступник. Святым он быть не может. Он язычник и точка. Он использовал для лечения  некие языческие знания, и от кого он их приобрел, вы должны догадываться.
- Многие святые   сначала были язычниками. Апостолы не родились христианами, а стали ими, уверовав в Христа. Княгиня Ольга, помните, города жгла, живьем в землю послов зарывала, в бане  палила, вином поила войска на тризне, потом пьяных всех перерезала –  так за мужа мстила.  Святыми не рождаются, отец Артемий.
- Уважаемая Евления! – повысил голос отец Артемий.
- А,  например,  колдун Киприан -  он ведь даже христиан убивал! Много кто сначала боролся с Христом до последних сил, а потом уже, без сил, - принимал Его. Святость – цель, а не путь. Путь может быть разный. Бог принимает и тех, кто утром пришел и тех, кто в одиннадцатом часу – одинаково. Смотря что принес. Правда, отец Стефан?
Отец Стефан перестал смеяться и, поправив  тяжелые  очки, кашлянул.
- Во как! -  восхитился отец Артемий, - Ну-ну, дальше…
- Святость –  только цель, она задана, как нам, например – Афон. Вот мы и летим на Афон. А путь к цели – любовь. Распутин лечил. Не убивал, не грабил, не боролся ни с кем, кроме себя. Но он не умел ненавидеть. Для меня этого достаточно. Царь и Царица звали его Другом, благословения у него просили.  То, что он ведуном был – это так, не спорю. Но где вы видели хотя бы одного русского – не ведуна? Русские все ведуны.   Распутин – прообраз русского народа, верный до смерти Царю и умерший за Царя.
- Уважаемая Евления,  -  тихо и ласково, понизив голос  до вкрадчивого бархатного шепота, сказал отец Артемий. -  Я все же настоятельно не рекомендую вам упоминать это имя во время нашей поездки, если вы желаете себе добра. Вы наверняка неверующая, невоцерковленная женщина, вы не попросили даже благословения, хотя перед вами три священника.
- Я не хочу просить благословения в суете. Я подойду, когда захочу, - сказала Ева.
- Ева, ну ладно, ладно. Зачем спорить? - растерянно  сказал отец Илья, -  Братья и сестра, давайте помолимтеся!
- Душа сама управляет,  –  взволнованно выпалила Ева.
- Уж не знаю, кто вами управляет, милая,  но только лучше бы вам было молчать в присутствии  трех священников , а уж  спорить – и вовсе  не следует, - сказал строго отец Артемий.
- Это так, - согласился  отец Стефан, - Гордынька. Ну ничего, ничего, помучает да и отпустит.

  Полет в Грецию был с пересадкой в Вене. Перерыв между полетами более 5 часов. Решили посмотреть за это время центр Вены. Оказалось, что ехать до центра Вены от аэропорта  очень далеко. Попали в пробку. Приехали, бегом пробежались по площади, заскочили в кафе, чтобы выпить традиционный венский кофе, выпили и помчались назад в аэропорт. Опять попали в пробку и чуть не опоздали. Перессорились. Батюшки ругались и спорили,  как дети, Ева не могла сдержать смеха, она привыкла  слушать взрослые жесткие и тяжелые ссоры на работе, а батюшки ссорились беззлобно, и обижались друг на друга, как дети.
 Олег цаплей вышагивал впереди, оглядывая со своей высоты, не потерялся ли кто. Ева вприпрыжку  бежала позади. Заблудились в аэропорту, спутали выходы, бегали за  журавлиными ногами Олега, пока не услышали по радио свои фамилии и номер прохода:
- Семицветова… Родинов… Это нас зовут, отец Илья, нас зовут, вы же – Родинов! Рейс задержан, вы по-немецки понимаете? - закричала Ева.
- Без нас не улетят, Господи, помоги! - причитал отец Илья, торопясь к  указанному по радио проходу.
- Вена прекрасна! – блаженно улыбался отец Артемий.  - Я хотел бы остаться здесь! Вернее, вернуться сюда когда-нибудь. Хочется посмотреть и почувствовать ее целиком…
- А-а! У тебя есть шанс. Оставайся. Самолет сейчас улетит, - бросил через плечо отец Илья.
- Да, хорошо бы - вернуться! – сказала  Ева. - Давайте все вместе попросим у Вены, пусть она нас позовет, чтобы мы могли однажды к ней вернуться! Может быть, мы прилетим сюда на звездолете?
Они подбежали к месту посадки, предъявили билеты и по рукаву побежали в самолет.
Ева вытащила на ходу из сумки маленький литой валдайский колокольчик и позвонила в него.
- Звоню, чтобы мы вернулись в Вену. Вена! Жди нас!
- Не надо, прошу вас, всех этих разных обрядов, зачем звонить? -  недовольно оглянулся отец Артемий.
- Но это правда, если хочешь вернуться, нужно просто позвонить в колокольчик! – радостно сказала Ева и снова зазвонила в  голосистый, золотистый, маленький, с ноготочек,  валдайский колокольчик. Звонкая радостная трель, разлетелась как брызги и роса, как капли-дождинки золотого небесного волшебного дождя по всему аэропорту Вены и сказочно изменили его, он вдруг ожил, заулыбался, вздохнул удивленно и свободно, и все  вдруг  поверили в этот звон-трезвон-да-перезвон-да-переливы, поверили,  что когда-нибудь вернутся, обязательно вернутся в эту сложную, призрачную Вену, великую, как тихая сказка и многосложную, как каждая буква в  ней.


  Места в самолете были вразброс. Олег сел впереди, батюшки – вместе – посередине, Ева – в хвосте самолета.  Высокий красивый индеец согласился поменяться с ней местами и уступил ей свое место у иллюминатора. Ева любила смотреть с небес на землю. Она никогда не спала в самолетах, не отрываясь смотрела вниз и чувствовала себя Богом. Она всегда во время полетов плакала от счастья и жалости к малюсеньким,беспомощным, невидимым сверху людям.
 Индеец-араб говорил по телефону на турецком, и Ева уловила несколько знакомых слов. Его бизнес был связан со сладостями. Сладкий бизнес – у такого красавца – логично. Ева покосилась на мужчину. Она никогда не встречал таких великолепных шведов-персов, разговаривающих на турецком о тортах для детского дома и поставках восточных сладостей в  Швейцарию.
 Перс-турок, смуглый, ухоженный, с высоким царским лбом, одетый просто в свитер и джинсы,  положил телефон в нагрудный карман и медленно сверху вниз глянул на нее, прищурив умные вишневые глаза. Как из пулемета прошил очередью лицо-волосы-плечи-руки-колени-сумку-грудь-снова волосы – и впился в глаза. Ева вдруг похолодела и откинулась на спинку кресла, будто увидела и узнала своего убийцу. Она мельком глянула на свои бледные сухие руки с синеватыми ногтями и спрятала ногти в кулаки. Перс-грек тоже выпрямился, взгляд его тоже похолодел и он перевел его на иллюминатор.
 Самолет начал движение, быстро разогнался, задрожал и на секунду замер, готовый вот-вот рухнуть всей своей многотонной тяжестью на брюхо, как вздумавшая лететь жаба. Ева напряглась, перестала дышать, вцепилась в ручки кресла, закряхтела едва слышно, как бы помогая самолету подняться, оторваться от земли, зашевелила ногами, ища педаль газа, уперлась в ножку  кресла и нажала на нее изо всей силы, зажмурив глаза, как на газ.
Грек-египтянин покосился на нее, лицо его оставалось невозмутимым и холодным.
 Высоту набирали тяжело и долго, попали в зону турбулентности. Самолет болтало в разные стороны, едва поднявшись, он проваливался в воздушную яму и снова набирал и никак не мог набрать высоту. Стюардессы как ни в чем не бывало начали раздавать напитки, запахло жареной курицей , и Ева отпустила все педали, вспомнив, что голодна.
- Сорри, - она попросила  канадца-турка пропустить ее  и зачем-то направилась к батюшкам. Подошла, приветливо улыбнулась, но они посмотрели на нее, как на чужую, незнакомую женщину.
-Тяжело летим, - пожаловалась  она отцу Стефану.
- Да-да, ложись спать. Покушай и ложись спать, - невпопад ответил отец Стефан, - Все очень устали.
Ева прошла  между кресел к Олегу. Тот тоже, увидев ее, равнодушно отвернулся к иллюминатору и  Ева послушно пошла на свое место.
Египтянин-шумер пропустил ее к иллюминатору, вежливо наклонив в приветствии голову.
«Ну бывают же такие красивые мужчины в мире! – подумала Ева.
- Привет, - вдруг сказал шумер-немец.
- Привет, - кивнула Ева.
-Ти рус? Ти как зовут?
-  Евления…Ева. Я - Ева.
Щеки ее внезапно  загорелись огнем, она прямо почувствовала, как огонь полыхнул по ним и   опалил губы, потом хлестнул по лбу.
Ева схватила щеки ладонями, испугавшись, что это с ними случилось?
- Я Адам.
- Как?
- Я Адам.
- Очень приятно, Адам. Я Ева. Как мило:Адам и Ева…
Ева озадаченно потерла ледяными ладонями  пылающий лоб. Она чувствовала, что ведет себя неадекватно.
- Ти как дела? – спросил Адам.
- Я хорошо. Только лицо горит. Щеки… Горит лицо у меня, понимаешь? – ляпнула Ева, поражаясь, какими глупыми могут быть слова и надеясь, что он их не понял.
- Понимаешь, - серьезно  кивнул Адам. -Ти где живешь?
- В Санкт-Петербурге. Мы летим в Афины. На Афон. С  делегацией. Батюшки там, священники. Россия.
- Кирасива Русия. Я к тебе приеду.
- Понятно, - кивнула Ева, -  А кто тебя приглашал?
- Не понимаешь…
- Я говорю, куда ты приедешь? В Россию?
- Ти , - Адам  указал на нее, почти прикоснувшись рукой к плечу.
- Ко мне приедешь? - изумилась Ева, - А, ну приезжай, хорошо, приезжай, - согласилась вдруг она.
- Я жениться на тебе. Ти мне приедешь, мы свадьба, потом я приеду ти в Русия.
- Да, я поняла, поняла, это шутка такая. Молодец,  ладно, договорились, - улыбнулась она.
- Хорошо? – переспросил Адам.
- Хорошо,  -  кивнула  Ева.
Адам взял ее за руку и мягко сжал ладонь, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
- Начинается приключение, - прошептала Ева и попыталась высвободить руку, но он не отпустил. – А ведь меня предупреждали… Что они приходят… Вот, пришли… Все вместе…
 Ева покосилась на четкий, будто вырубленный из скалы профиль и спрятала растерянный взгляд в иллюминаторе.
 Земля была уже далеко внизу. Она, как короткие воспоминания о прошлом, проглядывала тусклыми обрывками между груд облаков и едва светилась прозрачными огнями. Солнце садилось. Наступала ночь.
 Но где-то она видела эту руку…Где? Это была очень знакомая рука… Ева снова попыталась высвободить ладонь, но Адам вдруг медленно развернулся к ней, наклонился и спокойно поцеловал –  как ребенок, легко и мягко, едва коснувшись виска. Как ребенка. Ева издала какой-то восхитительный звук и  отшатнулась.
- Здравствуй, - сказал Адам и впервые улыбнулся.
- Здравствуй, - завороженно  прошептала Ева.
- Я тебя нашел. Ти понимаешь?
- Понимаешь…
- Я тебя искал. Ти понимаешь?
- Понимаешь.
- Хорошо, - кивнул он, - Спи, - и снова откинулся в кресле, закрыв глаза и крепко держа ее за руку.
Да, она видела эту руку, в том сне, много лет назад. Она всегда помнила тот сон. Он подошел, взял за руку и повел, говоря что-то непонятное. Она спросила:
- Кто ты?
Он сказал с акцентом:
- Твой муж.
- Ты иностранец?
- Твой муж.
- Как тебя зовут?
- Ма-…
В имени было два слога и второй она не расслышала, снова спросила:
- Как тебя зовут?
- Ма-…
Она опять не расслышала, опять переспросила, он снова повторил, и она снова не расслышала.
«А этот - Адам, это другой человек, не из того сна, -  успокоила себя Ева, - У того были тоже длинные волосы, высокий лоб, но -  он был абсолютно седой! Абсолютно! Только вот рука…»
Ева хорошо помнила  руку –  именно эту руку, которая сейчас крепко сжимала ее ладонь.
- Я с ума сошла, - прошептала Ева в иллюминатор, - Хорошо, что этого никто не знает.Я ведь меня предупреждали! Что они приходят... Вот, пришли...И много кто...
Так рука в руке они и заснули. Проснулась Ева от какого-то внешнего толчка. Будто кто-то невидимый пихнул ее в грудь. Адам спал. Его горячая рука уже стала привычной, она разливала тепло по всему телу и сердце дремало, свившись в клубок, как кошка в сладком уюте.
Самолет вдруг дернулся,  вздрогнул,  на долю секунды остановился, как вкопанный посередине неба, будто что-то забыл или вспомнил, но потом все же полетел дальше, махнув на все крылом. Ева очень хорошо чувствовала самолеты. Она посмотрела в иллюминатор. За бортом было темно, только два ярких, неожиданных всполоха молнии ослепили ее. Она снова прислушалась к гулу двигателя. Ничего не произошло, ничего не случилось, ничего не изменилось, но внезапно изменилось все.
Адам приоткрыл глаза и посмотрел на нее:
- Что?
- Молния, - сказал Ева. – В нас попала молния. В самолет ударила молния, гром, гроза, понимаешь?
- Не понимаешь…
- Зевс, дождь!  Понимаешь, Зевс!
- Понимаешь., - кивнул Адам.
- Это плохо.
- Да, - кивнул Адам и стал оглядывать салон. Стюардессы  быстро, будто по вызову,  удалились за штору.
 - Я так и знала, - прошептала Ева, - Мне  сказали утром,  мне утром сегодня об этом сказали, понимаешь?
- Нет…
- Был гул. Земля гудела, понимаешь? Мы можем разбиться… Понимаешь?
- Понимаешь, - кивнул Адам.
Самолет медленно наклонился на левое крыло, лег на него,  и Еву прижало к Адаму.
- Не бойся, - сказал он, обнимая ее за плечи. -  Это назад. Летим Вена.
- Разворачиваемся?
- Ми  назад домой.
Адам  изобразил ладонью в воздухе, как самолет ложится на крыло и делает большой разворот на левом крыле, чтобы  взять курс на Вену.
- Зачем? До Афин осталось полчаса.
- Молния да, Зевс.
 Где-то в глубине души Ева  оставила право на ошибку, но он  удалил это право, убил словом «Зевс».
- Сорри, Адам,  мои друзья, я должна их разбудить, френд, аркадаш, сорри, беним  аркадаш…френдс.
Ева выскочила в проход и почти побежала к батюшкам.
- Отец Стефан, проснитесь, отец Стефан!
- Что случилось, Евления?
- В самолет ударила молния, мы летим в Вену, отец Стефан. Отец Артемий, проснитесь!
- Кто тебе сказал, - потянулся отец Артемий и сладко зевнул, - Ева, ты нас утомила.
- Не то слово! За один день она измучила нас, будто за сто веков,  - недовольно потер глаза отец Илья. – Ева Львовна! Что происходит?
- Мы летим в Вену! Я боюсь, что мы упадем.
- Ева, через полчаса мы будем в Афинах, какая Вена? Успокойся и иди спать. Ну ты же взрослая женщина, ты не ребенок. Что это за поведение?
- Нет! Мы летим в Вену! У нас авария! Я думаю, что мы упадем!
- Кто тебе это сказал? Командир корабля?
- Адам. И я сама знаю.
- Кто такой Адам?
- Мой жених. Я выхожу замуж.
- Вот за этого сфинкса? – спросил отец Илья, повернув голову и пристально глядя на Адама.
- За него. Он русский язык хорошо знает.
- Так, ну все. Это предел. Идите спать, Евления, - строго сказал отец Стефан, - Хватит. Это бывает на высоте – нервы, и прочие там женские проблемы, но не до такой же степени? Дать вам валерьянки?
- Молитесь, отцы, молитесь!  Наши молитвы, может быть, спасут самолет, но навряд ли. Мне утром сказали. Я все знаю.
Отец Илья что-то почуял, открыл иллюминатор и стал изучать темноту.
- Да, действительно, полыхает, грозовой фронт проходим, это верно, - сказал он раздумчиво.
-  А что там на горизонте – Вена или Афины, брат? – пошутил отец Стефан.
Отец Артемий  медленно и неотвратимо багровел от злости:
- Ева, честное слово, вы сложная женщина. Кто вам утром это сказал? Пусть вам говорят, что угодно, но все мы в руце Божьей. Суждено утонуть – не сгорим.  Идите.
- Черт! – вскрикнул вдруг отец Илья и отшатнулся от иллюминатора, затем снова  прилип лицом к нему.
- Что это ты, брат? - недовольно  поморщился и перекрестился отец Артемий.
- Черт! Что это я сейчас опять увидел?! – воскликнул отец  Илья, вытаращившись на всех.
- Что это ты опять, брат?! – возмущенно переспросил отец Артемий, - Чертыхаешься!
-  А я видел его, видел, - прошептал отец Илья, - Смотри, смотри, Артемий, на облаке видишь? Вон, стоит, сейчас молния как вспыхнет, ты сразу и увидишь его. Вот тут он, глянь-ка.
- Что там? – недовольно протянул отец Артемий и, уставившись в иллюминатор, долго смотрел, ждал, впившись глазами в тьму и вдруг взвизгнул, будто его ужалила  пчела:
- Кто ты?!
- Господи, помилуй, - испугался отец Стефан, -  Отцы!  Кто это там?
- Ты видел его, видел? – весь белый от ужаса спрашивал отец Илья отца Артемия.
- Ты видел его, видел? - багровый от напряжения  спрашивал отец Артемий отца Илью в ответ, - Видел или я сошел с ума?
- Видел! – крестился и божился отец Илья, - Видел!
- Да  уймитесь вы! Дайте-ка я  тоже гляну!
Но отцу Стефану трудно было добраться до иллюминатора.
- Что вы увидели там, отцы? Зачем вы кричите, разбудили людей!
- Человек стоял на облаке, брат. Настоящий живой человек! И махнул нам рукой, - прошептал отец Илья в страхе.
- И в глаза  смотрел,  – ледяным шепотом, брызжа слюной сообщил отец Артемий.
- Да какой же, помилуйте, человек может быть в небе на облаке? – озадачился отец Стефан, внимательно разглядывая ошалевшие глаза отца Ильи и отца Артемия. – Вы точно видели его, отцы? Оба видели?
- Стоял. И смотрел. Стоял?! Я спрашиваю, стоял? – взвизгнул отец Артемий, обращаясь к отцу Илье.
- Стоял! –  таким же фальцетом,  как эхо, взвизгнул отец Илья.
Ева испуганно спросила:
- А что сказал?
- Ничего не сказал, гул был, не слышно. В глаза смотрел, губами шевелил и гул был.
- Гул… - обреченно обронила Ева.
Отец Артемий снова полез к иллюминатору:
- Это что-то не то, это что-то не то…
- Все  то, - решительно сказал отец Илья и направился к выходу.
- Куда вы, отец Илья? – растерялась Ева.
- В туалет.
- Спроси, Илья,  у кого-нибудь, куда мы летим? - попросил отец Стефан.
- Спрошу, - сурово кивнул отец Илья.
Ева потопталась в нерешительности и пошла на свое место.
 Прошел час, потом другой. Гул и полет, никаких стюардесс, никаких напитков, никаких объявлений по радио, только гулкий гул и полет, как в космосе.
 Батюшки наконец-то поняли, что по времени давно должны были приземлиться в Афинах, стали по очереди оглядываться на Еву. Ева, не выпуская левую руку из руки Адама, правой крестилась и кивала им, мол, молитесь, отцы, что же вы не молитесь?
 Неизвестно, молились ли батюшки, но самолет шел ровно, спокойно, как здоровый, но что-то задумавший, потом плавно пошел на снижение. Прошло еще минут пятнадцать и командир корабля объявил на немецком языке, что по техническим причинам самолет пребывает в  аэропорт Вены и он просит всех пристегнуть ремни и не покидать свои места, слушать дальнейшие распоряжения стюардесс, потому что на самолете аварийная ситуация.
  Ева  знала поверхностно несколько языков и знаний немецкого ей хватило, чтобы понять, что жизнь  ее заканчивается. Это утреннее предупреждение, - ведь дочка ведь тоже его почувствовала, проснулась… Огород не посажен, помидоры переросли на подоконниках, мама ничего не знает, она старая, ей не дорастить детей, они попадут в детский дом, книжка не вышла,  счет в типографии не оплачен и главное – Ковчег!  Надо позвонить и сказать маме, что – к отцу ее похоронить. Хотя – что хоронить?
Ева потянулась к сумке, чтобы достать телефон.
- Мы не умрем, - сказал вдруг Адам.
- Не умрем?  Почему?
- Потому что я тебя нашел.
- Я должна позвонить дочке…
- Ноу паник, Ева.
- Маме позвонить…
- Тиха, Ева, тиха! Не звонить плохо, не пиши плохо, не думать плохо. О кей?
- О кей.
- Думать хорошо.
- Я думаю хорошо.
- Да, думай  сейчас только хорошо. Я к тебе приеду Русия. Твоя дочка  будет рада?
- Да. Она хорошая. 
- Она  моя дочка.
Самолет круг за кругом  закружил над сияющим аэропортом, выжигая топливо. Ева увидела в иллюминатор скопления  мигающих пожарных машин и снова стала думать плохо.
- Ева, думай хорошо! – велел Адам.
-  Я должна пойти  к моим друзьям, я  сейчас вернусь.
- Быстро. Сейчас ми  будем  земля.
- Что ты говоришь – мы будем земля!  Ты сказал плохо! Не говори плохо!
-  Самолет -  на земля - хорошо, - поправился Адам.
Батюшки облачались в рясы, доставали из сумок  Евангелие. Пассажиры завороженно наблюдали за ними. Все все поняли.  Олег спал.
- Олег, проснитесь! – тормошила его Ева.
- Что случилось?
- В самолет ударила молния,   мы прилетели назад в Вену, сейчас кружим, выжигаем топливо, будем приземляться. Позвоните,  куда следует, сообщите о ситуации, на всякий случай… Пусть ваши органы.., понимаете,   документы там, разное… У меня дети!
- А у меня будто – коты! – вскочил Олег –  Что происходит?!
- Мы падаем.
- Мы летим!
- Мы падаем…
- Дай сюда свой колокольчик! Зачем звонила?!  Где он?!
Ева отшатнулась от него, как от безумного, и побежала к Адаму. 
 Она протиснулась между вышедшими в проход салона батюшками, они уже начали службу. Мягким, неожиданно очень низким басом запел отец Стефан. Отец Илья и отец Артемий подхватили, и молитва, как медленный свет, полилась по салону самолета.
Еву заколотило крупной, тяжелой дрожью. Она шла по салону, крестилась и видела, что справа и слева, вторя ей, крестятся  все пассажиры: и белые, и черные, и с узкими глазами, и с круглыми, и с карими, и с голубыми, и с зелеными - все, как могли, неловко и неумело, внимательно следя за батюшками и Евой, осеняли себя крестом.
 Она села на свое место. Стюардессы стояли позади батюшек и не решались просить их занять свои места и пристегнуть ремни. Они тоже, повторяя за батюшками, крестились. Ева глянула мельком в иллюминатор. Земля приближалась, самолет шел на посадку. Она не хотела умирать.
- Верую! Во единого Бога, Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым, - запели священники неожиданно мощно, как будто огромная волна поднялась с таинственного дна спящего океана. Ева забыла о страхе. Она завороженно смотрела на священников.
 Какими красивыми стали вдруг эти три поющих человека! Их лица были светлы, чисты, абсолютно великолепны, спокойны, бесстрастны и бесстрашны.  Не было ничего лишнего – ни огненных кудрей, ни алых щек, ни толстой черной оправы очков, лица преобразились до безграничного совершенства, до неузнаваемости. Ева не видела ни отца Стефана, ни отца Ильи, ни отца Артемия. Посередине салона падающего самолета   свободно и радостно говорили с Богом - три Христа.
- И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, Иже от Отца рожденного прежде всех век.., - пели они, и она тоже пела.
 И тут она услышала гул, это был он, утренний гул,  звенящий натянутой до предела струной, только в миллионы раз сильнее «У-у-ааа, и-е-аааю-ю-ю-у…» - гудел весь самолет. Пассажиры, не зная слов, не понимая смысла, вторили батюшкам чуть отстающим тяжелым, глубоким эхо – на разных языках, каждый- свое, но гул был единый, мощный, торжествующий. Он сжался в пружину и задрожал, сдерживая себя, но -   рос, оглушая до предела, готовый вот-вот вырваться и – взорваться,  рассыпаться, разлететься  на миллиарды гулких огней по всей Вселенной…
- И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки…
Адам крепко, до боли сжал ее руку: «О-о-о-у-юююю  е-и-аааа» - тихо запел  он, не зная слов.
- И во Единую Святую  Соборную и Апостольскую Церковь – гремел салон. Ева никогда не была так потрясающе, беспредельно, отчаянно счастлива…
И тут они рухнули.
Грубо,  тяжело, со всего маху, как огромная скала, подкошенная  долго звеневшими каплями, как планета с неба, со всего маха,  всей жизненной силой, - рухнули  навеки и в тот же миг взлетели -  легко  подпрыгнув, покатились по взлетно-посадочной полосе. Свет в салоне погас и Адам сказал:
- Не думай плохо!
 Самолет загорелся.  Они смотрели  издалека, как слабое  пламя лениво поползло по его животу, обреченно дожидаясь   струи воды из пожарного шланга.
Экипаж наравне с пассажирами вошел в здание аэропорта. Командир экипажа жал руку каждому подходящему к нему. Олег на плохом немецком полез с расспросами.
-Вы русский? -  неожиданно перебил его летчик.
- Русский…
- Я тоже. Из Пскова. Сейчас здесь работаю. Русские батюшки с вами летели?
- Да, они из моей делегации.
Отцы тихо сидели в стороне. Отец Стефан был без очков, он  беспомощно жмурился от яркого неонового света, у отца Артемия   было разбито лицо.
- Вот они, - указал Олег, -  Упали при посадке, разбились…
- Мы слышали салон. Мы такого никогда не слышали…
Летчик подошел к священникам, взял у них благословение и внезапно исчез, будто его не было.
 Ева плакала. Плакала и плакала - и на паспортном контроле, и в гостинице, где их разместили до утра, до следующего рейса, и в ночном кафе, куда они с Адамом забрели попить кофе, и возле каких-то фонтанов недалеко от аэропорта, плакала, понимая, что становится очень некрасивой от слез и оттого начинала вовсе рыдать. Наверное, за всю жизнь она не выплакала столько счастливых слез, сколько за эту ночь.   Наверное, выплакала все невыплаканные.
- Хватит, Ева, етер,  финиш, дур,  стоп,  - просил ее на всех языках Адам, и тогда она начинала выплакивать прошлые, несчастливые слезы и тоже потихоньку выплакала все.


Глава 7
Ион отложил в сторону расписанный елочный шар и стал пристально разглядывать картину: домик в снегу на опушке леса, звездная ночь, темные ели, тонкий месяц в бархатном небе и счастье, спрятанное в серебряном тумане и алмазной изморози. Домик скромный, как был у бабушки. Тончайшая работа – бабушкин дом. Ювелирная, филигранная, неповторимая работа – бабушкин дом…
Ион улыбнулся, проникая сквозь желтое, сияющее окошко внутрь деревенской старой избы, подошел к печи, забрался на нее, снял с гвоздя полотняный мешочек с сушеными грушами, уже начал жевать, прислушиваясь, как бабушка гремит ухватами и чугунками, а в открытой русской печке трещит огонь. Да так громко щелкают сухие дрова, что он вздрагивает изредка и кашляет, поперхнувшись вязкой, сладкой вяленой грушей.
- Научи и меня, - услышал он за спиной. – Я тоже хочу так рисовать.
Ион оглянулся и увидел невысокую худенькую, невзрачную девушку с перемазанным золой лицом.
- Кто ты? – отшатнулся Ион.
- Зоюла. Я тут живу теперь. Мне нравятся твои шары. Я жду праздник Нового года и елку. У нас никогда не было елки и Нового года. У нас всегда один и тот же год и нет елок. У нас время прозрачное. Не так как у вас. У нас ведь вообще времени нет. Мы его вам отдали. Вы живете по нашему времени. И по нашему календарю. Мы вам отдали даже свой календарь. А я так хочу Новый год! Я так хочу бал, туфельки, танцы, принца… Я ведь тоже хочу праздник! Ну почему же я должна жить без времени? Я поэтому рада, что теперь с тобой, как тебя зовут?...
- Стоп, стоп, остановись, - прервал ее Ион. – Где это нет времени?
- Я потом тебе расскажу. Нельзя же сразу все говорить. У тебя голова заболит. На Луне. А я должна тебя беречь. Мне так велели. Хоть ты и строгий, и сердитый, и много врешь, но ты хороший. Поэтому я все не скажу. Я буду медленно говорить, по капельке, а то ведь много нельзя…
-Ты умеешь останавливаться? Или тебя всегда надо прерывать? – спросил Ион, беря девушку за руку.
- Прерывать надо, – печально кивнула она, - Меня надо останавливать. Мной надо руководить. А иначе я буду говорить и говорить, говорить и говорить. И никогда не остановлюсь. А это ведь влияет на голову. У тебя может разболеться голова…
- Она уже болит.
Девушка кивнула и замолчала.
- Отвечай строго на мои вопросы: да или нет. Другие ответы – от лукавого, –  сказал Ион.
- Никакого лукавого нет! Я не лукавлю. Я всегда говорю правду. Я же сказала тебе, зачем я здесь, как меня зовут, что я хочу, откуда я…
- Стоп! Откуда ты – уточни.
- Я с Луны. Меня прислала Мама Луна. И когда я летела сюда…
- Стоп. Далее. Зачем летела?
- Чтобы летать с тобой. А если ты не захочешь, то я все равно полечу. Потому что всегда бывает так, как я хочу. Это такой секрет, который даже я сама не могу объяснить. К тому же моя крестная дала мне алмазные башмачки. Два! Ты думал – один? Два алмазных башмачка! Вот они, сейчас я тебе покажу...
Зоюла  подняла замызганный серый передник и достала  из большого грубого кармана холщового серого платья два малюсеньких алмазных башмачка. Они засверкали так, что весь кабинет директора института Иона Ивановича, заискрился, заиграл всеми цветами радуги в жестких алмазных лучах.
- Видишь? Вот эти башмачки я хотела бы обуть на Новогодний бал. Я, конечно, не знаю, где он будет. Я предполагаю, но не все зависит от меня. Возможно даже, что он будет в полете, но тогда будет трудно танцевать. Ты умеешь танцевать в полете? Я умею! Хочешь, научу? А вдруг будет невесомость?..
- Я пойду лягу на диван. Ты вампир. Я догадался, - прошептал бессильно Ион.
- Нет! Нет! – замахала руками Зоюла. – Я хорошая! Я наоборот даю тебе силы! Как тебя зовут?
Ион Иванович могча грохнулся с размаху на диванчик в угол кабинета.
- Хорошо, я буду молчать, - согласилась Зоюла. – Но башмачки на бал я все же обую. Кроме того, у меня есть прекрасное платье. Тоже крестная подарила. Показать? Я могу тебе показать, но ты устал, наверное. Наверное, тебе неинтересны платья? Тебе, наверное, интересно только просто увидеть это платье на балу. Уже когда оно отглажено, с бусами, серьгами и все сияет расшитыми бриллиантами в алмазных лучах моих прекрасных маленьких башмачков! Оно смотрится именно с башмачками, понимаешь? Тебя как зовут? Ты где живешь?..
- Уходи, - велел Ион.
- Я не могу тебя оставить. Ты без меня не сумеешь взлететь. У меня есть такой ключик. Сейчас я тебе его тоже покажу. Где ты живешь? Какой у тебя адрес?
Зоюла снова приподняла старый замызганный передник, спрятала в большой карман жесткого платья свои алмазные башмачки, порылась там и вытащила малюсенький ключик. Он тоже был алмазный и тоже сверкал, как холодное солнце.
- Что это за ключ?
- Я не могу солгать, поэтому не задавай мне этот вопрос, - сказала Зоюла. –  Это самый важный ключ. Без него ты не сможешь лететь. Я призвана помочь тебе. Понимаешь, у всяких весов есть две чаши. Какая перевесит, так и будет. Поэтому если кто-то призван помешать, то всегда дается тот, кто призван помочь. Остальное зависит от тебя. Смотря какое ты примешь решение, как себя поведешь. Если решение неверное – помощь будет бесполезной и событие не состоится. Если решение честное, помощь понадобится. Ну, так какое ты примешь решение? А?
-  Я ничего не понял.
- Те, кто мешает, тоже нужны. Не надо на них обижаться. Они своими помехами очень помогают! Очень! Вот ты спроси у членов экипажа, как им нелегко. А ведь польза большая! Спросишь? А?
- Я опять не понял, - сказал Ион.
- Ну и не надо. Если ты не понял, значит, нет необходимости понимать. Я, когда мне непонятно, танцую. Давай я тебе покажу, как я танцую.
Зоюла захватила в пальцы края грубого, шерстяного платья, потопталась на месте и неловкими шагами начала робко ступать по полу, напевая монотонную, нескладную мелодию.
Ион завороженно смотрел на нее, потом не выдержал и с горечью спросил:
- Почему ты такая некрасивая?
Зоюла резко остановилась.
- Я красивая!
- Нет, - печально помотал головой Ион.
- Я очень красивая! Просто у тебя неверное зрение. На Земле много неверного. Иди сюда.
Зоюла снова подняла передник и принялась рыться в своем кармане. Она вытащила из него блестящий карандашик и подошла к зеркалу.
- Смотри!
Зоюла подвела карандашом брови, губы, прочертила невидимую линию вдоль носа, поставила несколько точек на щеках. Ион замер – в зеркале отразилась невиданной красоты девушка. Она улыбалась ему мягко, глаза ее лучились, ямочки на щеках заиграли, как солнечные зайчики.
- Ух ты… Какая красивая, - прошептал завороженно Ион.
- Ты тоже красивый. Смотри.
Зоюла наставила на него издалека карандашик и нажав на кончик, пустила луч прямо в лицо Иона. Он зажмурился от света, а когда открыл глаза, из зеркала на него смотрел не он. Совершенно не он, а другой человек. Потрясающий другой человек!
Ион уставился в глаза этому незнакомому человеку, долго изучал его лицо, не в силах оторвать взгляда.
- Видишь, какой ты в истинном свете? – радовалась рядом Зоюла. –  Свет истины открывает красоту. А у вас здесь свет ложный. Потому что очень много лжи. Поэтому я кажусь тебе некрасивой. Ты ведь много лжешь, правда?
- Правда, - проронил Ион.
- Ну, а как же ты собираешься совершать такой полет, будучи лжецом? Надо избавляться от вредной привычки лгать. И тогда ты будешь красив сам и сможешь видеть мою красоту и правду. И красоту других людей ты тоже сможешь видеть. Конечно, если они перестанут лгать.
Зоюла снова подняла свой замызганный передничек и спрятала блестящий карандашик в карман.
- У меня много чего есть в кармашке. Я тебе буду помогать.
Человек в зеркале начал таять, медленно превращаясь из волшебного прекрасного принца в озадаченного, обычного Иона Ивановича.
- Ты красивый. Но ты не мой принц. Ты – не он. Но ты – почти король. А я лечу на бал к принцу.  Поэтому я не влюблюсь в тебя. Потому что ты король. Вот почему. Понял?
Ион медленно пошел к двери.
- К тому же ты постоянно лжешь. Зачем ты бросил королеву? Не любишь ее? А кого ты любишь? – спросила строго Зоюла. – Это очень плохо. Бал не может состояться без королевы. Ты совершил большую ошибку. Ты обязан исправить ее. Но это пока тебе не по силам. Потому что у тебя есть слабость. Одна самая большая слабость. Ты знаешь ее?
Ион неуверенно потоптался возле двери, потом вдруг рванул с места и опрометью выбежал из кабинета.

