1. Вздымающаяся гора

       В самом начале «Чёрных тетрадей» Хайдеггер делает следующую запись: «Если прилепишься к подножию горы, как увидишь ее саму? Перед тобой лишь отвесные стены. Как же попасть на эту гору? Только запрыгнув на нее с другой. А на нее как попасть? Только если ты уже там; на гору поставлен и туда до-ставлен. Кто уже побывал в таком положении? И все еще пребывает в нем, ибо никогда другие не смогут вытеснить его».
       Итак, на гору попадают, прыгая на неё с другой горы. Не напоминает ли нам это шаг Цветаевой? По долинам не хожу, прыгаю с горы на гору, с кручи на кручу? Накручиваю… «Говорят – тягою к пропасти, Измеряют уровень гор».
Но каким же образом появляются горы, по которым прыгает Цветаева? Психоанализ отвечает нам, в самом общем виде, что путём сублимации. Подавленные сексуальные желания определённым образом трансформируются и переходят в нечто, более высшее, в высокое искусство. Следовательно, во всём, что высоко нужно искать в глубине сексуальную нереализованность, неудовлетворённость.
       «Культура <...> постоянно воссоздается благодаря тому, что отдельная личность, вступая в человеческое общество, снова жертвует удовлетворением своих влечений в пользу общества. Среди этих влечений значительную роль играют сексуальные; при этом они сублимируются, т.е. отклоняются от своих сексуальных целей и направляются на цели, социально более высокие, уже несексуальные”. Получается, таким образом, Фрейд объясняет тот факт, что двое людей любят, страдают, испытывают возвышенные, немеркантильные чувства и могут даже «разбиваться вдребезги» вместо того, чтобы просто создать семью и удовлетворить свои половые потребности.  Но нет, они сублимируют, то есть жертвуют собой и своими желаниями. Остаётся, правда, совершенно неясным, мягко говоря, - «почему?» Ведь если бы они создали крепкую и дружную семью, то общество тоже получило бы от этого пользу.
        В чём тут Цветаева согласна с психоанализом и в чём она с ним спорит?
Для Цветаевой высокое также губит низкое, - либо совершенно зачёркивает его, делает невозможным, либо, по крайней мере, отодвигает в сторону -
 
        «Но семьи тихие милости,
        Но птенцов лепет – увы!
        Оттого, что в сей мир явились мы -
        Небожителями любви!»

       Но дело в том, что с такой же самой точностью, для неё непреложно и прямо обратное – быт разъедает и уничтожает любовь, обыденность гасит великие чувства и доводит, в конечном счёте, до сумасшествия (вспомним, масса стихов Марины посвящены именно этой теме).
       Будучи диалектиком по своей натуре, Марина прекрасно понимает как высокое и низкое в жизни постоянно борются между собой и нельзя даже однозначно сказать на чьей стороне она сама находится. Только на первый взгляд кажется, что на стороне «высокого», но ведь вздыхает же - «почему не простолюдины любви, почему небожители?», но ведь рядом с горой всегда ищет и самые страшные пропасти. Никто не мог бы сказать, что Цветаева гнушалась в своей жизни «низкого», она вечно успевала побывать и там, и там.
       Пройдёт немного времени и другая великая русская поэтесса напишет: «Когда б вы знали из какого сора, растут стихи не ведая стыда…» Очевидно, А. Ахматова тоже была согласна с тем, что высокое произрастает из низкого, и при том, каким-то неведомым, совершенно оригинальным способом.
       И всё-таки наш первоначальный вопрос остаётся открытым – как образуется гора?  Каким образом человек, которого мы едва замечали, обычный рядовой человек вдруг становится для нас «единственным»? И в мгновение ока вздымается гора…
       «Ничего в тебе нет, а ты люб моему сердцу» - как сказали бы в народе. Цветаева в этом случае выражается по-своему:
«Не Парнас, не Синай,
 
        Просто голый, казарменный
        Холм. – Равняйся! Стреляй! -
        Отчего же глазам моим
       (Раз октябрь, а не май)
        Та гора была – рай?»

