Наш прерванный полёт

 НАШ  ПРЕРВАННЫЙ  ПОЛЁТ 
 Быль (автобиографическое)
      
                «...Вертолёт отказался и упал на море, в тяжёлом
                состоянии доставлен в больницу г. Небит-Даг...»
                (Фрагмент анамнеза пилота [или – вертолёта?] Ми-4 Ст. Вл.
                Ив., составленного врачом-травмотологом в одном из травмпунктов.
                Этот фрагмент задаёт ироническую тональность.)


       Часть первая

Советская республика,
манатка вместо рублика.
    Октябрь, но цельсиев все 35.
Всё началось обыденно,
верблюд встречал — не злыдень, но       
    дорогу всё ж не уступил нам, ять.

«Ты что, не сумасшедший ли?
Иль не с небес сошедши ли?l
    Пройти нам дай на медосмотр в санчасть!» 
Пока с ним разговаривал,
колючку он наяривал,
    огромный шар заталкивая в пасть.

Республика Туркмения.
Полёт наш в направлении —
    аэродром в районе Небит-Даг.
А пассажир единственный
(и для меня таинственный
    до той поры был, как волшебный маг) —

начальник Управления
разведки и бурения*,
    короче: очень-очень крупный ум.
Летим мы над барханами.
Эмирами и ханами
    уж мним себя. Пустыня Каракум.

Ни пса вокруг, ни ко́ника,
ни че́ла и ни домика,
    ни деревца — на сотни-сотни вёрст.
Песок, песок и солнышко...
А солнышко ли? Полно-ка!               
    Убийца кровожадный просто, ёпрст.

Но тут мы дело делаем.
Земля и небо — белые
    (це зовсiм-зовсiм вам не Кременчук).
Очки бы надо тёмные...
нет, линзы бы несъёмные,
    ведь от очков потеет глаз вокруг.

Барханы суперважные —
дома многоэтажные!
    Приходится подскакивать чуть-чуть.                
Природа — будто спящая,
Мои вперёдсмотрящие —
    глаза — отнюдь не думают вздремнуть:

глядят-не налюбуются, 
как лопасти тасуются
    у тени вертолёта на песке
(глядеть-то больше не на что,
так я себе объект нашёл).
    ...И вот аэродром невдалеке.

Аэродром военный был,
я позывной его забыл...
    да вот уже и вспомнил: "углесос".
По плану приземление,
короткое руление;
    ушёл, в полёте выспавшийся, босс.

Легли мы на обратный курс,
маршрут скроив на здравый вкус
    любого, кто когда-нибудь летал.
Жмём по кратчайшей к Каспию,                  
пескам я ручкою: адью.  
    И командир перехватил штурвал.

Над морем мчим, вдоль берега.
Красо́ты — как из телека!
    Волнам барашки белые к лицу.                    
Вода полупрозрачная, 
событие удачное —
    тюлень плывёт, балдёжно подлецу.

Белуга вон огромная
(чуть не с аэродром она!)
    на отмели пристроилась вздремнуть.
Осталась сотня вёрст всего,
и время уж навёрстано,
    по плану можно будет отдохнуть.

Не так пошло́, однако же,
как нать в смешной Кара́куше*:
    крениться вправо стал наш пепелац*.
И как ни упирались мы,
дожить чтоб всем нам до весны,
    он смаху всё-таки о воду — бац!

...Очнулся я — не снится ль мне? —
на трёхметровой глубине,
    а солнце от меня рвануло ввысь.
И выплыть к солнцу я хочу,
но это мне не по плечу:
    железки острые в меня впили́сь.

И воздуха нет в лёгких уж —
одна вода. Я что, не дюж? 
    От авиации я жертва Нептуну́?
Товарищи — те наверху,
а я с ракушками? Уж ху!
    Рванулся так, что треск пошёл по дну.

Ой, наверху-то тихо как...
И дело, кажется, табак:
    ни бортмеханика, ни КВС*.
Ягшимурад и Николай
не метили ни в ад, ни в рай,
    не нужен нам совсем такой эксцесс!

Картина неприглядная:
их нет, дышу на ладан я —
    висящий так дышал на рее Флинт.  
Держусь за борт разорванный:
корабль наш припаркованный
    на спи́ну, то есть на несущий винт.

Не для того же лопасти,
чтоб каждой, как веслом грести, —
    рассыпались, торчат, как паруса.
А днище вдрызг разорвано,
как лёгкое моё оно.
    Тащу себя на борт за волоса.

Дышать пока не дышится,
в груди боль, хрипы слышатся,
    из носа и руки кровища льёт.
И "Ми" такой же, mon ami:
борта играют волнами
    (бортами — волны, всё наоборот).