Борис Никитич недовольно смотрел в окно.
- Я теперь, Ева Львовна, в сны верю. Я их даже жду. Там много что важного можно уловить, - рассуждал он, рисуя пальцем по стеклу. –Вот сегодня мне приснился Сталин. И сказал: «Боря! Ты исполнишь мою мечту! Бог тебе в помощь, Боря!»
- Не дурачься, Борис, - строго одернул его Лавр Петрович.
- Я серьезно! Так и сказал. Усы, френч, акцент. Сталин был, точно!
- Хватит, - еще строже сказал Лавр Петрович. – Я заметил: когда мы дурачимся, они приходят. В рабочем порядке они отсутствуют. И к тому же они только к нам с тобой приходят. К Еве не приходят, например. Поэтому следует отнестись к себе построже.
- О чем вы? – спросила Ева.
- Да тут… потом расскажем.
- Кстати, Сталин на Потсдамской конференции действительно предложил поделить Луну между выигравшими войну странами. Чтобы проигравшие никогда не претендовали на нее. И был прав! Он ведь исключал Китай… Так что сон в руку, - сказала Ева.
- А при чем тут Луна? – насторожился Борис Никитич. – Откуда вы знаете мой сон, Ева Львовна? Потсдамская конференция, 1947 год, страна в руинах, какая Луна? Но это так, мы действительно,   шли семимильными шагами и осуществили бы полный захват Луны, если бы не скорая смерть Сталина.
- Я тоже видела этот сон. И не раз.  Луна и смерть Сталина взаимосвязаны. Но последнее время больше Гитлер в снах приходит. Мы же в разработанные им территории на Северном полюсе вторгнуться собираемся. Кстати, он мне сказал, что Вторая мировая война началась не из-за обладания тайными знаниями, а уже – в строгом соответствии с ними. То есть – как по писаному.
- Никто не сомневался, что они их заполучили от тибетских монахов, - махнул рукой Лавр Петрович. – Оттуда же и современные компьютерные достижения. Но нас это не касается. Мы просто члены экипажа. Остальное решает командование.
- Много кто желал владеть миром. Много кто даже получил временное управление. И так науправлялись, что все перекромсали вдребезги и озверели окончательно. Но Сталин сказал, что в собственность мир отдадут ребенку, - сказал Борис Никитич.
- На Потсдамской конференции?
- Нет, во сне.
 - И какому ж такому ребенку?
- Не знаю, не уточнял.  Сталин злился. Мол, ребенку глупому доверили, а ему, гению, - нет.
- Ты, Боря, спроси у него, а где этот ребенок? Как нам его найти? Может, в Ковчег его взять? – оживился Лавр Петрович.
- Не дурачься, Лавр, опять ты за свое. Тоже будь серьезным! - одернул его Борис Никитич, - То ты требуешь у отца Ильи мусульманина найти, то ребенка ему подавай. Я не стану спрашивать Сталина, где он и кто, мне это неловко. Он и так много что рассказал.
- Мусульманин необходим. Без него огонь в Иерусалиме не загорится. И вот он, к счастью, нашелся. Да, Ева Львовна?
Ева улыбнулась загадочно:
- Не знаю! Посмотрим. Как руководство скажет, так и ответим. А вы откуда знаете?
- Ион Иванович сообщил. Ему отец Илья сказал. Но без подробностей. С Ионом стало трудно разговаривать. К нему лунатики не ходят, он один. Поэтому он совсем по-другому мыслит… Очень трудно с ним будет. Как мы вместе полетим?
- Ион с собакой, Лавр. Возьмет вместо тебя собаку, если тебе трудно.
- Собака кроме «папа» и «мама» ничего не говорит! А я знаю все секреты технологии добычи гелия! Я незаменим! – воскликнул обиженно Лавр Петрович.
В розовом мохеровом свитере он слонялся взад-вперед  возле окна, изнывал от  скуки и жары. Свитер был слишком плотно связан и совсем не пропускал воздух.
- Ну где же он, я устал ждать. Последнее совещание перед сдачей объекта, а он опаздывает. Все нервы измотаны. Нам может не хватить сил. Нехватка сил чревата ошибками.
- Не зуди, Лавр, не нагнетай. Месяц до полета. С нами будут работать психологи, восстановимся. Кстати, вот он бежит по двору, - сказал Борис Никитич, выглянув в окно.
Ион Иванович влетел в кабинет, с размаху плюхнулся в кресло во главе стола и скороговоркой выпалил:
- Объявляется открытым последнее совещание перед сдачей-приемкой объекта. Секретарь ведет протокол. Все под протокол, пожалуйста, попрошу фиксировать каждое слово. Для истории.
- Правильно, - сурово кивнул Лавр Петрович.
- Это я потому, что на территории института действуют инопланетные существа, - сказал Ион Иванович, пристально и строго глядя в дальний угол кабинета.
- А, позвольте узнать, вы уверены, что потомки правильно нас поймут? Вдруг они скажут, что это было собрание сумасшедших? Нужен ли протокол, Ион Иванович? Может, так поговорим, - предложил Борис Никитич.
- Что бы они ни сказали, это нас не касается. Все, что здесь происходит, нужно зафиксировать. Ибо ранее такого здесь не происходило. Поэтому, судя по всему мы находимся на грани, переломе эпох.
- На грани, это верно, - сказал отец Илья. – И монахи на Афоне так говорят. Конец мира, братья и сестры. Будьте внимательнее, Антихрист рядом.
- Рядом это где? Он кто? – зыркнул Ион Иванович.
- А хоть бы даже и вы, - махнул рукой отец Илья. – Он – дух. В любое тело заберется.
- И что делать? – спросил Ион Иванович, подозрительно ощупывая свои плечи.
- Обличать и гнать. Иного пути нет, - сказал отец Илья.
- Вот! Я же говорил?! Говорил! – хлопнул ладонью по столу Борис Никитич. Хлопок был таким звонким, что все вздрогнули и подскочили, будто взорвался кабинет.
- Я говорил! – кричал Борис Никитич.
-Я тоже говорил! – подхватил Лавр Петрович. – А вы все не верили. Как вашего зовут, Ион Иванович?
Ион Иванович уставился в какую-то соринку на столе и трагично прошептал:
- Она забрала в карман своего дурацкого дерюжного платья все мои расписные елочные шары.
- И с зайцами? – уточнил Лавр Петрович.
- И с зайцами… Над которыми я трудился несколько лет…
- Это катастрофа, - прошептал отец Илья. – Зайцы – образ Ротшильдов и Рокфеллеров. Зайцев надо вернуть. Попросите ее отдать!
- Бросьте, ерунда, пусть она берет, что хочет, - махнула рукой Ева. – Вы все несете какую-то чушь. С девчонкой вздумали воевать?
- Кто написал сказку про Снежную королеву? – вскинул вдруг голову Ион Иванович. – Под протокол мой вопрос. Пожалуйста, Ева, запротоколируйте.
- Хорошо…
- Повторяю вопрос: кто написал сказку про Снежную эту чертову куклу?
- Достоевский, -  уверенно ответил Борис Никитич, и все согласно кивнули.
- Ева, вы записали?
- Да…
- Теперь запишите пояснение: а почему именно Достоевский? Почему – он?!
- Потому что этот Кай - идиот. Он игрок и бес.  Я его хорошо знаю, - ответил Борис Никитич.
- Второй вопрос: кто написал про Нильса и гусей? Под протокол! – повышая голос сказал Ион Иванович.
- Достоевский, - кивнул Лавр Петрович. – Нильс тоже игрок. Гусей выиграл, потом проиграл. Потом просто бросил. Крыс утопил. А теперь исчез. Три дня как пропал…
- Я понял! – поднял вверх указательный палец Ион Иванович. – Сказки на Землю приносят с Луны! Сказки живут на Луне. Некоторые, такие как Достоевский… Ева, занесите в протокол мои слова… Некоторые люди, такие , как Достоевский, Андерсен, Гофман, братья Гримм, распространяют  в человечестве сказки. Мы, нормальные люди Земли, граждане своих великих стран и народов, можем пострадать от их действий… и уже страдаем. Это к вопросу о русской литературе.
- Мы уже пострадали, - сказал Лавр Петрович, одергивая душный розовый мохеровый свитер.
- Мы можем сорвать полет из-за каких-то глупейших глупостей! Можем упасть. Можем ошибиться. Это все может произойти из-за пустых сказок! Вы понимаете в чем ужас?!
- Да нас просто не профинансируют!– воскликнул отец Илья. – И монахи на Афоне так сказали, что не будет денег в последние времена. Одни цифры. Пустые нули…
Борис Никитич потер лоб:
- Вот что я скажу. Под протокол, прошу, Ева, запишите: дело в том, что один мой лунный друг, назовем его Кай, сказал, что мы работаем на злых людей. А надо ли это делать? Или не верить ему? Но он никогда не врет. Записали, Ева?
- Записала.
-. Ага. Еще запишите, что они боятся стихов. Как связаны сказки со стихами я не понял. Но четырех поэтов они ловят и никак не могут поймать. Записали, Ева?
- Записала.
- Назад пути нет, - сказал Ион Иванович. -  Под протокол, Ева: все люди злые. И добрые люди – тоже злые. Но дело жизни - оно дороже добра. И дороже зла. Мы летим в любом случае. Даже если Земля перевернется вверх ногами. И даже если мы умрем. Мы полетим даже мертвыми.
- А так и будет! – воскликнул отец Илья –И монахи на Афоне так сказали, как лунатики ваши говорят.
- Без протокола, Ева: откуда вам известно про лунатиков, отец Илья? Они же не ходят к вам, - строго спросил Ион Иванович.
- Ха! Не ходят… Ко мне кто только не ходит, мои любимые, мои дорогие мои братья и сестры! Но в отличие от вас я – молчаливый. И говорю не все, что вижу, -  сказал отец Илья. – Если бы я, мои любимые и дорогие, рассказывал всем все, что я вижу, слышу и знаю, то – Ева, без протокола, - то я бы давно проживал в психиатрической больнице.
- Уважаемые коллеги! Дорогие  члены экипажа и соотечественники нашей родной страны и великой планеты Земля, - заговорил взахлеб Ион Иванович, дрожащими руками опираясь о край стола и пытаясь подняться с кресла. – Мы столкнулись с чрезвычайной ситуацией. Здесь, еще на Земле, возникла незнакомая непреодолимая сила сопротивления. Нам ничего непонятно. Это точно. Сосредоточьтесь! Судя по всему, впереди будет много таких ситуаций, а мы уже слишком много говорим лишнего. Мы ослабли. Под протокол, Ева, запишите, что лишнее говорить нельзя.
- А я не ослабла. Я наоборот! – вскинула голову от протокола Ева. – Я воскресла! Можно сказать, только начала жить! Без протокола!
- Это хорошо, - равнодушно кивнул Ион Иванович. – Протокол - под гриф «совершенно секретно» и в сейф. И если хоть слово из здесь услышанного кто-то повторит при посторонних, то немедленно отправится на лечение.
- Ну, может, это и к лучшему, - согласился вдруг отец Илья. – Тем более, что нет мусульманина. А проскочить мы можем только при условии присутствия мусульманина.
- Уже есть мусульманин, - сказала Ева. – Все ваши Нильсы и Снежные королевы – тени по сравнению с главными героями. Правда, Ион Иванович? – загадочно подмигнула Ева.
- Правда, - кивнул и весь сжался, горестно ссутулился Ион Иванович.
- А что происходит? Я что-то не понял. В чем дело? – оживился отец Илья. – Я что-то пропустил? Вы имеете в виду самолет и человека за бортом? Или что?
- Я имею в виду необходимость собрать всех вместе, - сказала Ева. – Таким образом произойдет очная ставка. Мы будем иметь возможность наблюдать за тем, как они общаются между собой. Каждый будет пристально наблюдать за своим. Потом обсудим.
- За чьим – за своим? - насторожился отец Илья. - Вы предлагаете пригласить их на комиссию?
- Лучше бы - до комиссии. Прямо в Ковчег. Иначе, Ион Иванович, нам не выбраться из этой ситуации и не найти компромисса. Либо это война. И тогда нужно избрать стратегию и тактику ведения военных действий. Либо это мир. И тогда нужно объявить общую сверхзадачу.
- Это слишком уж бесхитростно и прямо. Простота хуже воровства, - засомневался Лавр Петрович.
-Лучше расставить все точки над «и» еще на Земле. Если они не умеют лгать – тогда не следует и нам им лгать. Следует говорить открыто о том, что знаем. Ведь наши-то задачи не подлые.
- Неизвестно… - засомневался Борис Никитич, - Тем более, что они  убеждают нас в том, что мы служим злым людям и наш проект несет зло.
- В любом случае нам нужно попытаться их понять. Узнать, враги они или друзья, - сказала Ева.
- Мне кажется, что враги. Они воруют. К примеру, мои елочные шары с зайцами украли, - сказал Ион Иванович.
- Нужно вызнать их планы. Ведь чтобы победить врага, нужно победить его сверхзадачу. А чтобы узнать сверхзадачу, нужно его понять. А чтобы понять врага, нужно его полюбить.
- Ну уж… - засомневался Лавр Петрович, - Таких противных… Полюбить.
- Легко полюбить чистеньких, красивеньких, добреньких друзей. А ты попробуй полюбить грязного врага! – сказала Ева.
- Сама-то с красавцем, - буркнул Лавр Петрович.
- Моя вся в золе… Передник такой замусоленный, дальше некуда. А шары куда спрятала, не знаю, - сказал Ион Иванович.
 - Я могу полюбить, мне несложно, - улыбнулся вдруг отец Илья, - Я уже его люблю. У меня малыш. Мальчик с пальчик. У него случилось несчастье. Такое несчастье! Такое великое горе! Самое великое горе на земле. Его родители предали. В лес завели, хотели, чтобы он умер. Нечем кормить было. Родители его не любили, понимаете? Как же я могу его не любить? Я его люблю. Я жалею его…
 Отец Илья  шмыгнул носом и смахнул слезу.
- Ну вот, хорошо, теперь, раз есть малыш, уже пойдет попроще, - облегченно вздохнула Ева.

Глава 8
Вход в объект находился прямо в стене кабинета. Министр энергетики торжественно нажал кнопку, и стена от центра расползлась по четырем сторонам. Перед глазами членов приемной комиссии засверкал неоновым туманным светом узкий рукав, ведущий вглубь синего, темного пространства. Казалось, размер Ковчега настолько велик, что если пойти вперед по этому коридору, то можно будет выйти в открытый космос.
Члены комиссии во главе с министром энергетики нерешительно топтались перед провалом в стене, боясь сделать первый шаг, будто впереди была бездна.
- Добро пожаловать в мир иной! Проходите, проходите, дорогие члены комиссии, члены экипажа и наши гости. Прошу! – скороговоркой сказал Ион Иванович и поспешил вглубь первым.
За ним последовала обезличенная белыми халатами и колпаками толпа, позади которой, лениво вихляя тощим задом недовольно брел пес Эй. Он один был без белого халата.
Ион Иванович то и дело оглядывался и рассматривал идущих за ним, отчего выражение его лица становилось все жестче и напряженней: ни одно лицо не было ему знакомо. В глубине синего пространства безликая толпа растворилась и внезапно превратилась в бледное туманное облако, плывущее по синему глубокому бархату. Из облака то и дело доносились восторженные и удивленные возгласы.
Голоса Иона Ивановича не было слышно, фоном звучала однообразная занудная мелодия, будто фальшиво играл где-то высоко сонный скрипач, лениво водя лохматым смычком по голой одинокой струне. И мелькал тонкий луч указки, высвечивая на темной синеве бархата выпуклые пустоты и наполненные провалы, поясняя приемной комиссии устройство Ковчега.
Луч указки плавно скользил в такт неясной музыке и вдруг вздрогнул, будто наткнулся на некое препятствие, задрожал и начал таять. На темном фоне его пересек, махом разрубил пополам другой, более тонкий, но более сильный острый, как алмазное жало, луч. Он начал скользить по окружности, распарывая глубину и запаляя ее со всех сторон тревожным неоновым светом. В облаке растворившихся было людей снова стали постепенно проступать контуры фигур, очертания рук, ног, раздались сначала восторженные восклицания, затем кто-то резко пронзительно завизжал. Облако хором завопило, затряслось. Испуганные крики мгновенно переросли в один бесконечный вопль ужаса и бледный туман вдруг взорвался, разлетелся в разные стороны клочьями, комами и клоками, медленно растворяясь в темноте.
В центре взрыва остался Ион Иванович. Он стоял, замерев неподвижно с разведенными в стороны руками. У его ног лежал и равнодушно подергивал ухом сияющий серебряным светом Эй.
- Что это было? – громко спросил Ион Иванович.
- Я включила истинный свет своего карандашика, - ответила выглянувшая из-за спины пса Зоюла.
- Зачем?
- А чтобы они правильно смотрели. Это были важные люди, министры. Зачем им видеть все в ложном свете?
- Кто тебя просил?! Ты сорвала мне сдачу объекта! Зачем ты лезешь со своими карандашами в чужой мир?
- Это уже другой мир. Здесь мои мерки, - сказала Зоюла.
- Не спорь со старшими! Ты маленькая девочка неизвестно откуда, а они великие ученые, политики, сильные мира сего! Почему ты хулиганишь постоянно?
- Ай, ну какие же они ученые? Какие же они сильные мира сего? Убежали куда глаза глядят от собственного вида. А глаза глядят везде. И всегда. И отовсюду. Просто раньше они этого не знали. Лучше было бы, чтобы они дождались, когда я включу карандашик другим концом. И пошли бы себе спокойно в мир свой, в ложный свой свет. А так вот что теперь они там станут делать с новыми глазами-то. А? Ведь так и будут бегать и кричать.
- Так и будут? – растерянно переспросил Ион Иванович.
- Конечно, - кивнула Зоюла. – Кричать будут громко, потому что им теперь страшно. У них теперь новые глаза и видят они видят все напрямую. Но с другой стороны это хорошо. Мы освободились от трусов.
- А у меня какие глаза? – спросил Ион Иванович осторожно.
- У тебя нормальные глаза. Когда рядом нет зеркал, то нормальные. Терпимо.
Зоюла пригладила одной ручкой свой замызганный передничек, другой поправила светлые кудряшки, потом потерла ладонями щечки. Улыбнулась, сверкнув ямочками на щеках:
- Я красивая? – спросила она.
Эй громко тявкнул.
- И не грязная? Нет золы на лице?
- Нет, - натянуто улыбнулся Ион Иванович.
Зойла  строго кивнула. Она достала из своего бездонного кармана маленький ключик и подошла к Эю.
- Подвинься, Эй. Ты лег прямо на пульт. Почему ты всегда мешаешь?
Эй уперто лежал на месте.
Зоюла схватила его за хвост и с трудом оттащила в сторону. Эй зарычал и вернулся на прежнее место.
- Давай, давай, уходи, - сказала Зоюла и легонько подпихнула его в бок.
 Но Эй отвернулся и сделал вид, что рядом с ним никого нет и он никого не видит.
Тогда Зоюла взяла его за задние лапы и отволокла в сторону.
Эй громко залаял.
- А не твое собачье дело! - рассердилась Зоюла.
Она приподняла концы платья и оказалось, что на ее ножки были обуты алмазные башмачки. Башмачки сверкнули, как молнии. Она постучала каблучками, и раздались раскаты грома, из гладкого пола вырос, как высокий пень срубленного дерева, пульт управления Ковчегом.
Зоюла прикоснулась к центру пульта звездным ключиком и вокруг взвыли, завизжали оглушительно сирены.
- Что происходит? – кричал, зажимая уши руками, Ион Иванович.
Но все просветы всех входов и выходов стали медленно гаснуть и плавно закрываться. Пол мелко задрожал, и сердце Иона Ивановича стало медленно падать на пол. Он понял, что они взлетают.

Казалось, прошла вечность.
- Что ты натворила, безумная девчонка! – сокрушенно причитал Ион Иванович, разглядывая одинаково беспросветную черноту за иллюминатором. – Где мы летим? Мы одни?
- Как сказать, - загадочно пожала плечами Зоюла.
- Как есть, так и говори! Кто в Ковчеге, кроме нас? Ковчег еще не готов к полету. Ты это знаешь? Плановый полет назначен через месяц. Экипаж остался на земле? Министр энергетики где? В Кремле? Это катастрофа…
- Стоп. Слишком много вопросов. Говори медленно, - строго сказала Зоюла.
- Я не могу управлять Ковчегом. Я ничего не могу без Евы! – признался Ион Иванович.
- Ну вот наконец-то ты сказал правду. А то заврался совсем, - довольно кивнула Зоюла.
- Где Ева?
- Когда будет нужно, она будет здесь, - сказала Зоюла.
- К тому же я не знаю подробностей технологии добычи Гелия-3. Только в общих чертах. Я ничего не смогу сделать один без них! Я пустое место! Ноль! Зачем мы взлетели?!
- Вот как хорошо! Очень хорошо, что ты наконец-то признался в этом. А то совсем загордился, - сказала радостно Зоюла. – Адам все знает.
- Какой еще Адам? У нас нет Адама в экипаже.
- Когда будет надо, он будет, - сказала Зоюла.
- Послушай, исчадие ада. Я не знаю места первого приземления. Я не знаю, как сажать недостроенный Ковчег. Зачем ты подняла его? Как ты смогла это сделать?! Что теперь происходит на Земле? Там ведь переполох! Закроют институт, разгонят всех по домам. У меня там жена… Тамара… Их посадят в тюрьму!
- А! Вспомнил! Молодец! Впервые за три месяца ты вспомнил о жене!
- Три месяца прошло?
Зоюла вздохнула:
- Прошло уже четыре. Только напрасно ты вспоминаешь о прошлом. Забудь про Землю. Помощи с Земли не будет. Там произошел взрыв. Теперь они ничего не узнают, что было. О Ковчеге не осталось ни одной записи. Нигде. Он там не существует.
- Три месяца уже прошло… Четыре… Это конец… - прошептал Ион Иванович.
- Это начало, - возразила Зоюла.
- Моя жена жива?
- У тебя разве была жена?
 - Я же уже сказал тебе, Тамара зовут…
- Когда будет нужно, она будет.
- Зоюла, мы здесь втроем? Ты, я и пес?
- Не спрашивай меня. Мне нельзя лгать, а правду говорить рано.
- Правда всегда вовремя.
- Есть такая правда, которая может убить, - печально сказала Зоюла.
- А тогда отдай мои елочные расписные шары, которые ты украла у меня! Все отдай!
 Зоюла оторопела.
- Я рисовал много лет, а ты не оставила мне ни одного!
- Не отдам, - сердито сказала Зоюла. – Ты мне их теперь подари. Я же их спасла. Они бы тоже сгорели.
- Нет уж, отдай. Воровка!
Зоюла задумалась:
- Один или два отдам. Три. Остальные не отдам.
Она подняла свой серый передник и достала из холщового кармана три маленьких блестящих черных елочных шара. На каждом из них был нарисован золотом квадрат, а по квадрату – черный крест так, что получалось окно.
- О, да! Вот эти! Эти мои самые любимые! – обрадовался Ион Иванович. – Там, за золотыми окнами я поселил надежду.

Ковчег вздрогнул и стал медленно вертеться на одном месте, как огромная юла. У Иона Ивановича закружилась голова. Тело отяжелело, расплылось и стало вязко погружаться вглубь жесткого кресла.
- Зоюла, кто управляет Ковчегом, скажи мне! Что я должен сейчас сделать?
- Ничего у меня не спрашивай.
- А у кого спросить?
- У себя.
 Ион послушно, как ребенок, кивнул. Ковчег чуть вздрогнул и плавно наклонился набок. Откуда-то сверху повеяло холодом и свежестью. Внезапный морозный воздух заполнил сумрачное пустое пространство.
- Мне выходить? – спросил Ион.
- Ты знаешь, - сказала Зоюла.
- Я вернусь?
- Ты знаешь.
- Мне одеть скафандр?
- Ты знаешь.
 Ион с ужасом обнаружил, что он действительно знает ответы на все эти вопросы. В голове звучит или «да» или «нет» и ничего кроме этого.
Он вышел по узкому серебристому трапу в белое пространство, на такой же серебристый лед. Попробовал, как в детстве, прокатиться. Получилось. Стало жарко, он хотел расстегнуть ворот рубашки и обнаружил, что на нем белый халат, под которым тонкий свитер и брюки.
Воздух пах арбузом, свежими газетами, тыквой и березовым соком – полной жизнью.
- Зоюла, это Земля? – спросил Ион, но ему никто не ответил.
Ион прислушался к себе, но так и не услышал ответа на этот вопрос.
- Зоюла! Я ухожу! – крикнул он, оглядываясь на Ковчег, но не решаясь пойти вперед. Ответа он не услышал, потоптался нерешительно, и тут вдруг ноги сами понесли его по скользкой блестящей тропинке в гору.
Идти было трудно, он то и дело падал, съезжал на животе вниз, но снова вставал и шел в гору.
- Я дебил, - шептал он себе, цепляясь окоченевшими пальцами за хрупкий лед на уступе скалы и глухо скребя лед ногтями. – Что мне здесь нужно? Зачем я сюда лезу? Не знаю, - шептал он вслух, ошеломленный своими непонятными действиями. Он был зол на себя, но все равно упрямо лез вверх, добрался до скользкого голого каменного выступа, лег на краю, тяжело дыша, слушал свои мысли.
- А! Понял! – воскликнул он радостно, захлебываясь горячим дыханием и слюной. – Это чтобы посмотреть отсюда вдаль… Вокруг… Вниз…
 Он оглянулся. Абсолютная, безукоризненная безжизненная белизна простиралась вдоль всей линии горизонта, сливаясь без границ с абсолютной, безукоризненной белизной неба. Сердце Иона провалилось внезапно куда-то прямо в эту белизну – он никогда в жизни так не пугался: на абсолютной белизне он не увидел Ковчега. Его не было. Были какие-то ледяные глыбы, но не он.
- Супер! – прошептал Ион. – Супер…
Он облизал пересохшие синие губы и плюнул вниз в бесконечное белое безмолвие.
- Меня просто выгнали… И улетели… Взяли и бросили меня…
Внезапное полное бессилие овладело им. Ему стало совершенно все равно, Земля вокруг или небо, он это или не он, улетел Ковчег или прилетел – не было никакой разницы.
- Ну что? Дальше полезем в гору? – спросил он сам себя громко. Кивнул неслышному ответу и полез по скользкому склону на следующий крутой выступ.
- А зачем – я не буду никого спрашивать, - шептал он, тяжело дыша, - Потому что на такой вопрос нет ответа.
- Знаю, знаю, - вздыхал он горько, - Это я давно знаю, потому и делаю.
Он снова полз вверх. Руки его посинели от холода и уже ничего не чувствовали. Седина в короткой бороде смешалась с морозным инеем и обрамила лицо такой же абсолютной чистотой, как линия горизонта.
- Я не боюсь, не боюсь, - убеждал кого-то невидимого Ион, - Я ничего не знал о смерти. Я услышал тебя. Я понял, понял. Потому и лезу..
Он с трудом забрался на выступ скалы, упал плашмя, стал дышать жарким ртом в снег, пока не образовалась проталина с ледяной водой. Он схватил губами ее всю, эту проталину, и стал глотать воду вместе с хрупкими комками льда. Вода мгновенно обожгла нутро. Лед загорелся в животе. Ион поднял голову из снега, оперся на локти и спокойно посмотрел вдаль.
- Вот, видишь? Я растворил прошлого человека. Я его убил водой. Сжег. Стер бывшего, - сказал он и довольно перевернулся на спину. Долго разглядывал белое небо, потом что-то вспомнил, резко перевернулся на живот и стал смотреть вниз.
 Да, так и было: две черных точки уже превратились в хорошо различимые женские фигуры. Ион долго вглядывался, удивляясь, как быстро они приближались. Через несколько минут он ясно видел, как две женщины волокут небольшой полированный ящик с золочеными ручками. Они утопали в глубоком, рыхлом снегу и едва переставляли тяжелые, как свинцовые столбы, ноги, обтянутые плотными резиновыми трико. На головах у женщин были надеты одинаковые детские шапочки с пушистыми помпонами, за спинами торчали одинаковые оранжевые рюкзаки.
Ион поднялся на четвереньки, раскачался, попытался встать, но не смог.
- Эй! – закричал он, - Эй!
Обе женщины одновременно задрали головы вверх, грубо, отрывисто что-то пролаяли и снова поволокли ящик.
- Эй!! – заорал что есть мочи Ион, понимая, что если они сейчас исчезнут, то больше уже никогда не появятся. – Эй! Вы есть или я вас придумал? Эй! Кто вы?
 Женщины снова оглянулись. Их темные лица с узкими, прищуренными глазами были крайне недовольны. Женщины снова что-то пролаяли, свернули налево и полезли в гору, толкая ящик перед собой. Потом они вдруг остановились, отпихнули ящик, вцепились друг в друга руками и стали лаять прямо в лица друг другу.
 Грубый бас то срывался в жидкое поскуливание, то переползал в вязкий, жалобный вой, то превращался в истеричный визг.
- Психопатки какие-то, -  сказал Ион, поднялся и на дрожащих ногах стал спускаться к женщинам. Он подошел близко, когда они уже завалились в сугробы и хрипели друг на друга из последних сил.
- Эй! Кто вы? – спросил Ион. Но женщины уже не могли ответить, а только открывали рты и хрипло рычали.
 Ион открыл полированный ящик. Там лежала половина тела человека. Ион медленно поднял похолодевший взгляд на женщин. Они оказались двойняшками.
- Это папа, - прохрипела одна из них.
- Мы несем его похоронить, - пропищала, откашливаясь, другая.
- Почему половина? Где его ноги? – спросил Ион.
- Половину отрезали в больнице. Нам повезло. Целого мы бы не донесли.
- Да, он был бы вдвойне тяжелее, - согласно кивнула другая, быстро поднимаясь из сугроба.
 Она нагнулась, выставив круглый, как бомба, зад, обтянутый черными блестящими брюками, уперлась красными руками в край полированного ящика и покатила его вверх по скользкому склону, медленно и тяжело переставляя крепкие ноги в синих кроссовках.
Ион смотрел на ее тающие следы: ноги женщины, видимо, были настолько горячи, что снег под ними таял, как под раскаленными утюгами.
 Вторая стояла и молча смотрела вслед сестре.
- Да пусть она идет, - засмеялась вдруг она, - Все равно вернется.
 Ион встал рядом и тоже стал наблюдать, как женщина толкает ящик в гору.
- Как вы здесь оказались? – спросил Ион.
- Мы дома. Это наше отечество.
- А где люди?
- Они уже все там. А у нас не получается.
- Скажите, а вы видите там что-нибудь? – осенило вдруг Иона и он указал пальцем вдаль, в то место, где был Ковчег.
- Конечно, вижу.
- А что там? – затаил дыхание Ион.
- Ледокол. Он там много лет стоит.
- Ледокол?
- Застрял во льдах. А вы разве не видите?
- Я?!.. Нет, - судорожно выдохнул Ион.
- Плохо, - сказала женщина равнодушно и стала разглядывать вершину горы, куда ее сестра уже затаскивала ящик.
Внезапно та поскользнулась и упала навзничь. Тяжелый ящик вырвался из ее крепких рук и помчался вниз.
- Крыса!!! – заорала женщина, срывая с головы шапку, - Крыса!!!
- Кто? – вздрогнул Ион. – Где?
- Иди в свой ледокол, привидение, не мешай! – орала женщина, широко расставляя ноги и распахнув руки, приготовляясь, как вратарь, ловить летящий с вершины ящик.
- Вот, давай, давай, чучело! – орала она басом сестре. – Чучело накручено! Научили вас на свою голову! Яму вырыть некому! Вот, давай!
Ион почему-то вдруг успокоился. Он даже не стал дожидаться момента, когда женщина поймает или не поймает летящий с высоты ящик с половиной человека. И даже не задумался о том, что перламутровый ящик может сбить его с ног или даже убить. Он круто развернулся и пошел вниз к ледоколу, приговаривая:
- Вот уж нет… Дудки… Не тут-то было… Уж кто-нибудь-то выроет яму и без меня.  Тем более, что лопаты нет и  меня не просили.

