Свесив ноги со скамейки, как две запятые

День первый.

Свесив ноги со скамейки, как две запятые, я сидел в аэропорту
Симферополя, в ожидании посадки на самолёт, на Москву. В зале было тепло, и уютно. Сквозь стеклянные двери и окна было видно, как весенний дождь мокрыми шагами измочил весь асфальт, а люди всё смотрели и смотрели на это простое действо, усыпляющее сознание и подсознание, своей прямолинейностью.
Я читал стихи Набокова. Маленькая карманная книжечка умещалась в одной ладони и была уютным собеседником в часы ожидания.

На улице шёл дождь,
небо затянулось серой простынёй.
Из серых глаз бежали слёзы доброты,
и зимних прелестей печали. Шёл дождь…

Как две запятые – ноги свесив со скамьи,
сидел в аэропорту, читал стихи
Всё возвращается, как не крути
и ты летишь, в то поднебесье строгое…

- Зачем? – я спрашивал себя,
и снова спрашивал: «Куда? К кому? Зачем?..
Читать стихи, и не бузить,
под хохот теорем…

Стихи В. В. Набокова, как кстати,
у поднебесной строгости есть тайны слов,
чтоб разбудить всю тяжесть взгляда
и притяжения всех серых облаков…

Кто меня позовёт по ухабам домой.

Кто меня повезёт
по ухабам домой,
мимо сизых болот
и струящихся нив?
Кто укажет кнутом,
обернувшись ко мне,
меж берёз и рябин
зеленеющий дом?
Кто откроет мне дверь?
Кто заплачет в сенях?
А теперь – вот теперь –
есть ли там кто-нибудь,
кто почуял бы вдруг,
что в далёком краю
я брожу и пою,
под луной, о былом?               Берлин, 1921 год.  В. В. Набоков


Самолёт прилетел в Шереметьево. Шёл дождь – и тут, и там…
Всё соединилось одной сплошной линией – через дефис…
Я был в России, спустя семнадцать лет. И все оттенки серого сошлись:
ангары, крылья, самолёты, дождь…всё перемешалось, словно каша,
с другим, каким-то обыденным, неодушевлённым…
Дождавшись багаж, я вышел к автобусу. Ждать пришлось не долго.
Купил билет и понеслась душа, по гулкой, по Москве.
На улице шёл дождь под шорох шума всех колёс…


По мокрому асфальту ехал не автобус –
Дилижанс, запряжённый парой лошадей,
А души все смотрели сквозь стекло,
а по стеклу бежали слёзы всех дождей…

Москва река – вся белая, во льду,
по берегам – бока из чернозёма.
Берёзы белые – прибежище сорок,
на сером фоне облака похожи на знамёна…

Автобус увозил всё дальше,
Хотелось ехать дальше – в край другой,
у пассажиров был один вопрос,
похожий на угрюмое молчание.

Ну, наконец-то, вот – метро!
Столичный звон трамваев
и все бегут, бегут бегом
догнать тот угол, несмолкаемый…

Метро, где замкнут круг,
где все бегут, толкаясь в спину
и над вагонами железный кнут,
который гонит их в туннель, в чужбину…

Мне так хотелось больше прозы,
но вижу, над рукой парит свеча
и гонит ветер паровозы,
и облаком дымят тебе в глаза…

Ну вот, окраина и остановка.
Плечо товарища из прошлых лет.
- Давай ка выпьем водки много?..
Он улыбнулся, – я получил немой ответ…

День второй.

На следующий день настроение было почти столичное, взгляд сквозь окно
всё подтверждал, сомнений не могло быть. Я снова в Москве…
Снова метро, пересадки и, наконец-то – метро Пушкинская.
Я вышел на улицу и вдохнул Тверского духа, он показался особенным:
запах старых каменных домов, мостовой … Давило чем-то холодным – памятью истории прямо в лицо. Дух старого города смотрел подошвой кожаных взглядов и сомнений. Прошедшее время становилось настоящим и убаюкивающим… Сознание играло тяжёлой каменной тростью.
Возле памятника А. С. Пушкину я встретился со старым добрым, милым знакомым. Мы долго не виделись, кажется, это было, в прошлом столетии и даже тысячелетии.
Мы смотрели друг другу в глаза и понимание становилось таким тёплым, уютным. Мы много говорили, переговорив все знакомые слова, мы вышли из кафе и пошли на Патриаршие. Морозный, сырой воздух не хотел отступать.
Он шёл следом, шаг в шаг с нами. Кажется, небо понемногу просветлело и солнышко, как дар небесный, обрадовало день, своим присутствием. Мы гуляли по Тверскому бульвару, сидели на лавочке возле памятника Есенину.

Казалось улица заговорила,
поняв на каменных всех стенах –
слова, что выстроились в ряд –
из трещин слов – на каменных глазах…

Иногда рифма, казалась, той запятой,
а может, тем слитным потоком слов,
которые не разъединяются,
они должны быть все вместе – слитно…

И стройный ряд домов, их чисел,
я отгонял те звуки, с высоты…
Шаг становился ровной мыслью,
где переход – разметка - где не ты…

Где переулки прячут солнце
и взгляд похож на тень в углу,
дома, одетые в шинели,
шагают духом старой веры,
назло летящим лицам - не ко дню…

Где эхо бродит меж домов,
то возвышаясь, то на скамейке посидит,
и бродит дух поэтов, их шагов,
где на домах их имена, и каменные лица…

И почему не сесть напротив – посидеть.
Вдруг выйдет кто-то – так, знакомый…
Ты будешь знать, что кто-то есть,
что жизнь забавна – да, и иногда позволен прочерк…

А, что Москва – она была, и есть, и будет,
а жизнь поэта – хитрая вдова,
что хочет жить весной и летом,
жить осенью – зимою не колоть дрова…

Москва, зачем тебе всё это –
дом проходной, для проходимцев и транжир.
Дороги вымощены слезами,
и лошадиным храпом, в дождь и пыль…

И хочется идти за город,
где на берёзовых столбах ещё зима…
Деревья, тот каприз природы в горе,
где всё растёт от слёз, ушедших со двора…

День третий.

