инако

Знаешь, зачитываясь Пастернаком,
думаю, глядя в ночное окно -
где-то в пространстве нездешнем, инаком,
встретиться можно бы, но не дано.
Где уж свиданиям быть, если только
квасят ханыги винцо на углу
и у альфатера пахнет карболкой,
смертью мальца, что подсел на иглу.

Снега насыпало, ног не поднимешь,
ни фонаря, ни аптеки, ни зги.
Приобретается городом имидж,
и Пастернака слова высоки,
что прославляют косынку, фигуру
и пальтецо, и рукав, и обшлаг.
У остановки бродяги-авгуры
судят о жизни других бедолаг.

Нарик согнулся, втыкает, бедняга,
носом клюёт, замерзает, поди.
Звёзды нечитанного Пастернака
будут роиться на впалой груди.
Ждёшь ли меня у оград и деревьев,
жестокосердие мира неся,
в жречество парочки пьяных поверив...
Можно ли верить? Пожалуй, нельзя.

Эти обманут, наркоша проспится,
выживет, не беспокойся о нём.
Что ж ты нахохлилась, мокрая птица,
если дождёшься - вдвоём отдохнём.
Месишь ботинком февральскую слякоть,
по-пастернаковски тянешь строку...
Скучно и страшно, и хочется плакать,
злую слезу вытирать на бегу.

Господи, будто бы ворон накаркал,
темень - хоть выколи глаз, тишина.
С венами битыми синий оракул,
пара авгуров с бутылкой вина.
И оставаясь далёким и трезвым,
некто инакий, а как, не пойму,
снова тебя тем же самым нарезом
прямо по сердцу ведёт моему.