Они скрипят, качаются.
А силы уж кончаются,
    и надо б закрепиться где-нибудь.
На счастье, сеть для груза не               
осталась под водой, а мне               
    всплыла на помощь, чтоб не утонуть   

я мог теперь, наверное.
Но дело всё же скверное:    
    Ярило в Каракумах так палит!
Сколь мне в Верхах отмерено?
Воды кругом немерено,
    но пить её маманька не велит.

А из комфорта что ещё?
Ни лечь, ни сесть тут не на что,
    лишь стрингера́* играющих бортов.
Я весь по моде, как маркиз —
моя одежда стала из
    лохмотьев от рубашки и портов.

Вот быстренько свил гнёздышко
(за час иль два, без роздышка),
    приладив сеть пижонским гамаком.
В гамак влез черепахою,
как плугом перепаханный...
    Ну наконец-то полулёг я в нём.

И вроде раздышался я,
хотя при вдохе грудь моя,
    казалось, разрывается навдрызг.
Аптечка деревянная
мной с сетью поймана, и я
    бинтуюсь, защищая всё от брызг.

Теперь прикинем, ждать когда
спасателей, а то вода
    понадобиться может позарез.
Допустим, что искать начнут,
спустя четыреста минут.
    А где искать? — вот это тёмный лес!

И будут трассу бороздить
(уж это — к бабке не ходить)
    по-над песками: Вышка* — Окарем.
Мы Вышку проходили. Так...
И доложили в Небит-Даг*.   
    Вот дальше — не по правилам совсем.

Пусть до захода не найдут,
но это вовсе не капут,
    я сутки с лишком, знамо, простою́.
Стемнело быстро — лишь мигнул...
Но это я слегка загнул:
    успел воспеть в стихах любовь свою.

Часы, к чертям, с руки содрал
и ими тиснул мадригал, —
    стои́т без стрелок и стекла, "Poljot"
и не годится, "кроме как",
уж больше ни на что, а так
    удобно поцарапать вертолёт.




           Часть вторая
 
Стемнело. Стало холодать.
Убийцей солнце обзывать
    не стоило. Ведь это месть, кажись.
Днём ветер легкий, как каприз,
и с суши дул, как антибриз.
    Теперь дал задний полный — брат, держись!

А волны хлопают бортом
и разбиваются притом
    не только в брызги — в водяную пыль.
И это жуткий колотун!
Ну вот ей богу, я не лгун,
    кто был под мелким душем, скажет: быль.

А пить не хочется ничуть,
наоборот — чего б куснуть:
    был днём без мяса борщ на буровой
(тот редкий случай в те года,
когда ударники труда
    вкушали лишь горох да суп пустой).

Есть нечего, и спать — никак,
трясёт меня мой друг дубак.
    «О солнце, бывший верный враг, ты где?»
(Зачем мне этот лёгкий бриз!
За ним же — тартар? парадиз?)
    Ответил бывший враг: «На бороде!»

А Персия — рукой подать.
На небе звёзды. Благодать.
    Но почему бы не взойти луне?
И "Шаганэ" в ушах звучит,
а бриз волосья теребит,
    и всё больнее шевелиться мне.

Сон всё ж меня стал навещать,
не на́долго, минут по пять,
    и путался он с явью каждый раз.
И всё фуражка с козырьком,
с дубовой веткою на нём*,
    качаясь на волнах, плыла в Шираз*.

Уж утро близится, и ночь
меня не сможет истолочь
    в безумной тряске  — в этом решете.
Друг-солнце выйдет, выйдет вновь,
раскочегарить чтоб мне кровь.
    Летают самолёты, да не те,
   
чтоб думать — мой! Не так я прост:
на эшелоне в десять вёрст
    проходят рейсовые лайнера́,
зелёно-красными АНО́*
меня маня... Да шло б оно!
    И пусть себе летят, как фраера!

С рассветом, думаю, начнут
искать и, может быть, найдут.
    Потом узнал: "четырнадцатый Ил"*
по трассе бреющим летал —
наш Ми-4, нас, искал:
    всю ночь пустыню брил и бороздил.

Светило встало высоко.
На горизонте далеко
    три Ми-восьмых (вояки) с курсом "юг" —
район границы, погранцы
нас рьяно ищут, как отцы
    своих детей, как женихи подруг.

Но шарят всё по линии
от Корсики к Сардинии.
    Пройдя по горизонту, скрылись с глаз.
Но я-то ждать заряженный,
маркизом весь наряженный —
    и "аннушку" дождался через час!