      Цветаева не хуже любого аналитика сама задаёт себе сложнейшие вопросы, на которые затем сама же и отвечает, совмещая в единственном лице и психолога, и пациента. Необходимо только очень внимательно следовать за движениями её души, протекающими сквозь текст описания, и вся процедура, вместе с её результатами будет налицо.
      Я – ведь грот - говорит Цветаева нам в своей поэме, посвящённой как раз Горе, в меня постоянно волны плещутся, даже «впрыгивают», такое выражение она употребляет. Переводя это выражение на психоаналитический язык, мы получим – полная, объёмная душа с допущением в себя всего иного, Другого, чужого и одновременно стихийного – сфера, позволяющая звучать в ней любым резонансам (а грот обладает мягким, приглушенным эхом), нечто такое, что впускает в себя и окружает, дозволяет войти и быть, играть. Представим себе грот, в котором плещутся волны. С сексуальной стороны, так любимой Фрейдом, мы могли бы опуститься с этим образом вплоть до первичных половых признаков у женщины. Но Цветаева говорит: «угрюмый грот». И обращается к читателям, миру и небесам – «чтите мой угрюмый грот». Очевидно, дикий, находящийся в стороне от всех людей и торных тропинок.
      В связи с этим образом, становится понятным, что образ горы представляет для Цветаевой нечто прямо противоположное, символически – это образ всех небожителей, всех богов и, соответственно, всех влюблённых. Поэтому горы – святы. Моя гора, а она, всякий раз только «моя» - святая гора. Гора – «верх земли и низ неба» (Цветаева).
      Но, оказывается, что небожители уничтожают других небожителей – боги мстят всем влюблённым за их подобие, что именно с горы, с возвышения и воспламенения, начинается горе – тот словесный устойчивый оборот, который будет встречаться у Цветаевой постоянно: «гора – горе».
      Значит, гора – это что-то приподнимающее нас над привычным способом существования: «высота бреда – над уровнем жизни», а также то, с чего мы потом больно и неизбежно падаем, и это падение, Цветаева и прописывает в двух своих поэмах – «Поэме Горы» и «Поэме Конца».
      Уже в «Поэме Горы» мы застаём гибель всего божественного, небесного, гибель реальной любви и символической горы. Это – Конец, который ещё не озвучен и не назван своим именем, но уже звучит в полную мощь. Можно ли читая, этот «реквием» понять как вздымалась гора, образуя своё Другое или же, как обнаружив своё Другое вздымалась гора? Безусловно, можно, ибо гора ещё существует – в памяти, в руках, глазах, в самой реальной пражской возвышенности, она ещё дышит, хотя уже падает. И только в «Поэме Конца» горы уже ни грамма не отыскивается, здесь остаётся одна Цветаева, её   боль,одиночество и пронзительное видение происходящего.
      Как горы растут, так они и падают, в их возрастании заложено их падение, как в нашей жизни наша смерть. И пусть этот анализ будет достаточно горьким, а не сладостным, каким бы он мог быть, если бы мы читали человека на возрастающем пике его любовных отношений, он, всё же, с отрицательной стороны, но говорит нам о том же самом.
      Мы хотим сказать, что сама Гора и есть для Цветаевой нечто Другое, символ этого Другого. Возвышение – мужской принцип, вертикаль, приподнимающая горизонталь, напряжение, позволяющее осуществить перекрёстную трансформацию «земли-неба», - в рамках схем, рисуемых Хайдеггером оно захватывает именно такие координаты.
      Цветаева прекрасно сочетала в себе самой мужской принцип с женским, как впрочем, и все мы, являясь по сути и внутреннему своему устройству андрогинными существами, однако у Цветаевой её андрогинность была представлена в совершенно иной, чем у обычных людей, более развитой мере. Этой меры хватало на то, чтобы перекрыть всех её партнёров. Отыграть все роли в двойном масштабе, за себя и за Другого, и проиграв, победить. Создать текст, не забыть, и самое главное – Быть, а не влачить жалкое существование (потому что влачат жалкое существование не те, у кого ребёнок умирает с голоду, а последнее платье донашивается, а те, кто «пережёвывает барыши»).
В каждом тексте Цветаевой, даже при самой великой любви, а любовь к Константину Родзевичу можно назвать для Цветаевой именно такой любовью, Другой как реальный Другой - вытягивается, достраивается, расширяется невообразимым образом. Лишь после падения Горы, мы можем встретить в Цветаевском творчестве некоторые реальные черты другого человека, которые проскакивают как небольшие, почти незаметные детали на фоне её могущественно несущейся катастрофы. Поэтому за такими чертами нужно обращаться к «Поэме Конца», никак не к «Поэме Горы», что мы и сделаем чуть позже.
      Очевидно, что Цветаева достраивает любого другого любимого человека именно до своего Другого. И также, очевидно, к сожалению, что реального своего Другого Цветаева так и не встретила. И только механизмы вздымающейся горы работали также мерно, как приподнимается грудь при дыхании, любой вздох, любой взгляд – сердце – прямо в сердце. Цветаева была готова полюбить – всегда. А это довольно редкое состояние для человеческой души и образа жизни.
      Есть только одна строчка, в которой можно почувствовать реальность земного любимого ею человека, в «Поэме Горы» - «помню губы, двойною раковиной, приоткрывшиеся моим», они же – самые спокойные и блаженные среди всего прочего смятения и ужаса. Остальное – бездна… полёта вниз.
      Гора вздымалась высоко, очень высоко, чтобы ТАК падать.