11 глава

- "Мне сегодня так больно,
слёзы взор мой туманят.
Эти слёзы невольно
я роняю в тиши", - затягивала бабка, сидящая под надзором младших медицинских сестёр у первой палаты. Мы звали эту пациентку по доброму - Махмедовна, или по фамилии - Роева, а, сокращённо - Роич. Старушка часто скатывалась на бред, и из-за провалов в памяти пела свою любимую песню, вставляя в неё нелепые слова.
- "Мне тургузку намечку,
полежавши попуши.
Ляпердуз картунрылый,
обраняюсь першит."
Я очень любила Роича за абстрактное мышление. Как-то раз сделала ей комплимент, что она прямо красавица, на что последовал ответ Махмедовны: "Конечно, то же мне, красавица! Шутишь? Два зуба - один глаз!" И в этом духе она выдавала много гениальных ляпов.
- "Куда идти? Где мой дом!", - спрашивала, чуть не плача, одна больная, искавшая свою квартиру между второй и пятой палатой.
- "Два поворота налево, потом прямо, потом выйти на эстакаду", - шутили санитарки.
- "И три присеста",  - добавляла Роич, с полной уверенностью. В поднадзорке собрался настоящий театр абсурда. Людмила Монина постоянна меняла халаты, перекладывая их с одной кровати на другую, и каждый мерила. Когда же заканчивала со своим занятием, то отматывала чужую туалетную бумагу, мирно лежавшую на тумбочке, и запихивала себе в тапки. Одна пациентка, будучи в здравом уме и трезвой памяти, не воспринимала поведение Людмилы и как-то раз, от злобы и раздражения надавала ей кулаком по голове, к счастью, не сильно.
- "Меня нельзя бить, у меня голова мягкая", - неистова кричала Монина. Затем же, сбитая с толку, садилась на постель и повторяла, как завороженная, - "я потрясена". Юлия Антонова, не вполне дряхлая старуха, представлялась Бэллой Селёдкиной, и каждый вечер, перед тем, как закрыть глаза и заснуть, спокойно и бодро заявляла - "Я умерла". Это было своеобразным "спокойной ночи". Юлию прозвали "пан-спортсмен", потому что она, топлес, выходила из палаты, когда нужно было пить таблетки, при этом молочные железы её болтались в разные стороны от бой кой походки, и труханы - а-ля панталоны, дополняли образ.
- "Как Вы сегодня спали?", - спрашивал у самопровозглашённой Бэллы Селёдкиной ,дежурный врач.
- "С кем?", - удивлялась она.
Другая старушка, Зинаида Гопова, каждый день хотела "выписать из своих апартаментов" соседок по палате, со слезами на глазах, объясняя медсестре, что он уже год не платят за съёмную комнату, которую она им благополучно сдаёт. Комнатой являлась всё та же первая поднадзорная.
- "Где здесь можно пассать?", - искренне спрашивала одна из пациенток, заходя в кабинет к врачу. Затем, будучи выдворенной в туалет, усаживалась делать свои дела в мусорку. Когда же была вышвырнута и оттуда - аккуратно ставила тапочки и справляла нужду в них, вообщем не терялась. Одна из самых колоритных представительниц "флоры и фауны" - Татьяна Хордова, была очень образованной женщиной и знала пять языков. На воле она жила одна, в свои 55 лет не имела семьи, и только какие-то дальние родственники навещали её раз в полтора месяца. При этом Татьяна курила и очень зависела от сигарет, потому что это был одним из главных способов развлечения в больнице. Но, сигареты, как валюта, в психушке, и потому ей изредка доставались только бычки.
= "Хордова такой кайф получила. Померьте мне давление", - заявляла больная, выкурив чинарик. Не унимаясь ни на минуту, она следовала за мной по пятам, походкой раненного в ногу бойца.