Над горизонтом был Ан-2
и виден-то едва-едва,
    а носом точно на меня — в нём ас!
Пришёл и пару виражей
он заложил, и всех людей
    пилоты перечли — до счёта "раз".

Мне помахали — мол, сиди,
вертушки прилетят, ты жди.
    Мне никуда идти и не фартит:
до берега почти верста!
Мне ж не доплыть и до хвоста,
    от нашего Пегаса, что разбит.

Была б дистанция простой
(хвост улетел на метров сто),
     но не теперь. До суши — восемьсот!
Да позвоночник-то — того,
сломало море мне его,
    и ветр от берега опять. Да, от!

Теперь чего́ не ждать, тепло.
И сутки без воды — фуфло.
    Жрать хочется, но это всё фигня.
Теперь понятно, что судьба
подарок сделала: борьба
    за жизнь свою... Но только для меня.

Коллегам  шанса не дала,
прервав земные их дела, —
    мгновенно головы двоим разбив,
двух жён летающих орлов
вмиг превратив в несчастных вдов
    и пятерых детей осиротив.

И как потом узналося,
судьба поиздевалася
    жестоко над семьёю КВС,
подсунув две аварии
похожих двух сценариев —   
    и бросив братьев под жестокий пресс.
   
Погиб один на Каспии,
другой (шахтёр) в Донбассе — и
    в один и тот же злополучный час!
На мать их в одночасие
обрушилось несчастие —
    не дай того бог никому из нас!..




            Часть третья

Летят ко мне два Ми-восьмых.
На горизонте видел их
    с утра, тогда их было целых три.
Ну, потеряли одного,
бывает, что ж, не без того.
    Опять, как говорится, же ву при.
 
Зашёл один с подветренной
и со сноровкой медленной
    приблизился подлётом и завис.
Два пальца вопросительно —
коллег двух относительно.
    Я показал всей пятернёю вниз.

Начальник управления
разведки и бурения
    был с погранцами, он и вопрошал.
Второй вертун тем временем
не любовался теменем
    моим — над берегом уж зависал.

Сел; из него посыпались
(так быстро! — видно, выспались)
    сноровистые парни-удальцы.
И лодку, вмиг надутую,
мне, как такси маршрутное,
    готовят. И готовятся гребцы.

Рубашки с эполетами,
а рты не с сигаретами —
    попробуй-ка курить, когда гребёшь!
На эполетах звёздочки,
как золотые мордочки,
    как нефертитьки! — глаз не отведёшь.

Сижу, неутонутый, я.
Погоны звездонутые
    у них — два поперёк, два вдоль*.
Хоть ветер вновь от берега,
картинка, как из телека:
    гребут-гребут, а сдвигов чуть не ноль.

Вопрос: а как обратно-то?
Коль так же аккуратно, то
    до завтра в аккурат и прогребёшь.
Но всё-таки добралися.
Обратно же едва ли, я
    считаю, что и выйдет, молодёжь...

В челнок перегрузился я,
толкаться стали в два весла
    от борта, чтобы плыть теперь на брег.
Усилия напрасные,
задумка хоть и классная.
    «Порвём ща лодку!» — прапорщик изрек.

Борта у верта рваные,
попытки беспрестанные
    к хорошему, видать, не приведут.
На берегу забегали,
идея у них мега ли?..
    Похоже, что хороший там замут.

Ми-8 запускается
и к нам в подлёт пускается,
    лебёдку выпуская на ходу.
Летёха крюк пытается
достать лебёдкин, мается,
    но — мимо. Усылает в Котманду

он вертолёт подвешенный.
А тот — в вираж, как бешеный,
    и шустрый лейтенант хватает крюк.
И Ми-восьмой овчаркою,
огретой злыднем палкою,
    рванул вперёд... Остановился вдруг.

Да это волны встречные
меня как подопечного
    не очень-то хотят и отпускать.
«Идём отлично, о́п-чики!» —
на волны глядя, лётчики
    не поняли, что стали зависать.

И от винтов вихрь ринулся,
а с ним вода, и — минус! — я,
    едва согревшись, вновь стал замерзать.
А нас, остановившихся,
как ехать не решившихся,
    крутнувши, чуть не стало кувыркать.

Послал летёха мать к отцу.
По этому же адресу
    отправил пограничный вертолёт.
На третий раз всё ладненько
прошло, и лодка гладенько —
    ещё и по песку, как вездеход.

Я думал, что на суше я
(ей богу, правда сущая)
    смогу — хоть и не бегать, но — ходить.
Ан нет, я обмишурился,
весь организм мой скуксился:
   ой-ой, мне больно! — стал дурить.

