***

У меня к тридцати заострились черты лица,
Проявились предательски складки над переносицей.
Как мне в 20 казалось, наивности нет конца...
Пережитое, видишь, упорно наружу просится.
Я не буду доказывать людям, что все не так
И бросаться к прохожим с табличкой, мол, я хорошая,
Полюбите меня хоть за что, за любой пустяк,
Обнимите мне душу мою, сорняками заросшую.
Я могу истерить, надрываться, мол, все дураки!
И не нужен никто, я, мол, сильная,  справлюсь. И точка.
Но порой приезжаю раз в месяц на берег реки,
Чтобы вызвереть, вырычать, вывыть всю боль в одиночку.
Чтоб никто ненароком и вдруг даже думать не смел,
Что сломалась улыбка, глаза не глядят больше с и;скрой.
Что сдалась или сдулась, осталась совсем не у дел,
Потеряла огонь и нет пороха сделать выстрел.
У меня к тридцати на вниманье и ласку рефлекс:
Оттолкнуть, обесценить, съязвить. И с сарказмом шутки.
А улыбкой лицо облагородить- так сей процесс
Занимает не больше, чем "да" плечевой проститутки.
У меня к тридцати. Это грустно и очень смешно.
Я привыкла писа;ть. Говорить же совсем разучилась.
Приходи. Дверь открыта. Я молча налью вино.
Будем пить и молчать, будто бы ничего не случилось.