Мы шли знакомыми улочками в сторону Патриарших.
Всё было, как и семнадцать лет тому назад. Всё тот же цвет,
Он стал бледнее – серой масти, пропахший серостью всех лет…

Всё те же краски, неповторим лишь дух украдкой
И только глыба льда, что развалилась вкось, как бред...
И дух сырых, промокших всех деревьев…

И дышит воздухом томимым, весной и запахом дорог –
Москва, зачем читать стихи с надрывом, через абзац перешагнув,
зачем оградой чёрной пруд прочерчен, собой себя перечеркнув…

Тверской бульвар, дома – по обе стороны руки.
Есенин – друг любезный, прошедший путь,
чтоб у России всё спросить: «Зачем, ведь я не первый?..»

И время – взгляд со стороны – ты здесь –
ты там, и ты не хочешь возвращаться –
 к себе – пусть будет дождь, так слёзы ярче…

По лужам ходишь тут и там, всё отражается,
в той серой, земляной воде,
которая всё смотрит на тебя, и вы похожи – вы, как все…

И разные круги, в одной воде – Ты там? Ты здесь? Ты где?
А может быть во всех, сливаясь быть везде –
Все отражения твои в воде...

Последний день.

Ты дружишь сам с собой,
Себе читаешь все газеты
и образ на окне не твой –
то циферблат считает дни и беды…

Переплетено – тем скрипом чайника на печке
он так хотел сказать,
что «Я живой! Налейте чаю –
пейте, пейте…

И состояние, что ходит, ходит
на всех воротах пишет просто:
«Твой дух не выйдет, занят просто –
Он ходит там – в другую дверь, с другим лицом…»

Всё так прозрачно в мире этом,
где по стеклу бегут все линии не прячась
и босоногий след, как понимание – побыть с собой,
и руки прячут лица всех замысловатых…

Москва. Всё переписано, измято…
На полках толпятся слова.
Прошитые листы пропитаны чернильной влагой
и слёз, упавших между строк в тиши…

И что тебе с того? Тебе, идущему по тротуару,
среди сигналов, свиста шин…
Бегут глаза догнать спины подарок,
что показался, будто ты знаком…

И на плите под сковородкой лишь огонь
он разделяет состояние, что было
и что есть. Есть можно жареный бекон,
что так сравним с обложкой, с твоим названием на ней…

Домодедово. Я снова сидел в аэропорту и ждал посадки.
Стихи Набокова были тем посредником, между точками – от и до…

Домой.

На мызу, милые! Ямщик
вожжою овода прогонит,
и – с Богом! Жаворонок тонет
в звенящем небе, и велик
и свеж, и светел мир, омытый
недавним ливнем: благодать,
благоуханье. Что гадать?
Всё ясно, ясно; мне открыты
все тайны счастья; вот оно:
сырой дороги блеск лиловый;
по сторонам то куст ольховый,
то ива; бледное пятно
усадьбы дальней; рощи, нивы,
среди колосьев васильки;
зелёный склон; изгиб ленивый
знакомой тинистой реки.
Скорее, милые! Рокочет
мост под копытами. Скорей!
И сердце бьётся, сердце хочет
взлететь и перегнать коней.
О, звуки, полные былого!
Мои деревья, ветер мой
и слёзы чудные, и словно
непостижимое: домой!                В. В. Набоков (1917-1922).

Самое захватывающее ощущение – это, когда самолёт набирает высоту.
На уши давит сила поднебесная, и, кажется, из ничего рождается полёт,
ты попадаешь прямо в небо – и всё – и ты не здесь – ты уже там…
И нет преград: посадок и домов, и, бижутерия здесь вовсе не причём…

Самолёт поднимался всё выше и выше,
Он попадал в небесный эшелон,
Где у вагонов свой резон…

Навстречу нам летел другой,
С другим отсчётом времени,
Где взгляд смотрел – наоборот…

И расступались облака,
И было слышно скрип их ставен,
И человеческих улыбок звон…

Облака менялись: из расплывчатых и прозрачных они превращались в серые сплошные сгустки, в сплошное серое – всё… Я смотрел в иллюминатор,
были видны дороги, города, реки, лес, но потом всё затянулось серой плёнкой, хотелось спать и думать, что это всё скоро закончится…
Крым. Симферополь принимал низкой облачностью и дождём.
Самолёт долго ехал по рулевой полосе, по лужам к зданию прилёта.
Всё правильно, с чего всё началось, тем и закончилось – Дождём!..
Мокрой ниточкой, соединив две точки…

Как будто было всё – нигде…
Ты был во сне – там тоже жизнь.
И на пороге топчутся слова,
Чтоб песню спеть, всё подтвердить…

P/S

В кафе сидели на Тверской.

В кафе сидели на Тверской
Мы ели пиццу, запивали кофе,
А на губах играла боль…
Мы говорили про частицы,
И про столицу в лицах…
Глаза, как птицы
Ловили беглые слова…

А за окном на сером небе
Весна чертила серые слова,
Что так похожи
На глаза с ресницами, 
где тени плыли, как мокрицы…
И на стекле твой мокрый взгляд
Чертил глазами ровный силуэт.

Март 2017-2018гг.