Огонек

Это был один из тех вечеров, дождливых, отвратных вечеров, когда проститутки и бездомные ищут себе укрытие от мокроты, сырости и разложения, царящих на улицах. Таких вечеров, которые ты предпочтешь встретить в баре со стаканом виски, а не пойдешь обнимать дождь, который вовсе и не дышит к тебе ответной любовью. Он ненавидит тебя, он яростно лупит тебя по телу, по сердцу, колотит гулко: "иди отсюда", "прочь, тварь!"; он заливает твои глаза, но даже в этой пелене слез небесных ангелов, плачущих о наших грешных душах во тьме звезд, ты видишь свою линию жизнь, размывающуюся в ничто.
Моя шляпа намокла, а плащ стал тяжелым настолько, что трудно было пошевелиться. Мне некуда было идти, поэтому я остановился за порогом бара и попытался прикурить, делая все спьяну, не торопясь.
Спички намокли. "Вот черт", - пробормотал я. И вдруг заметил на другой стороне улицы мужчину, стоявшего под козырьком. Сквозь холодные струи мочи Бога, так своеобразно признающегося людям в любви, я вполне ясно видел огонек его сигареты.
- Эй, мистер, - заплетающимся голосом обратился я к незнакомцу. - Огонька не найдется?
Он посмотрел на меня. Улыбнулся. Будь я трезвым, меня бы продернул страх от его улыбки. Холодной, как этот ливень. Злой. Неестественно натянутой на оскал.
- Конечно, добрый друг, - ответил он и протянул зажигалку.
- Благодарю, - ответил я. Прикурил и поплелся во мрак дождя, еле перебирая ногами в потоках воды. 
С каждым шагом я ощущал, как небо давит на мои плечи. Каждый стук капли напоминал мне о своих собственных слезах. У каждого ведь найдется, что вспомнить, не так ли?
Лэйла была чудесной девушкой. Она одна сумела затянуть мою рваную душу, которую мне выдали после войны. Я видел смерть, я сеял смерть; смерть настигала меня, шла по пятам. Я победил, вернулся домой. Но спустя время смерть напомнила о себе, сказала, что никогда не проигрывает. И забрала с собой Лэйлу в качестве доказательства. Оставив в темной, пыльной прихожей пакет с детскими вещами как насмешку над человеческой жизнью.
Я остановился и упал. Уже не понимая, что течет по лицу - тихие, злые, но бессильные слез или же это дождь, соленый дождь. 
- Эй, друг! - услышал я сзади. - С тобой все хорошо?
- Отвали! - заорал я в ответ.
Но чьи-то руки уже поднимали меня, и вскоре я сфокусировал свой пьяный взгляд на лице этого человека. И нашел там уже знакомую улыбку.
- Ччто тебе надо? Отстань от меня! - кричал я, пытаясь неловко вырваться.
- Ну что ты? Тише, друг. Ты пьян, тебе нужна помощь. Я помогу тебе добраться до дома, - ответил попутчик, пресекая все мои попытки к освобождению и ласково ведя вперед.
- Нне надо, я сам... - пробормотал я и почувствовал такую усталость, что ноги подкосились на миг. Сил сопротивляться уже не осталось.
Кровать. Жесткая, как доска. Пахнет затхлостью и пылью. Я весь мокрый от дождя. Я лежу и смотрю в потолок, все еще пьяный и униженный своими же слезами.
- Ты знаешь, когда жизнь останавливается? - спросил меня человек.
Он стоял у окна. Я не мог и не хотел его разглядывать, до того лень было поворачивать голову и всматриваться в темноту. Вместо этого я нащупал в кармане брюк сигареты, потянулся рукой и достал спички с тумбочки, закурил. Я втянул сизый дым в себя, задержал, пока не начал задыхаться, и выпустил на свободу серый туман. Подобный тому, что был за окном.
- Конечно же ты знаешь, - продолжил он. Все всматриваясь в меня и мою квартиру, он не пропускал, казалось, ни единой мелочи, все запоминал, взвешивал. Но, может, мне просто так казалось. Я не следил за ним, как уже говорил.
- Иди к черту, - буркнул я в ответ. - Или наливай, или вали отсюда.
- Аа, старые добрые традиции римских пиров, - усмехнулся он. Подошел к тумбочке, взял пару стаканов, плеснул виски. Виски был еще более вонючим и гадким, чем занавески на окнах и белье, разбросанное по всем углам. 
- Вы жили здесь? - спросил он меня.
