В осажденном городе

Тускло мерцала в бомбоубежище лампочка,
А потом и вовсе гореть перестала,
Оказались люди в кромешной тьме.
Тихо плакал чей-то ребенок в углу
И зажигали кое-где люди свечи,
Чуть разогнали они темноту подвала.
Думал художник на этюдном стуле сидя,
Что хорошо было бы это нарисовать.
Дрожащее пламя свечей на лицах,
Извиваются черные тени на стенах
И мать, прижимающая ребенка к груди.
Кто-то сказал, что надо было уехать,
Может и вправду, зря не уехал он,
Ведь работать он мог где угодно,
А здесь с каждым днем все трудней,
Не держат карандаш окоченевшие пальцы.
Через дверь донеслись с улицы звуки отбоя,
Но художник уходить не спешил,
Жил он здесь рядом, в маленьком домике,
А за забором, рядом, сад и старый фонтан
И боялся лишь развалины, выйдя, увидеть.
Вышел на улицу он и, пораженный, замер.
Залито все вокруг серебристым светом,
Огромная луна висела в фиолетовом небе
И сказочный сад, мерцающий в ее свете.
Скрипел от мороза снег под ногами
И не мог художник узнать этого места,
Как же в сад он попал, где забор?
Оглянулся художник и увидел свой город,
Прекрасный город в неповторимой его красоте,
Выглядел он неземным, в колдовском этом свете
И исчезли, куда-то, разом все мрачные мысли,
Те, что лезли к нему в темном подвале,
Разве можно бросить этот мир красоты,
Разве можно оставить пустым этот Город,
Он должен жить, он не должен быть мертвым!