Глава 9

 Лавр Петрович шел мимо здания Союза писателей в сторону улицы Большой Морской и никак не думал, что окажется на собрании поэтов. Он вообще никак не думал, будто не умел, разучился думать вовсе. Знал только, что идет к Неониле Савовне, потому что она готовит очень вкусные котлеты. Но пришел он к Павлу Августовичу.
- Паша, друг, налей мне чаю, - попросил Лавр Петрович ошеломленного Пашу.
- Что ты такой бледный? Осунулся, постарел… Не заболел случаем? – спросил Лавр Петрович, усаживаясь на стул возле его кровати-нар в маленькой душной, прокуренной насквозь комнате.
Паша бочком-бочком прополз по стене мимо него к двери и неслышной тенью исчез за ней.
- Паша! Черт тебя возьми! Налил бы хоть сначала чаю! – закричал Лавр Петрович.
Паша не вернулся и Лавр Петрович вынужден был самолично нажать на кнопку пластмассового электрического чайника. Он сел на кровать-нары по-турецки скрестив ноги и взял в руки валявшуюся рядом газету. Посмотрел число. Газета была старая, затрепанная и замусоленная, но под рукой больше ничего не нашлось и, пока закипал чайник, Лавр Петрович начал читать.
 В дверь стали заглядывать испуганные незнакомые лица, которых Лавр Петрович тут же с нар радостно вопрошал: «Ты как дела?!»
Газета почти вся была посвящена анализу судебного слушания по делу обвиняемых в терроризме. В списке подсудимых Лавр Петрович без возмущения обнаружил и свою фамилию. В прошлом году он не совершал подрывов и других преступлений, поэтому такое совпадение никак не расстроило его. Он попил чаю и пошел в каминный зал, где рядом с замурованным со времен свержения Царя камином мерзли на шатких старых стульях питерские поэты. Лавр Петрович присел с краешка на пустой стул с проваленным до ямы сиденьем, прислушался. Думал, что люди читают стихи. Нет, они обсуждали сумму взносов. Решали, как менять членские билеты и кому их не выдавать. Лавр Петрович долго ждал стихов. Терпеливо сравнивал в уме предлагаемые суммы взносов на содержание секретарей и покупку бумаги, но вдруг обнаружил, что он не знаком с названием такой валюты и считать такими цифрами не умеет. И что он, видимо, вообще не умеет считать, потому что в итоге у него всегда получалась разная сумма.
- Потрясающе! – удивился сам себе Лавр Петрович, а потом встал и сказал:
- Прошу меня вашим членом не считать. Я – не член! Я – разумный человек!
Зал притих.
- Я - человек! Поэт. Поэтому я - не член. Что это за слово такое, вы знаете? А? Рифма какая? Знаете, что оно означает?  Ну так и пошли тогда вы все на х.й.
Не дожидаясь ответа, он вышел в дверь.
Вернулся к Паше в комнатку, снова сел на нары. За ним вбежал запыхавшийся, сильно растолстевший  Данечка.
- Лавр Петрович, откуда вы? Где вы были столько времени? Вас искали! И вы ли это?
Данечка плюхнулся с разбегу на высокую кровать, угнездился поудобнее под боком Лавра Петровича и свесил полные ножки.
- Я не боюсь! А они боятся. Мне любопытно, расскажите, Лавр Петрович! Вас посадили в тюрьму? Вы были на зоне?
- За что?
- За взрыв. Вы ведь подорвали космический корабль!
- Дорогой мой! Космические корабли взлетают с космодрома Байконур! А не в центре Петербурга, - сказал Лавр Петрович. Он залпом выпил стакан остывшего пустого кипятка и пошел на улицу.
- Какой нынче год? – спросил он молоденькую девушку в узком коридоре.
Девушка назвала какую-то цифру, он даже не понял ее величины и смысла и пошел к Неониле Савовне есть котлеты.

Дверь открыла незнакомая девушка.
- Добрый день, - сказал Лавр Петрович с поклоном. – Неонила Савовна дома? Я очень хочу есть.
Девушка ничего не ответила.
- Можно я пройду? – спросил Лавр Петрович, оттесняя ее и втискиваясь в проем двери.
Девушка попыталась что-то сказать, стала хватать ртом воздух, но Лавр Петрович был уже на кухне.
- Я очень хочу есть, - пожаловался он. – Я давно не ел.
Девушка неуверенно поставила перед ним тарелку с нарезанным сыром и хлебницу.
- А котлет нет?
Девушка открыла холодильник и достала серые сухие котлеты.
- Не надо разогревать, я так, - сказал Лавр Петрович и стал быстро жевать котлеты.
- Невкусные, - сказал он с набитым ртом, - Это не Неонила готовила, это вы. Ну ладно, сойдут.
- Я, - кивнула девушка.
- А кто вы?
- Я ее дочь.
- А где Неонила? Где Борис?
 Девушка растерянно развела руки.
- Вы меня, наверное, не знаете. Я Лавр Петрович, раньше был руководителем института, потом меня понизили в должности. Иона поставили. Он молодой. А молока нет?
Девушка снова открыла холодильник и достала пластмассовую бутылку с молоком.
- Борис-то где? Борис – папа ваш?
- Папа…
- А где он?
Девушка села на табурет, бессильно опустила руки, сморщила лицо и вдруг громко закричала:
- Алекс!
В кухню вошел высокий молодой человек в очках.
- Что случилось?
- Алекс, позвони дяде Сереже. Лавр Петрович пришел.
- Хорошо, - кивнул Алекс и исчез за дверью.
- Дядя Сережа – это кто? – спросил Лавр Петрович.
- Не знаю. Но нам сказали позвонить ему, если вы придете.
- Откуда я приду? – насторожился Лавр Петрович.
- Вас ищут.
- А где я был?
- Не знаю.
- Я тоже не знаю. А чаю нет?
Девушка поставила на плиту чайник и достала из шкафа чашку и блюдце.
- Мне бокал. Большой-большой бокал, пожалуйста. И покрепче. Я пить хочу.
Пока Лавр Петрович молча пил взахлеб горячий, крепкий чай, девушка смотрела на него и молчала.
- Ну что, так и будем молчать? – спросил Лавр Петрович. – Может, все же скажете, где ваши родители?
- Про папу я не знаю, а мама в больнице.
- Что с ней?
- Она не в своем уме… В общем, заболела.
- Тоже рехнулась, понятно, - кивнул Лавр Петрович. – Хорошо, что вы нормальная. Я должен вас попросить, сделайте одно одолжение. Вы не дадите мне случайно денег?
Девушка кивнула, достала из кармана несколько бумажек и протянула ему:
- Столько хватит?
Лавр Петрович пошевелил бумажки и оттопырил нижнюю губу.
- А это сколько?
- Семнадцать.
- Семнадцать – чего?
- Денег.
- Семнадцать денег… Я таких не знаю. Что на них можно купить? Котлеты можно купить?
- Можно.
Лавр Петрович сунул деньги в карман и пошел к двери.
- Спасибо за все, особенно про папу, - сказал он, открывая дверь. – Если Борис явится, скажите, что мы ждем его у пульта.
- У пульта чего?
- А как вы думали?! – завопил вдруг Лавр Петрович. – Вы думали шуточки вам?! Вы думали, мы погулять пришли сюда? Котлет поесть?
- Алекс! – вскрикнула девушка.
- Сейчас он придет, - сказал холодно Алекс из темноты коридора, - Он уже идет.
- Вот! Идет! Уже идет! – закричал Лавр Петрович, тряся над головой зажатыми в кулак деньгами. – А вы думали, что котлеты тут будете есть, я мы жопу морозить?! Из-за вас – все – жопу морозить? Дур-раки-и-и! – сказал, внезапно успокоившись, Лавр Петрович и скрылся за дверью.
Он шел по лестнице, зажимая уши, потому что со стен оглушительно сыпалась штукатурка. Она падала на него невесомыми хлопьями и раскалывалась на миллиарды глыб. Лавр Петрович ускорил шаги, закрывая голову руками, и на последнем этаже все же споткнулся, упал и съехал по ступенькам к двери парадной. Завыл от боли и попытался встать.
- Спокойно, Лавр Петрович, спокойно, - сказал ему из потемок кто-то, подавая руку. – Вставайте, я помогу вам.
Серый человек в синем плаще поднял его и повел в черную машину. Лавр Петрович послушно сел на заднее сиденье.
- Поехали! – скомандовал он и принялся считать деньги.
 За окном начали быстро мелькать желтые фонари.
- Пока ел, стемнело, - сказал он озадаченно.
Серый человек кивнул, а водитель машины в кожаной кепке рассмеялся.
- Ничего смешного в этом нет. Время сжалось, - сказал Лавр Петрович.
- Время – понятие растяжимое. Как сжалось, так и растянется, - сказал серый человек.
Они ехали долго. Лавр Петрович несколько раз засыпал, несколько раз просыпался, но ни разу не спросил, куда они едут.
- Почему вы не спрашиваете, куда мы едем? – спросил серый человек, не выдержав.
- Это все равно. Приедем, куда надо, - сказал Лавр Петрович и снова заснул.
Машина подрулила к узким воротам и медленно вплыла в них. Потом в другие. Потом в третьи. У каждых ворот проходили контроль.
- Сурово тут у вас. У нас попроще, - хихикал Лавр Петрович, нетерпеливо ерзая на заднем сиденье. – Нет ли тут туалета?
Серый человек промолчал.
Потом они вошли в здание, где тоже останавливались для контроля.
-Тут тоже сурово у вас, - хихикал Лавр Петрович, предъявляя  охране вместо документов смятые бумажки, которые вытаскивал из кармана.
Охрана читала написанное на бумажных деньгах и отдавала ему честь.
- Нет ли тут туалета? – спрашивал Лавр Петрович у охраны, но ответа не получал и нервничал из-за этого.
Так они дошли до огромной лестницы, поднялись по ней и торжественно вступили в огромный мраморный зал, в центре которого на троне сидел хмурый рыжий человек.
- Это кто? – шепотом спросил Лавр Петрович сам у себя. Прислушался, затаив дыхание, кивнул и облегченно вздохнул.
- Добрый день! – сказал он и вздрогнул, потому что голос его прогремел, как гром.
Рыжий человек соскочил с трона и быстрыми шажками выбежал из зала.
- Вас приглашают на аудиенцию, - тихо сказал серый человек и растворился в воздухе.
Лавр Петрович не удивился, что он растворился, но все же оглянулся, нет ли его за спиной. Серого не было. Лавр Петрович тоже мелкими шажками побежал следом за рыжим и оказался в малюсенькой комнатке.
- Во! Как у вас тут! Как у Пашки в каморке! А нары есть?
- Есть, - кивнул рыжий на угол, где на узкой самодельной деревянной кровати лежали разбросанные мягкие игрушки.
- Играете? – спросил Лавр Петрович, усаживаясь в угол на нары.
- Играем, - сказал рыжий.
- Ну играйте, играйте. А как зовут-то тебя?
- Антошка.
- Это понятно, раз рыжий. А по батюшке?
- По дедушке – Картошкин.
- Это тоже понятно. Хороший ты мультик. А я здесь зачем?
Рыжий сел за стол, нажал кнопку пластмассового старого чайника.
- Чаю попить.
- Я уже пил. Но не откажусь, еще попью. Я чай люблю. У нас там чаю не давали. Сострадался я по чаю. Мне большой-большой бокал. И покрепче.
- Где вы были, Лавр Петрович? – спросил ледяным голосом рыжий.
- Не знаю, - пожал плечами Лавр Петрович. – Сначала в Ковчеге был. Потом много где был. Потом членов послал. Потом котлеты ел. Потом упал с лестницы. Потом ехал. Потом шел…
- Я вас спрашиваю, где вы были двенадцать лет?
- Двенадцать лет прошло? Разве? А как сейчас…
- Где Ковчег?
- Кто ж его знает? Он неуправляемый. Где хочет, там и есть.
В комнату легкой тенью проскользнул тихий старичок в белом халате. Он сел на старый, ломаный стул посередине комнатки и сложил руки.
- Он зачем пришел? – спросил Лавр Петрович рыжего.
- Хочет вас послушать.
- Хочет? А чего меня слушать? Я ничего нового не расскажу. Потому что не знаю. Чаю-то налей мне, Антошка, чайник кипит.
Рыжий заварил в большом бокале чай и поставил бокал на нары среди мягких пыльных игрушек. Лавр Петрович помешал ложечкой и отставил в сторону.
- Пусть остынет. Я пока посплю.
Он взял в руки белого медвежонка в черной шапке-ушанке и нажал ему кнопку на пузе. Медвежонок запел. Лавр Петрович насторожил ухо, открыл рот, внимательно слушал, пока песня не закончилась. Снова нажал, заулыбался:
- Помню! Ага, …что же ты малыш мой не спи-и-ишь? – затянул он тонким детским голоском.
Рыжий внимательно посмотрел на старичка в белом халате. Старичок вдруг оживился, вскочил со стула, вытянулся в струнку и начал подпевать:
- Спят твои соседи белые медведи, спи и ты скорей малы-ы-ыш…
Лавр Петрович счастливо засмеялся, закинув лицо назад.
Рыжий тоже соскочил с нар, тоже вытянулся в струнку и тоже запел невпопад:
- Ложкой снег мешая, ночь идет больша-а-ая!
Лавр Петрович озадаченно замолчал. Он дождался конца их исполнения, отбросил медвежонка в сторону и стал взбивать подушку.
- Это у вас гимн такой, что ли? – спросил он, укладываясь поудобнее и, не дожидаясь ответа, захрапел.
- Он нормальный, - сказал тихо старичок. – Он все знает. Нужен сеанс гипноза. Он все скажет.
- Пусть поспит. Проснется, начнем, - прошептал рыжий.
- Вот уж нет! – сказал Лавр Петрович, не открывая глаз. – Не тут-то было!
- Это он во сне, - прошептал старичок и сел за стол пить чай. – Лелю распорядитесь позвать.
- Хорошо, -  сказал рыжий и послушно выбежал из комнатки.
Старичок хлебнул пару раз из чашки горячего чая, кашлянул, чихнул, скрипнул стулом.
- Вставай, давай, Лавр, пока он не вернулся. Это я, Илья.
- Который по счету? – уточнил Лавр Петрович, не открывая глаз.
- Отец Илья, священник. Мы вместе взорвались.
 Лавр Петрович рывком поднялся.
- А чего ты такой старый, отец Илья?
- Можно подумать, что ты молодой. Ты в зеркало смотрелся?
- Не знаю. Может и смотрелся.
- Я здесь уже два года. А десятку отмотал в тюрьме.
- За что?
- За взрыв Ковчега.
- Ну так он же не взорвался! Что ты несешь пургу?! Мы же вместе были! Ты куда потом исчез в Греции? Мы думали, ты утонул…
Лавр Петрович подошел к старичку и крепко обнял его.
- Что тут делается, отец Илья! Пока нас не было, все изменилось. Ты знаешь, что моего дома нет? Я даже не знаю, где он. У меня и паспорта почему-то нет. Где я был, не помнишь?
- Вспоминай сам.
- После Греции ничего не помню. Ты службу служил в храме Святой Софии – помню. И все. Как будто умер.
- От счастья не умирают. Вспоминай. Собор был в Турции.
- Не помню, отец, ничего не помню.
- Сейчас Леля придет. Она с тобой поработает, ты не спорь с ней и не дурачься.
- Хорошо.
- Что будет спрашивать, отвечай. Потихоньку все вспомнишь.
- Хорошо, отец, - кивнул Лавр Петрович и вдруг заплакал.
- Ну-ну, поплачь. Слезы очищают душу. Очистишься - расскажешь, - сказал старичок и стал пить чай.
- Ева с Адамом ушли к проливу гулять – помню. Я мой Нильс меня кинул. Там летели гуси на Север… Да, это помню.
- Нильс сволочь, - согласился старичок.
Рыжий заглянул в дверь:
- Можно к вам?
- Заходите, - велел старичок.
С рыжим в комнату вошла высокая светловолосая женщина.
-Это Леля. Врач. Она хочет поговорить с вами о Ковчеге, - сказал рыжий Лавру Петровичу. – Советую вам не спорить с ней.
- Ну какая ж это – Леля?! – возмутился Лавр Петрович, - Не надо мне врать! Она не врач, а физик.
 Рыжий и старичок переглянулись.
- Ева, где Адам? – спросил Лавр Петрович.
- Дома. Виноград обрезает, -  равнодушно сказала женщина и тоже стала наливать себе чай.
- Они говорят, двенадцать лет прошло. Это правда, Ева? – спросил Лавр Петрович.
- Правда, - сказала Леля.
 - А почему у тебя теперь другое имя?
- Потому что я вышла замуж за Адама.
- Ну так это давно было, в Турции. Но не Леля же…
- Леля! – уперлась женщина.
- А почему ты не постарела, не изменилась?
- Потому что у нас любовь.
- Понятно… - кивнул Лавр Петрович, - Ты когда на Ковчег вернуться собираешься?
- Скоро.
- И Адам тоже?
- Адам уже там.
- Ну так давай вместе! Я только Нильса найду и отправимся.
- Нильс сволочь, - процедил сквозь зубы старичок.
Рыжий хлопал глазами и гладил по спине белого плюшевого медвежонка.
- Я что-то не понял, - сказал он жестким голосом.
- Что ж тут непонятного, работаем, - сказал старичок.
- Китайцы на Луне что делают? – спросил вдруг рыжий.
- Гелий добывают, что им еще там делать, - усмехнулся Лавр Петрович. – И не стыдно ли вам так китайцев разводить?! А?! Сами-то из ядра хотите, а им лапши на уши навешали. Они ж обнищают! Что они там возголются за граммы? Аж жалко…
- Другого выхода нет. Пусть нищают. Иначе разбогатеют.
- Однако же, Лавр Петрович, валюта «гелий» - все-таки китайская, - поджала губы Леля.
- Все-таки сломали доллар! Надо ж тебе! - всплеснул руками Лавр Петрович.
- Ломать – не строить, - вздохнул старичок. – Ковчег-то где? Куда едем?
- Где надо, там и он. Там и будем. Примерно через час Нильс должен подойти.
- Нильс сволочь, - злобно прошипел старичок.
- Так вы уже уходите? – оживился рыжий.
- А ты как думал?! – взвился Лавр Петрович. – Чай у тебя паршивый! Не китайский чай! Не надо на мне экономить!
- Успокойся, Лавр, - тихо посоветовал старичок. – Леля, начинай.
- Где начнешь, там и кончишь. Нильс! – крикнул вдруг Лавр Петрович. – Нильс! Они меня достали! Этот шаман и эта кукла крашеная. Все продались! Лжецы! Нильс!
В комнату вбежал маленький мальчик с дудочкой в руке.
Рыжий оторопел. Старичок побледнел и присел на корточки к стене, хрустнув громко коленями, Леля улыбнулась.
- Видишь, Нильс, какие артисты? Обмануть нас захотели! Да видал я в гробу на горе ваши семнадцать денег! – загремел Лавр Петрович, нервно роясь в кармане. Он вытащил оттуда смятые бумажки и швырнул их в лицо рыжему.
- Подавись! Три котлеты купи! Нильс, уходим. Это ряженые. Это не наши.
 Рыжий и старичок попытались схватить Лавра Петровича за руки.
- Нильс! Я больше не член Союза писателей! Вы что - меня отправили сюда потому что я поэт? Я не хочу здесь, Нильс! Пусть другой будет!
- Спокойно, - ледяным голосом сказал рыжий, скручивая руки Лавра Петровича за спиной. – Следствие разберется.
- Нильс! Скажи в Ковчеге, пусть меня назад возьмут! Я оставил тетрадку у Паши! Я свободен! Паша сделает все! Я нужен на Луне! Я знаю технологию. Ион пропадет без меня!
- Хрен тебе, а не Луна, - взвизгнул старичок. – Научился врать! На Луне не врут!
- Не тебе говорить! Кто ты есть? – выпучил глаза Лавр Петрович, вырываясь из его рук. – Паршивец, а не отец! Никакой ты не Илья!
- Ах ты дурак, дурак! – покачал головой старичок. – Не узнал меня! Я же твой тесть! Яков Акимыч. Сумасшедший ты, Лавр!
- Не узнал, потому что не хочу знать! И дочь твоя такая же! Я сожалею, что женился на ней. И даже рад, что гулял. Нильс, уходим! Сколько раз тебя просить?
Мальчик печально вздохнул, лениво поднял дудочку, подул  на нее, полетела пыль, образовалось серое густое облако. Он приложил дудочку к губам, и зазвучала тихая мелодия.
 Нильс попятился к дверям. Рыжий вытянулся в струнку, запел «что же ты малыш мой не спи-и-ишь?» и пошел следом за Нильсом.
- Ложкой снег мешая… - недовольно запела Леля и последовала за рыжим, позади нее, потирая руки о белый халат, прямо, как сухая палка, шел и пел про медведя старичок.
- Давай, Нильс, давай! – подбадривал Лавр Петрович, шагая впереди Нильса. – А то все так надоело! Сколько же можно?
К процессии пристраивались встречавшиеся на пути люди. Они образовали длинную цепочку и, тихо подпевая вразнобой, вышли из третьих ворот, потом из вторых, потом из первых – и пошли вдоль берега незнакомой реки к новому мосту.
- Давай, Нильс, искупаем их? – живо предложил Лавр Петрович. Нильс замер и перестал играть. Цепочка тут-же рассеялась, разлетелась в разные стороны, как брызги. Зазвенели разбитые стекла витрин и фонарей.
- Играй, Нильс, играй, а то их потом не соберешь, - махнул рукой Лавр Петрович.
Нильс снова заиграл.
Все собрались на мосту. Мост закачался и затрещал.
- Ну, чего, пусть прыгают, что ли? Или как?
Нильс оторвал дудочку от губ и быстро сказал:
- Я не простил тебе тот полет, понял?
- Понял, понял….
- Ты разогнал моих гусей салютом.  Подлый человек! Я не прощу!
- Ладно, Нильс, ладно, потом рассчитаемся. Разберемся, Нильс.
Цепочка мгновенно разлетелась в разные стороны. Люди прыгали с моста, восклицая: «Ночь идет большая!» и «Спи и ты скорей, мой малыыыыш!» Они были счастливы. Мост трещал.
- Плавать-то они умеют? – спросила Леля.
- А ты чего? Давай-давай, не задерживайся! Прыгай, кукла, – велел ей Лавр Петрович.
- Я настоящая, - улыбнулась Леля. – Я Ева. Вы правы, Лавр Петрович.
Люди уплывали с песней вдаль по реке, а пустые ворота были распахнуты широко и глупо. Одна огромная чугунная дверца сорвалась с петель и висела косо, как гладкая отросшая челка над бывшим лицом.
Мост затрещал сильнее.
- Бежим! – скомандовал Нильс и вскочил на перила. Мост стал подниматься вверх вместо того, чтобы падать вниз. Он раскололся на несколько пролетов из которых образовались три пары мощных чугунных крыльев.
- Скорее! – крикнул Нильс и, сев верхом на перила, покатился к берегу.
Лавр Петрович кряхтя задрал ногу, тоже сел верхом на перила, оттолкнулся и поехал за Нильсом. Ева бежала рядом и держала его за руку:
- Как маленький, честное слово, Лавр Петрович! Ну, сколько вам лет? Да плюс двенадцать, честное слово… - причитала она, едва поспевая.
 - Какая уж там честь?! Какое там честное твое слово, вруха?!– хохотал Лавр Петрович, крепко вцепившись в ее руку, лихо дрыгая ногами и скользя вперед из несуществующей старости в несуществующее детство.
- …семь…шесть…пять…четыре…три… - громко кричал Нильс, подняв вверх дудочку.
Огромный, переломанный хребет моста затрещал и рухнул разом, почти бесшумно. Он мгновенно скрылся в свинцовом бархате воды даже не образовав фонтана. Вместо него в небо взлетели на тяжелых чугунных крыльях три маленьких чижика – невзрачные, почти невидимые птички.

ГЛАВА 10

– Я не знаю, что такое Любовь. Я ее никогда не видел. Наверное, ее нет. Есть только сказка о ней. – сказал Адам.
– Любовь есть! – сказала Ева.
– Ева, у человека два глаза. Мы можем видеть эмоции: радость, печаль, ревность, желание, нежность, гнев...Но никто никогда не видел любовь.  Ева сказала:
– Любовь – это третий глаз.
Она аккуратно положила на колени букет, подаренный ей Адамом в аэропорту и стала смотреть на дорогу.
– Ева, ты как глупый ребенок, всегда ищешь приключений и попадаешь в опасные ситуации. Я устал.
– Но мне интересно!
– "Мне интересно" – это твои самые ужасные слова!
– Нет, мои самые ужасные слова – "мне НЕ интересно". Вот сейчас мне совсем неинтересно сидеть и ждать автобус. Почему мы не можем поехать в отель на такси? Или где твоя машина?
Адам улыбнулся:
– Ева, ты сказала, что Любовь – это третий глаз. Где он у меня?
– На спине.
– Когда ты идёшь за мной, ты видишь его?
– Я не смотрю на него. Когда я иду за тобой, я вижу весь мир. Но все-таки иду за тобой, потому что этим третьим глазом ты кроме меня ничего не видишь. Я ответственная.
- Тогда пойдем.
Адам встал и пошел вперед.
- Пешком от аэропорта?! – воскликнула Ева – Но я устала! Я же долго летела! Ты странный человек, Адам.
Она несколько минут все же шла за ним, улыбаясь, смотрела в его спину. Потом резко развернулась и сердито пошла назад.
Адам сказал:
– Не уходи от меня, Ева! Чем дальше ты уходишь, тем тяжелее и дольше возвращаться.
– Земля круглая. Половину пути мы уходим, половину пути – идём навстречу друг другу.
Адам рассердился и пошел в другую сторону. Они прошли много, но вдруг одновременно оглянулись. Засмеялись и пошли навстречу друг другу.
– Ева, если Любовь – это третий глаз и он на спине, значит, Любовь есть. Она видит. Поэтому мы одновременно оглянулись, когда уходили.
Он взял такси. Из отеля они сразу поехали в консульство. Ева оформила разрешение на брак за один час. Документы Адама они собирали целую неделю. Свадьба была  уютной – пять друзей, в числе которых маленький мальчик Али. Они жарили шашлыки на берегу тихой, таинственной бухты. Море было гладким, теплым и немым, и звезды плавали в нем, как спящие рыбы.
-У нас самая красивая свадьба, которая только может быть на Земле, - прошептала Ева. На следующий день она улетала.
Адам сказал:
– Ева, мы были вместе неделю, но я буду помнить ее всю жизнь.
Ева сказала:
– Эта неделя – и есть жизнь.
- А что же было раньше, до этих дней? И что же будет потом? Разве – не жизнь?
– Разлука. Разлука –  маленькая смерть.
Адам сказал:
– Разве бывает смерть маленькой или большой?
А Ева сказала:
– Смерть бывает огромной, как бездна. Когда идёшь один, и спина слепая и за спиной – пустота.
Адам сказал:
– Земной путь очень труден. Печально, Ева, что не все наши дети будут счастливы.
– Счастливы будут все. Но не все будут это понимать.
– Счастливы те, чья судьба легка.
– Судьба – дар. Самые великие подарки Бога всегда тяжелы. И тяжело тому, кто их несет.
Она заплакала.
– Ева, не плачь! Я не могу, когда ты плачешь!
– Я плачу от счастья. Кто любит – тот счастлив.
– Но я несколько раз обидел тебя...
– Обида проходит, а счастье остаётся.
Объявили посадку. Адам сказал:
– Ева, наверное, Бог не доволен мною. Душа болит. В мире царствуют зло и ложь...Я боюсь, что не смогу уберечь тебя от бед…
– Зло и ложь – сильная пара. Их не победишь ни словом, ни умом, ни трудом. Только Любовью! Смотри на них третьим глазом.
– Мой третий глаз не всегда открыт...
– Он открывается, когда Бог доволен нами.
– Судьба улыбнулась нам. Но вдруг она больше не улыбнется?
– Судьба улыбается тому, кто ей улыбается. Улыбайся! Судьба – зеркало. Не спорь со своим отражением, улыбайся ему.
Адам сказал:
– Ребро – единственная кость, в которой не было мозга...
А Ева сказала:
– Зачем мне ум? Я, как щит, охраняю твое сердце от ударов. Но если ребро переломится, осколки вонзятся в сердце. Будь осторожен.
Адам сказал:
– Ева, я должен тебе сказать, что мы не одни на этой планете. Я встречал разные племена, в которых было много очень красивых женщин.
– Сколько было красивых?
– Семь... Может быть, я опять пойду туда. Не улетай надолго.
– Иди. Любовь – свобода.
– Ты не ревнуешь меня?
А Ева сказала:
– Когда у мужчины много женщин – это значит, что нет ни одной.
Ева подошла к контролю и отдала паспорт и билет.
– Ева, как ты сочиняешь сказки? Я тоже хочу научиться.
– Это просто. Я спрашиваю Бога, какую сказку Ему рассказать? Он отвечает.
– Бог диктует тебе всю сказку?
– Нет, Он даёт сказке сердце. Иногда всего одну строчку. Иногда – целый абзац. Иногда – только одно слово.
– Но как рождается ВСЯ сказка?
– Так же, как человек.
Она пошла к двери.
– Ева, я знал райский язык и забыл его.
– Не расстраивайся, Адам, я его помню.
– Научи меня говорить на райском языке!
– Это опасно. Кипяток – тоже вода, но если полить цветок кипящей водой, он погибнет. Я буду лить по капле.
Адам крикнул ей вслед:
– А ведь ты, Ева, знаешь не только райский язык. Ты знаешь и язык ада!
– Да, знаю.
– Кто тебя научил?
– Змей.
– Зачем ты выучила язык зла?
– Я готовилась. Нельзя одолеть бездну, не упав в неё. Я знала, что ты съешь яблоко. Ты хотел сорвать его... Я все помню!
- Ева, не улетай, - закричал Адам.
– Тебе понравится моя новая сказка! Я привезу ее!
– Мне нравятся все твои сказки, Ева. Не улетай… Я боюсь, что ты не вернёшься.
– Я возвращаюсь к тебе из всех сказок. Твои глаза – моё море и небо. Только в них я летаю и плаваю.
– Ты опять врёшь, Ева!
– Я фантазирую.
– Зачем?
– Мне интересно.
– Но какая от этого польза?
– Польза такая большая, что нет никому никакого вреда.
– Ева, у тебя много плохих качеств. Мне так кажется…
– Тебе нравятся мои недостатки?
– Нет.
– Если ты не полюбишь мои плохие качества, ты никогда не полюбишь мои достоинства. Я скоро прилечу!