Ну, на руках доставили
на борт, где не поставили,
    а положили, завернув в чехлы
от лопастей, трясунчика.
И только что мне супчика
    недоставало... Как чехлы теплы!

В сон резко провалился я.
И медсестра, вся стильная,
    в порту, ворвавшись, вставила укол.
«И что за вакцинация?»
«А это называется
    укол противошоковый...» «Прикол? —

вчера бы сделать, ладно бы...»
«Ему б другого снадобья!
    Но нам уж больше спирта не дают», —
рёк кто-то из спасателей,
цитируя писателей,
    таща меня в скорпомощский уют.




       Часть четвёртая
   
В больнице небитдаговской
момент был небезрадостный:
    стал сразу потихонечку ходить.
Сперва потопал в ванную,
надеясь: мыло банное
    поможет быстро с тела масло смыть

редукторно-моторное
(событие минорное
    сопровождал ведь масляный разлив).
Я, в масле искупавшийся,
отмыть его старавшийся,
    был прерван медсестрой. Та, прекратив
   
все  продедуры СПАские,
стучит: «Быстрей! Спасайтеся!
    Милиция по вашу душу здесь...»
«Ага, — ору, — да фигу им!
В чём есть, я, что ли, выбегу?
    Так прямо с маслом будут, что ли, есть?»

Хромлю в "апартаменты" и
готовлю аргументы — и...
     там нету ни единого мента!
Одни лишь кагэбэшники.
И те, чеша лобешники,
    ретировались быстренько к лифта́м

(лишь три вопроса задали
и, повернувшись задами,
    уехали придумывать отчёт).
Зато аэрофлотовцев —
не как вчера "ОСВОДовцев"* —
    сестра им столько стульев не найдёт!

"Управская" комиссия*.
Её святая миссия —
    расследовать улётное ЧП.
Меня три дня промаяли:
тюленя не поймали ли?
     зачем летели через Сан-Тропе?

И три дня уверяли всё
(и аж-нык все умаялись):
    не вправо — влево кувыркнулись мы.
Я ж никогда не путаю 
гуся́ с куро́й и с у́тою,
  а уж тем более — антонимы.

Сам нач был Управления
"республики Туркмения
    гражданский авиасия всего"*.
Магнитофон поставили,
нач ЛШО́ заставили —
и он (товарищ Шпак) включил его.

«Предметы влево сдвинулись —
вы влево опрокинулись!»
    И это был их явнейший косяк.
Я: «Половинки а́рбузов.
В сто восемьдесят градусов
    одну переверну я вправо — шмяк;

недоверну вторую я;
а третьей оперируя, —
    до градусов ста девяноста двух.
В итоге получается:
один кусок кончается,
    точнёхонько спиною сделав "бух";

второй же та́к взрывается:
на правый приземляется
    зелёно-полосатый свой бочок;
а с третьим повторяется
та наша ситуация:
    он левым боком бьёт половичок...»

Но им как эксгумация
моя аргументация,
    тем более, арбузы — на словах.
Ты соберись, грят, с мыслями,
мы завтра будем с мюслями,
    и на бумаге опиши, как вы — бабах!

На завтра не откладывал,
И это я оправдывал
    желанием без робости гулять —
Как говорит пословица,
и хочется, и колется,
     но дело надо раньше покончать.

Настропалённый музами,
и фокусы с арбузами
    привёл я как весомый аргумент.
Лист испещрив цитатами,
всё описа́в этапами,
    я в тумбочку упрятал документ.

Назавтра член комиссии,
мне пожелав ремиссии,
    бумагу взял и дёрнул в Ашхабад.
Меня рентгенограммами
врачи (девицы с дамами)
    исследовали вдоль-вперёд-назад.

Отростки позвонковые
зрят аппараты новые, —
    двойной их увидали перелом.
И пневмоторакс найден был.
(Вот щит под спину надо бы
    дать до́ рентгена, я просил о том.)

И полтора так месяца
я был на одном месте всё:
    в обутой койке в трубки, в головах*.
И только через три ещё
в травмпункте, на Татищева,
    нашли два перелома в позвонках.

Так, кроме поясничного
(урона уж привычного),
    травмирован был и грудной отдел.
Мне травматолог: «Радуйся,
что молодость ещё не вся, —
    всё заросло, а то б ты был вне дел».

Хоть, мол, не чуял боли я,
лежать бы надо более,
    чем три недели, — даже и в гипсу.
С больничного хотел, мол, уж
выписывать — не в Мулен-Руж,
    а на работу, на любимый "Су".