Этот вопрос обдал меня, словно ушат холодной воды. Я попытался вскочить с кровати, но упал. И смысл у этого вопроса мог быть совсем разный, но мне показалось, что он был задан только о мне и моей Лэйле.
Итак, я упал; он засмеялся. Засмеялся громко, злорадно.
- Какое твое дело! - заорал я гневно с пола, пытаясь подняться и нащупать хотя бы стену в качестве опоры.
В ответ мне раздавался только смех.
- Пошел ты! Слышишь, урод?! - я наконец встал и еле рассмотрел его троящуюся фигуру. Я совладаю с ним. Я справлюсь. Я иду к нему. Я заношу свой пьяный кулак. 
Взмах. Что-то сверкнуло сбоку; удар в челюсть. И снова передо мной пол, только теперь голова трещит по швам, а на полу - моя кровь. Мгновением позже я увидел ботинок, летящий в мое лицо, и он отбросил меня к кровати. А затем раздался выстрел; и мое тело отозвалось на этот звук протяжной, обжигающей болью в левом плече. Я засучил ногами, схватился правой рукой за рану и зарыдал от боли, смешивая кровавые сопли на лице с пылью и грязью, с еще не успевшими высохнуть каплями дождя. 
- Тварь! - заорал я в бессильном бешенстве.
Дуло револьвера ткнулось мне в лицо, чуть не сломав переносицу.
- Будешь грубить - выстрелю.
Я выл от боли. Я не слышал его.
- Тварь! Что ты делаешь, мать твою?! - кричал я.
- Успокойся, - сказал он, видя мои страдания. Затем взял стул и сел напротив меня. - Терпи, - такой была его следующая фраза. Он снова направил револьвер мне в лицо и спросил: - Это именно тот дом и тот человек, в чьей компании Лэйла Диллинджер встретила свою смерть, я полагаю?
- Отвали от меня! - снова завыл я.
Он выстрелил снова. Но чуть выше, чем было нужно, и мне на голову посыпалась штукатурка из стены.
Вместо следующего вопроса он просто взвел курок, я наконец я, кое-как совладав с собой, затих, подчиняясь инстинкту самосохранения. 
Сглотнув слюни, я ответил, что он прав.
- Чудно, - заметил он. - А теперь, Роберт, расскажи мне, почему она умерла.
- Да какое тебе до этого дело?! - закричал я.
- Меня зовут Джереми, Роберт.
- Мне это не говорит ни о чем, - отрезал я гневно.
- Да и не должно, - улыбнулся он. Своей холодной улыбкой. Только теперь к ней добавился презрительный взгляд, и с каждой минутой отвращение ко мне только нарастало в них. - Я уверен, она не говорила тебе о прошлом, а ты не спрашивал. Ты никогда не спрашивал. 
Шок прошел, и все больнее и больнее простреленное плечо давало о себе знать. Кровь шла между зажатыми пальцами, впитывалась в одежду, стекала по руке вниз, прямо в бездну ада, которая открывалась подо мной. Я начал чувствовать жар преисподней, и на лбу выступил пот.
- А она продолжала мне писать, Роберт. Несмотря на то, что ты уже был рядом. И она хотела уйти от тебя, если бы не, - тут он поморщился, - если бы не ребенок. Твоя мерзкая частица в ее прелестной душе, Роберт. Если бы бог существовал, то никогда бы этого не допустил.
- Отсоси, сволочь, - теперь злорадствовал я. Теперь смеялся я. - Она любила меня. Любила! А тебя забыла и выбросила вон, если ты вообще... тварь! - взвыл я снова от адской боли, пронзившей тело. - Если ты вообще... был... аарргх...
- Я был, - он все улыбался. Но только теперь я заметил, что его улыбка была натянутой на осунувшееся лицо, белое, высушенное местью лицо. Маску, в которой ничего не осталось. Маску, в которой горели смертельной усталостью только глаза и тонкие губы.
- Вопрос в том, кто из нас был нежеланной фантазией, да, Роб? - он расхохотался и подал мне стакан с давно налитым виски. Свой он выпил с большим удовольствием и наблюдал за мной, получая удовольствие от того, как я пытаюсь его опорожнить.
Пролив больше половины на себя, я наконец это сделал. И уронил его, уже почти не чувствуя сил.
- Эй, Роб, не умирай. Ты не имеешь на это права. - обратился ко мне голос человека из полутьмы. Он зашуршал карманами, достал нечто, похожее на шприц, и сделал мне инъекцию.
В голове зашумело. Я смог сосредоточиться.