ГЛАВА11

Ледокол оказался айсбергом. Ион замерз. Он понимал, что скоро умрет, но все же на что-то надеялся. Гладкая поверхность громадной ледяной горы, выросшей в глубоком снегу, искрилась на солнце, будто была обсыпана алмазной крошкой. Иону нужен был огонь. Он умирал от холода.
Из последних сил передвигая ноги, дошел до углубления в ледяной скале, лег туда и стал смотреть на небо. Ему не в чем было каяться. Он все сделал правильно. Он прожил так, как прожилось. Он ни с кем не спорил. Он любил того, кто любил его. Благодарно, честно служил. Но сразу забывал, когда уходил.
- Я не навредил никому. И никого не обманул, - сказал Ион небу. – Я умру спокойно. А там как будет. Если Ты есть, то Сам решай, куда меня и когда. А я доволен всем. И если я что-то не смог сделать, значит, ты не захотел.
Небо молчало, равнодушно отвернувшись от него.
- И если мне что-то надо еще сделать, то ты не дашь мне умереть, - сказал Ион. – Я не знаю, что еще мне нужно сделать. Я не оставил детей? Я их не хочу. Я слишком хорошо знаю жизнь, чтобы хотеть оставить здесь детей. Я уйду с радостью. Я счастлив расстаться со всеми, кого здесь встретил. Мир – ложь. Ты знаешь это? Я? Я знаю.
Небо вдруг развернулось, закружились крупные, тугие облака, медленно растворяясь и превращаясь в туман, и заблестело белым светом глубинное чистое зеркало. Ион увидел в нем свое лицо – белое, ледяное, со стальными, колючими глазами.
- Это я или ты? – спросил он. – Я не боюсь ни тебя, ни себя. Я намучился. Я так намучился, что мне все равно.
 Ион закрыл глаза и перестал надеяться. Это оказалось просто – перестать надеяться, отгоняя мысли.
- Кыш, - махал им Ион закоченевшими пальцами, - Кыш!
И мысли отлетали, будто боялись его отмороженных пальцев.
Одну он все-таки пропустил. Она была верная. Она хотела сберечь его тело от птиц.
- Правильно! Лягу туда. Там они меня не найдут. Засыплет снегом, - сказал Ион и полез вглубь темного ущелья. Он залез глубоко, привалился спиной к темной стене и вдруг почувствовал, что ему становится тепло.
Сразу появилась другая мысль.
- Кыш, - махнул на нее рукой Ион, но мысль прилетела снова.
Тогда Ион полез дальше и через несколько метров наткнулся на лаз.
- Все-таки это ледокол. Не обманула меня та девушка, - прошептал он, со скрипом открывая железную дверь.
Он вполз внутрь темноты и голова его закружилась от счастья, он начал терять сознание – темнота была теплой!
- Я понял тебя, понял! – прошептал Ион. – Нужно это сделать, я не довел дело до конца. Вот почему тепло!
Он пополз дальше туда, где была абсолютная тьма. Полз долго, будто кто-то указывал ему дорогу. Мелькала одна и та же мысль, что назад дороги нет.
- Нет – и не надо, - отвечал ей Ион. - Уйти – не героизм. Героизм – не вернуться.
Он полз вперед по гладкому ледяному железу, которое гремело под ним, будто внизу была бездонная пропасть. Через несколько метров Ион уперся в стену. Надавил отчаянно на стену головой, и стена распахнулась легко, будто была картонной. Перед ним лежало белое поле с низким потолком. Сначала Иону показалось, что это серое небо, но приглядевшись, он понял, что неба не было. Был потолок, а под ним – юрта. Из юрты шел дымок, рядом лежали свежие крупные шкуры зверей, снег вокруг юрты был красный от крови.
Ион поднялся и пошел к юрте. Залаяли собаки. Они выбежали навстречу и стали лизать ему руки.
-Эй! – отмахнулся от них Ион. – Не надо меня кусать! Эй!
Из юрты выглянула женщина с широким, гладким лицом, на котором были яркими только красные, как яблоки щеки.
-Пришел? – сурово спросила женщина. – Заходи.
Она исчезла за пологом юрты. Ион пошел следом. Отодвинул узкий, плотный полог из старых, задубевших от мороза и времени шкур и вошел в юрту.
В центре, у костра сидел сухой, черный старик. Он ворошил железным прутом угли, подпихивая их к бокам закопченного чугунного чайника, и курил трубку.
- Наконец-то ты пришел, - с болью в голосе сказал старик. – Я так давно жду тебя!
- Откуда?
- Оттуда. Я просил. Меня услышали. Садись ужинать. Я буду готов к утру.
Женщина стала подавать еду на медных блюдах – тонко нарезанные куски мороженой рыбы, вяленое мясо, лепешки. Потом поднесла Иону чашу с мутной, вязкой красной жидкостью.
- Выпей. Горячая.
- Это что?
- Кровь.
- Чья?
- Оленья.
- Откуда в ледоколе олени?
- Сверху. Завтра покажу. Выпей, а то умрешь.
Ион взял чашу и залпом выпил соленую, густую жидкость.
- Теперь будешь жить долго, - кивнул старик. – Теперь можешь есть и пить. Садись ближе к огню.
Женщина принесла меховые сапоги, штаны и широкую рубаху из меха. Ион быстро снял мокрые джинсы и свитер.
- Все снимай, - приказал старик. – Иначе умрешь.
Ион послушно снял мокрую майку, трусы, носки, остался совершенно голый и, не стесняясь женщины начал чесаться. Закоченевшие руки ничего не чувствовали. Ион застонал.
- Давай помогу. Садись,, - сказала женщина и легонько подтолкнула его в спину.
Ион качнулся и рухнул рядом со стариком, неловко подвернув ногу, стал ее выпрямлять, но нога тоже ничего не чувствовала и была неподвижной.
Женщина принесла из угла юрты большую бутыль, наклонилась к нему и стала поливать его.
- Спирт, - сказала она, растирая Иону живот, бедра, плечи.
Ион сжался, стесняясь.
- Не мешай мне. Убери руки. А то умрешь.
Женщина растирала его тело сильными, жесткими пальцами, разгоняя кровь от живота к ногам, от живота к рукам. Иону стало жарко, будто внутри живота разгорелся огонь. Потом она властно перевернула его на бок и принялась растирать таким же образом спину. Потом снова стала мять горящий живот. Она вертела его, будто Ион был легкий, маленький ребенок. Он даже почти заснул, забылся от пьянящего запаха спирта и ее рук.
- Ноги отморозил, - сказал она старику тихо.
- Три, потом вылечу, - махнул рукой старик.
- Успеешь?
- Успею.
Женщина принялась за ступни ног. Она нажимала на та них со всей силы, тяжело дыша вонзала пальцы, выкручивала их, будто они были на шарнирах. Ион боли не чувствовал и ног тоже не чувствовал. Чувствовал только, что никуда отсюда уходить не хочет. И никакой Ковчег ему больше не нужен.
- Меня Айгуль зовут. А мужа – Тын. Ты – Ион, мы знаем. Одевайся.
Ион молча поднялся, потоптался на негнущихся ногах и стал одеваться.
- Вот теперь будешь жить, - кивнул старик. – Ешь, пей и пойдешь спать.
Ион жевал вяленое мясо, запивая крепким душистым отваром, слушал их разговор и не понимал ни слова. Потом сообразил, что Айгуль и Тын говорят на незнакомом языке.
- Выпей спирта, - приказал Тын и поднялся.
Айгуль налила ему из большой бутылки в железную кружку спиhn. Ион залпом выпил.
- Больше не ешь, - сказал Тын и поднял вверх небольшой бубен. Потряс им над головой Иона, будто осыпал блестящими горошинами льда.
- А где команда? – спросил Ион, чувствуя, что пьянеет.
-Улетела. Не спи, - сказала Айгуль.
Тын снова стал трясти бубен.
- На вертолете? – спросил Ион, беспомощно заваливаясь на бок.
- На самолете. Не спи! - сказала Айгуль.
-Я хочу спать, - пожаловался Ион, закрывая глаза.
Бубен тихо звенел, блестящие ледяные горошины сыпались сверху на его голову и, пробивая ее, собираясь в голове несметными сокровищами, вытесняя все, что в ней было. Ион чувствовал, что голова заполнилась только наполовину, и он еще может слышать глухие, редкие удары бубна и несвязное бормотание Тына. Потом голова заполнилась до краев и сознание растворилось.
Он проснулся от ласковых прикосновений к животу и жаркого дыхания возле плеча. В юрте было темно. Огонь почти погас, но редко, кратко и ярко вспыхивал. Тын кидал в угли рваные полоски бумаги, жег какие-то записи.
-Ты мой гость, - сказал он, - Моя жена подарит тебе радость этой ночью.
Ион приподнялся на локте, с ужасом посмотрел на Айгуль.
- Какую радость? – насторожился он. - Мне не надо! Спасибо!
- Это неуважение к хозяину юрты, - сказала Айгуль и провела  ладонью по его щеке. Ладонь оказалась неожиданно мягкой и невесомой, как пух.
- Завтра утром ты поможешь мне выпустить зверя.
- Птицу, - поправила мужа Айгуль.
- Зверя, - сурово поправил ее Тын.
- Ладно, помогу, - сказал Ион.
- Выпей, - приказал Тын. – Твои ноги теперь здоровы.
Айгуль быстро поднялась и поднесла Иону кружку со спиртом.
- Я не хочу, - поморщился Ион.
- Пей, - сказал Тын.
Ион выпил спирт и лег. Айгуль легла рядом, быстрыми движениями расшнуровала ему меховые штаны и нырнула рукой вглубь. Ион схватил ртом воздух, начал ее отталкивать, но блестящие ледяные горошины в голове вдруг вспыхнули миллионами молний. Тын ударил в бубен, Айгуль скинула свою тунику из расшитой бисером кожи и, вскочив, как легкая всадница на спящего оленя, начала танцевать. Она танцевала медленно, плавно выводя бедрами круги на его животе, как планета, окруженная тусклыми молниями. Удары бубна разбудили дремавшие океаны. Бесстыдные валы волн подхватили планету и понесли на гребень стихии, превращая ее в огромный ледокол. Ледокол рассекал волны и властно шел против надвигающихся громадных цунами, разламывал на куски океан и медленно превращался в плавно танцующий самолет. Он долго парил над бесконечной стихией, беззвучно взлетая ввысь и с внезапным грохотом срывался в немую гладь океана, падал, ударялся о дно, разбивался в дребезги и снова восставал из осколков, превращаясь в тяжелый корабль, плывущий в упругость высоких волн, вонзаясь в них со всего маху, разбиваясь, разлетаясь в мелкие брызги. Потом корабль снова собирался из вязких капель, превращался в камень, начинал  тяжело дрожат, долго, мучительно выращивая по бокам  весла могучих крыльев, взлетал, вытягивался в тонкую, как стальная игла ракету, и взрывался, распадаясь на миллионы океанов, стремительно унося с собой  брызги, поднимая вверх темную, вязкую глубь дна и где-то на самой вышей вышине отпускал ее. Дно падало вниз и возвращалось в бездну. Потом гладь становилась пропастью, пропасть туманом и из глубины тумана снова выплывал силуэт ледокола и все начиналось сначала. Бубен бил, поднимая волны, океан бушевал снова, волна за волной накрывали Айгуль, и она танцевала то в пропасти, то в морской пене, становясь то волной, то пропастью, то камнем, то призрачный, белым, мягким, соленым от морской воды ледоколом. Бубен звенел бесконечно, а в густом, вязком, красном, как кровь, тумане холодно блестели две ледяные горошины - черные, острые, неподвижные глаза Тына.
Утро это было или ночь, Ион не знал. Юрту озаряли отсветы пламени костра. Айгуль, напевая, жарила на сковороде мясо, старика не было. Ион прикрыв рукой глаза разглядывал ее тело. В свете костра она казалась молодой и стройной.
- Иди сюда, - махнула она рукой, не оглядываясь, почувствовав, что Ион проснулся.
Ион пошевелил руками, ногами, тело снова слушалось его.
- Доброе утро, - сказал Ион нерешительно.
- Вставай, я покажу тебе, где будем отпускать зверя. Потом поешь. Сейчас нельзя.
- Где Тын?
- Он уже там, ждет тебя. Ты дал слово.
Они вышли из юрты, прошли гладкое, как стекло, белое поле. Наст был скользкий и гулкий, как скорлупа пустого яйца. Иону казалось, что  поле бесконечно и ледокол не может быть таким огромным. Они подошли к небольшой скале, вошли сквозь нее в туннель и стали подниматься в темноте по  крутой крученой лестнице. Голова Иона кружилась, лестница была очень узкой и Ион  поднимался по ней вслед за Айгуль, как по канату.
Загремело железо, Айгуль отодвинула люк, хлынул белый свет, и они вылезли на широкую палубу. По палубе гулял ветер и подметал легкий снежок. Оружие, зачехленной серым брезентом, двумя рядами охраняло несуразную, наспех сколоченную посередине палубы рубку с командирским мостиком.
-Странно… - прошептал Ион.
-Тут все работает, ты не сомневайся. Мы проверяем и бережем, - сказала Айгуль.
Она стала что-то объяснять, но внезапно взвыл ветер и заглушил ее.
- Что? – переспросил Ион.
-Иди сюда, говорю! – закричала Айгуль, заглушая ветер.
-Что?!
Ион совсем перестал слышать ее. Айгуль открывала и закрывала, как рыба, рот, ветер выл и хлестал ее по розовым щекам горстями жесткого снега. Она пошла к рубке, Ион следовал за ней, ветер сбивал его с ног и он с трудом держался. Ветер рвал и метал. Ион схватил Айгуль за руку, чтобы не покатиться вдоль палубы легким перышком. Айгуль вложила ему в руку концы кожаного широкого пояса, протянутого в отверстие в стене.
- Тяни! – кричала она.
- Зачем?
- Мы выпускаем зверя. Ты обещал. Тяни!
Ион потянул связанные концы пояса. Из отверстия стены раздался дикий вой. Ион потянул сильнее и стена зарычала.
-Что это?! – испуганно кричал Ион.
-Тяни! Ты обещал ему. Сильнее! Изо всех сил!
Ион натянул кожаную веревку, упираясь боком в стену, медленно накручивая ее на руку. Кожа больно впилась в пальцы. Ветер завыл, затрепыхались, заколотились, сорвались и взлетели вверх брезентовые чехлы, обнажив каменные орудия с короткими дулами.
-Тяни! – орала Айгуль. Тяжелый храп за стеной заглушал ее голос.
Ион почувствовал, как за стеной что-то хрустнуло под натянутой петлей. Потом раздался сухой тихий треск, ветер онемел, потом стена затряслась и ошмотки брезента как крылья огромных птиц начали бить Иона по спине.
- Не отпускай! – кричала Айгуль.
За стеной послышалось шипение, стена несколько раз слабо вздрогнула и петля ослабла.
Ветер внезапно утих. Ион услышал шорох над головой, глянул вверх и увидел, как из рубки поднялась в небо большая, черная птица. Она блестела, будто была обмазана жиром или нефтью.
 -Все, – сказала Айгуль и села на палубу.
Птица летела трудно, тяжело махала крыльями. Она опускалась все ниже и ниже, тяжелые крылья не могли поднять ее. Птица не приземлилась, а врезалась клювом в землю, как сгоревший самолет. Ион вздрогнул, будто прозвучал взрыв. Но птица исчезла бесшумно, черные крылья растворились в белом снегу, и вместо нее из снега вынырнул и побежал по льду, легко, игриво подпрыгивая, белый медведь.
- Все, - выдохнула Айгуль и пошла к лестнице.
Ион спускался в темноте, кружа, как на канате, то и дело срываясь и падая на ее спину. Айгуль терпела молча и сдерживая его падения.
- Я кого-то убил? – спросил Ион, когда они вернулись к костру.
- Зверя выпустил.
- Ты врешь. Я убил Тына.
- Ты освободил его от зверя.
- А где Тын? Он стал зверем? Или он остался лежать там? Айгуль, я слышал, как хрустнули позвонки…
- Теперь ты будешь шаман. Он устал. Он больше не мог.
Ион отодвинулся от костра.
- Нет, я не могу быть шаманом, я не умею.
-Ты прошел шаманскую болезнь, духи выбрали тебя. Я научу тебя всему. Выпей.
Айгуль протянула ему алюминиевую кружку.
Ион взял дрожащими руками кружку и начал жадно хватал глотками жгучую жидкость.
- Смерть, это твоя чистая питьевая вода… - прошептал он, растирая ладонью горящие губы. – Еще налей. Я убил человека.
Айгуль налила в кружку спирт, он снова выпил и лег возле костра, уставившись застекленевшими глазами в потолок.
-Зоюла… - позвал он, гулко проглатывая комок слез. – Зоюла!
-Айгуль, - сказала Айгуль. – Я Айгуль. И вот еще жены пришли.
Ион повернул голову и увидел стоящих робко в углу трех молоденьких девушек, похожих друг на друга. Девушки улыбались так счастливо, так открыто и искренне, что Ион не смог удержаться и тоже пьяно улыбнулся им в ответ.
Айгуль взяла бубен, и снова посыпались блестящие мелкие ледяные горошины, среди которых громко звенели черные  бусинки глаз девушек, холодный жемчуг их зубов, сахарные кристаллы кожи и мягкие теплые гранаты молочных сосков, нежно таявшие на языке. И снова волны и белые льды ударялись в грудь ледоколу и плавно распахивались, раскалывались пополам податливые океаны, и в трещинах вскипала, с криком вырываясь наружу, бурная вода. Бубен гремел и глубина кричала, освобождаясь от плена и разливаясь по всему его телу обжигающим льдом.
И снова взлетали одна за другой ракеты, катились с грохотом по палубе блестящие горошины каменных пушечных ядер и один за другим включался невидимый механизм, который приводил в движение оружие. Пушки целились в небо, напряженно гудели и стонали от желания и невозможности выстрелить. Ядра катались по палубе, высекая из железа миллионы огненных искр, железо раскалялось докрасна, брезентовые чехлы спускались с потолка и целовали раскаленный мир прохладными, влажными концами упругих крыльев.
И снова оглушительно гремел бубен, поднимая ввысь, взбивая в туман черное, вязкое дно, и снова вставал на дыбы океан. Ион задыхался без воздуха, не мог всплыть, тонул, умирал, растворяясь в непроглядной воде, но плыл, плыл, плыл и - блаженно взрывался, рассыпаясь на звезды, растворяясь в них и рождая все, чего не было, нет и не будет – и – хватал, хватал, хватал ртом воздух.
И снова сыпались горошины и начинало медленно дышать нежное, белое море. Легкая зыбь ласкала гладь воды, дрожали взволнованные звезды и невидимые весла плескались, плескались возле его губ и все начиналось сначала в бесконечных бесчисленных волнах, где было все из ничего и ничего, кроме этого не было.
Бубен стих. Ион внезапно протрезвел. Он отогнал первую мысль и вторую, и третью. Молча взял в руки бедра одной из девушек и властно, зло притянул их к себе. Худенькая девушка была словно резиновая, гибкая и упругая, будто внутри ее не было костей, безвольно застонала. Бубен молчал. Ион равнодушно  вошел в скользкую резину, ожидая снова увидеть волны вокруг ледокола, но ледокола не было, и не было волн. Было только злое утро. Он долго искал, ждал, спокойно слушал, как она стонет, наблюдая, как извивается под его руками ее влажное тело, как, закидывая голову и оглядываясь на него со страхом, она кричит и лицо ее искажается от боли и становится безобразным от бусинок глаз. Ион смотрел, как тают и искрятся у костра внимательные черные глаза Айгуль, как молча задыхаются и трепещут два другие обвивших его тела. Он расчетливо ждал, когда придет волна, когда загудит самолет и выплывет из тумана призрачный корабль, когда вылетит их маленького красного рта горячая ракета, но не было ничего, кроме сладкой, душной, обжигающей  тело резины.
 Айгуль улыбнулась, взяла в руки бубен и затрясла им в воздухе. Вязкое дно впилось ему в губы, засасывая всего внутрь бесконечного пространства, где летела вдали ракета, взвывая все сильнее и сильнее от жажды грядущего взрыва, а Ион проваливался в вязкое нутро бесконечной ракушки и жадно пил всю ее глубину, разрастаясь, наливаясь до бескрайности соленой водой и мчась сквозь нее за невидимой белой жемчужиной. И снова все взрывалось и он погибал под обломками звездных глыб, опьяненный запахом жженой резины с малюсенькой жемчужиной во рту.
-Выпей, - сказала Айгуль, когда он проснулся.
Ион выпил, поглядывая на голых, спящих девушек. Айгуль снова взяла в руки бубен.
-Нет… - прошептал Ион.
-Да, - сказала Аугуль , склонилась к его животу, как легкий, утихший ветер, осыпая шелестящим шепотом и неуловимыми прикосновениями.
- Кто это? -  спросил Ион, отталкивая ее лицо от себя.
В углу юрты стояли две женщины в меховых одеждах.
- Они тоже ждут тебя. Но сначала я. А потом тебе нужно будет поесть.
Айгуль  ударила в бубен,  Ион жадно впился  пальцами с ее мягкие бедра, пронзая их насквозь с такой силой, что пальцы исчезли в густом, счастливом стоне, и он снова поплыл внутрь звона, шепота и ритма, а две тени отделились от стены юрты и склонились над ним, светя из темноты черными, зоркими, жадными бусинками глаз.

Глава 12
Борис Никитич качался в кресле посередине Ковчега, уютно накрывшись пледом, и читал газету.
- Несвежая, конечно, но сойдет, - сказал он Каю.
Кай смотрел в иллюминатор и грустил.
- Все печалишься о своей Снежной королеве?
- Она скоро будет здесь. Ей сейчас нелегко.
- Откуда ты знаешь?
- Оттуда, - вздохнул Кай.
- Почему ты так вздыхаешь, ты же ее не любишь.
- Я не умею любить, но я верно служу ей.
- В чем заключается твоя служба?
- Я каждую секунду думаю о ней и этим помогаю.
- Так это и есть любовь! – воскликнул Борис Никитич.
- Разве? – удивился Кай.
- Конечно! Самая настоящая любовь! Почему ты говоришь, что вы не умеете любить? Если вы умеете быть верными, значит, вы умеете любить! – воскликнул Борис Никитич.
- У нас разное понимание любви. Мы знаем, как любят земные люди. Мы так не умеем.
- Ну… дорогой мой… мне не хотелось бы уточнять… Лучше закончим этот разговор. Я не стану спрашивать тебя, как вы размножаетесь. Лучше расскажи мне, что там сегодня у них на обратной стороне Луны?
- Роют. Все роют, - вздохнул Кай.
- И много сегодня добыли?
- Четвертый корабль отправляют. Три с рабочими прилетели.
- Слушай, а куда они девают мертвых? Назад увозят?
- Нет, здесь оставляют в штольнях. Много уже. Миллиона два. Каждый выдерживает не больше десяти минут.
- Звери… - вздохнул Борис Никитич.
- Да, звери, - сказал Кай.
- И не жалко своего народа!
- Они не только своих присылают. И чужих берут. Уменьшают население Земли.
- Где берут?
- В тюрьмах. В приютах, в колониях, в концлагерях.
- На Земле уже есть концлагеря? – заволновался Борис Никитич, отбросил газету и поднялся с кресла.
- Они там всегда были, есть и будут. Смотри.
Кай подошел и включил экран. Приблизил камеру к центру небольшого леса на вершине горы.
- Видишь?
На экране по узкой лесной дороге шла длинная колонная людей в серой одежде.
- Кто они?
- Очередная небольшая война принесла вот такую добычу – семь тысяч пленных.
- Китайцам?
- Англичанам.
- Что за война?
- На Ближнем Востоке.
- Китай и туда добрался?
- Китай и в Америку добрался. Но скоро воевать не сможет. Растратились на добычу гелия.
- Неужели мировые игроки сумели обвести их вокруг пальца? – удивился Борис Никитич.
- Амбиции сильные у китайцев. Упрямые. Не хотят смириться. Мечтают заполучить чистое топливо и через это весь мир. Смотри, какие черные шапки у них над городами. Приходится направлять определенные лучи, чтобы что-то рассмотреть.
Борис Никитич занервничал.
- Кай, давай лучше просто посмотрим на планету. Не хочу я сегодня внутрь жизни входить. Давай рисунки почвы смотреть.
Кай нажал на кнопку и экран показал древний город, кварталы которого были выстроены, как столбцы букв на книжном листе.
- Ты по-арабски читать умеешь?
- Нет.
- А написано вот что:
Кай прищурился и стал читать: «Тот, кто ищет в любви тьму – тот навек потеряет свет. Тот, кто ищет в любви свет – тот навек потеряет тьму». Красивые стихи.
- Как же это написано?
- Прямо домами и написано. Так построены дома на улицах и так расположены кварталы города. Видишь, столбцами. Это Ирак.
- Они специально так сделали?
- Нет, мы попросили. Навели на мысль. Чтобы красиво было. Не все же войны рассматривать.
 Кай вдруг внимательно уставился в одну точку.
- Что это?! – прошептал он. – Красное озеро. Кровь? Мне нужно сообщить о своем наблюдении.
 Он выключил экран и вышел из помещения. Через несколько минут вернулся, облегченно вздыхая:
- Водоросли зацвели. Раньше времени. Они обычно позже, но, видимо, озеро сошло с ума.
- Озеро может сойти с ума?
- Бывает всякое, - уклончиво ответил Кай.
- Кай, если вы можете навести на мысль, то почему вы не наводите человечество на хорошие мысли? Разве нельзя исправить ситуацию на Земле?
- Нельзя. Это холст. Мы можем только чуть направлять иглу, а нити – не наши.
- Как вы направляете иглу?
- Как захотим.
- Кто захочет? У вас есть главный?
- У всех есть главный.
- Почему вам мешают стихи? Почему вам мешает русская литература? Почему ты пришел бороться с ней и хотел разрушить?
- Она держит в руках иглу. Но уже пришла пора прекратить вышивание. Рисунок готов. Все, что вы могли – вы уже вышили.
- И теперь что? Конец?
- Новый рисунок. Этот сотрем.
Борис Никитич поежился.
- Почему – сотрем? Кай, ваш начальник – дьявол?
- Нет. Дьявол прядет нити на Земле. Красит их в разные цвета и заставляет вас заниматься вышиванием так, как ему хочется. Мы вмешиваемся в ход работы.
- История – работа дьявола?
- То, как она написана – его работа. То, какая она на самом деле – ваша работа. Две тысячи лет все измеряется Христом. Так мы и направляем иглу.
- История написана неверно? Ее нужно переписывать?
- Переосмысливать. Если не поздно. О времени я не знаю. У нас другое время. Но рисунок готов, я же тебе сказал.
- Давай, говори прямо: человечество погибнет?
- Конечно.
- Ты так спокойно это говоришь, будто там не люди! – возмущенно воскликнул Борис Никитич. – У меня там дочь, зять Алекс, немец, у них дети. У меня в конце концов там жена Неонила Савовна! Я любил ее всю жизнь! Раньше…
- А как ты хотел! – рассердился Кай. – Ты хотел перевозить все четыре миллиарда сюда? Дать по десять минут каждому посмотреть на родную планету с высоты и бросить их тела в штольни? Ты хотел, чтобы на Земле осталось несколько раззолоченных миллионов толстопузов, и чтобы они ничего не вышивали? Не бывает истории без иглы!
- Ладно, не кричи, я все понял. Мы пали слишком низко. И нам не встать.
- Ниже некуда. И четыре столба русской литературы не справляются. Мы хотели вмешаться, но дьявол вас защитил.
- Меня защитил дьявол?!
- Твои стихи – ноль. Заумь. Он защитил тех, чьи стихи имеют силу.
- На чьей стороне вы, Кай? Как я знаю, есть только два войска: войско дьявола и войско Бога. Неужели есть еще нечто среднее?
- Есть. Называется черные дыры. Тени. В стихах они особенно опасны. Туда уходит все.
- Что все?
- Этого мы не знаем. Мы не умеем любить. Нам это не понятно. Вы умеете, вы знаете.
 Борис Никитич потер лоб.
- Кай, я должен подумать. Если я это знаю, я должен это вспомнить. Я, видимо, забыл. Но я не могу этого допустить. Скажи, что я должен сделать, я сделаю все. Дай мне поговорить с твоим начальством. Ты мне такое рассказал… показал… Я должен вмешаться…
- Вмешались уже и без тебя, - улыбнулся Кай. – Ты просто – будь. Этого с тебя пока достаточно.
- Как это – будь? Что ж, я так и буду сидеть, качаться в кресле и читать в старых газетах разную чушь?
- Этого с тебя пока хватит. Это тоже очень трудно. Проще быть внутри проблемы, чем наблюдать за ней со стороны. Твой долг – наблюдать.
- Наблюдать, как все гибнет?!
- Да. Это самое сложное.
Борис Никитич начал бегать кругами по Ковчегу.
-  Ты меня обманываешь! Ты задурил мне голову! Где члены экипажа?! Я должен переговорить с командиром. Выведи его на связь.
- Он занят. У него гарем на ледоколе.
-Какой гарем? Идиот! Лжец! Ион Иванович – порядочный человек!
- Не бывал ты в его голове, дорогой мой, - усмехнулся Кай.
- Этого не может быть! А что за ледокол? При чем тут ледокол?
- Видишь, ты не справляешься с собой. Кричишь, бегаешь, возмущаешься.
- Ты врешь! Ты все врешь! Мы выживем! Мы исправимся!
- Я никогда не вру. Я всегда говорю правду. Гнилой плод содержит в себе здоровые семена. Они будут изъяты. Но для этого плод нужно раздавить сапогом. Иначе семена внутри заплесневеют, сгниют и не дадут роста.
Борис Никитич остановился у иллюминатора. Он догадался.
- Я понял! Вы мстите! Ты говорил мне, что вы любите мстить. Я понял! Вы мстите нам за Маму Луну! Вот за эти штольни с человеческими телами, за то, что вывозится грунт с гелием, за то, что ядро вашей планеты поглотил в себя северный полюс земли, за то, что…
- Южный, - поправил Кай.
Борис Никитич оторопел:
- Как – южный? Мы же на северном разработку ведем.
 Кай замялся.
- Ты брякнул, не подумав или проговорился? – прищурил глаза Борис Никитич.
 Кай заволновался:
- Не спрашивай меня, я не умею врать…Брякнул…
- Нет уж, дорогой мой, я спрошу! Ведь если мы ошиблись, то зачем вы лезете? Почему нельзя дать нам еще времени на поиски? Пусть мы ошиблись. Будем дальше искать и ошибаться. Может, мы как раз исправимся за эти годы? А? – с надеждой в голосе спросил Борис Никитич.
- Этого я не могу знать, - сказал Кай, крепко сжав губы.
Борис Никитич затаил дыхание.
- Я только знаю, что поздно, - сказал Кай.
- То есть ядро мы не найдем, гелий оттуда не добудем?
- Найдете и добудете. Но – все уже поздно.
Борис Никитич облегченно вздохнул:
- Слава Богу! Найдем и добудем! Это долго. Может, времени хватит.
- Это быстро, - сказал Кай и вышел за дверь.

ГЛАВА 13

– Мы подошли к краю пропасти, Адам. Надо прыгать. Ты боишься?
– Нет.
– Значит, я прыгну первая. Потому что я боюсь.
– Ева, где логика?
– На дне пропасти.

* * *
– Ева, не смотри в пропасть! Твой дух ослаб от страха. Прыгай!
– Я не вижу дна...
– Прыгай, Ева, не раздумывай! Прыгай!
– Львы замирают перед прыжком. И тигры топчутся на месте...
– Прыгай!
– Все животные останавливаются перед пропастью...
– Смотри, как делают люди! Учись!
Адам разбежался и легко перепрыгнул через пропасть.

* * *
Адам кричит:
– Ева-а-а-а! Прыгай! Не бойся-я-я! Это не страшно-о-о!
– Угу...
– Прыгай, трусиха-а-а!
– Угу...
– Я тебе приказываю, прыгай немедленно!!!
– Угу...
– Если ты не прыгнешь, глупая женщина, я перестану тебя любить и уважать!
А Ева тихо сказала:
– Труса надо толкать в спину, а не в лицо.

* * *
– Ева, ты долго будешь молчать?
– Я думаю.
– Ева, ты всегда сначала делаешь, потом думаешь.
– Ты меня научил сначала думать, потом говорить, потом делать.
– Нет, Ева, давай как обычно: сначала прыгни через эту пропасть, потом будешь говорить, а потом – думать.

* * *
– Ева, твой край пропасти выше моего. Я не смогу перепрыгнуть назад.
– Никогда не возвращайся туда, откуда ушёл. Выше своей головы не прыгнешь. Я – уже твоё прошлое, ты – в будущем.
– Ева, ты всегда делаешь так, что настоящее – это пропасть...

* * *
– Иди, Адам, я тебя догоню.
– Ева, ты умрёшь, если я уйду. Что ты будешь есть?
– Травы, цветы, ягоды, орехи...
– Ты станешь слабой и никогда не перепрыгнешь через эту пропасть.
– Я перелечу.

* * *
– Ева, если мы не одни на этой планете, я могу встретить другую женщину?
– Ты встретишь очень много женщин.
– И все они тоже знают язык рая?
– Знают, но ты их не поймёшь.
– Почему?
– Потому что один мужчина может понять только одну женщину. У них есть свои Адамы.  А ты – мой Адам.

* * *
Адам сказал:
– Меня очень тревожит будущее человечества. Мне кажется, нас ждут большие проблемы.
– Почему?
– Потому что дети наследуют здоровье отца и интеллект матери.

* * *
– Ева, если я уйду, мы увидимся когда-нибудь?
– Да, так хочет Бог.
– Откуда ты знаешь, что хочет Бог?
– Он хочет то, чего боится дьявол.
– Откуда ты знаешь, чего боится дьявол?
– Он боится того, чего боюсь я.

* * *
– Ева, я открою тебе ужасную тайну. Я не проглотил яблоко. Оно застряло у меня в горле...
– Знаю. Я вижу твой кадык – адамово яблоко – на шее.
– Я не умею отличать добро от зла. Я не выживу здесь без тебя, Ева...
– Абсолютное добро – Бог. Абсолютное зло – дьявол. Между ними – на земле – временная жизнь Человека. Достаточно отличать время от вечности.

* * *
– Ева, я боюсь смерти. Как перевести на язык рая слово "смерть"?
– Никак. В раю нет такого слова. Там нет очень многих слов ада: "ложь", "игра", "деньги", "боль", "блуд", "убийство"... – это невозможно перевести.
– А как перевести слово "человек"?
– "Бог".
– А слово "жена"?
– "Ангел".
– А слово "жизнь"?
– "Рай".
– А слово "Любовь"?
– "Вечность".

* * *
– Ева, кто говорит со мной через тебя? Бог или дьявол? Как мне узнать?
– По голосу. Голос Бога успокаивает, даже когда тревожит. Голос дьявол тревожит, даже когда успокаивает.
– Иногда твой голос и тревожит и успокаивает одновременно.
– Тогда слушай мой смех. Дьявол любит смеяться, а Бог улыбается редко.

* * *
– Хватит, Ева! Хватит! Прыгай и идём дальше!
– Я догоню тебя. Часть жизни ты должен пройти один.
– Любовь – это общий путь!
– Любовь – это два пути. Они несоединимо слитны, неразделимо различны.

* * *
Адам сказал:
– Мы постареем и изменимся за время разлуки. Как мы с тобой узнаем друг друга?
А Ева сказала:
– По спине.

* * *
– Я найду тебя, Адам.
– Это не главное.
– Я буду верной тебе.
– Это не главное.
– Я стану сильной и смелой!
– Это не главное.
– Я даю слово, что никогда не забуду тебя!
– Это не главное.
– Я буду любить тебя вечно!
– Это не главное.
– Я обещаю не упасть в пропасть...
– Это главное. Прощай.