Я, говорю, любимый "Су"
уж променял на колбасу
    и полюбил теперь прекрасный "Ми".
Ну, говорит, тем более,
чтоб быть здоровым долее,
    продление больничного прими.

Полгода в общей сложности
я вне трудоспособности
    был, как два лета школьник-баламут.
Мя на двенадцать месяцев
ЦВЛЭК*, порешав на месте всё,
    с работы лётной снял на лёгкий труд.
        2019

                К О Н Е Ц

 

*П Р И М Е Ч А Н И Я

"Начальник управления, разведки и бурения" — начальник
         Окаремского управления разведочного бурения Куш-
         нарёв (нач. всех окаремских нефтегазовиков).

КВС (ка-вэ-э́с — командир воздушного судна.

Кара́куша — уменьшительно-ласкательное для пустыни
        Караку́м (и "Караку́мы" тоже правильно по-русски).

Стрингера́ — узенькие дюралевые профили вдоль бортов,
        часть каркаса воздушного судна.

Вышка —  населённый пункт, наш контрольный ориентир,
        пролёт которого был обязателен для доклада.

Небит-Даг — город в Туркменистане (ныне г. Бал-
         канабад — с 1993 г., туркм. Balkanabat), мы держали
         связь с аэропортом Джебел города Небит-Даг во
         время работы в их зоне связи.

Фуражка с козырьком, с дубовой веткою на нём — на ко-
         зырьках фуражек командиров воздушных судов (КВС)
         и лиц старшего начальствующего состава размеща-
         лись металические веточки цвета золота. Сейчас так-
         же, но разные по виду, у каждой авиакомпании свои.
         Кстати, у Мимино в одноимённом фильме Г. Данелия
         явное нарушение в форме одежды — отсутствие "дубов"
         на козырьке фуражки. А они должны быть, т.к. он — пилот
         Ми-2, командир воздушного судна (КВС). Это Данелия
         сделал специально — чтоб подчеркнуть разницу между
         "большой" и "малой" авиацией. С этой же целью и экипаж
         Ту-144 одел в белые костюмы, которых в Аэрофлоте не бывало;
         да и сам Ту-144 ни в какой Дели рейсов не выполнял, летал
         всего семь месяцев — и только в Алма-Ату, при этом аэрофло-
         товские лётчики были только вторыми пилотами, а командирами —
         лётчики-испытатели.
Шираз — город в Иране в 950 км южнее Тегерана, воспе-
         тый С. Есениным в стихотворении "Шаганэ ты моя,
         Шаганэ!..". Город сугубо сухопутный, но направление,
         в котором поплыла фуражка командира, — на Шираз.

АНО́ — аэронавигационные огни.

"Четырнадцатый Ил" — Ил-14, небольшой, по нынешним мер-
         кам, самолёт, с двумя двигателями АШ-82 (как на нашем
         вертолёте Ми-4, у которого один такой).

Погоны звездонутые: два вдоль, два поперёк — у лейтенанта две звёздочки
         поперёк погона, у прапорщика две — вдоль.

ОСВОД (здесь иронич.) — общество спасения на водах.

"Управская" комиссия — комиссия по расследованию лётного
         происшествия Туркменского управления гражданской авиации (ТУГА).

Сам нач был Управления республики Туркмения — "гражданский авиасия всего" — начальник Туркменского Управления ГА (нач. ТУГА Курило; был в третий
         день расследования и сам лично опрашивал меня под магнитофонную
         запись. После выхода с больничного, в первом отделе, ознакамливаясь
         с материалами по поиску и расследованию лётного происшествия я
         читал "стенограмму" моего опроса. Нет, это произведение — никакая
         не стенограмма!).

Нач ЛШО (эл-шэ-о́) — начальник лётно-штурманского отдела Туркменского управления ГА (Шпак). 

  В обутой в трубки койке (в головах) — приподнимают койку со стороны головы, надевая трубки на две ножки, чтобы у лежачего больного уменьшить прилив крови к голове.

ЦВЛЭК — центральная врачебная лётная экспертная комиссия министерства гражданской авиации СССР (Москва, м. Сокол).


    
      Из истории болезни пилота Ми-4 Ст. Вл. Ив.
«Диагноз: левосторонний пневмоторакс, перелом III и IV поперечных отростков поясничного отдела позвоночника слева, множественные ушибы всего тела, рваные раны и порезы верхних и нижних конечностей. В результате дальнейшего обследования добавлено: компрессионный перелом тел XI и XII позвонков грудного отдела позвоночника.»

На фото: Ми-4; второй пилот Ми-4 Владимир Степашков — 1978 год.