- Ты был героем, когда вернулся домой, - продолжил он. - Мужчина, прошедший войну, видевший смерть, которая сделала его взгляд уверенным и четким - что может быть прекраснее для молодой наивной девчушки, мечтавшей о личном принце, по-мужски красивом и храбрым? - Он усмехнулся. - И ей было плевать, что ты сидел в окопах, а шрамы получал от товарищей по оружию. Она этого не знала и не поверила бы, даже если кто-то и рассказал ей.
Это правда. Я прекрасно знал, что никто не хочет умереть под обломками рухнувших воздушных замков. Хоть они и сотканы из кислорода, и летают очень высоко, но при падении погребают под собой все живое. И очень часто - навсегда.
- Ты понравился ей, Роб. Ты обходился с ней как со шлюхой, и ее щенячья душа по-детски получала удовольствие от настоящего, мужского обращения. Она хотела скорее вырасти, моя Лэйла, но всегда была ребенком.
- Иди к черту, - ответил я, полуприкрыв глаза. - Я любил ее.
- Так это про таких, как ты - бьет, значит любит? - поинтересовался он с неподдельным интересом. - Про таких кобелей, которые оставляют на всем свой след, как мочу на фонарном столбе?
Тяжело дыша, я посмотрел на него.
- Что тебе нужно? Что нужно, чтобы ты ушел?
- Расскажи мне, зачем ты ее убил. Валяй.
- Пошел ты, урод! - снова разозлился я.
Он молча дал понять, что курок револьвера все еще взведен.
- Я не убивал ее, - ответил я как можно более спокойно. Голос мой дрожал, словно у побитой проститутки, оттраханной и выброшенной темной ночью на равнодушный асфальт нью-йоркских улиц. - И ты это знаешь. Ты должен знать! 
- Прости, не в курсе - она не успела мне об этом написать! - он рассмеялся мне прямо в лицо. Безумец. Он все хохотал, и, вытирая слезы из глаз, говорил:
- Ограбление? Все свалишь на ограбление? Я читал этот некролог! Читал ту херню, которую ты сунул всем! - Он вскочил на ноги, нервно дрожа; подскочил ко мне и, взяв за шиворот, поставил на ноги, наслаждаясь моими криками боли. - Ты был здесь, когда это случилось, тварь! Ты был здесь! И ты видел, как эти ублюдки трахали твою Лэйлу, мою Лэйлу, которую ты не смог защитить! Зачем ты брал деньги у них, сволочь? Зачем? Зачем?! - орал он мне в лицо, брызжа слюной.
- Я не успел расплатиться! - ответил я, рыдая. - Я не успел! Ребенок... должен был... ребенок...
- Ребенок?! Вот он, твой ребенок, в пакете с детскими вещами!! - револьвер в его руке ткнулся в мою рану, и я заорал, дико заорал от пронзившей меня адской боли. Равнодушный металл, дарящий смерть, которой мне в этот момент хотелось больше всего, впивался прямо в развороченную кость. И я рыдал.
- Плач, гнида, плачь, ублюдок! Ты знал, что будет если поступишь так! Ты знал! И несмотря на этой, убил ее! Убил! За пятьсот долларов ты позволил, ты позволил изнасиловать ее и убить у тебя на глазах! - он схватил меня за шкирку и потащил к трюмо. Ее трюмо. - Смотри на себя, ничтожество. Смотри внимательно..
Я увидел пелену слез. Мои глаза были окнами, нещадно укутанными дождем. И в этих окнах - Лэйла, кричащая, плачущая, ничего не понимающая. Она пыталась вырваться, несмотря на то, что не так давно еще бывшие верхом совершенства лицо и тело представляло один сплошной синяк от побоев. Она все еще пыталась что-то исправить, не знала, что сделала не так. Она не знала, что единственной ошибкой в ее жизни был я. А это не поправить никак.. 
Я увидел себя. Мое лицо - кровавое нечто, полное жалости к себе; слезы высыхали, не успевая сползти вниз. Подбородок затянула тягучая, темная грязь. Я шумно втягивал воздух носом, но снова сбивался на рыдания. Ноги дрожали, в голове - высокочастотный писк, сопровождаемый шумом набегающих волн. Увидел, как дымится кровать от брошенного мной в ярости окурка. Я закрыл глаза.
Я почувствовал, как в полуоткрытый рот входит холодное, мертвое дуло револьвера.
- Ты был отвратительным сыном, Роберт, - услышал я его голос. Он шептал, наклонясь прямо к моему уху. - Ты был отвратительным солдатом, Роберт, - Курок уже давно был взведен. - И ты стал отвратительным мужем и отцом, Роберт.
Я открыл глаза. В зеркале был только я.
И спустил курок.