ГЛАВА 14
Маленький мальчик сидел возле высокой чаши и задумчиво прикасался к ее основанию.
- Хочешь пить? – спросил отец Илья.
Мальчик покачал головой.
- Ну, хватит тебе печалиться. Забудь. Все уже давно прошло. Ну было и было, зачем постоянно грустить?  - сказал отец Илья, и мальчик заплакал.
- Давай, малыш, вытри слезы и прости их. Они были голодны, несчастны и потому злы.
- Волки тоже были голодные, - кивнул мальчик и всхлипнул. – Они хотели накормить волков.
- Прости их, - сказал отец Илья. – Иначе вы никогда не встретитесь.
- Не могу, - сказал мальчик. – Мы лгать не можем и не можем прощать предателей. Наши родители предали нас. Я скучаю по своим братьям. Я растерял их в лесу…
Отец Илья тяжело вздохнул, подошел к зеркалу, пригладил бороду и развязал связанные в длинный хвост волосы.
- Подстричься, что ли?
- Подстригись. Тебе давно пора постричься, - сказал мальчик.
Отец Илья глянул на себя в зеркало и вдруг с ужасом обнаружил, что он абсолютно седой.
- А когда же это я успел поседеть, малыш?
- В тот миг и поседел, когда тебя предали.
- Кто?
- Все.
- Не было такого!
- Ты не заметил. Но тебя предали абсолютно все. А ты никого не предал. И потому я здесь. Где твоя семья?
- А что?
- Твоя семья не ждет тебя.
- Зато они живут спокойно! – воскликнул отец Илья, надевая клобук. – А мне и так хорошо. Мне все хорошо. Я страдать не умею. Господу так надо было. Я с ним не спорю никогда.
- Но ты не оставил им Бога. Ты его увел с собой. Ты оставил им только их предательство.
- Ой, малыш, хватит мудрить. Все вокруг такие были умные, что сейчас я просто счастлив быть один и просто молчать. Если бы еще ты не плакал…
- Не получится, - сказал мальчик и снова заплакал.
- Опять… Ну что теперь?
- Я вспоминаю, как бросал крошки последнего куска хлеба. Я знал, что больше никто и никогда не даст мне хлеба. Я ведь знал, что они ведут меня в глубь леса к волкам.
Отец Илья уныло сел на стул.
- Вот, хотел идти куда-то и забыл, куда. Ты меня измучил своими слезами. Ты всю душу из меня вынул, – сказал он тихо.
- Ты говорил, что страдать не умеешь. Зачем тогда страдаешь? Радуйся, что душу вынул я, а не другие.
- Да какая разница, кто вынул душу, если ее почти нет внутри. Чем ты лучше других?
- Я говорю тебе об одном и том же, а они говорили тебе разное.
- На исповеди? Это да, - согласился отец Илья.
- И ты терпел. А меня одного вытерпеть не можешь.
- Не могу! – сознался отец Илья. – Постоянно одно и то же, одно и то же! Я с ума можно сойти! Волки, хлеб, лес, слезы…
- Значит, тебе нужно сойти с ума, чтобы войти в разум. Мои родители тоже сошли с ума, когда решили увести меня в лес к волкам…
- Да не к волкам! Просто в лес! Хватит тебе про волков! В лесу и ягоды есть и грибы, ты бы выжил! Они вели тебя не в пустой лес, а в богатый лес! Ты не догадался!
- Нет, - всхлипнул мальчик, - Все же – к волкам…
- О-о-о-о! – завыл отец Илья, хватаясь за голову, - Сколько времени? Сколько? Который час? Который день? Который год? Как долго я буду это слушать?
- Вечно, - тихо сказал мальчик.
Отец Илья поднялся со стула.
- Я должен идти.
- Куда?
- Куда-нибудь. Все равно, куда. Только бы это закончилось.
- Что – это? Предательство?
- Все, малыш, молчи. Ешь печенье, пей кофе и сиди, жди меня на столе, пока я не вернусь.
- Ты тоже хочешь бросить меня на съедение волкам?
- Да ты сам – волк! – воскликнул отец Илья. – Ты сам меня ешь! Уже наполовину выгрыз душу! Уже даже всю выгрыз!
- У тебя нет терпения, - сказал мальчик, спрыгнул со стола и забрался на плечи к отцу Илье.
- Пойдем, куда ты хотел, - согласился он, - Может быть там нас с тобой не предадут. И скорее всего так и будет.
- Начинается! – воскликнул отец Илья. – Куда я ни иду, ты везде ищешь предательство. Не ищи! И тогда его не будет.
- Я везде ищу любви. Но не нахожу. Зато и не нахожу предательства. Где нет любви – там нет и предательства. Невозможно предать, если не любишь.
- Где нет любви – там нет и предательства? – переспросил отец Илья.
- Да, его там нет. Где ничего нет, там нечего предавать. Предательство приходит только туда, где живет любовь. Предательство - враг любви. Каждый, кто любит, носит внутри себя этого врага и сражается с ним.
- А кто не любит? – насторожился отец Илья.
- Не любишь – не предашь. Некого предавать. А любишь – не предавай.
- Поясни…
- Ты любишь дьявола?
- Нет.
- Вот и не предашь его никогда.
- Разве есть те, кто его любит?
- Есть. Он покупает их любовь, а они потом его предают. А он им мстит. Мстит, насмехаясь. Позорит. Вот и вся история мира.
- Дьявол борется с Богом! С Христом и с нами, рабами Христа! – воскликнул отец Илья.
- Зачем вы ему? Вы его не любите. Он пасет тех, чью любовь купил. Он страшно боится предательства.  Он боится только предательства! Не было и нет на земле ни одного человека, который бы не предал дьявола. Все предали. До единого! А Христа предал только один. Но он не любил Христа.
- Иуда?
- Он. Что говоришь ты мне, что служишь Христу? Если хочешь служить Христу, полюби Иуду и не предай его. И тогда ты станешь единственным на земле человеком, который изменит мир.
- Ты предлагаешь мне невозможное. Я не могу любить предателя.
- Очень возможное. Твоя семья предала тебя и полюбила дьявола. А ты им за это устроил  роскошную жизнь и ушел от них. Разве ты не предатель?
- Я не предал! Я просто ушел в никуда! Я оставил их в покое!
- Бросил волкам? В лесу? Собирать грибы и ягоды? Почему?
- Я больше не мог… - тихо сказал отец Илья.
- В том-то и дело, что себя ты любил больше, чем их. Предал.
- Я должен был полюбить их дьявола? Их жажду красивой жизни? Я дал им ее! И на этом - все!
- Ты должен был полюбить то, что создал и терпеть это или менять. Но ты не вытерпел и просто бросил на полпути.
Мальчик заплакал.
- Начинается! – воскликнул отец Илья. – Опять обиды, волки и хлебные крошки! Пойдем куда-нибудь, я больше не в силах видеть твои слезы!
Мальчик вытер ладошкой слезы и послушно кивнул:
- Пойдем, я покажу тебе лес.
- Я не хочу в лес.
- А куда ты хочешь?
- Я хочу найти того человека, которого видел в небе. Он ходил по облакам.
- Это когда разбился ваш самолет?
- Да. В самолет ударила молния, я боялся, а он не боялся и ходил по облакам.
-  Сначала я покажу тебе лес, - сказал мальчик с пальчик.
- Лес так лес. Мне уже все равно, куда идти,  - согласился отец Илья.
Они долго шли по пустым улицам огромного города и не встретили ни одного человека.
- Где мы? Почему этот город пустой? – спросил отец Илья. – Ведь еще не ночь.
- Спят все. Это Германия. Здесь тяжело.
Они вошли в вечерний лес, чистый, будто его каждое утро тщательно подметали.
- Почему на земле ничего нет? Что это за лес?
- Ты хотел ягод и грибов? Здесь они не растут. Это подснежниковый лес.
- И волков здесь нет? – спросил отец Илья, настороженно оглядываясь по сторонам. Густые, бархатные ели стояли плотной стеной и высоко над ними в сумраке неба начинали загораться тусклые звезды.
- Боишься? – спросил мальчик.
- Да как-то не по себе… - честно признался отец Илья.
- Тогда беги. Убегай от страха.
 Мальчик крепко обнял отца Илью за шею, отец Илья приподнял рясу и помчался по узкой тропинке в глубь густого леса. Он бежал долго, устал, вспотел, но не останавливался.
- Беги, беги, а то он уже догоняет.
Отец Илья побежал еще быстрее. Сердце его бешено колотилось и готово было вот-вот выпрыгнуть из груди. Он стал задыхаться, замедлил бег, тяжело дыша, перешел на шаг.
- Боишься? – спросил мальчик.
- Нет…
- Тогда смотри по сторонам. Лес красивый.
- А мы назад-то как вернемся? Ты крошки хлебные бросал?
- У меня белые камушки, - улыбнулся мальчик.
Отец Илья обрадовался:
- Ну наконец-то! Слава Господу! Я увидел твою улыбку!
- Ты даже услышишь мой смех, - сказал мальчик, - Но это не значит, что я простил предательство.
Отец Илья шел долго, сумрак сгущался и постепенно превращался в тьму, которую тонким серпом рассекал месяц.
- Малыш, куда ты пропал? Я тебя не вижу, где ты? – спросил отец Илья.
- Я бросил белые камушки в твои глаза.
- Зачем?
- Чтобы не искать дорогу назад. Ты теперь будешь видеть только то, что впереди. И тебя никто не будет видеть.
- Кто - никто?
Мальчик не ответил.
-Ты куда исчез, малыш? – растерялся отец Илья, и темнота кругом онемела от ужаса.
Отец Илья испугался и рванул бегом вперед от страха. Но страх бежал быстрее его, обогнал и помчался впереди.
Отец Илья развернулся и понесся назад, но назад дороги не было – он ударился головой о толстый ствол дерева и упал.
Невдалеке среди деревьев мелькнул огонь. Отец Илья пошел к огню, ступая по чистой земле осторожно, стараясь идти бесшумно, как зверь. Он крался волком среди мрачных деревьев, которые хватали лапами его за рясу и царапали иглами лицо.
 У костра сидели люди. Отец Илья пристально наблюдал из кустов за ними, не решаясь подойти. Лица людей были спокойные, чистые, добрые, и отец Илья решился. Он подошел, заулыбался и поздоровался. Люди продолжали беседовать, будто его не было. Он опять поздоровался и прикоснулся к плечу человека, стоящего у огня. Ему снова никто не ответил.
Тогда он подошел к костру, встал напротив огня так, чтобы лицо его видели все и сказал:
- Здравствуйте, добрые люди! – на русском, английском и на всякий случай на немецком языке.
Ему никто не ответил.
- Вы не слышите меня, добрые люди? – спросил отец Илья, чувствуя, что все внутри него леденеет от ужаса. – И не видите меня, что ли?
Люди его не видели и не слышали. Отец Илья не мог в это поверить. Он похлопал по плечу высокого человека у костра, плечо было крепкое и теплое, и Отец Илья ясно слышал звуки мягких хлопков, но человек не почувствовал их и сказал:
- Братья! Дабы наше благочестие процветало по благословение Божьему, преломим этот хлеб, разделим его по-братски.
Он взял в руки круглую пышную лепешку, стал отламывать от нее мягкие, теплые куски и начал раздавать сидевшим у костра людям. Их было одиннадцать и он двенадцатый. Отцу Илье тоже захотелось хлеба. Душистый, теплый запах жизни взволновал его. Он сглотнул слюну и протянул руку за куском.
Высокий человек вложил ему в ладонь большой ломоть хлеба.
- Спасибо, - сказал отец Илья, не дожидаясь, когда он раздаст весь хлеб, принялся с жадностью есть.
- Благословение – это значит благое слово, - сказал он назидательно высокому человеку. -  Блаженное слово, понимаешь? Благо – Бога ладонь. Понимаешь?
Никто снова не обратил на него внимание. Тогда отец Илья повторил свои слова на немецком и английском. Но его снова не услышали. Люди взяли в ладони хлеб и начали молиться. Молитва была незнакомой. Отец Илья хорошо знал теорию богословия. Он перестал жевать и весь обратился в слух. Его осенило:
- Вы – секта? –  спросил он и ответа не услышал.
Он доел хлеб, присел на корточки к костру и задумался. Но думать было не о чем. Что дальше делать, он не знал. Прилег на теплую землю возле костра, слушая незнакомую молитву и задремал. Снилось ему, что семь мальчиков хохотали взахлеб над ним, а он злился и ловил их. Они убегали, прятались за деревьями и не хотели идти домой. Он кричал, что родители ждут их, но мальчики радовались свободе. Тогда он поймал одного, другого, третьего… Так переловил их всех, посадил в карман и понес родителям. А они прогрызли карман и высыпались по дороге, как белые камушки. Или не прогрызли, а просто карман был дырявый. Отец Илья пошел назад их собирать, но услышал вдруг:
- Назад пути нет.
И вдалеке раздался смех.
Отец Илья открыл глаза и увидел, как к костру подходит человек. В темноте его длинное платье казалось ослепительно белым, но, когда человек подошел ближе, белизна потускнела и стала льняной и грубой, как облако, облаченное в весенний подтаявший лед.
Человек засмеялся.
– Учитель! Почему Ты смеешься над нашей евхаристией? То, что мы делаем – достойно! – сказал с возмущением высокий человек, и остальные одиннадцать недовольно заворчали.
Человек поднес руки к костру, внимательно посмотрел на отца Илью и сказал им:
– Я смеюсь не над вами, и не над тем, что вы делаете это по своей воле, но над тем, что ваш бог получит благословение.
Отец Илья поежился и торопливо перекрестился. Легким холодом повеяло от ледяной одежды, и отец Илья понял, что этот человек или скоро умрет или не умрет никогда. Он не мог объяснить себе, что он понял, но только спросил Человека:
- Кто их бог? Кто они?
Человек улыбнулся ему и кивнул. Ноги отца Ильи подкосились, тело исчезло, он упал на землю и уткнулся в нее лицом.
Один из сидящих сказал:
- Учитель, Ты сын нашего бога?
Он ответил им:
- В чем вы знаете Меня? Аминь, Я говорю вам, что никто из потомства людей, которые среди вас, не познает Меня.
Отец Илья не дышал, не поднимал головы, закостенел и весь обратился в слух. Все двенадцать мужчин стали громко недовольно роптать. Высокий, что стоял у самого костра с возмущением пошел в глубь леса.  Человек в белом спросил спокойно:
- Почему ваш бог, который в вас, позволяет вам возмущаться вместе с вашими душами? Тот из вас, кто крепок среди людей, пусть представит человека совершенного и предстанет перед Моим лицом.
Отец Илья сжался и прилип лицом к влажной земле. Никогда в жизни он не желал так расстаться со своим лицом, как сейчас. Он ни за что никогда не посмел бы предстать перед этим Человеком.
Мужчины же обрадовались:
- Мы крепки, - сказали они.
-Тогда подойдите ко мне и предстаньте предо Мною такими, какие вы есть, - предложил Человек в белой одежде, и отец Илья впился лицом в землю так, что в ноздри его набился песок.
Сидевшие у костра стали по очереди подходить кНему и никто не смог встать рядом. Сделав несколько шагов, они в панике возвращались на свое место. Это отец Илья понял по отчаянным вздохам. Он приподнялся, глубоко вдохнул свежий ночной воздух, искоса глянул на Человека  в белом и увидел, что тот смотрит на него и улыбается. Отец Илья снова уткнулся лицом в землю, поняв, что больше не поднимет его никогда, что бы ни произошло здесь. Он никогда не посмеет посмотреть этому Человеку в глаза. Причины были ему не ясны.
- Я посмотрю в твои глаза! – донеслось из глубины леса. – Я не отведу взгляд!
Тот, что с возмущением и бранью удалился, вернулся. Он подошел, предстал перед Человеком в белом.
- Ты крепкий, - сказал Человек. – Ты стоишь рядом со Мной, хотя тебе это очень нелегко.
- Я стою, как равный.
- Посмотри же в мои глаза, Иуда Искариот.
Все одобрительно зашумели, но видимо тот не смог посмотреть в глаза, сильно разозлился и закричал:
- Я знаю, Кто Ты и из какого места Ты вышел! Ты вышел из эона Барбело, бессмертного, и пославший Тебя – Тот, Чье имя я не достоин произнести. Я знаю не меньше тебя! Я тоже учитель! Это мои ученики! Они слабые, я – крепкий. Если ты знаешь больше меня, расскажи мне! Давай сверим наши знания! Барбело – зона барбаров – твой дом! Не Иудея! Иудея – мой дом. Твое имя – Иисус. Моя власть не меньше твоей. Я равен Тебе!
- Тогда посмотри в Мои глаза, - предложил Иисус.
Нависла долгая, пустая тишина.
- Не могу, - признался Иуда.
- Я Иисус – это верно, - сказал Человек в белом, - Если ты многое знаешь, отделись от них. Я расскажу тебе таинства царства, ибо тебе возможно войти в него. Но ты будешь очень опечален!  Ведь иной будет вместо тебя, чтобы двенадцать учеников вновь стали совершенными в своем боге.
- Что изменится во мне? Ты отделишь мой дух? – спросил Иуда.
- Ты уйдешь. Иной вернется вместо тебя. Он будет слаб.
И сказал Ему Иуда:
- В какой день Ты расскажешь это мне, когда взойдет великий день света потомства?
Иисус ничего не ответил.
Тогда один из учеников спросил:
- Учитель, где ты был? Что Ты делал, оставив нас?
Сказал им Иисус:
- Я удалялся к иному великому потомству, святому.
- Что это за великое потомство, превосходящее нас и святое? Оно не в этих веках ныне? Где оно, в каком времени? – спросили ученики.
И, услышав это, Иисус рассмеялся. Он сказал им:
– Почему вы думаете в сердце своем о потомстве крепком и святом? Аминь! – Я говорю вам: все порождения века сего не увидят потомства этого, и никто из воинства ангелов звезд не будет царствовать над потомством этим, и никто из порождений человеческих смертных не сможет прийти к нему, ибо потомство это - не от потомства людей, которые среди вас, но они – потомство ЗВЕЗД человечества. Их силы – иные силы.  Но вы - цари среди них. Потому заботьтесь о своих душах. Ибо еще много в них тьмы.
- Я понял! – прошептал отец Илья, - Они цари будут, потому что Ты - Царь царей, Господи. Я все понял. Это апостолы…Они станут потом – царями мира. Я понял, Господи, понял… Понял, что ничего не понимаю…
Ученикам же не понравилось то, что их потомство никогда не будет царствовать, они возмутились в духе своем, зароптали, но ни один не нашел, что сказать.
Опять нависла долгая, тяжелая тишина, и отец Илья внезапно заснул.
Ему снилось, что Иуда принес сухие ветки и велел ему разжечь костер, что костер долго не разгорался, а Иуда злился на него и даже несколько раз хотел ударить, но не посмел, потому что остальные одиннадцать учеников подумали, что он сошел с ума и кричит на пустое место, замахивается и хочет драться с кем-то невидимым.
-Брат! – жалели они его, - Отдохни, помолись, и видения твои завершаться. Душа твоя устала, озлобилась. Ты в гордыне, брат, потому одолевают тебя духи злобы.
Иуда же хорошо видел отца Илью, из чего отец Илья понял, что Иуда среди учеников Христа – особенный. И что он действительно много знает и дар его велик. Когда отец Илья проснулся, снова стояла ночь, костер горел, вокруг сидели люди и казалось, что прошел век и так будет продолжаться всегда.
Иисус пришел к ним на другой день. И ученики сказали Ему:
– Учитель! Мы видели Тебя в видении, ибо этой ночью мы видели великие сны. Мы поняли, что не имеем ни сил, ни прав быть Твоими учениками, ибо мы простые люди, бедные, больные, одинокие, голодные бродяги. Мы не достойны Тебя.  Но мы не хотим жить без Тебя! Мы остаемся.
Он сказал:
– Почему вы решили остаться, верно оценив и осудив себя?
 Они же сказали ему:
– Мы видели огромный дом и огромный жертвенник в нем, и двенадцать человек – мы говорим: священники – и имя. Толпа же пребывала перед жертвенником этим, пока не вышли оттуда все священники и закончилось служение. А мы пребывали.
Сказал им Иисус:
– Как выглядели священники в вашем сне?
– Некоторые не служили две седмицы – упали в пропасть времени. Иные же приносили в жертву своих собственных детей; иные – жен, благословляя, но презирая друг друга; иные – мужеложники; иные совершали убийство и иные творили множество грехов и беззаконий. Господи! Эти люди, стоящие над жертвенником, призывают Твое имя! И во всех трудах их изъяна наполняется мир этот!
И, сказав это, они замолчали, смущенные. Сказал им Иисус:
– Почему вы смутились? Аминь! – Я говорю вам: не они, - вы! – священники, стоящие над жертвенником этим, призывая Мое имя, – и еще Я говорю вам: Мое имя написано на этом доме  - для  потомства ЗВЕЗД - потомством человеческим. Но они насадили во имя Мое деревья бесплодные.
И со стыдом сказал им Иисус, с великим сожалением и жалостью:
– Вы – принятые в служение жертвеннику, который вы видели. Это бог, которому вы служите; и двенадцать людей, которых вы видели, – это вы; и приносимые в жертву животные, которых вы видели, – толпа, которую вы ввели в заблуждение.
Над жертвенником этим встанет Зверь. И он воспользуется Моим именем, и будут верны ему поколения благочестивых. После него иной человек поставит блудников, и иной поставит детоубийц, иной же мужеложников и постников, и остальные – нечистоту и беззаконие и заблуждение, и говорящих: «мы – равные ангелам».
И они – звезды, совершающие всякое дело, ибо сказано поколениям людей: «Вот, бог принял вашу жертву от рук священника, то есть служителя заблуждения; Господь же повелевает – Тот, Который Господь над всем, – в последний день они будут посрамлены».
Сказал им Иисус:
– Перестаньте приносить жертвы. Животные, которых вы принесете в жертву на жертвеннике, выше ваших звезд и ваших ангелов, и они уже завершились там. Пусть они будут примером перед вами. Невозможно хлебопеку накормить все творение, которое под небом.
- Но Учитель, зачем тогда ты с нами?
Сказал им Иисус:
– Перестаньте бороться со Мной! У каждого из вас есть своя звезда. А Тот, Кто пришел в теле Моем – пришел, чтобы сохранить дерево жизни - истину века сего, для нового времени после времени неверного. Он пришел напоить рай Божий и род, который пребудет, ибо Он не осквернит путь потомства этого, но он пребудет от века до скончания веков.
Сказал Ему Иуда:
– Рабби, какой плод у этого потомства?
Сказал Иисус:
– Все поколения человеческие – их души умрут, эти же, они, когда исполнится время царства, и дух отделится от них, их тела умрут, души же их будут спасены и вознесены.
Сказал Иуда:
– Что же будут делать остальные поколения людей?
Сказал Иисус:
– Невозможно  сеять зерно на скале и получить его плод. Так еще плоды рода скверного и Софии тленной  уничтожит рука, сотворившая человека смертного. Их души войдут в эоны, которые в высоте. Аминь! – Я говорю вам: Те, которые пребудут - потомство святое  и святы плоды их.
Когда Иисус сказал это, он удалился.
Иуда пошел следом за Ним.
Отец Илья потерял сознание.

Глава 15
- Нильс, а где Ева? Куда она пропала? И почему мы опять где-то бродим? Когда уже придем в Ковчег?
- Сто вопросов у тебя, - недовольно сказал Нильс, оглядываясь по сторонам. – Ева была на свадьбе.
- На чьей?
- На своей. А теперь они на вершине горы. Адам прыгнул, а она боится.
- Куда прыгнул?
- Через пропасть.
- Этот мусульманин? Которого она привела в Ковчег? Здрасьте! И, главное, никто не сделал ей замечание! Я, конечно, тоже не сделал. Но это же не значит, что нужно выходить замуж за мусульманина! Куда мы идем?
- Во дворец. Тут у них где-то была Королева. Я сам заблудился.
- Снежная?
- Нет, простая, обыкновенная, из королевского рода. Их всего несколько на Земле осталось, я тебе ее покажу. Поболтаете.
- Поболтаю с Королевой?! Нет, Нильс, я тебя умоляю, я не хочу болтать с королевами. Я ученый. К тому же я не знаю, о чем болтать. Мне не о чем!
- Найдутся темы для разговора, - уклончиво ответил Нильс.
- Зачем мне эти разговоры? Для чего они? Я в душе – коммунист. Я не монархист, Нильс. Меня уже не переделаешь. Мне нужно в Ковчег!
- А в Ковчег тебе зачем?
- Мы обязаны выполнить задачу. Я так воспитан.
- Кто вам ее поставил?
- Руководство.
- Вот и поговоришь с руководством про задачу.
Нильс пошел вперед, помахивая дудочкой.
- Обманщик! Прав был мой тесть, когда обзывал тебя плохим словом. Я не повторю, конечно, но он был прав, - бубнил Лавр Петрович, семеня позади.
- Я никогда не вру. Я не обещал тебе привести в Ковчег. Я только забрал тебя у рыжего.
- Но будь человеком! Отведи меня в Ковчег! Лунная твоя голова! Неужели же трудно?
- Перестань задираться. Ты минуты не можешь без ссоры. Ты - баламут.
 Лавр Петрович оторопел:
- Баламут?!
 Он задумался и даже остановился.
- Это верно. Ты прав. Так и есть. Я баламут. Я где появляюсь, там все баламучу. Горькая правда.
- Хорошо, что ты признал это, - кивнул Нильс.
- Но даже если так, даже если я плохой, то все равно, разве нельзя отвести меня на место моей постоянной работы? Мой стаж – тридцать лет! Если я не знаю, где оно, а ты знаешь, то почему не помочь? Я ведь и гусей тебе купил, и все прочее! Я терплю тебя! Другой бы давно уже наказал ремнем! И так далее!
- Ты распугал гусей салютом, - с вызовом сказал Нильс.
- А я не мог не дать салют в честь взятия Константинополя!
- Что толку от твоего салюта? А гуси улетели.
- Хорошо, Нильс, не будем ссориться, забудем про салют. Не хочешь вести меня в Ковчег, давай так ходить. Но не надо к королеве, пусть она там сидит одна.
- Ей скучно.
- Я не умею развлекать женщин.
- Она не женщина, она Королева.
- Тем более! С королевами я вообще не умею. Я их боюсь.
- Баламуты – все шуты. А шуты нужны Королевам. Простушкам шуты не нужны.
 Лавр Петрович остановился, медленно провел ладонью по лицу, зачесал редкие седые волосы пятерней назад, откинул гордо голову, расправил плечи и замер, как каменное изваяние.
- Это что значит? Это про что? – спросил Нильс.
- С места не сдвинусь. Здесь и умру.
- В связи с чем?
- Умру, но шутом не буду.
 Нильс призадумался.
- Не обижайся, - с сожалением сказал он, - Но я никогда не вру. Ты шут. В розовом мохеровом женском свитере.
- Тем более с места не сдвинусь. Прощай. И не возвращайся. Шутом перед Королевой я прыгать не буду. И тебя больше знать не желаю тоже.
- А ты пробовал - не прыгать?
- Пробовал. Тогда денег не дают. Или замораживают уже профинансированный проект.
- Когда не можешь победить – возглавь. Ты пробовал возглавить?
- Пробовал. Тогда мстят. А у меня – институт, две тысячи сотрудников.
- Ну а теперь-то, когда денег дали и Ковчег в действии, ты не директор, - можешь не прыгать?
- Попробую. Скажи ей, пусть сама придет, если ей надо. Скажи Королеве, что я ее могу принять. Если ей скучно, - медленно сказал Лавр Петрович и задрал подбородок.
- Ладно, - кивнул Нильс, - Сейчас приведу.
Через несколько минут из глубины парка донесли испуганный вскрики. По дорожке мимо пышных клумб бежала, задыхаясь высокая, дородная женщина в пышном платье шоколадного цвета с красным веером в руках и красной короной на голове.
- Отойдите, отойдите, - махала она издали руками Лавру Петровичу, будто была паровозом и могла сбить его с ног.
- Уступите мне немедленно дорогу! - кричала она, размахивая веером, - Я не могу остановиться!
Лавр Петрович перестал быть каменным изваянием. Он поспешно отскочил в заросли колючих белых роз, и оттуда увидел, что впереди королевы, схватив ее за подол длинного, пышного платья, мчится Нильс. Королева, не видя маленького мальчика, летела вперед, дыша, как тайфун, и уже совсем устала от бега. Лавру Петровичу стало жалко пышную даму, скрывшуюся за поворотом парковой дорожки.
- Нильс, я здесь!- крикнул он им вдогонку из кустов и через пару секунд ведомая неведомыми силами к нему вернулась Королева.
- Присядьте на скамейку, скажи ей, - шептал, выглядывая из-за подола Нильс.
- Присядьте на скамейку, отдохните, - предложил Лавр Петрович Королеве.
- Это невозможно. Мне нельзя, - отмахнулась Королева, тяжело дыша всей грудью, - Ах, я сейчас упаду…
- Позвольте, я поддержу вас, - шептал Нильс и Лавр Петрович послушно повторил:
- Позвольте, я поддержу вас.
Он хотел взять Королеву за руку, но она отшатнулась:
- Это невозможно! Королева – неприкасаемая особа. Отойдите от меня, меня нельзя трогать.
- Иди отсюда, - сердито цыкнул Лавр Петрович на Нильса, - Не знаешь ничего.
Он отошел на пару метров, вспомнил все правила королевского этикета и тут же опять забыл. Сел на скамейку и решил просто смотреть на Королеву. Когда он еще ее увидит?
Королева окинула его с ног до головы холодным взглядом, поморщилась, оценив узор на розовом мохеровом свитере и резко выдохнула:
- Это не носят лет тридцать. И мохера такого уже нет. Это кто вам вязал свитер?
- Жена. Бывшая, - сказал Лавр Петрович.
- Странная у вас жена бывшая, - сказала Королева.
- А вас как зовут?
- Обращайтесь ко мне «Ваше Величество». Зовут меня Эльза.
- Вы какой страны Королева?
- Я Королева Америки Европы Азии Евразии.
- А… - протянул Лавр Петрович, вопросительно глядя на Нильса. Нильс по-прежнему выглядывал из-за подола королевского платья.
- А какой нынче век? – спросил, Лавр Петрович.
- Как это – нынче? Вы имеете в виду Юлианский календарь? Или шумерский? Европа на славянский календарь перешла четыре года назад. Шестьдесят восьмой век соответственно, - сказала Королева.
- Шестьдесят восьмой век?
Лавр Петрович снова сосредоточенно посмотрел на Нильса. Нильс складывал пальцами какие-то цифры, выпучивал глаза, старался подсказать, будто Лавр Петрович был двоечником.
- Хорошо, - кивнул Лавр Петрович, - Допустим, что так.
- Да ничего хорошего в этом нет! Однако я не стала спорить с Русским Царем. Как вы здесь появились? Почему вы гуляете в моем саду? Вы актер королевского театра?
- Да, я репетирую роль, - поспешно согласился Лавр Петрович, - а в России тоже славянский календарь?
- У них – два. Шумерский тоже. А разве вы не знаете? Удивительно! Так чисто говорите по-русски и не были в России.
- Давно не был. Ваше величество, а что там в Москве нынче?
 - Королеве не задают вопросы.
Лавр Петрович растерялся. Он совсем не знал, как выяснить, в каком времени оказался.
- Ваше величество, а как Англия поживает?
- Королеве не задают вопросов. Вопросы может задавать только Королева. Итак, откуда вы? И почему у вас такой странный вид? Говорите правду, иначе вы примете участие в массовых казнях на трехэтажных гильотинах в Париже.
- Оооох, - оторопел Лавр Петрович. – Массовые казни – за что?
- Последний раз задаю вопрос и немедленно вызываю стражу.
- Я из Ковчега. Я помощник командира… У нас был такой корабль… Ковчегом назвали, потому что…
Услышав слово «Ковчег», Королева вздрогнула.
- Вы пилот космического корабля «Ковчег», взорвавшегося и бесследно исчезнувшего в центре Санкт-Петербурга?
- Да, конечно! – радостно воскликнул Лавр Петрович, - Ну наконец-то вы догадались! В каком это было году по вашему календарю?
Королева побледнела.
- Мне так и сказали, что вы не взорвались, а просто сбежали. Улетели. Подлецы и воры!
- Правильно сказали! – обрадовался Лавр Петрович. – А кто сказал?
- Родшильды, кто ж еще. Королеве не задают вопросы. Они же нас всех содержат. А теперь вот из-за вас в нищете пребываем.
- Что случилось? Почему в нищете? – озадачился Лавр Петрович.
- Вашими стараниями проект провалился. Тут же вышел на первые позиции Китай. Они выбросили на валютный рынок припрятанные семь триллионов долларов, и сломали систему. Они завалили валюту и свалили на Луну.
- Это понятно, это после президента Обамы было, при Трампе, - согласился Лавр Петрович, - А теперь кто президент?
- Да какой Обама?! Никакого Обамы никогда не было! – воскликнула Королева. – Как были восемь веков Ротшильды и Рокфеллеры, так и остались.
- Ну, как же, - заволновался Лавр Петрович, - а Кеннеди, Рузвельт…
- Я впервые слышу эти имена, - сказала Королева. – Есть только два известных мне имени – Ротшильд и Рокфеллер. Третье – я. Королева Эльза Кох.
- Хорошо, - согласился Лавр Петрович и, глядя на Нильса незаметным движением покрутил пальцем у виска. Но Нильс отрицательно помотал головой. А это значило, что Королева не сумасшедшая и ее нужно внимательно слушать.
Лавр Петрович взял себя в руки:
- Ваше величество, разрешите сопроводить вас во дворец.
- Да, пойдемте, теперь вы будете некоторое время жить во дворце, пока мы не выясним, где Ковчег.
- Ляпнул, дурень! – шипел Нильс, путаясь в широких шелках подола королевского платья. – Трепло! Шут гороховый.
Лавр Петрович понуро шел следом за Королевой и чуть ли не плакал.
-Это еще хорошо, что ты врать умеешь. Ври теперь столько, сколько захочешь – шипел Нильс, - Потому что это в последний раз! Раз и навсегда забудешь, как врать! Лох…
- Нильс, придумай что-нибудь! Я впервые сказал правду,  – умоляюще сказал Лавр Петрович.
- Я не прощу тебе гусей!
- Я тебе других куплю!
- У тебя нет денег, ты даже не знаешь, как они выглядят.
- Я дам вам много денег! – сказала вдруг Королева. – Я оплачу все ваши расходы.
Нильс и Лавр Петрович оторопели.
- И, пожалуй, я даже оставлю нашу встречу в тайне. Знаете ли почему? Потому что я хочу отомстить этим двум обезьянам.
- А кто эти обезьяны? – с готовностью тоже мстить спросил Лавр Петрович.
- Вышеперечисленные две семьи. Я предлагаю вам сделку на выгодных условиях.
- Я вас слушаю, внимательно! – обрадовался Лавр Петрович.
- Вы живете во дворце три дня и в конце третьего дня я оглашу условия, - сказала Королева и величественно пошла вперед.
Нильс одобрительно закивал головой, показал большой палец и юркнул под широкий, пышный подол королевского платья. Они взошли на лестницу и скрылись за широкими дверьми.
 Лавру Петровичу ничего не оставалась, как только последовать за ними.