= "оставь на пару дохленьких", - безэмоционально говорила Татьяна, гипнотизируя мою, заслуженную мытьём унитазов, папиросу "Корона"... Затем, также спокойно наблюдая за, выброшенным между прутьев решётки, окурком, выдавала. как правило "Явольо пассато", - и усаживалась на толчок Я часто просила научить меня испанскому или итальянскому языкам, но Хордова упорно повторяла мне только две фразы на французском, которые, я всё-таки, ради интереса, выучила: "Вулеву куше авет муа сес вар" и "жью Сви салюп", что переводится как - "не хотите ли переспать со мной?" и " я шлюха". Остальное же многообразие языка она оставляла втайне. Но кругозор можно было расширить и другим образом. Самодержавная "Богородица" и "Мисс Вселенная" (в свои сорок девять лет и сто два килограмма), Арина Коньячина, выдавала апокалиптические пророчества, одно за другим. Они были спонтанными, их диктовали "голоса", но очень походили на те, что изложены пророками в писаниях. Я вообще с интересом слушала "перлы" Коньячиной. Как говорится в книжках для целителе - люди, у которых отрыта чакра третьего глаза, то есть Аджна - либо медиумы, либо сумасшедшие. И те и те - видят реальность по-другому, она для них изменена. Но, психи пребывают в своей, больной реальности, а не в благостном пространстве чистой энергии. Но при этом, люди, больные шизофрернией, действительно иногда могут "видеть" что-то, или прорицать.
- "Ищи своего, у тебя есть свой", - запрокидывая голову, как жрица древности, говорила сама с собой Коньячина, сидя в туалете. Я же восприняла слова в свою сторону, как ответ на вопрос, который мучал меня уже давно.
- "Через восемь лет кончится бытие, а мы стоим у истоков апокалипсиса. Пройдут только чистые душой, остальные будут мучаться в кострах Ада", - продолжала предсказывать из транса Арина Курение сигареты она приравнивал к зажжению свечи в церкви за чьё-то здравие или упокой.
- "Когда куришь - свечку ставишь. О человеке думаешь, и ему лучше. Будь то на небе или на Земле", - утверждала местная прорицательница. Что ты смотришь на них на всех?" - продолжала Коньячина, указывая на проплывающих мимо по коридору пациентов. Они все мёртвые. А ты живая. И я - мёртвая. Я утонула много лет назад, на даче, в озере. Теперь кажусь тебе, хотя обитаю на другой планете, и это только мой духовный дубль разговаривает сейчас с тобой."
Мне было безразлично слушать слова Арины, хотя, я бы не удивилась, если это оказалось чистой правдой. На самом деле о том, что умерли, говорили многие пациенты психушки, и это действительно было, в какой=то степени, так. Их жизнь представляла существование, из возможных перспектив на будущее - был только интернат и забытье. Хотя некоторых бабулек, даже самых отмороженных, всё же посещали. Приносили им сумки гостинцев. На это мероприятие слеталась львиная доля больных, требуя угостить и их.
До холодильника доживала одна треть посылки, остальная доставалась неистовым стервятникам. Монина и Бэлла Селёдкина, поспешно выходили с достойными трофеями в виде шоколадных конфет или бутербродов, достав родственников в конец своими "Дай, дай". Но моё любимо было - молчаливо протянутая рука и озорная улыбка, в худшем случае - тяжёлый вампирический dpukzzl? требующий неоговоренной мзды в виде угощений. Родственники к больным, тоже, порой, приходили, те ещё. Во-первый все были уверены, что психушка - это счастливый билет и бесплатный санаторий. Некоторые кадры, особенно омерзительно восхищались всем вокруг, тем самым выдавая свою неискренность, а иногда что ужаснее, тупость.
- "Смотри какие добрые медсёстры. Они тебя в беде не оставят. Какая вкусная еда. Какая замечательная и красивая территория у этой клиники. Как же тебе здесь хорошо", - говорили в один голос посещавшие родные. Естественно, те родственники, которые понимали бы подноготную и имели хоть какую-то совесть, никогда бы не оставили здесь близкого человека. Поэтому посетителей в абсолютно здравом рассудке я практически не видела. Они были двух типов, либо до противности радостные, либо до страшного - молчаливые и агрессивные, приходившие на отбывку к ненавистным "предкам или потомкам".
Посещения заканчивались.
- "Старый клён,
старый клён,
старый клён стучит в стекло", - затягивала я под вечер с Роичем, сидя у первой поднадзорной.
- "Мушкин ше
калампапастый
серодубый", -
продолжал Роич. Так и пели до отбоя, пока закатное солнце не скроется за горизонтом из московских многоэтажек.