10 глава

В шесть утра нас разбудили горлопанным криком двухметровые в высоту и ширь "нянечки". Текст был длинный, и на половину состоял из мата. Вменяемая же часть монолога содержала информацию о том, что палаты закрываются до обеда, и надо пройти в столовую (хотя, впрочем, у санитарок есть редкий дар, каждое слово превратить в нецензурное). Мы, с бабками, из нашей палаты, еле проковыляли на выход. По коридору бродили "призраки". Туда-сюда, медленно, словно в подземном царстве - духи умерших - прохаживались пациенты с немым вопросом во взгляде, но вопрос был у каждого разный и не имеющий ответа.
- "Как там, на воле?", - спросила симпатичная блондинка с закрывающимися от таблеток глазами.
- "Хорошо, на воле, хорошо", - отрешённо сказала я, со временем вливающаяся в ритм сомнамбулической атмосферы.
- "Пошли, покурим", - предложила новая знакомая. Мы проследовали в туалет, где стоял коромыслом дым. На толчках, по-видимому сидела "элита", шмолила. Вокруг них стояли "вурдалаки". Так я прозвала невменяемых овощей, которые медленно тянули руки к папиросам, и безмолвно докуривали бычки.
Я сразу вступила в "бомонд" негласно. Те, из девчонок, которые были относительно адекватными - сами тянулись ко мне, рассказывали истории из жизни. Кого-то засадили родственники, кого-то менты, кто-то сам вызвал скорую, но, по моим наблюдениям отклонения были у всех окружающих, в том числе у медецинских работников. Медсёстры плакали в своих "аминазинках" от стресса, санитарки избивали срущих в трусы бабок, а главный врач всегда улыбалась, в точности, как ненормальная, когда проходила по коридору до служебного туалета. На обходе, который длился две-три минуты, Анна Леонидовна задавала всем один и тот же вопрос - как дела. Я, как и большинство пациентов отвечала "нормально", - на что выдавался вердикт "Нормально? Значит будем лечить."
Изнемогая от действия лекарств я еле-еле собирала мысли в кучу, хотя, из-за побочного действия транквилизаторов, нейролептиков и антидепрессантов, сознание действительно становилось шизофреническим. Приём лекарств и уколы были три раза в день.
- "Что у Фенской?"
- "Да то же, что у Гудковой! Фирменный коктейль и витамин "А"."
Фирменным коктейлем назывался укол галоперидола с магнезией, а витамин "А" - это зашифрованный "Аминазин". И этим смачным букетом накачивали абсолютно каждого пациента пятого отделения, независимо от изначального диагноза и состояния, хотя и то и другое "молитвами персонала" было одинаковым у всех. Я знала, что надо держаться. Если дашь волю слезам или жалости к себе - закормят до невозможности препаратами. Остаётся воспринимать это заведение, как концлагерь, откуда нет выхода, и где есть место только для надежды. Хотя и над лагерями висели вывески с фразой Фридриха Ницше "Оставь надежду, всяк сюда входящий". Некоторых пациентов не выписывали годами, кого-то отправляли в интернат, но перспективы, в целом, не были радужными. Процесс "лечения" длился очень долго, потому что цель была подавить и залечить, а отндь не поставить на ноги. Те же, кто поступал сюда относитльно нормальный, переставал быть таковым из-за действия препаратов и сломленной воли. Я приспособилась помогать персоналу мыть палаты, ванную, столовую, унитазы... Делать массаж и рисовать портреты санитарок за сигарету, или, в лучшем случае, чашку кофе. С моим появлением, в туалетах, во время курения, уже не молчали, а пели русский рок, который я сама когда-то исполняла на улицах под гитару. Это уже вошло в привычку, и один раз я наблюдала гениальный сюжет, как две "овощные" пациентки, сидят на корточках у толчка, используя его как пепельницу, и задумчиво затягиваясь папиросой, тихо и отречёно поют песню "Я