Глава 16
Высоко на палубе выл ветер. Его было слышно даже сквозь многометровые каменные стены и потолки. Ион тупо смотрел на сидящих вокруг костра женщин и все внутри его подвывало этому ветру.
- Тебе грустно? – спросила Айгуль. – Я хочу утешить тебя.
- Я хочу, чтобы все они ушли, - сказал Ион. – Они ведь где-то жили раньше?
- Теперь это твоя семья. У них будут дети. Ты начал новый род нашей земли.
- Род ледокола, - кивнул Ион.
- Скоро родится первенец. Он тоже будет шаманом.
Ион поднялся, пошел в угол юрты и взял бубен. Женщины быстро послушно поднялись с мест. Одна из них с огромным животом осталась сидеть у костра. Ион начал бить в бубен. Женщины притихли.
- Зоюла, Зоюла, Зоюла, - приговаривал Ион, ударяя в бубен.
Айгуль властно остановила его руку.
- Что ты делаешь?! – спросила она. – Это запрещено! Это запрет!
Ион  грубо оттолкнул ее и стал еще громче бить, повторяя:
- Зоюла… Зоюла…Зоюла…
Женщины заплакали. Одна из них истошно завыла, другие горестно стонали.
Ион замер и перестал бить в бубен.
- Не называй это имя! – велела Айгуль, трясясь всем телом.
- Почему? – удивился Ион. – Мне она нужна, я ее зову.
Айгуль выхватила из его рук бубен.
- Откуда тебе известно это имя?
- Не твое дело.
- Это мое дело! – воскликнула Айгуль. – Я – мать рода!
- Какая ты мать? У тебя нет детей.
- Я рожу!
- Ты старая.
- Рожу!
- У тебя нет мужа.
- Ты – мой муж.
- Я не хочу тебя.
- Хочешь!
- Я здесь никому не муж. Я здесь просто… Кобель я тут, поняла?
Ион отнял бубен и вышел из юрты. Айгуль следовала за ним.
- Куда ты? На палубу?
- Мне нужно исправить ледокол. Мне нужно уплыть отсюда, - сказал Ион.
- Безумец! Этот ледокол сто лет стоит во льдах, он заржавел и превратился в планету. Он никогда никуда не сдвинется с места. Мы будем жить здесь!
- Сдвинется, - сказал Ион и полез по лестнице вверх. Айгуль ползла за ним, горестно подвывая:
- Я чувствую, что ты уйдешь, чувствую! Я не отпущу тебя!  Лучше я убью тебя!
Ион вылез на палубу ледокола, взял в руки бубен и начал танцевать, приговаривая:
- Зоюла, Зоюла, Зоюла…
- Перестань! Я научила тебя тайнам нашего рода, а она – другая! Отдай мне бубен.
- Молчи, женщина, не подходи к бубну, умрешь! – крикнул Ион и начал бить в бубен, что есть силы.
Айгуль, с отчаянием вопя, побежала к лазу и прыгнула в него с размаху. Внизу на лестнице раздались удалявшиеся вопли.
 Зоюла возникла рядом и, как ни в чем не бывало, стала пританцовывать и хлопать в ладоши, будто Ион выступал на сцене.
 Ион счастливо заулыбался:
- Где ты была все это время? Почему ты бросила меня?
- Разве тебе здесь плохо? Ты же этого хотел многие годы. Мы не мешали тебе.
- И хорошо и плохо! – сознался Ион. – Моя совесть не дает мне покоя. Я хочу вернуться в Ковчег. Я хочу вернуться к жене.
- Поздно. Тобой овладел чужой дух. Ты исполняешь теперь только его желания. А его нельзя пускать в Ковчег.
- Помоги мне отремонтировать ледокол, - попросил Ион.
- Это просто. Тогда ты останешься здесь?
- Я их люблю. Всех. Но я в любом случае вернусь в Ковчег. Я – командир.
- Командир никогда не покидает корабль. Ты покинул. Значит, ты не командир.
- Что же мне делать?
- Оставайся. Будешь жить, как живешь. Разве плохо?
- Мне хорошо с ними. Когда я с ними, меня нет в реальном мире. Реальный мир ужасный.
- Тебя никто не зовет назад. Это ты меня позвал. Зачем?
- Я мучаюсь. Скажи, что меня мучает?
- Половина твоего мозга воюет с другой половиной. И обе хотят одного – блаженства. Они не знают, что блаженство тела влечет расстройство сердца, болезни и увечья души. А когда узнают – уже поздно.
- Почему поздно?
- Потому что привыкли.
- Я вовремя тебя позвал. Мне нужно покинуть этот ледокол.
- Только твоя жена может помочь тебе, - сказала Зоюла.
- Попроси ее, пусть она мне поможет.
- Это будет очень тяжело для тебя. Смертельно тяжело.
- Я не боюсь. Если я умру, значит, так хочет Бог.
- Ты вспомнил Бога? – удивилась Зоюла. – После того, как стал шаманом?
- Я не шаман. Я играю эту роль.
- Зачем?
- Потому что мне и моим женщинам здесь было скучно.
- Мы видели, как вы здесь скучали, - печально кивнула Зоюла. – Больше не хочешь скучать?
- Нет.
- И ты согласен выпустить своего зверя?
- Да.
 Зоюла махнула передничком, отряхнула от золы платье и бросила через плечо:
- Возьми кожаный ремень, Тамара.
Ион резко оглянулся. В стороне, возле капитанской будки стояла Тамара. Она была в тонком летнем платье и босоножках на босу ногу.
- Ты замерзнешь! – воскликнул Ион и бросился к ней. Он обнял ее, прижал к себе, пытаясь согреть. Тамара была бледная и ледяная, словно мертвая.
- Иди в рубку, - холодным голосом прошептала она.
Ион послушно пошел к рубке. Зоюла последовала за ним. Тамара подошла к отверстию в стене и взяла в руки торчавший из него кожаный ремень.
-Тяни, - буднично сказала Зоюла.
- Я не могу, - прошептала Тамара, трясясь от холода.
- Тогда вы умрете оба, - спокойно сказала Зоюла. – Я даю тебе пять минут.
Она развернулась и, пританцовывая пошла вдоль палубы.
- Вернись! – крикнула Тамара, - Будь рядом. Я боюсь.
 Зоюла, будто не слышала, отходила все дальше.
Поднялся мощный ветер. Он рвал Платье на Тамаре и хлестал подолом по ее голым ногам.
- Тяни, – прохрипел из будки Ион.
Тамара робко потянула ремень на себя.
- Сильнее! – велел Ион.
Тамара уперлась ногами в стену и изо всей силы стала тянуть ремень. Он оборвался. Ветер мгновенно стих.
- Зоюла! – отчаянно закричала Тамара.
-Три минуты! – услышала она в ответ.
- Ион, ремень оборвался.
В рубке послышался шорох, и через несколько секунд из отверстия показались рукава свитера.
- Тяни! – зло крикнул Ион.
 Тамара стала тянуть мягкие рукава. Руки не слушались ее, она плакала, выл ветер, заметая колючим снегом ее волосы.
- Одна минута! – донеслось из белой вьюги.
Тамара с отчаяньем уперлась спиной в стену, скрестив рукава на груди и рванулась всем телом вперед с такой силой, будто могла сдвинуть с места весь ледокол. И ледокол стронулся с места, зашатался, заскрипел, раскачивая вековые километровые глыбы льда и освобождая  из плена тягучую, густую живую воду. Ледокол поплыл, и над ним взвилась в небо маленькая белая птица, сияющий, атласный голубь. Птица быстро стала темнеть, тяжелеть, опускаться ниже, пока не превратилась в черную, дегтярную, грязную кляксу. Клякса упала в снег и рассыпалась на тысячи мелких серых, шустрых, как ртутные шарики, мышей. Они разлетелись в разные стороны и исчезли в пышных сугробах.
- Все, - сказал Тамара и услышала гул внутри ледокола.
-Ты  исправила его. Теперь он работает, - сказала Зоюла.
- Я убила Иона? – спросила Тамара.
- Да, - сказала Зоюла спокойно. – Но зато ты сделала живым ледокол.
- Я убила своего мужа?!
- Какой же он тебе муж? У него внизу десять жен. Скоро будет столько же детей. Зачем тебе такой муж?
- Какого Бог дал, такой он мне и муж, - тихо сказала Тамара.
- Тогда зачем убила его?
- Зверя выпустила. Он просил.
- Это были просто мышки, - махнула рукой Зоюла. - Не расстраивайся, пойдем, я покажу тебе пульт управления. Нужно спешить. Льды  как раз начали таять. Ось Земли сдвинулась. Сейчас хорошо пойдем, легко и быстро.
- Я никуда не пойду без него.
- Тогда умрешь.
- Тогда умру, - кивнула Тамара.
- Упрямые вы все, - вздохнула Зоюла. – Ладно. Раз такое дело, выходи, Ион.
 Из рубки вышел полуголый Ион. Он шел, как во сне вдоль палубы и плакал.
- Ну а плакать-то – зачем? – удивилась Зоюла. – Радоваться надо! Жив, здоров, ледокол идет вперед. Осталось только немножко потерпеть холод. Слезами делу не поможешь.
Она достала из своего кармашка два елочных расписных шара.
- Смотри, Ион, какие красивые шары! Дарю тебе их!
Ион оторопел.
- Где ты взяла их?
- Украла. Возьми!
Ион заулыбался, взял в руки свои ледяные шары и стал разглядывать рисунки.
- Это было в другой жизни…
- Вот как хорошо. Ты успокоился и больше не плачешь. И теперь началась совсем другая жизнь.
- А где Тамара?
- Ее унесло ветром. Или засыпало снегом. Мне не видно отсюда. Но она так хотела.

ГЛАВА 17
* * *
– Ангел, я очень несчастна. Мне холодно, одиноко, страшно, я голодная...
– Перестань себя жалеть, Ева, и ты будешь счастлива.
– Я не могу быть счастливой без Адама.
– Перестань себя жалеть, Ева, и ты будешь счастлива с Адамом.


* * *
– Почему ты плачешь, Ева? – спросил Ангел.
– Я думаю одно, говорю – другое, а делаю – третье.
– Думай, прежде чем подумать – чистой ли будет мысль?
– Какая мысль самая грязная, Ангел?
– Грязных мыслей много, но их общее имя – "Я".


* * *
– Ангел, я боюсь прыгнуть через пропасть.
– У тебя есть выбор.
– Но если я упаду в неё?!
– Это будет твой выбор.

* * *
– Ангел, что такое Любовь?
– Ты знаешь.
– Не знаю.
– Что ты говорила о любви Адаму?
– Я фантазировала.
– Человеческая любовь – ребёнок. Ты – мать. Мать никогда не бросает ребёнка в опасности. Ребёнок не может без матери.

* * *
Ева сказала:
– Бог разлучил нас.
Ангел сказал:
– Бог может перевернуть весь мир, чтобы два человека встретились. Бог может перевернуть весь мир, чтобы два человека НЕ встретились. Но Бог никогда не разлучает.

* * *
– Ангел, человеческая любовь несовершенна?
– И да и нет. Человеческая любовь, как ребёнок. Она рождается, растёт и умирает. На земле есть всего несколько случаев Божественной вечной. Но каждый Человек подобен Богу и способен любить, как Бог.
– А помощница Человека?
– Помощница только помогает.

* * *
– Ангел, у Адама много рёбер. А вдруг Бог создал для него несколько помощниц? Вдруг я – не одна?!
– Если другая женщина поможет ему стать таким, как Бог, он её найдёт. Помни, Ева, Человек никогда не уходит от женщины в никуда, он уходит искать женщину.

* * *
– Ангел, если Адам найдёт женщину, которая лучше меня, значит, я должна была отпустить его!
– Если отпустила, значит, знала, что он её найдёт.
– Но его единственная женщина – это я! Он не сможет жить без меня!
– Если отпустила, значит, знала, что сможет.

* * *
– Ангел, разве людям расставаться на время – вредно?
– Время – величина постоянная. Если сердца смогли оторваться друг от друга, они уже никогда не срастутся. Любовь – это общий путь.
– Любовь – это два пути, Ангел!
– У тебя нет своего пути, Ева. Твой путь – это путь Адама.

* * *
Ангел сказал:
– Разлука – это смерть, Ева. Если ты выбрала смерть для любви, значит, ты веришь в её воскресение. Но тогда ты должна принести жертву.
– Какую жертву, Ангел?
– В разлуки умирает "Я" и рождается "Мы".

* * *
– Ангел, мне кажется, я очень плохая...
– Бог не создал ничего плохого. Но ты училась плохому у Змея и научила плохому Адама.
– Адам тоже ел яблоко!
– Он не проглотил его. Вина Адама только в том, что он поставил тебя выше Бога.

* * *
– Ангел, я виновата! Я одна во всем виновата! Но что помешало Адаму попросить прощения у Бога?
– Ответственность. Ты совершила непростительное преступление. Адам мог взять всю вину на себя и понести наказание вместо тебя. Тогда Бог изгнал бы его из рая без тебя. А это – разлука с тобой, Ева. Адаму дано знать многое, чего ты не знаешь.

* * *
– Ангел, я красивая?
– Нет. Когда ваши дети рождались, знаешь, почему они плакали?
– От боли. Рождаться больно.
– Они плакали от страха. Падший человек безобразен. Третий глаз ребёнка закрывается от ужаса и его потом очень трудно открыть.

* * *
– Ты говоришь мне очень тяжёлые слова, Ангел. Ты беспощаден.
– Правда всегда тяжела. Она может убить.
– Ты хочешь убить меня, Ангел?
– Твое ветхое "Я" не нужно тебе, как ростку розы не нужна гнилая скорлупа
старого зерна у основания корня.
– Скорлупа зерна не мешает розе цвести.
– Роза не видела зерна. Зерно не увидит розу. Но одно без другого невозможно.

* * *
– Ангел, зачем ты прилетел?
– Я всегда был рядом, и я всегда буду рядом. Ты не видела меня, потому что всегда смотрела на Адама.
– Ты тоже изгнан на землю из рая?
– Нет. Я живу в раю.
– Но здесь же – ад!
– Смотря как смотреть. Если смотреть двумя глазами, то – ад.

* * *
– Почему ты смеешься, Ева?
– Адам рассмешил.
– Ты разговариваешь с ним мысленно?!
– Да. Адам признался, что часто тайком дергал Змея за хвост, щекотал его, пугал, когда тот дремал. Змей жестоко отомстил за эти шутки.
– Что же ты плачешь Ева?
– Адам говорит, что Змей рыдал от зависти, когда увидел, как прекрасен наш первый поцелуй.
– Так что же ты плачешь?
– Потому что Адам смеётся!

* * *
– Что ты опять смеешься, Ева?
– Адам сказал, что земные женщины слишком яркие, блестят, как чешуя Змея. Адам никогда не считал Змея красивым.
– А теперь почему ты плачешь?
– Потому что когда Адам плачет, мне смешно, когда мне смешно – Адам плачет.
А Ангел сказал:
– Когда сердце сжимается от боли, ребро освобождается и расправляется. Когда сердце распахивается настежь, ребру тесно и больно.

* * *
– Что ты сказала, Ева?
– Ангел, я сейчас разговариваю с Адамом.
– О чём?
– Ты знаешь.
– Скажи мне. Я хочу проверить твою честность.
– О крыльях. Адам говорит, что у нас есть крылья.
– Мне нужно улететь на несколько мгновений...Не слушай его, Ева! Не говори с Адамом. Просто сиди и жди меня.
– Куда ты, Ангел?
– Я сейчас вернусь.

* * *
– Поздно, Ангел. Не улетай.
Я уже всё решила. Я не послушаюсь тебя.
Ева подошла к краю пропасти и раскинула руки.
– Остановись, Ева! Стой! Ты погибнешь!
– Адам сказал, что у нас есть крылья.
– Адам не знает одну тайну. Да, крылья есть... Подожди, Ева, я должен улететь на несколько мгновений. У вас есть крылья, но...
– Это реснички третьего глаза? Да? Ангел! Скажи!
– Возможно... Отойди от края пропасти, Ева. Я прошу тебя.
– Длинные, пушистые ресницы третьего глаза! Я так и знала!
– Я не знаю... Я знаю, но я не знаю...
– А я не знаю, но я знаю. Да, это так.

* * *
Ангел сказал строго:
– Говорила ли ты когда-либо с Богом, Ева?
– Нет.
– Почему?
– Мне стыдно. Я боюсь, что Он никогда не простит нас.
– Слышишь ли ты Бога, Ева?
– Да. Иногда слышу.
– Что Он сейчас говорит тебе?
– "Я с вами".
– Просила ли ты прощения у Бога, Ева?
– Нет.
– Нельзя простить того, кто не просит прощения, Ева.
– У меня есть только один шанс. Бог простит меня, когда увидит, что Его прощение мне важнее, чем жизнь, чем весь этот мир вместе с адом и раем и даже важнее, чем Адам.
– Ты рискуешь, Ева...
– Однажды Бог сказал мне: "Ничего не бойтесь".
Ева подошла к краю пропасти.
– Остановись, Ева. Я открою тебе тайну.  У тебя только одно крыло.
Ева раскинула руки.
– Второе крыло у Адама. Ты не сможешь лететь, Ева!
И Ева шагнула в пропасть.

* * *
– Ты падаешь, Ева.
– Помоги, Господи!
– Ты падаешь, Ева.
– Я ничего не боюсь. Я лечу!
– Нет птицы с одним крылом. Ты падаешь, Ева...
– Прости нас, Господи! Я одна во всём виновата. Адам не виноват! Прости нас!
– Ты падаешь, Ева.
– Прости...
– Распусти свои длинные волосы, бестолковая...
 Ангел! Стань ветром!
 Адам, лети к ней!
 Обнимитесь крепко! Машите крыльями!
 
 Прощаю и разрешаю.
 
 Глава 18
- Что сидишь ты возле этой осины, добрый человек?- спросила Зоюла.
- Я жду, когда листья этого дерева перестанут дрожать, но они дрожат, и я их презираю.
- А ты их жалей, ведь если они дрожат, значит, им страшно, - сказала Зоюла.
- Я презираю страх, - сказал человек и подошел к пропасти. Зоюла пошла следом.
- Не ходи за мной, девушка. Я привык быть один. Мне хорошо одному.
- А я не за тобой иду. Я иду на бал. Но почему-то нет дворца.
- Иди, он будет. Если идешь – придешь.
- А я знаю тебя! Ты сорвался с этого дерева, упал в эту пропасть и долго лежал там, пока не умер.  Ты передумал умирать и захотел жить. Вот почему я здесь. 
- Уходи. Или дай мне уйти.
- Иди, но ты вернешься.
- Нет.
- Вернешься, потому что единственное, о чем ты мечтал две тысячи лет – это рассказать все кому-нибудь. Но ты не нашел ни одного человека, которому ты мог бы все рассказать.
- Мне не нужно ни перед кем раскрывать душу. Бог все знает и этого достаточно. Как зовут тебя?
- Почему ты не знаешь моего имени? Ведь тебе известно все, ты считал себя равным Богу.
Человек задумался:
- Да, это правда, за две тысячи лет я узнал все. Но твое имя мне действительно не известно.
- Меня зовут Зоюла.
- Зоя – жизнь…
- Зоюла – означает «вместе с жизнью».
- Кто тебе дал имя?
- Сама взяла.
- Кто твои родители?
- Я сама родилась. Я саморожденная.
- Да, такое бывает, я знаю, Он мне говорил. А я не саморожденный. У меня было детство. Но лучше бы его не было. Лучше бы я, как ты, возник сам уже взрослым.
- Я знаю о твоем детстве, - сказала Зоюла. – Поэтому я здесь. Вот почему.
- Ты знаешь о нем то, что придумали и написали люди?
- Люди любят сочинять сказки себе в оправдание. Они рисуют страшного злодея и хотят на этом фоне выглядеть героями. Им так удобно.  Я знаю и сказку, и правду. Но истина мне неизвестна.
- Истина в том, что я тебя ждал и ты пришла. Расскажи свою сказку?
- Сказки рассказывают о тебе люди. А правду ты знаешь сам.
- Что же они говорят?
- Люди говорят, что ты родился в селении Искарии и имя твоего отца – Ровель. Что перед твоим зачатием матери твоей приснился страшный сон, что она родит мальчика и он станет разрушителем рода иудейского. Что она с криком проснулась, рассказала об этом мужу, но они оба не послушались грозного Божьего предупреждения и в ту же ночь зачали тебя.
- Никто не может знать сна моей матери, кроме нее. Но этот сон все решил. Он был, - согласился Иуда.
- Люди говорят, что родители твои поверили сну и, когда ты родился, они не находили себе места – сон преследовал их. Они не хотели растить будущего разрушителя рода иудейского. Тогда они  сделали ящик, просмолили его, положили туда тебя и бросили в озеро Геннисаретское.
- Это правда. Мне рассказывали пастухи, что нашли меня в просмоленном ящике, который прибило к берегу острова. Они напоили меня овечьим молоком и отдали кормилице. Она и дала мне имя Иуда. А когда я подрос, пастухи отвезли меня на лодке назад в Искарию, долго искали там, кому бы отдать в приемыши, и нашли.
- Люди говорят, по трагическому совпадению тебя взял в дом твой отец Ровель.
- Это правда. Так и было. Он взял меня  потому что сердцем почувствовал свою плоть, услышал зов крови. Я был красив, они усыновили меня. Я знал, что я не родной их сын, они постоянно говорили мне это. Я был их рабом. Они боролись с зовом крови, не понимали, не могли объяснить его и это раздражало и мучило их. Поэтому они обижали меня. Я любил их… Я очень любил их…
- Люди говорят, ты убил камнем своего брата?
- Это правда. Но я не знал, что он мой брат. Я знал только, что это их сын. Я ударил его, потому что они его любили. Меня не любили, а его любили. Лия всегда держала его на руках, а мне не позволяла стоять рядом. Я ревновал ее. Я ударил ребенка и когда я увидел, что он мертв, я испугался и уплыл на остров к моим пастухам. Там меня взяли слугой в еллинский дом.
- Люди говорят, что ты вступил в прелюбодейную связь с женою сына хозяина. Потом убил его сына и бежал в Иерусалим.
- Я был еще слишком мал. Я убежал в Иерусалим, потому что был виноват во всем. Что бы ни случилось, во всем всегда винили меня. Словно проклятье висело надо мной, и люди чувствовали его, они гнали меня отовсюду, оговаривая, виня и проклиная. Тот сон проклятьем висел надо мной.
- Люди говорят, что ты служил во дворце Царя Ирода, и он очень любил тебя.
- Это правда. Я был красив и ловок. Царь Ирод взял меня за красоту. Он любил мальчиков. На тот момент мне уже было все равно, кому и как служить, лишь бы не быть одному. Я же сказал тебе, что лучше бы у меня не было детства…
Иуда отошел от Зоюлы, сел на землю и склонил голову.
- Люди говорят…
- Пусть они говорят.
Зоюла присела рядом.
- Давай продолжим разговор. Выскажись, тебе станет легче.
- Мне не станет легче.
- Тогда пусть тебе станет тяжелее, но выскажись. Люди говорят, что твои родители переселились в Иерусалим. Они не знали, что это ты убил их сына, очень горевали по тебе. Они купили дом рядом с дворцом Царя Ирода. Произошло случайное совпадение. Прошло много времени. Ты убил своего отца и женился на матери. У вас родился сын. Неужели это правда? Неужели ты не узнал их?
- Узнал. Я любил ее. Но никто не сказал мне, что они мои кровные родители. Случайных совпадений не бывает. Сон исполнялся медленно, но неотвратимо. Я убил Ровеля и стал мужем Лии. Я был счастлив с ней. Но счастье было недолгим. Но однажды она рассказала мне о своем сне, о мальчике, которого они с отцом положили в просмоленный ящик и отпустили в озеро. Она плакала. Она спросила меня: «Спасла ли я от него мой род иудейский? Может быть, лучше было нам убить его, а не отпускать в море?  Я боюсь, что он остался жив.» И тогда я понял все. Пастухи показывали мне тот ящик, в котором они меня нашли. Я сравнил даты и понял, что живу с женщиной, которая меня родила. Что это я – тот, кто разрушит род иудейский.  В одну ночь я поседел. Утром я ничего не сказал ей и ушел. Я будто сошел с ума. Я хотел броситься со скалы. Я не находил себе места. Я говорил с Богом, но Бог не отвечал мне. Я не знал, как дальше жить и зачем жить дальще.
- Люди говорят…
- Я встретил Христа. Он шел навстречу и улыбался мне. Он сказал: «Я все знаю». Я бросился к нему, как к последней надежде, я говорил и плакал. Он молчал и слушал. Он не перебивал и ждал, когда я все расскажу.  Потом Он сказал: «Пойдем со Мной. Больше тебе некуда идти. Душа твоя искалечена, лечить ее нужно будет долго, не одну тысячу лет. Но то, что предначертано, то исполнится». Я засмеялся зло и нагло, услышав про тысячи лет, а Он опечалился и сказал: «У тебя злой смех. Пойдем со Мной» Я стал Его учеником. Я был жаден до денег. Не потому, что я их любил, а по нищете. Я всегда жил, как волк, добывал хлеб, деньги и приносил их Лие. Я скучал по ней… И я знал, что я обречен…
- Христос доверил тебе казну.
- Он доверил мне все. Он сказал, что так я должен врачевать свою душу, постоянно борясь со страстями. Но я все равно воровал.  Я боялся, что Лия с сыном умрут с голоду и тайно высылал им деньги. Это были не мои деньги, я брал их из казны. Христос ничего не говорил мне, хотя все знал. Он жалел меня, как жалеют больного. Он сделал мой путь еще труднее. Он поставил меня в распорядители над всеми апостолами, чтобы я распоряжался всем, и приказал апостолам все потребное для плоти, в чем они нуждались, спрашивать у меня. Апостолы исполняли повеление Учителя с готовностью, не роптали по поводу того, что я творил и никогда не жаловались на меня Христу, хотя и видели многие мои ослушания или бесчиния. Мы были братьями. Они и относились ко мне, как к брату.
  Я был скупым. Я берег все мирское, не давал им тратить попусту и призывал беречь деньги, еду, миро. Мою душу невозможно было исправить. Но самое главное то, что я не хотел ее исправлять. Я поверил сну Лии и поверил словам Христа, я был обречен исполнить свою роль в истории рода иудейского. Я принял волю всевышнего бесспорно и только ждал – когда…
- Как ты убил своего отца?
- Я всегда брал то, что мне нужно, не спрашивая. Я сорвал цветы в его саду. Он кричал на меня, злился. Я не мог простить ему того, что он пожалел для меня даже цветов. Козы едят цветы и никто их не ругает, а он пожалел цветов для человека. Я взял камень и ударил его. Мною правила обида и злость. Увидев, что он умер, я пошел во дворец Царя Ирода и все рассказал Царю. Ирод повелел мне взять в жены Лию.  Так я стал ее мужем, не зная, что она – моя мать. И мы жили очень счастливо до того момента, когда она рассказала мне свой сон.
  В тот день, когда Христос омывал ноги апостолам и когда мы все сотрапезовали, Он сказал, что из двенадцати есть один, который предаст Меня в руки человеков-грешников. И говорили апостолы между собою: кто есть тот, который предаст Его? Христос же, увидав это волнение среди апостолов, сказал, что протягивающий руку свою передо Мною и есть тот, кто предаст Меня. Я понял, что Он говорит обо мне. Я понял, что я должен протянуть руку. Я ждал этого момента. Я знал, что он наступит. И тогда я послушно протянул руку.
- Ты был зол на Него?
- Нет. Я не посмел ослушаться Его, перестал с собой бороться и смирился с судьбой. Каждая секунда моей жизни кричала мне о неизбежности предсказании. Христос мне все рассказал, все показал, Он возвел меня на небо. Я был Его любимым учеником. Апостолы ревновали, но Он жалел меня, потому что знал о моей тяжелой участи в веках.
- Как ты предал Его?
- Предать легко. Трудно – не предавать. Но у меня было наоборот. Я совершил свое предательство, как скучную работу, которую нужно было совершить послушному рабу, чтобы исполнить волю, предсказанную через сон и слова Христа. Взять в плен Иисуса не составляло большого труда. Его и так все знали. Власти могли в любой момент схватить и отправить в темницу любого человека. Лицо Христа было известно всей Иудее.  За восемь дней до казни Христос говорил со мной. Я все записал и поведал об этом разговоре одному из апостолов. Перед казнью Иисуса я передал свои записи апостолам. Я отдал им свитки с просьбой переписать их множество раз.
- Ты записал только этот разговор?
- Я записывал все. Не все апостолы знали грамоту. Они были простые люди. Я был очень скурпулезным и внимательным. Я тщательно записывал не только расходы и приходы нашей казны. Я вел летопись, каждый вечер я садился и при свете огня записывал все, что с нами происходило за день. Я фиксировал каждый шаг Христа, каждое Его слово.
- Апостолы не вели дневники?
- Я же сказал тебе, все записи вел я. Все, что Он говорил, все, что Он делал – все записано мною.
- Более пятидесяти сохранившихся Евангелий написаны на основе твоих дневников?!
- Да. Именно поэтому они обрываются распятием. Воскреснув, Христос много разговаривал с апостолами, но они не записывали.
- Ты обрел все знания…
- Я был очень умен. И в один момент мне показалось, что я знаю не меньше Христа. Я учил Его слова наизусть и мне иногда казалось, что это мои собственные мысли. Дьявол овладел моим разумом. Я стал воровать не только деньги, но и Знания Бога. Я начал спорить с Ним. Он смеялся.
- Как ты предал Его?
- Настал момент. Он Сам указал мне образ дня и часа. Потому я пошел в синагогу еврейскую и великим гласом в страшной злобе на весь мир – сказал им: что даете мне, - и я предаю вам Его? Евреи тотчас одарили меня тридцатью сребрениками. Получив их, я сказал: последуйте за мной.
- Ты знал, что разрушаешь род иудейский?
- И да и нет. У меня был очень холодный рассудок. Но я думал о разрушении через посрамление. Я хотел, чтобы они были посрамлены и познали силу Бога. Они же взяли в руки светильники, палки, ножи, веревки и другие подобные бичи и последовали за мной.  Иисус тогда молился, после молитвы пришел к апостолам и сказал: «Бдите и молитесь; не ведаете ни дня, ни часа... ибо Сын Человеческий предается»... Опять пошел на место молитвы Своей и молился на много час... Снова пошел к апостолам, увидел их спящими и сказал с кротостию: «Восстаньте, бдите и молитесь, ибо не ведаете ни дня, ни часа, ибо Сын Человеческий предается...» Опять пошел к месту молитвы Своей, молился и говорил: «Отче, аще возможно, да мимо идет от Мене чаша сия». Тотчас, при этих словах Его, пришел я со светильниками, от множества огней стало светло, как днем, час же был ночной... И сказал я евреям тихо: «Кого я обниму и облобызаю, того хватайте»... Тогда вошло множество воинов туда, где были собраны вместе апостолы. Я с сребрениками в руке, обнял Христа и сказал Ему: «Радуйся, Равви», и приложил скверные свои губы к Его пречистому Лику и потом удалился. И схватили Христа воины; апостолы же, увидав Его схваченным воинами, весьма смутились. Петр схватил одного раба, поверг его вниз, выхватил короткий нож, который имел и, побуждаемый ревностию, урезал рабу ухо. Тогда воскликнул Христос и сказал: «Петре! Петре! Вложи нож в ножны, ибо нож даешь, нож и приемлешь...» И взяли Христа, как разбойника, на судилище, и поругание окружило Его, красная хламида облекла Его. Терновый венец возложили на главу Его. Очи Его завязали и биениями били Его. Слова отречения требовали от Него и непомерно терзали и повели на Крест...
- Что же апостолы?
- Апостолы разбежались все. У Креста до конца с Христом остались только Богородица и Мария Магдалина. Я тоже никуда не ушел. Я стоял невдалеке и смотрел. Ждал…
- Что мог купить ты на эти тридцать серебряников?
- Деньги нужны были только как символ, печать продажи. И поцелуй был нужен только как символ, печать предательства.
- Символ, который остался в человечестве на тысячелетия. Печать проклятия.
- Без этих символов люди не смогли бы пронести веру Христову. Я стал худшим из худших, чтобы лучших могла родить, взрастить и собрать Земля. Я принял на себя всю грязь человечества. Христос искупил первородный грех человечества и заплатил своею жизнью, подарив людям Путь истины. Я предал Его на казнь, чтобы Он смог сделать это. Я один. Кто-то должен был предать, чтобы пролилась кровь Христа.
- Но люди могли Его не убивать! Они могли оставить Его в живых! Они сами так решили! Это их вина!
 Глаза Иуды обрели внезапно серый металлический блеск. Он тяжело посмотрел на Зоюлу и сказал:
- Истинно говорю тебе: убийству предшествует предательство. Не было бы предательства – не было бы и казни.
- Но люди кричали: «Распни Его! Распни! Кровь Его на нас и на наших детях!»
- Истинно говорю тебе: не было бы предательства, они бы так не кричали. Они бы выбрали Его, а не Варавву. Они бы не распяли Его. Верность дарует жизнь. Предательство влечет смерть. Я это хорошо знал.
- Без твоего поцелуя и тридцати серебряников Христос не смог бы искупить первородный грех человечества?
- Не смог бы. Без моей вины – не смог бы.
- Почему ты вернул сребреники иудеям?
- Они больше мне не были нужны. Я продал не Христа. Я купил свой род иудейский за тридцать сребреников. Вот сколько он стоил. Такая была его цена. Я огласил ее в веках, как символ. Поставил печать: они купили меня  – и продали себя.
- Ты был простой человек, как все апостолы. Они, обыкновенные люди, хотели есть, пить, уставали, боялись, смеялись, радовались, плакали. Скажи мне, почему ты перестал бороться с собой?
 Иуда потупил голову, долго молчал, несколько раз открывал рот, чтобы что-то сказать, но не решался. Потом он сказал:
- Истинно говорю тебе: оружие зла – месть. Моя жизнь была бесцельной с той минуты, как я услышал от Лии о ее сне и узнал, что она моя мать.  Моя мать, которая родила меня, пыталась меня убить и желала единственного – моей смерти. Моя мать, которую я любил больше жизни,  стала моей любимой женой и родила мне единственного сына, боялась одного – того, что я жив и представляю опасность для ее рода. Я ненавидел свой лживый, жестоковыйный род. Христос называл их «детьми дьявола».
- Ты признался Лие, что тебя нашли пастухи?
- Нет. Она умерла, не узнав, кто я. Никто, кроме меня и Бога ничего не знал. Откуда это знаешь ты, остается для меня тайной.
- Нет ничего тайного, что не становится явным. Пастухи все рассказали Лие.
Иуда окаменел.
- Ты был любимым учеником Христа, Он одарил тебя многими знаниями о тайнах мира, приблизил тебя настолько, что ты встал рядом с Ним. Почему же слова твоей матери пересилили власть Бога?
- Слова были равносильными, как бывают равными две чаши весов. Когда Христос подтвердил слова Лии, мне стало легко. Я понял, что должен принести себя в жертву.
- Ты – жертва?
- Я жертва. Две тысячи лет имя мое проклинают миллиарды душ. Две тысячи лет моя мерзкая, черная тень стоит за спиной Христа. Две тысячи лет Христос сияет на черном фоне моей поганой тени. Я принес сознательную жертву. Если люди думают, что я был прост, наивен, жаден, зол, хитер, то они сами таковы. Подобное познается подобным. Понять меня может только тот, кто сам принесет себя в жертву.
- Почему ты повесился?
- Истинно говорю тебе: всякий предатель – самоубийца. Но Христос позаботился о моей душе. Веревка оборвалась. Я упал на острые камни и распорол живот. Я умирал долго, глядя, как дышит мое гнилое страстное нутро. Я все успел сказать Христу.
- Ты покаялся?
- Я покаялся в том, что любил Лию больше, чем Его. Я всегда думал о ней. Только о ней. Земная любовь отличается от небесной.
- А теперь, спустя две тысячи лет ты все так же любишь Лию?
- Этого я не могу сказать даже сам себе. И тебе не скажу. Но я скажу тебе только, что я просил Христа пресечь мой род. Я просил Его позаботиться о моем сыне и не позволить ему иметь потомства. Моя любовь была страшнее смерти – я любил мать так, как нельзя любить мать. Вот в чем заключалась бессмысленность моей жизни. Я вел жестокую игру с самим собой, проиграл и потерял все.
- Христос не простит тебя?
- Простит. Он обещал. Две тысячи лет я был рядом с Ним. Там, где звучало Его Имя, тенью чернело поганое имя мое.
- Когда Солнце восходит в зенит, тени исчезают.
- Истинно говорю тебе, Солнце уже в зените. Потому ты здесь.
- Пойдем со мной, - сказал Зоюла и взяла Иуду за руку.
- Я не сказал тебе самого главного. Когда я стоял поодаль от Креста и наблюдал за казнью, я знал, что Христос не умрет.  Я стоял, смотрел и ждал, когда Он посрамит убийц. Я гадал, как это будет: раздастся гром, молнии будут бить в толпу, с неба слетят ангелы… Я придумывал разные выходы. Истинно говорю тебе: я знал, что Он останется жив! Но Он умер… Когда Он испустил последнее дыхание, и они стали собирать в Чашу Его кровь, разум мой помутился, и я потерял веру. Я воскликнул: «Ты обманул меня! Ты – не Бог! Бог не мог умереть на их позорном кресте!» В тот момент мне показалось, что все было напрасно. Я хотел сжечь свои дневники, побежал их искать, забыв, что передал их апостолам. Я метался по городу, как умалишенный. Я ненавидел всех! Я думал, что они победили! Эти грязные развратные, тупые, кровожадные люди победили Бога! Я обезумел, потому что такого не могло случиться! Но случилось! Я так думал в тот момент. Потом взял веревку и пошел к дереву. Веревка оказалась гнилой.
- Ты надеялся, что Христос, взойдя на Крест, сойдет с Креста?
- Взошедшему на Крест назад пути нет. Но с этим невозможно смириться, когда стоишь возле Распятого.
- Пойдем со мной, Иуда, - предложила Зоюла. – Посмотри, какое у меня пышное, красивое платье! И алмазные башмачки. И я умею танцевать.



