Тишка

одинокие деревья стояли, опустив
громады-руки ближе к почве.
и сотни желтых листочков
обнажая руки, спадали ниц.
их желто-красные рубашки сверкали
стараясь украсить последние дни
печальной и доброй, девушки-осени
но люди бежали, бежали, бежали
листья спадали, укрывая собою
обнаженные равнины холодной земли
чтобы согреть ее от наступающей зимы
и ласково были взяты землею
зима приближалась и дни холодали
вот только не знал куда деться один
щеночек-малыш, который бродил
а люди бежали, бежали, бежали
он тщетно старался найти хоть кусок
чего-то съестного, и угол укромный
недавно родился, уже стал бездомный
бедный, славный, милый щенок
ходил по дворам, и большие собаки
 то и дело норовили покусать его
и в те моменты - ну совсем никого,
ни единой защиты, союзника в драке.
но щенок убежал, собаки кричали
щеночек успел скрыться в потемках
от голода пал он в каких-то задворках
а люди бежали, бежали, бежали
наутро из дома с мамой мальчишка
вышел, увидев грязнющий комок
узнав в нем питомца, которого приволок
однажды младенцем, назвал его Тишкой
взял, как игрушку, потакая капризам
но быстро щеночек наскучил мальчишке
и выкинул сволочь на улицу Тишку
не различая, где игры, где жизнь.
снегом засыпало кости щенячьи
и с новой весною очистилась почва
и не было там ни снега, ни щеночка
журчали лишь ручьи и стаи птичьи
Солнце всех грело, и так ликовали
Деловые и халтурщики, повара,
Психологи, гипнотизёры, доктора.
А потом опять бежали и бежали.
Только среди них один мальчишка
Был печальный, грустный, не такой, как все
С той зимы холодной он не спал совсем
Мучился бессонницей парнишка.
Только он ложился на подушку
Тут же мука вновь его одолевала:
Покрывался жаром, скидывая одеяло.
Думал даже убежать в психушку.
Что же снилось каждый раз мальчишке?
Будто город резко  рушится, горит
Будто люди на земле в осколках плит
А на улице бездомный бродит Тишка...
Смотрит на парнишку добрыми глазами
Как бы намекая: «Не грусти!
Милый мальчик, я тебя простил!»
Только мальчику совсем не помогает:
Смотрит на щеночка, начинает выть
Горькими слезами покрывая
Очи, сердце и твердя не переставая:
«Только, Тишка, не могу я сам себя простить...»