свободен" Кипелова. Да, в наших решётках на окнах было больше свободы, больше надежды, чем во всей моей жизни. Я понимала, что никто не выйдет отсюда таким, каким был. Всех ждут кардинальные изменения. Ты либо простишься с жизнью и сломаешься, либо возрастёшь над собой, осознав, что-то важное, потому что времени для переосмысления всего, здесь было предостаточно. Я менялась. С каждым днём отлетала личина ненужного, наносного, и инородного, по сути всего, что мешает человеку приблизиться к Богу. Можно спать целыми днями и смотреть в потолок, а можно, наоборот, заняться делами, которые в корне изменят твою жизнь. Но чем психушка хуже тюрьмы и концлагеря? Тем, что тебя насильно делают овощем, жизни не стоящим, с помощью лекарств. Препараты, которые применяются в психиатрии, берут своё начало из двадцатого века. Галоперидол и аминазин кололи инакомыслящим политзаключенным, чтобы лишить их сознания и контрреволюционных мыслей. И, также, данные препараты действительно делают из людей шизофреников, поскольку побочные действия лекарств угнетают психику. Каждый больной, кто пробовал подобные препараты, думал, что сходит с ума, и это продиктовано именно воздействием лекарств на мозг. А страшные влияние на соматическое состояние пациентов просто ужасают. Страдает нервная система и весь организм.
Как-то раз, когда я курила в туалете, то обратила внимание на женщину, с выражением кошмара в глазах. У художников это называется гримассой ужаса. Она не могла дышать, кашляла, и просила помощи, но "ссведущие во всём" санитарки, запретили всем остальным "больным" обращать внимание на это. Эенщина, в буквальном смысле, доползла до палаты, и, когда легла в кровать - молила вызвать врача или сделать обезболивающий укол.
- "Она привлекает внимание, не подходите к ней. Как же Порохова нас достала, мочи нет".
Пациентка орала, без остановки, а медперсонал, вместо того, чтобы помочь, решил проучить её, и скинул постельное бельё на пол. Умирающая была вынуждена стоять, опиравшись на кровать, в течении часа. Перед сном ей всё-таки заправили койку и пациентка легла, но она ни на секунду не переставала кричать. Не знаю, что конкретно было дальше, но когда я просыпалась в пол третьего ночи - криков было не слышно. Я думала её всё-таки увезли в другую больницу. Но, утром, когда я зашла в палату, чтобы протереть пыль, то увидела, как санитарка и медсестра на скорую руку прячут бледное тело в большой пакет.
- "Что с ней?", - инстинктивно спросила я.
- "Не видишь, спит! Иди отсюда", - нагрубили медицинские работники. Женщина умерла. Её труп ещё пару-тройку часов находился в палате. Я подслушала разговор врача с медперсоналом. Она жестоко отчитывала их за то. что холодное тело находится рядом с пациентами клиники. В итоге Порохову оттащили в ванную, и к полудюню забрали труп, специальная бригада. Санитарки писали объяснительную, что тело было прикрыто одеялом ночью, что пациентка молчала и не жаловалась, поэтому они не могли определить, что с ней. Будто бы весь персонал не спал (хотя было иначе), а нас, на вид вменяемых, подговорили наврать, что мы видели, как медсёстры после отбоя, проверяли палаты каждый час, или около того. Меня очень потрясло данное событие. Особенно разговор двух санитарок о том, что мешки для умирающих кончаются, и пусть хоть все передохнут, главное, чтобы не в их смену. Снова смерть, ха этой, но уже сделано "по-тихому". С утра я не увидела одну старушку, а догадалась о случившемся по "остову" кровати, и аккуратно рядом сложенных матрасах. Когда "больных" выписывали или переводили в другие больницы: такого не случалось, матрасы лежали на корпусе. Время шло, проходили обходы...
- "Нормально чувствуешь? Значит будем лечить."