 
ГЛАВА 19
Лавр Петрович и Королева двое суток резались в карты. Нильс лежал без сил под столом и периодически дергал Лавра Петровича за голую ногу – штаны Лавр Петрович уже проиграл и теперь остался только розовый мохеровый свитер.
- Отвали, - в азарте кричал Лавр Петрович, - Весь мир на кону! Не лезь под ногу!
- Вы что себе позволяете? – поднимала высоко бровь Королева. – Если я проиграла всю банковскую систему Америки, это не значит, что можно мне грубить!
- Эльза! Я парень простой, деревенский. Если что ляпну иногда – это последствия тяжелого детства. Не обижайся! Валет!
- Король!
- Ладно… Я же гусей в деревне пас! А теперь играю в карты с Королевой. Туз, Эльза, туз!
Нильс снова пощекотал Лавра Петровича за ногу.
- Отвали ты! Африку выиграю и остановлюсь!
- Опять грубите? – недовольно поморщилась Королева. – Что это – отвали!? Я не позволю остановить игру, пока не выиграю ваш розовый свитер. Мне он нужен.
- Я останусь совершенно голый. Это неприлично.
- Меня ваш вид не волнует. Вы все равно будете казнены.
- За что? – оторопел Лавр Петрович. – А мой выигрыш?
Он поднялся из-за карточного стола, одернул пониже свитер, прикрывая бледные, волосатые ноги и пошел к дверям.
- Постойте, Лавр! Ну что за обиды? Вы не понимаете шуток! Продолжим игру! Я пошутила!
- Вот уж дудки, - сказал Лавр Петрович. – Позовите министра юстиции и нотариуса. Пусть принесут  документы, подтверждающие мое право собственности на американские банки и Африку.
- Ну а Африка-то вам зачем? Там так жарко! Вы разоритесь ее осваивать. Простите мне Африку. Будьте мужчиной!
- Дорогая моя Эльза, - заволновался Лавр Петрович, - Наверное вы забыли, что я ученый и что, если мне нужно похолоднее, я сдвину ось Земли чуть левее.
- Каким образом?
- Ковчег все умеет.
- Шарлатан, - возмущенно прошептал под столом Нильс.
- А гуси улетят в Антарктиду! – пригрозил Лавр Петрович, и Нильс сразу же притих.
- Гуси ваши мне не интересны. Я не умею пасти гусей. В детстве я любила вальсировать и играть на музыкальных инструментах. Мы можем вспомнить детство. Конечно, если сыграем еще несколько партий в карты, я потанцую с вами.
- Завтра, - отрезал Лавр Петрович. – И станцуем, и сыграем и попасем гусей. А сегодня зовите министра юстиции. Я настаиваю.
Королева недовольно позвонила в колокольчик. Пришел толстый и гладкий, как яйцо, министр юстиции, вытащил подготовленные бумаги, положил на стол Королеве на подпись. Королева быстро подписала.
- Что-то подозрительно быстро он их составил, - прищурился Лавр Петрович. – На английском ли языке документы?
- Разумеется.
- Я знаю английский, - удовлетворенно сказал Лавр Петрович и стал тщательно изучать бумаги. Потом он засунул их себе под свитер и сел за стол. Важно, как собственник Африки и всей банковской системы Америки предложил сыграть на троих. И с министром юстиции тоже.
- Благодарю, - поклонился министр юстиции, - Я не умею.
- Врет, - прошептал из-под стола Нильс.
- Прикажите ему, Эльза, а иначе я уйду. Или казните его.
Лавр Петрович приподнялся за столом.
- Нет-нет! Умоляю вас! Я только вошла в азарт! Немедленно садитесь за стол! Играем на Антарктиду! Куда летели гуси!
- Ваши ставки? – спросил Лавр Петрович.
- Ну, миллионов пять я поставлю, - неуверенно сказал министр юстиции.
- Пять – чего?
- Людей.
- Из какой страны?
- Из России, конечно.
 Лавр Петрович тяжело замолк на три секунды.
- Хорошо, - сказал, - Тогда я иду ва-банк. Моя ставка – розовый свитер.
Королева захлопала в ладоши.
- Нильс, любыми путями, любыми путями, - пропел себе под нос Лавр Петрович и сделал первый ход. Нильсу ничего не оставалось делать, как выглядывать из-под стола и подсматривать карты игроков.
- Семь буби, - шептал он Лавру Петровичу ход.
- Откуда ты знаешь эту игру, шалунишка? – напевал Лавр Петрович.
- Нас обучали в университете, - степенно отвечал министр юстиции.
- Не обзывайся! – Я не лгу! Я помогаю!  - шептал сердито Нильс.
 Когда Лавр Петрович выиграл Антарктиду, пять миллионов русских и в добавок Аляску, он решительно и легко проиграл Королеве свой пушистый мохеровый свитер.  Королева Эльза была настолько счастлива, что упала в обморок прямо за столом, будто получила в голову разряд праздничного салюта. Оставшись без ничего, Лавр Петрович в качестве хозяина половины планеты, пригласил министра юстиции за кофейный столик выпить чашечку кофе и поговорить о делах. Он незаметно сунул под стол Нильсу бумаги и, не стыдясь своего вида, уселся в кресло. Министр юстиции не выдержал, снял пиджак и накрыл его.
- Королева, мерзавка, очнется, а вы тут голый, - недовольно сказал он.
- Я ненадолго, - пообещал Лавр Петрович. – Я только узнать о ходе дел в мире. Вы можете мне вкратце рассказать обо всем?
- Обо всем вкратце не могу, - признался министр юстиции.
- А за Аляску?
- Верните лучше банковскую систему. Она вам не нужна. Что вы с ней будете делать? – сказал министр юстиции.
- Королева умная женщина. Она бы таких вопросов не задала.
- Королева дура. Картежница и маньячка.
- Я ей скажу об этом, - пригрозил Лавр Петрович.
- Это недопустимо.
- Я парень простой, у меня было тяжелое детство, я плохо воспитан, трудно добился высокого положения в обществе. Поэтому я скажу ей это. Меня интересует, почему стало возможным играть на людей. Откуда такие ставки – пять миллионов? - спросил Лавр Петрович.
- Хорошо, за Африку я вам все расскажу, - согласился министр юстиции. Они ударили по рукам и ушли в секретную комнату для переговоров. Нильс тоже хотел прошмыгнуть в дверь, но Лавр Петрович его не допустил.
Ждать пришлось недолго.  Лавр Петрович выскочил, как ошпаренный через несколько минут и, прижимая к голому торсу ворох новых бумаг, крикнул:
- Уходим, Нильс, огородами, огородами! Ховайся в бульбу!
- Что случилось?
- Потом объясню! Давай сюда документы и бежим!
Нильс сунул ему в руки выигранные бумаги, прихватил на ходу валявшиеся на диване штаны и розовый свитер Лавра Петровича, и вытащил из кармана свою дудочку. Торопливо засунул в рот и начал играть. Стража, оторопев от вида летящего по дворцу голого Лавра Петровича быстро приходила в себя, выстраивалась в цепочку и семенила строем за Нильсом.
- Играй, Нильс, играй! Сейчас мы выведем их из дворца и захватим дворец.
 - Штаны надень! - крикнул сказал Нильс и стал играть громче.
- Это же уму непостижимо, что я услышал! Это же гнездо убийц человечества!
- Зачем нам дворец? Хватит бумаг, - быстро сказал Нильс, отрываясь от дудочки и снова поспешно заиграл.
- Бумаги – прах.
- Дворец тоже прах. Что ты будешь с ним делать?
- Тогда запалю, - сказал Лавр Петрович. – Бензин где? – спросил он у стражника.
Тот вышел из цепочки и поставил послушно перед ним канистру с бензином.
- Лей! – приказал ему Лавр Петрович. – Нильс, играй, выводи людей из огня.
- А Королева? А министр?
- Королева – это Эльза Кох, та надсмотрщица из фашистского концлагеря «Бухенвальд». Она выскочит. Она шустрая, - сказал Лавр Петрович, торопливо натягивая штаны и свитер. – Лей, я сказал!
Стражник начал поливать бензином стены дворца. Лавр Петрович чиркнул спичкой.
- Бегом! – скомандовал он всем и бросил спичку на пол.
 Языки пламени жадно обхватили бензиновые потоки и мгновенно вскочили на портьеры, обняв жаром зал.
- Дальше лей! – орал Лавр Петрович, гоня перед собой стражника с канистрой. Тот бежал, и полыхающая нить огня мчалась за ним, пытаясь ухватить за ноги. Стражник испуганно бросил канистру и помчался к выходу.
 Когда они выбежали за ворота сада, дворец позади полыхал.
- Ну, и зачем ты это сделал? – печально спросил Нильс.
- А на всякий случай, - зло сказал Лавр Петрович, запихивая бумаги за ворот. – Я им устрою новый Нюрнбергский Трибунал. Я выложу в интернет все эти свидетельства, все эти цифры и шифры и всю эту статистику! И потом слетаем заодно к этим Ротшильдам.
- Зачем?
- В карты поиграть.
- Да что же такое произошло? – горестно спросил Нильс.
- А произошло то, что я прозрел. И лучше бы я был слепым.
- Теперь ты хочешь, чтобы прозрели все? – усмехнулся Нильс, - Да они все зрячие. Напрасно кипишь.
- Зрячие?! Они знают, чем кормят людей? Они знают все дьявольские тайны медицины и фармакологии? Они знают, из чего пекут хлеб? Знают, чему учат детей на этой планете, превращенной в Содом и Гоморру? Знают, что их убивают сознательно, расчетливо и даже изящно?
- Знают, - грустно сказал Нильс. – Все все знают. А ты будто с Луны свалился. Кричишь, дворцы жжешь, голый бегаешь, в карты играешь. Ты сам-то – хорош?
- Они знают и молчат?... – растерялся Лавр Петрович.
- Они молчат, потому что им так нравится.
- Что нравится?..
- Умирать, ожидая, что кто-то придет и спасет.

ГЛАВА 20
- А что вы пишете, Павел Августович? –  спросила Зоюла, заглядывая в тетрадку Паши.
- Да вот, стишки кроплю, - сказал Паша.
- О чем? О любви?
- Конечно, - кивнул Паша.
- И получается?
- Конечно.
- Значит, у вас большая любовь, - обрадовалась Зоюла.
- Конечно.
- А как ее зовут?
- Да по-всякому. Когда как, - уклончиво ответил Паша и внимательно посмотрел на девушку:
- Ты с карнавала? Новый год сегодня?
- Новый год всегда, - сказала Зоюла, поправляя пышное белое платье, украшенное жемчугами и бриллиантами. – А почему вы не восхищаетесь моим платьем, Павел Августович?
- Красиво, - равнодушно кивнул Паша и уставился в тетрадку.
- А посмотрите также, какие у меня башмачки, Павел Августович! Алмазные! Два! А вы думали, что – один? Нет, два! Два алмазных башмачка! Крестная тоже подарила. А те, прошлые, хрустальные, она назад забрала. В них зола была. Они мне ноги терли и паркет во дворце пачкали. Вот почему.
Паша досадливо поморщился, мельком глянул на башмачки и умоляюще поднял на нее глаза:
- Не могли бы вы оставить меня в покое? Я пишу…
- В покое?.. – обомлела Зоюла. – Как же так?.. Но ведь я же самая красивая девушка в мире! Посмотрите, я красивая?
- Красивая, - угрюмо кивнул Паша, - Но не могли бы вы оставить меня в покое?
- Оставить?
Зоюла тихонько села на высокую кровать-нары и заплакала.
- Ну зачем эти слезы? – растерялся Паша, - Мне это сейчас нельзя, чужие слезы, печали …Я пишу!
-  Значит, я некрасивая…
- Вы красивая, очень красивая, но я пишу.
- А она красивая?
- Кто – она-то?! – рассердился Паша.
- Та, которую вы любите.
- Да не знаю я, красивая она или нет.
Зоюла быстро вытерла глаза:
- Как это – не знаете? Вы ее не видели?
- Нет, конечно, я ее придумал. Думаю, что красивая.  Душа точно красивая. Ну и лицо, наверное, тоже.
- Вы придумали чужую душу? – удивилась Зоюла.
- Да, придумал. И разговариваю с ней.
- Потому что больше не с кем?
- Есть с кем. Многие приходят. Но их души молчат. Или кричат, или визжат… Пришлось придумать красивую. Но не могли бы вы меня покинуть сейчас? У меня процесс…
Зоюла соскочила с нар.
- Я не буду вам мешать. Я все поняла. Вы тоже с Луны. Я потом приду за вами и вместе вернемся в Ковчег.
- Я не могу в Ковчег. Я здесь должен остаться. Я пишу! Стихи! – воскликнул Паша.
 Зоюла  снова села на нары.
- Тогда я тоже никуда не пойду. Потому что нельзя писать стихи о любви, когда никого не любишь. Вы меня полюбите, Павел Августович. И стихи будут совсем другие. Я уверяю вас, что это будут именно – стихи! А не просто рифмованные строки. Живые стихи знаете чем отличаются от мертвых? Они  живут вечно.
- У меня живые, - буркнул Паша.
- Нет! Я читала их! Нет! – воскликнула Зоюла. – Должна быть одна настоящая, великая, вечная любовь. А не много придуманных образов. И тогда в стихах потечет кровь! А не талый сверкающий лед, белый снег и блестящая вода.
Паша медленно поднял глаза и с болью прошептал:
- У меня хорошие стихи. А такой любви, которую вы придумали – ее не бывает.
- Бывает! – воскликнула Зоюла. – Полюбите в реальности и ваши стихи будут иметь огромную силу! Вот увидите! Они будут способны изменить весь мир и даже спасти его.
- Для чего мне менять мир? Кто я такой? - пожал плечами Паша. – Поэтов очень много.
- А для чего же тогда вы пишете? – тихо спросила Зоюла.
- Чтобы не умереть.
- Отчего?
- От того, что любви не бывает и от всего прочего.
Зоюла печально направилась к двери.
- До свидания, Павел Августович. Я тороплюсь на бал.
- До свидания.
- Если вы перестанете вдруг писать и снова будете умирать, выйдите во двор. Там на лавочке – вот в этом дворе-колодце – по вечерам сидит печальная девушка. Полюбите ее. У нее ослепительно красивая душа. Намного красивее вашей. Но лицо ее очень некрасивое. Полюбите ее?
- Конечно, - кивнул Паша.
Зоюла оглянулась:
- Нет, не сможете.
- Смогу, - уперся Паша.
- Нет. Вы тоже превратились в лунного человечка. Осталось только разучиться врать.
- Я никогда не вру! – воскликнул Паша.
- Значит, все… Значит, окончательно лунный. Значит, выхода нет. Где нет лжи – там нет сказки. Где нет сказки – там нет любви. Где нет любви – там нет ничего. Тем более – нет стихов, - сказала Зоюла и вышла.
Паша облегченно вздохнул и снова взял в руки тетрадку. До вечера он то лежал на нарах, упершись взглядом в протекший потолок, то бросался что-то писать, но только злился, вычеркивал, рвал листы и в конце концов выбросил тетрадь в окно. Долго ходил из угла в угол, курил, заваривал чай, дрожащими руками рассыпая заварку, и обжигаясь пил его большими глотками. Потом быстро схватил куртку и выбежал во двор.
 Квадрат тусклого Петербургского неба наглухо накрывал сверху глубокий двор-колодец, как старый, грязный потолок. Паша поискал в снегу тетрадку, но не нашел.
- И пусть! – с отчаянием воскликнул он. – Половина готовой поэмы! Год работы! И пусть. Ты права.
- Я права? – услышал он.
На скамейке сидела невысокая, хрупкая девушка в светлом пальто и светлой пушистой шапочке.
- Это опять ты? – сердито спросил Паша. – Что тебе от меня нужно?
- Опять я, - кивнула девушка. – Мне не хочется дома сидеть. Завтра опять на работу. Вышла вот…
- Не даешь мне покоя! Я из-за тебя выбросил тетрадку! И теперь не могу ее найти.
- Она у меня. Я ее поймала. Из того окна? – спросила девушка, указывая пальцем на окошко Пашиной коморки.
- Из этого. Отдай.
Он подошел поближе, протянул руку и онемел:
- А что стало с твоим лицом? – потрясенно спросил он.
- А что стало с моим лицом? – удивилась девушка, трогая себя за щеку.
- Ты была красивая, а теперь нет, - брякнул Паша.
 Девушка  ссутулилась и опустила голову.
- Возьми тетрадку, - сказала она.
- Извини, я наверное, спутал, - заволновался Паша, - Ты приходила сегодня ко мне?
- Нет, - сказала девушка.
- Не обижайся, я просто спутал. Извини.
Девушка подняла глаза и улыбнулась. Глаза ее сияли, будто Паша только что назвал ее лучшей в мире. Паша онемел. Улыбка изменила лицо девушки до неузнаваемости.
- Какая у тебя красивая улыбка, - завороженно сказал он. – Я Павел.
- Я Герда.
- Ну вот… - расстроился Паша и присел рядом на скамейку. – Ты тоже, значит, из сказки. Тут Кай тебя ищет.
- Я не из сказки. Меня так родители назвали. Отец был военный летчик, редко бывал дома, мама его всегда ждала, волновалась. А он был железный человек, как будто льдинка жила в его сердце. Работа такая. Летал… Только я могла растопить его сердце. Их уже нет…
- Ты реальная? Можно потрогаю?
Не дожидаясь ответа, Паша прикоснулся к ладони девушки и замер. Они долго сидели молча. Герда не убирала руку.
- Моя бабушка говорила мне: «Паша, свое ты узнаешь по прикосновению». Я раньше не понимал этих слов. Но запомнил.
- Правда? – обрадовалась Герда. – Мама мне тоже говорила – «руке рука на века». Я тоже не понимала, что это значит.
- А давай слепим снеговика! – предложил вдруг Паша. – Снег сегодня сырой, получится огромный снеговик!
- Я только об этом и мечтала. Но мне неудобно было лепить его одной. Скажут соседи, что ненормальная. Взрослый человек, а лепит снеговика, - засмеялась Герда.
Но Паша уже катил между заваленных шапками снега машин большой белый шар. А сверху, над двором колодцем серым лоскутом медленно надувалось и уходило в бесконечность бездонное небо. В нем мелкой алмазной крошкой проступил Ковш Большой Медведицы. Ковш то и дело наклонялся и черпал из глубины двора-колодца, с самого ледяного дна россыпи изумленного смеха, поднимал со скрипом ввысь живой свет и выплескивал с размаху в Млечный Путь.

ГЛАВА 21
- Ева, как мы оказались здесь?
- Не помню.
- Это теперь навсегда?
- Не знаю.
- Я никогда не думал, что рай находится на Земле… Значит, и Бог находится на Земле…
- Я пока вижу только Змея.

ххх
- Ева, зачем ты разговариваешь со Змеем? Зачем он считает спелые и зеленые яблоки!?
- Адам, я объясняю ему, чем на Земле отличается добро от зла. Зло имеет число. Добро имеет сроки.

ххх
- Ева, почему ты рассказываешь Змею некоторые наши секреты?
- Потому что на Земле я научилась молчать о самом важном.

ххх
- Скажи, Адам, где ты был до нашей встречи?
- Рядом. Я все время шел следом за тобой, чтобы никто не смог ударить тебя в спину.

ххх
- Ева, почему Змей плачет?
- Летать хочет. Я рассказала ему, как весело мы запускали на Земле воздушного змея и он летел на веревочке высоко в облаках.

ххх
- Ева! Что ты сказала Змею? Он упал в обморок!
- Он слишком впечатлительный. Я просто пожаловалась, что здесь я голая и босая. У меня только фиговый листок! А на Земле осталась новая куртка из змеиной кожи, сумочка из анаконды, туфельки. кошелёк, записная книжка из шкуры питона и такая чудесная мазь из змеиного яда!

ххх
- Скажи мне, Ева, почему самолет разбился? Так мало спаслось людей... Я в чем-то ошибся?
- Не хватило любви, Адам. Мы не знали любви небесной и любили любовью земной.

ххх
- Ева, ты опять шепчешься со Змеем! Я вообще не понимаю, какое право он имеет быть в Раю?!
- По-другому невозможно проверить нашу веру. Адам. Я открою тебе последнюю тайну - между Змеем и мужчиной стоит женщина. Как между сердцем и копьем - ребро.

ххх
- Скоро придет Бог, Ева. Я Ему скажу так: "Я прошел сотни испытаний ради тысяч чужих жен, чтобы моя жена была счастлива. Потому что счастье моей жены - это Я!"
- Все правда, Адам. Кроме последнего слова. Последнее слово - "ТЫ!".

ххх
- Он идет! Ева, что ты скажешь Ему? Я хочу знать.
- Я скажу просто, Адам. Красота не спасёт мир. И поэзия не спасет мир. И вера не спасет мир. И жертва не спасет мир. И любовь не спасет мир. Мир спасет только верность.

ххх
- Адам, почему я не вспоминаю прошлое и не думаю о будущем?
- Я научил тебя жить в Вечности, Ева. Вечность - это «здесь и сейчас».

ххх
- Адам, теперь ты снова понимаешь язык зверей, птиц, рыб, деревьев, цветов. А мне это запрещено. Теперь тебе будет скучно со мной...
- Я буду рассказывать тебе все, что они говорят. Это самое восхитительное, что мне разрешено.

ххх
- Адам, как хорошо, что Бог послал нам друг друга!
- Это был мой выбор, Ева. Жену для Вечности каждый мужчина выбирает сам. Один выбирает для вечного ада, другой выбирает для вечного рая. Тебе просто повезло.

ххх
- Адам, мы совсем забыли о людях. А если им плохо без нас? 
- Им хорошо, Ева. У каждого есть свой Адам, своя Ева. Каждый пишет свою сказку. И мы не будем им мешать.

ххх
- Любовь моя, я так и не поняла, что мы узнали, съев запретный плод с Дерева Жизни?
- Любовь моя, мы узнали, что всё познаётся в сравнении. Земная любовь имеет число. Небесная любовь имеет сроки. Плоды земной любви уходят в землю и кормят Землю. Плоды небесной любви питают небеса.

ххх
- Любовь моя, мне кажется, что раньше я была намного умнее... 
- Любовь моя, ум работает, когда сердце спит. Когда сердце просыпается,  ум отдыхает.

ххх
- Любовь моя, зачем я написала на Земле так много стихов? Это был настоящий ад! Было очень больно...
- Мертвое сердце может воскресить только удар молнии. Сколько раз твое сердце убивали - столько же раз Врач давал ему удар током слов. У тебя было слишком нежное сердце.

ххх
- Ева, теперь ты можешь делать все, что душа пожелает.
- Очень хорошо. Тогда я пойду учить Змея писать стихи.

ххх
- Адам, скажи, что стало с Командиром? 
- Он ищет на Земле среди спасенных - свою Еву. Теперь он её обязательно найдет.

ххх
- Ева, не дразни Змея! Он на работе! Он испытывает нашу верность. Не зли его, будь серьезнее. Иначе мы опять потеряем рай! 
- Не волнуйся, любовь моя. Змей не знает, чем отличается "обрести и потерять" - от "потерять и обрести". Кто не уходил - тот не возвращался. А кто ушел, но вернулся, - тот больше не уйдет никогда.

ххх
- Адам, есть ли грань между правдой и ложью, между добром и злом, между жизнью и игрой?
- Да, грань есть. Она в зеркале чужих глаз. Мутное зеркало - это тупик. Чистое зеркало отражает выход.

ххх
- Адам, я очень долго искала тебя на Земле. Почему я столько раз ошибалась?
- У ребра нет глаз. Ребро не может знать, кому принадлежит. Но мое сердце точно знало, какого ребра ему не хватает.

ххх
- Ева, что происходит со Змеем? Он то плачет, то смеется, качается на ветках, кувыркается, падает... Он  уже весь в синяках! Что с ним?
- Бог сказал: "Семя Жены сотрет голову Змея". Я читаю стихи, а у Змея голова идет кругом. Он совсем потерял из-за меня голову.

ххх
- Адам, почему так волнуются Божьи Ангелы? Они летают, кружат, беспокоятся. Мне тревожно... Что-то должно случиться...
- Да, Ева, должно случиться неизбежное. На небесах нет мира, как и на Земле. Приближается великая битва Ангелов Бога с падшими ангелами. И возглавить эту битву должен Человек. Вот почему я так торопил тебя.

ххх
- Адам, что же будет с Землей?
- Зачем тебе знать, Ева? При катастрофе в небе - спасшихся не бывает. При катастрофе на Земле шанс спастись есть у каждого. Пока существует предательство, мира не будет нигде. Мы зашли слишком далеко. Нет смысла оглядываться назад. Позади ничего не видно.

ххх
- Хорошо, Адам, я не буду смотреть назад. Но что нас ждет впереди?
- Истина, любовь моя. Абсолютная Истина. У нее нет граней, нет цены, нет сроков, нет предела, нет вершин, нет числа, нет измерений и нет конца.
- Если у Истины ничего нет, то что же тогда у нее есть?
- У Истины есть мы.

ххх
- Адам! Посмотри! Змей исчез! Его нет на Древе Жизни!
- Да, Ева. Бог снял Свой Запрет и теперь нам разрешено беспрепятственно вкушать плоды Райского Древа.
- Для чего?
- Скоро мы это узнаем.
- А зачем нам это знать?
- Чтобы сравнить.

ххх
- Адам, что будет, если закончатся плоды Райского Древа Жизни?
- Все когда-то закончится, любовь моя. Завянут цветы, стихнет музыка, пересохнут моря, умолкнут языки, упразднятся знания, погаснут звезды и завершится время. Но никогда не закончится Любовь. Потому что она и есть - Жизнь Рая.
ххх
- Ева, почему ты не ешь плоды с Древа Жизни? Бог снял запрет. Теперь нам все можно. Ешь!
- Я не хочу.
- Почему?
- Сладок только запретный плод.
ххх
- Адам, почему ты не ешь плоды с Райского Древа Жизни?
- Мне не нужно.
- Почему?
- Ты не хочешь.
- Ты должен. Ты обязан.
ххх
- Ева, Бог сказал: "Вы боги!". Если мы будем есть плоды Райского Древа Жизни, мы сможем стать подобными Богу.
-Я никогда не смогу стать подобной Богу, Адам.
- Почему?
- Бог создал время, Вселенную, Небо, Землю, Воду, Огонь, Слово... Бог создал все. Но венцом Его творения стал ты - Человек. Бог создал тебя по образу и подобию Своему. И увидел Бог, что Человеку скучно. И создал Бог из ребра Человека - помощницу Человека. Я помогла тебе.
ххх
- Я съел плод Древа Жизни, Ева. Где ты, Ева?!
- Меня больше нет.
- Не шути так. Где ты? Я не вижу тебя...
- А что ты видишь, Адам?
- Все. Абсолютно все.
- Все - это и есть - я. Ты прозрел.

ххх
- Ева, земной путь каждого мужчины - это единственный шанс стать подобным Богу. Другого смысла жизни нет.
- Помни, Адам: земной путь каждой женщины - это единственный шанс стать подобной Богородице. Иного смысла жизни нет. Мне нужно вернуться на Землю. Я оставила там наш роман. Он не дописан.
- Они снова распнут тебя.
- Двух распятий не бывает.
- Бывает два воскресения, Ева. Летим вместе.

ГЛАВА 22

Кай метался по Ковчегу, не находя себе места:
- С ней что-то случилось, с ней что-то случилось! Ни я почему-то ничего не вижу, - шептал он в отчаянии.
- Что ты так волнуешься? О ком ты говоришь? О своей Снежной Королеве? – спросил Борис Никитич, покачиваясь в кресле-качалке, уютно укрытый пледом с головы до ног. Борис Никитич простудился. – Подай мне таблетку, Кай, очень тебя прошу, - сказал он и громко чихнул.
- Мне нужно ее найти, - ответил Кай, будто не услышал просьбу. Он включил экран и стал обследовать северный полюс Земли.
- Мне кажется, она где-то здесь.
Борис Никитич, кряхтя, поднялся с кресла, взял таблетку из аптечки, засунул ее в рот и тоже подошел к экрану.
- А это что? – удивленно спросил он. – Ледокол «Титан»? Точно он. Я там практику проходил… Погоди, погоди, он плывет? Приблизь… Так… Плывет!
- Мне кажется, она где-то здесь! – с отчаянием воскликнул Кай.
- Он же был затерт во льдах двадцать семь лет назад. Его бросили там, он списан. Это атомный ледокол. Он опасный! Он взорваться может, Кай! Сообщи руководству.
- Она точно здесь, я чувствую. Ей нужна помощь, - Кай умоляюще посмотрел на Бориса Никитича, - Мне нужно на Землю.
- А я-то чем могу помочь?
- Побудь за меня. Вот тебе пульт, наблюдай. Если что-то не так, скажешь Эю.
- Эю? Нашей собаке?! – удивился Борис Никитич.
- Он все понимает. Скажешь ему.
- Так если он все понимает, пусть он сам и смотрит. Я болею. У меня глаза слезятся. Эй! Иди сюда.
 Эй медленно поднялся и, вихляя тощим, несуразным телом подошел к экрану и уставился на него.
- Видишь, пес, ледокол плывет. Я на нем служил. Там атомный реактор. Кстати сказать, и боеголовки тоже. Вот какие у нас на Земле ледоколы. Красивые?
 Эй недовольно чихнул.
- Ты тоже простыл? А не выходи зато из Ковчега.
Эй пристально посмотрел на ледокол и вдруг пронзительно завыл.
- Ну-ну! Чего это ты? Не вой! Иди поешь, успокойся, а то выключу. Кай! Выключи, а то он воет.
Но Кая в зале уже не было.
Борис Никитич снова сел в кресло и стал наблюдать за экраном.
- Знаешь, псина, этот Кай забавный малыш. Я ведь тоже такой был в молодости, как он. Все мечтал о королеве, а нашел свою Нилу. Мир хотел покорить. У Нилы папа был второй секретарь обкома партии.
Эй внимательно наблюдал за ледоколом и скреб лапой пол.
- Не скреби пол, не скреби лапой-то, поцарапаешь! Аккуратнее! Хотя, впрочем, этот сплав металла мы разрабатывали три месяца. Его не взорвешь даже. А вот ледокол может взорваться. И кто его сумел отремонтировать? Он ведь дряхлый, ржавый утиль!
Эй завыл.
- Ну опять… Не люблю, когда собаки воют, не к добру. А собак люблю. Мне Нила не разрешила собаку завести. Она ленивая, - сказал Борис Никитич. Он покачался задумчиво в кресле и добавил, - И честно сказать, я ее не люблю. И вообще никого не люблю. И работу свою не люблю. И стихи не люблю. Люблю вот так качаться в кресле и болеть. Только не вой. Я устал, покоя хочу.
Эй не отрываясь наблюдал за ледоколом. Он дрожал всем телом, стрелял единственным ухом и тряс бородой, повторяя нараспев: «мамм-мма».
- Брось ты туда пялиться. А то нервничаешь. И чего ты нервничаешь? Там ничего интересного. Четыре ядерных боеголовки бросили во льдах, не стали вывозить. Коммунисты честные. Просто засекретили и успокоились. Заржавеют – рванут.
 Эй залаял.
- Конечно, заржавеют. А как же? Это же - льды. Климат-то какой? Что ты говоришь?  Из стали? Из стали их не делают. Из стали плохо взрываются.
Эй заскулил.
- Глупая собака, ничего не понимаешь в бомбах. Или ты про реактор? Реактор тоже взорвется. Не понимаю, кому приспичило его чинить. Он слабый. Не потянул даже пятьдесят метров толщины льда. Захлебнулся. Взорвется, конечно. За такой срок графитная оболочка раскрошилась на морозе.
 Эй громко залаял.
- А я при чем? Как есть, так и говорю. Я – ученый! Я не дурак! Все понимаю. Только сделать ничего не могу. А ты, если можешь – сделай!
Эй забегал из угла в угол по залу. Он то лихорадочно выключал лапой пульт, то включал его снова и кружил кругами вокруг своего хвоста.
- У тебя заскок? – поправив очки на носу спросил Борис Никитич, - Или ты в туалет хочешь? Хочешь – иди. Знаешь, где. Почему ты так себя ведешь? Ну-ка включи опять немедленно экран! Ишь, разошелся! Я быстро тебя приструню! Я тебе не Ион Иванович. Это он с тобой цацкается, как с маленьким.
Эй завыл истошным голосом.
- Перестань! Я сказал прекрати немедленно!  - заорал Борис Никитич, пытаясь заглушить Эя.
В этот миг что-то тихо щелкнуло и экран погас. Сколько ни пытался его включить Борис Никитич, экран черным квадратом висел посреди стены и глухо ныл.
- Испортил! Лапой своей лохматой пульт нажимал! Кто тебе все разрешает, будто ты здесь хозяин? Что я буду делать? Вот, лежи теперь посреди зала и смотри на черный квадрат, наблюдай картину. Просили его лезть… Лезет, - бубнил Борис Никитич, крутя все кнопки подряд.
Но Эя в зале уже не было, будто не было никогда.
Бориса Никитич почувствовал ледяной холод, его затрясло. Он выпил сразу несколько таблеток аспирина и забрался в кресло с ногами, укрывшись с головой пледом, стал чего-то ждать. В Ковчеге стояла звонкая тишина и только сухой треск сломанного экрана раскалывал ее на мелкие трещинки, которые шелушились и обсыпались, как легкая ореховая скорлупа.
- Хоть бы кто-нибудь вернулся, - прошептал Борис Никитич. – Чем же все это теперь закончится, весь этот ужас, Господи! Пришли хоть кого-нибудь. Хотя бы Лавра. Где он?
У дверей раздался шорох.
- Кто это? – плаксиво воскликнул Борис Никитич.
- Это я, Боря, я.
- Отец Илья?
- Мы с малышом. Как-то все же очутились здесь, слава Тебе, Господи.
Отец Илья подбежал к экрану:
- Скажи, Боря, зачем здесь тоже черный квадрат?
- Отец Илья, это же экран, разве ты забыл?
- Понятно, что экран, но почему он черный?
- Сломался.
- Тоже сломался. Все сломались. А где люди? Кто-нибудь есть, кроме тебя, Боря?
- Я один. И очень заболел. Температура. Где ты был, отец Илья?
- Трудно сказать. Малыш знает. Ты поспи, Боря, поспи, пройдет температура, а я экран починю. Может, кто и вернется. Я всех растерял…
- Попробуй, - сказал Борис Никитич, свернулся в кресле калачиком и тут же заснул.
- Не трогай этот экран. Когда будет нужно, он станет белым, - сказал мальчик с пальчик.
- Хорошо, - согласился отец Илья и отошел в сторону. – Хорошо, не буду ничего нигде трогать. Как скажешь. Я теперь ни с кем не буду спорить.
- Почему?
- Потому что бесполезно. Ты же все слышал обо мне там, в лесу.
- Это не о тебе было сказано.
- Обо мне, - сокрушенно сказал отец Илья и сел на стул. – Домой хочу. К моим. Я бросил их в такой опасной роскоши, в таком смертельном уюте, в таком ядовитом комфорте…
Он спрятал лицо в ладони и плечи его затряслись.
- Не плачь. Может быть, они сюда придут сами.
- Не придут. Знаешь, малыш, ты похож не меня. В детстве меня тоже сдали в детский дом, - признался отец Илья.
- Не просто похож. Я и есть - твоя тень из детства.
- Только у меня не было братьев. Я выбирался из леса один.
- У тебя были сестры.
- У меня не было сестер.
- Были. Семь Церквей. Последняя – братолюбивая – осталась жива.

ГЛАВА 23
Она лежала в снегу, неловко поджав ногу. Белое лицо занесло снегом. Кай поцеловал ее закрытые глаза.
- Вставай! – прошептал он.
Тамара пошевелилась, приоткрыла заиндевевшие ресницы, и колючий иней, как пыльца мертвой белой бабочки посыпался на бледные щеки.
- Вставай! – велел Кай.
- Не хочу, - равнодушно прошептала Тамара и перевернулась на бок.
- Ты замерзнешь.
- Я умерла.
- Ты жива, вставай! Я помогу тебе.
- Не надо. Мне хорошо.
- Я не брошу тебя, моя Снежная Королева.
 Кай лег рядом с ней и обнял, пытаясь согреть теплом своего тела.
- У меня в детстве был кот. Его звали Кай, - улыбнулась Тамара. – Я его любила. Он меня любил. У нас была любовь.
- Я тоже тебя люблю, - сказал Кай и заплакал. – Пожалуйста, вставай!
- Ты не умеешь любить, ты так сказал мне. И ты не умеешь плакать.
- Я научился. Вставай!
- Зачем?
- Надо жить.
- Мне не надо. Я уже жила.
- Надо!
- Больше нельзя, - сказала Тамара и закрыла глаза.
- Вставай!
- Ты похож на моего кота. Он всегда будил меня, потому что ему было скучно, и он хотел молока. Почему ты не даешь мне спокойно спать?
- Ты замерзнешь. Вставай!
- Ты кот.
- Я не кот. Я – это ты. Твоя тень из детства.
- Почему моя тень - мужская?
- Ты росла мальчишкой. Помнишь, тебя уважали во дворе. Ты была справедливой. Хоть и отличницей. Вставай!
- Я была. До того, как он меня предал. Теперь меня нет.
- Вставай!
Кай начал тормошить ее. Тамара застонала.
- Мне больно. Оставь меня. Иди пей молоко.
- Какое молоко?
- Из Млечного пути. Там много молока. Тебе надолго хватит. На целую вечность. Ты ни у кого не будешь просить молока. Ты будешь пить его, сколько захочешь. И тебя никто не будет пинать, обижать, таскать за хвост. Там не будет дворовых мальчишек. Они тебя обижали. Мстили мне.
- Ты говоришь глупости. Они не обижали меня. Я сам их мог обидеть. Я был отличник и давал им списывать домашнее задание.
- Как я…
- Я играл с ними в войну и был командиром отряда партизан.
- Как я…
- А потом я был лучшим на факультете журналистики.
- Как я…
- Вставай! Я был лучшим на телевидении.
- Как я…
- Я был быстрый, хваткий, умный, расчетливый, злой…
- Как я…
- Я строил свою вселенную, поглощая все соседние звезды…
- Как я…
- А потом в меня ударил маленький метеорит, и я слетел со своей орбиты…
-  Мне не жалко мою вселенную, мне нужен был только тот маленький метеорит, который зажег камень и превратил его в пылающую комету.
- И комета упала. Вставай!
Тамара села в снегу.
- Кометы не падают. Зачем ты пришел, тень?
- Меня не будет без тебя.
- А зачем нам с тобой быть?
- Чтобы любить.
- Я не имею права. Я уже отдала свою жизнь Иону.
- У него есть своя. Вставай!
- За предательством следует смерть. Я должна умереть.
- Ты уже умерла. За смертью следует воскресение. Теперь живи.
- Зачем?
- Чтобы он не умер от своей вины.
Тамара поднялась и пошатываясь медленно пошла вперед.
- Кай, пойдем к ледоколу, он там. Ему холодно. Я должна его увидеть.
- Нам нужно срочно вернуться в Ковчег.
Кай взял ее за руку и повел по снежному бесконечному полю навстречу Луне. Справа от них залаяла собака.
- Эй!
Собака мчалась к ним по рыхлому снегу и за ней шел, глубоко проваливаясь в белую пустоту, едва различимый, почти прозрачный человек.

ГЛАВА 24
Иуда шел следом за Христом, с болью глядя в Его спину:
– Учитель! Как ты слушал их всех, выслушай и меня, ибо я видел великое видение, - сказал он.
Иисус, услышав, рассмеялся и сказал:
– Перестань утруждаться, тринадцатый бес! Но рассказывай, Я потерплю тебя.
– Учитель! Я видел себя в видении, и двенадцать учеников побивали меня камнями. Они сильно преследовали меня, и я возвратился в место святое следом за Тобой.
Я видел дом – мои глаза не смогут измерить его, и великие люди окружали его. И у него была единая крыша. И посреди дома толпа народа.  Учитель, прими и меня с этими людьми!
Иисус сказал:
– Твоя звезда ввела тебя в заблуждение, Иуда, поскольку недостойно никакое порождение человеческое, смертное, войти в дом, который ты видел, ибо место это оберегает святых. Место, в котором солнце с луной не будут царствовать ни дня, но всегда будут стоять в вечности с ангелами святыми. Вот, Я рассказал тебе таинства царства  и научил тебя о заблуждении звезд и двенадцати архонтов, которые над двенадцатью эонами.
Сказал Иуда:
– Учитель, пусть мое семя никогда не подчинится архонтам!
Ответил Иисус, сказал ему:
– Пойди со мной, я не прогоню тебя, но ты будешь весьма опечален, видя царство и все его потомство.
Услышав это, Иуда сказал Ему:
– Какую пользу я получил, что Ты отделил меня от этого потомства?
Ответил Иисус, сказал:
– Ты станешь тринадцатым и будешь проклят остальными поколениями. И ты будешь одолевать их в последние дни. Они будут ненавидеть и осмеивать тебя, прикрывая свои страшные грехи твоим именем. Но потом ты обратишься ввысь, к потомству святому.
Сказал Иисус:
– Пойдем, Я научу тебя о сокровенном, которого не видел никто из людей, ибо есть великий эон и бесконечный, меры которого не видел никто из потомства ангелов, и великий Дух незримый в нем, Тот, Которого ни глаз ангельский не видел, ни мысль сердца не вместила, и не был Он назван никаким именем.
И явилось в месте том облако светлое, и Он сказал: «Пусть появится ангел для предстояния Мне!» И вышел из облака великий ангел Саморожденный, Бог света, и появились от Него еще четыре ангела из иного облака, и они появились в предстоянии Саморожденному ангелу.
И сказал Саморожденный: «Пусть появится жизнь», и она появилась. И Он создал первое светило, чтобы она царствовала над ним, и сказал: «Пусть появятся ангелы для служения ей». И появились мириады бесчисленные.
И Он сказал: «Пусть появится Ангел светлый». И он появился. Он установил второе светило, чтобы царствовать над ним, с бесчисленными мириадами ангелов для служения.
И так Он создал остальные эоны света и заставил их царствовать над ними. И Он создал для них бесчисленные мириады ангелов для служения им.
И был Адамас в первом облаке света, в том, которого не видел никто из тех ангелов, кого все называют богами. И он был подобен Богу.
 И он, этот по образу и по подобию Бога  -  явил нетленное потомство Сифа - из двенадцати -  двадцать четыре.
Он явил семьдесят два светила из потомства нетленного по воле Духа, и семьдесят два светила явили триста шестьдесят светил из потомства нетленного по воле Духа, чтобы стало их число – пять для каждого. И это их Отец.
Двенадцать эонов двенадцати светил, и во всяком эоне шесть небес, чтобы стало семьдесят два неба семидесяти двух светил. И в каждом 50 из них пять твердей, чтобы стало всего триста шестьдесят твердей. Дана им власть и великое воинство ангелов бесчисленное для прославления и служения Отца Моего и еще же девственные духи для прославления и служения всем эонам и небесам и твердям.
Иуда воскликнул:
- Это время и календарь времени, они принесли его, когда Ты…
-Перестань бороться со мной, - сказал Иисус. - Это множество бессмертных называют миром – то есть тлением – Отец, и семьдесят два светила, которые с Ним, Саморожденный и Его семьдесят два эона, Тот, из Кого явился первый человек и его нетленные силы. Эон же, явившийся с его потомством, это тот, в котором облако Знания, и ангел, называемый  Илилиф. После этого сказал Илилиф: «Пусть появятся двенадцать ангелов, царствуя над бездной и адом».И вот, явился из облака ангел, и лицо его истекает пламенем, облик же его осквернен кровью. Есть у него имя – Небро, его переводят – «отступник», иные же – «Ялдаваоф». И еще иной ангел вышел из облака – Сакла.
Небро же сотворил шестерых ангелов – и Сакла – для предстояния, и они породили двенадцать ангелов в небесах, и каждый взял часть в небесах. Тогда сказал Сакла своим ангелам: «Сотворим человека по подобию и по образу». И они вылепили Адама и его жену Еву, называемую в облаке Зоей, ибо под этим именем все поколения ищут его и каждое из них называет ее этими именами.
И сказал ему архонт: «Твоя жизнь дана тебе на время, и твоим сынам».
Иуда спросил:
– Какая польза, что человек будет жить?
Сказал Иисус:
– Почему ты удивляешься, что Адам и его потомство получили свое время в месте, в котором он получил свое царство, вместе с его архонтом?
Сказал Иуда Иисусу:
– Дух человеческий умирает?
Сказал Иисус:
– Бог повелел Михаилу дать дух людям для служения, взаймы; Великий же повелел Гавриилу дать дух великому потомству, не имеющему царя, дух и душу. Поэтому остальные души
 Вы заставили обитать в этой плоти, в потомстве ангелов. Бог же заставил их дать знание Адаму и тем, кто с Адамом, чтобы цари бездны и ада не господствовали над ними.
Иуда спросил:
– Что же будет делать это потомство?
Сказал Иисус:
– Истинно Я говорю вам: звезды исполняются над ними всеми, и когда Сакла завершит свои времена, определенные для него, придет первая звезда и потомство, и они завершат то, что сказано. Тогда будут блудить во имя Мое и умертвят своих детей, и они будут бояться только Моего имени и тогда станет твоя звезда над тринадцатым эоном.
И после этого Иисус рассмеялся. Сказал Иуда:
– Учитель, почему ты смеешься?
Ответил Иисус, сказал:
– Я смеюсь не над вами, но над заблуждением звезд, ибо эти шесть звезд заблуждаются с этими пятью воинами, и все они погибнут с их творением.
Иуда же сказал Иисусу:
– А что будут делать крестившиеся во имя Твое?
Сказал Иисус:
– Истинно Я говорю тебе: это крещение дает им Мое Имя. Мое имя даст им Меня.
Истинно Я говорю тебе, Иуда, что возносящие жертву Сакла, своему богу будут творить всякие злые дела. Ты же превзойдешь их всех, ибо человека, который носит Меня в себе , ты принесешь в жертву.
Уже твой рог вознесся, и твой гнев наполнился, и твоя звезда закатилась, и твое сердце захвачено.
 Истинно Я говорю тебе, поднимется образ великого потомства Адама, ибо прежде неба и земли и ангелов пребывает это потомство благодаря эонам.
Вот, тебе рассказано все. Подними свои глаза, и ты увидишь облако и свет, который в нем, и звезды, окружающие его, и звезду путеводную. Это твоя звезда.
Иуда же поднял глаза, увидел светлое облако и вошел в него. Стоящие на земле услышали исходящий из облака голос, говоривший о великом потомстве Адама, в котором образ и подобие Бога.


ГЛАВА 25
- Видишь этот черный квадрат экрана? Нам туда, - сказала Зоюла.
- Зачем ты ведешь меня к людям? – спросил Иуда.
- Оттуда ты сможешь посмотреть в лицо Христу. Две тысячи лет ты неотрывно следуешь за Иисусом, влачишься позади Него, как длинная, черная тень. Куда Он ни придет, ты стоишь за Его спиной. Где вспоминают Его Имя – там тут же звучит проклятое имя твое.
- Ты не отделишь меня от Христа!
- В Лунном свете тень кажется намного больше самого человека. Когда солнце в зените – тень исчезает. Все тени исчезают в полдень.
- Что значит этот черный экран?
- Этот черный квадрат две тысячи лет, как пустая тень, дурачит людей. Это окно в двери. Ты никого не видишь, а на тебя оттуда смотрят. И тебя оттуда разглядывают.
- Они не откроют нам дверь.
- Дверь они откроют Христу. А мы войдем через окно. Тени ходят через черные квадраты.
-- Зоюла, я не могу туда… Мне нельзя к людям… Я проклятый…
- За эти две тысячи лет они все стали хуже тебя. Все до единого.
- Я не смогу смотреть им в глаза.
- А им чужих глаз не надо. Они и свои в зеркалах не видят.
- Я не смогу посмотреть в глаза Христу, когда Он придет. Я боюсь Его, - прошептал Иуда.
- Они тоже боятся Иисуса. Потому и закрыли двери на все замки. И смотрят сверху из пустых черных квадратов...

Они вошли в экран окна.
- Я сразу хочу всем сказать, что я его не брошу, - заявила Зоюла собравшимся в Ковчеге.
За ее спиной в потемках под низким сводом входа в Ковчег мелькнула серая тень.
- Это хорошо, - сказал Лавр Петрович, - Но не могли бы вы, Зоюла, сначала исправить экран.
- А что случилось с экраном?
- Он трещит и ничего не показывает. Только черный квадрат.
Лавр Петрович внимательно осмотрел Зоюлу:
- Позвольте узнать, куда это вы так нарядились?
- На бал, - сказала Зоюла, поправляя пышное сверкающее бриллиантами платье. - И вот еще башмачки у меня какие. Алмазные! Два! А вы думали, что один? Нет, два!
- Конечно два, - согласился Борис Никитич, - Хрустальные крестная забрала назад. В них зола была. Ножки пачкала. Зоюла, исправь экран, мы волнуемся, что там на ледоколе происходит?
- Ледокол проржавел, к сожалению, - горько вздохнула Зоюла.
- Это очень даже к счастью, - сказал Нильс. – Семь моих братьев смогут вернуться домой.
Зоюла подошла к экрану:
- Что говорите вы, что он черный, если он белый? – удивилась она. - И вот написано на нем «тардавК йынреЧ». Кто это написал?
- Мы не знаем, - сказал Адам. – Мы только что пришли с Евой. Мы шли по тонкой ниточке, натянутой между Землей и Луной. Еле добрались, и Ева очень устала. Не могли бы вы разговаривать чуть потише.
Ева спала у него на руках, и он покачивал ее, как ребенка.
- Я так думаю, что это написано с внешней стороны. Потому что с этой стороны таких слов не бывает, - сказал Борис Никитич. - Зоюла, поторопитесь, нам нужно  увидеть ледокол. Там Ион, Эй, Кай и видимо, Тамара. Мы так думаем. Я почему-то волнуюсь.
- А с кем ты пришла, Зоюла? Кто это стоит у дверей, как тень? - спросил Лавр Петрович.
- Он не тень. Это я – его тень. Но я почти растаяла. Видите, какая я беленькая и блестящая? Красивая я?
Она начала кружиться посередине зала. Потом остановилась, достала из кармашка платья ключик, подошла к экрану и стала нажимать ключиком на буквы. Буквы завизжали и экран громко захрипел. Адам прикрыл ухо Евы ладонью, а Нильс обхватил руками простуженную голову Бориса Никитича.
Буквы дребезжали, скрипели и начали медленно исчезать. На экране появилось белое поле, рассеченное пополам черной полосой. В начале конца черной линии стояла жирная черная точка - ледокол.
- Вот они! – закричал Лавр Петрович, - Вот они! Слава Богу! Живы!
- Тогда приготовимся к балу, - предложила Зоюла. – Я нашла принца.
- Как его зовут? – спросил Адам.
- Иуда. Иуда Искариот. Познакомьтесь.
Все замолкли и замерли. Ева проснулась и подняла голову.
Человек возле двери вышел на середину зала и встал, потупив взгляд.
- Зачем ты привела его сюда, Зоюла? – строго спросил отец Илья.
- На бал.
- Пусть он уйдет, - велел отец Илья.
- Он не уйдет. Мы будем танцевать. Я его не брошу. Я умею танцевать. Я научилась. Меня крестная научила.
 Зоюла приподняла краешки своего прекрасного платья и неловко, неуклюже затопала алмазными каблучками по металлическому полу.
Нависла тяжелая, как две тысячи одиноких, безлюдных лет, тишина.
- Почему ты не приглашаешь меня на танец, Иуда?
 Иуда неподвижно стоял и молчал.
- Зоюла, сейчас прибудет Ион Иванович и поддержит меня, - повысил голос отец Илья. – Ты не настолько наивна, чтобы так дурачиться. Прекрати эти опасные шутки и игры. Стань, наконец, серьезной. Ты не маленькая. Пусть он уйдет отсюда!
- Почему вы хотите прогнать его? – удивилась Зоюла. – Разве он хуже вас?
Ева неожиданно встала, подошла к Иуде, взяла его за руку.
- Не прикасайся к нему, Ева! Он проклят во веки веков! Зачем он здесь? – воскликнул Лавр Петрович.
- Разве те, с кем ты играл в карты, лучше его? - спросил Нильс.
Лавр Петрович замолчал.
- Но нас так учили, что это имя даже произносить нельзя, - неуверенно сказал Борис Никитич, - А тут вдруг сам явился, лично. И тем более, что в такой неподходящий момент, когда все мы наконец-то собрались и не знаем, что делать дальше.
- Однако вас также учили, что также нельзя произносить имя Иисуса Христа. Разве вы не разрушали храмы и не говорили своим детям, что Бога нет? – спросила Зоюла.
- Мы так не делали, как ты говоришь, - сказал Адам. – Но если кто-то так делал, то мы не виноваты. Ева, иди сюда.
- Ты тоже хочешь, чтобы он ушел, Адам? – спросила Ева.
- Зачем? – удивился Адам. – Он не хуже меня. Я не стану вам все рассказывать о себе, Бог мои грехи знает. Их много. Иди сюда, Ева. Здесь хуже всех – я.
- Что ты говоришь, любовь моя? В своем ли ты уме? Мы прощены! Мы были в раю!
- Но мы вернулись. И неизвестно, почему у нас это получилось.
Ева заволновалась:
- Послушайте меня, пожалуйста. Все дело в том, что я не дописала роман. Поэтому мне нужно было вернуться. А Адам просто не захотел оставаться один. Я хуже всех. Я не успела дописать. Я ленилась, плохо работала. Я плавала в море, наслаждалась красотой мира, я зря тратила время! И к тому же я лгунья. Я вру постоянно. Я даже сама не знаю, где в моих словах правда, а где ложь. Я и сейчас лгу. Знаете почему? Только потому, чтобы Адам не ушел. Вот почему. Если хотите, я уйду. Адам, я прошу тебя, успокойся! Говори хорошо! Думай хорошо!
- Я совершенно спокоен, любовь моя, - пожал плечами Адам. – Мне непонятно, почему ты так разволновалась? Думай хорошо, и все будет так, как ты думаешь.
- Нет уж, дорогая Ева Львовна, будьте любезны остаться. Вы лучший специалист, правая рука командира. Ион Иванович вас ценит. Вдруг без вас Ковчег упадет? Действительно, успокойтесь, не кипятитесь, - сказал Борис Никитич. – И если честно, то я более всех не имею права здесь находиться. Потому что я очень рад быть вдали от своей жены Неонилы Савовны. Чрезвычайно рад! Я ее никогда не любил. А заставить любить – это невозможно. И научить любить – тоже невозможно. Большего лжеца, чем я, вы не найдете. Я женился на ней, потому что ее отец был вторым секретарем райкома партии. Я дутый профессор. Понятно вам, почему такие проблемы с экраном? Я тупой.
- Ну тогда уйду я, - сказал отец Илья. – Я не буду находиться в одном Ковчеге с предателем Христа.
Отец Илья начал собирать свою дерматиновую, облезлую старую сумку, сшитую где-то в Сибири на эвакуированном в войну заводе.
- Куда ты пойдешь? – воскликнул мальчик с пальчик, - К волкам? Опять к волкам? И мне тоже с тобой – опять к волкам? Я так долго тебя выводил из леса! Я показал тебе костер… и прочее… С тобой  говорили!
 Отец Илья замер, потом нерешительно отложил сумку в сторону.
- Это так. Это правда - что хуже всех – я. Это я теперь знаю. Я услышал, это мне сказали, а кто сказал, я вам не скажу. Но я и сам знал. Просто скрывал. Теперь ни с кем не буду спорить, братья и сестры. Делайте, что хотите, только любите друг друга, как я люблю вас. Он так сказал. Любовь все покроет. Все умрет – и надежда, и вера, и знания, а любовь останется… Я больше не могу… Я не могу больше…
Отец Илья не выдержал и разрыдался.
- Отец Илья, не надо плакать, - тихо сказал Лавр Петрович, - Если бы вы знали, каков я! Вы ангел по сравнению со мной. Впрочем, вы многое обо мне знаете, но на исповеди я сказал вам не все. Я не просто вор, я шарлатан, игрок и лжец. Я баламут и греховодник. Я аферист! У меня было четыре любовницы! Я не хотел жить в нищете, как мои предки и потому шел по трупам к вершинам жизни. Но на вершине оказались те же самые гуси. Я никого никогда не любил. И Нильса тоже. Я всю жизнь хотел просто пасти гусей. Как в детстве. Мне было хорошо там, возле реки, дома… Я мелкий, дешевый манипулятор. На моем счету много загубленных судеб. И еще… Я ненавижу талантливых… Я завидую им. Потому что я бездарь.
- Чем же тогда вы все лучше Иуды? – удивилась Зоюла.
- Мы не предавали Бога! – воскликнул отец Илья, вытирая слезы. – Позвольте мне все-таки уйди. Я хочу в свой детский дом. Меня никто там не обижал и у меня была лучшая кроватка у окна! Я грел ножки у батареи и разговаривал с Боженькой. Я никогда не предавал Его! И Он Один на свете любил меня…
- Разве не предавали? – спросила Зоюла. – Вы предавали и распинали Христа ежеминутно, и вам было удобно, что был Иуда, который хуже всех. Тысячелетиями вы прикрывали свои дела поцелуем Иуды. А теперь я поцелую его.
Зоюла подошла к Иуде, встала перед ним и заглянула в глаза. Иуда смутился, растерялся и отвел взгляд. Зоюла положила руки ему на плечи и сказала:
- Я никогда не целовала мужчину. И меня никто никогда не целовал. Ни разу. Ни отец, ни мачеха, ни сестры. Меня никто никогда не погладил по голове, не взял на руки, не укрыл одеялом. Почему-то меня никто не любил. Может быть потому, что я всех очень сильно любила?
 Она нежно и легко прикоснулась губами к щеке Иуды, замерла на мгновенье и быстро, стыдливо спрятала голову у него на груди.
 Иуда глубоко вдохнул полную грудь воздуха, растерянно прикоснулся к ее спине кончиками пальцев, обвел всех больным, пронзительным взглядом и замер.
- Что творится,.. – прошептал обреченно отец Илья. – Господи Иисусе Христе, прииде! Прииде, Боже наш! Мы обезумели окончательно…
- А что такого? – удивился Борис Никитич, - Это очень даже правильно! Это лучше, чем всю жизнь не любить. Если хочешь поцеловать – значит, целуй! Потому что это значит - любишь! Вот я свою Нилу никогда не хотел целовать. А это тяжело так жить, когда не хочешь целовать, я вам скажу! Очень тяжело…
- Смотрите, смотрите, что это?! – воскликнул вдруг, указывая пальцем на экран Нильс,  – Что там произошло? Взрыв!!!
Все рванулись к экрану.
- Конец, – прошептал Лавр Петрович, - Я же говорил… Четыре ядерных боеголовки нельзя оставлять там…
Белое облако пыли поднялось над Землей и из него вылетела черная горошина, она стала расти и медленно превращаться в блестящий черный шар. Все онемели. Никто не мог вымолвить ни слова. Шар приближался на глазах и уже стал различим рисунок в центре – золотой квадрат, рассеченный крестом – похожий на горящее в ночи окно, за которым живет надежда.
- Ледокол взорвался… Все-таки я был прав! Я говорил! Я говорил, Лавр?! Я всем говорил! Никто не слушал! Подлецы! – закричал Борис Никитич.
-  Что это летит прямо на нас, Боря? – холодно спросил Лавр Петрович.
- Уж что-нибудь да летит и прилетит! Вот и пожили… Вот и все. Прощай, Лавр, мой несчастный друг… - сокрушенно сказал Борис Никитич.
- Это ядро Мамы Луны, - улыбнулся Нильс. – Взрыв освободил его. Оно возвращается. Не волнуйтесь, оно маленькое.
- Слава Маме Луне! Слава Маме Луне! – захлопала в ладоши Зоюла, -  Она вновь обретет свое горячее, живое сердце!
Черный шар летел, сияя золотым окошком, прямо на белый квадрат экрана, и за ним тянулся серебристый путь - узкий мост между Землей и Луной. По серебристой дорожке шел Человек.
- Это Он… Это Он идет, – прошептал отец Илья, побледнев. –  Я видел Его, видел! Он шел по облакам, когда мы разбились на самолете, Ева! Смотри! Я узнал Его…
За Человеком в белой длинной одежде шли люди. Сначала двое, потом еще несколько, потом редкая толпа. Люди шли тяжело, с большим трудом поднимаясь вверх по скользкой лунной дорожке.
- Куда они идут? Сюда? А если мы взорвемся? – испугался Лавр Петрович.
- Не каркай! – воскликнул Борис Никитич, - Только мне кажется, что все в Ковчег не поместятся.
- Лишь бы они пришли, - прошептала с болью Ева.
- Думай хорошо, любовь моя. И все будет так, как ты думаешь, - улыбнулся Адам.
- Где Ион? Где Кай? – заволновался отец Илья. – Смотрите, братья и сестры, нет ли их среди идущих сюда людей? Смотрите внимательно!
Раздался тяжелый удар, Ковчег содрогнулся и с грохотом наклонился. Лунная поверхность вспыхнула, расправляя острые веера алых лучей, и вниз на Землю полился красный, как кровь, свет.
Никто не закричал. Было тихо, будто жизнь завершилась. Только гудела набатом Луна, как сразу четыре огромных колокола, которые пронзила насквозь одна молния.
- Не бойтесь. Мир будет спасен, потому что одного оправдали, - услышали они тихий голос.