Эссе в книге Л. Р. Болдова Сложение судьбы

УДК 821.161.1`06-1
ББК 84 (2Рос)6-5
Б79

Проект «МНОГОЦВЕТЬЕ ИМЁН».
Библиотечка «ДИАЛОГ С СУДЬБОЙ»
серии «Творчество. Содружество. Духовность»
Основана в 2012 г. Вороновым А.Б.

БОЛДОВ ЛЕВ РОАЛЬДОВИЧ

Б79  Сложение судьбы

–К.: Друкарский двор Олега Фёдорова, 2015, - 330 с.

ISBN 978-966-2441-42-0 – библиотечка «Диалог с судьбой»
ISBN 978-966-2441-79-6

           В сборник выдающегося русского поэта Льва Болдова (1969 – 2015) вошла избранная лирика разных лет, отражающая его творчество во всём многообразии. Поэтическое пространство Болдова представляет собой жизнь поколения людей, родившихся и живших в СССР, и оказавшихся после его крушения в 1991 году в условиях слома не только государственных границ, но и основных, казавшихся незыблемыми ценностей, впитанных ещё с молоком матери.
           Стихи Болдова невозможно спутать ни с чьими другими. О чём бы ни писал поэт – о любви, о нашем кровоточащем времени, о вечных поисках истины, или о тайне ухода в небытие, – каждая строка наполнена поистине космическим масштабом личности автора. Читатель здесь не найдёт проходных, не выстраданных текстов – но только высокую поэзию.

Составители книги – ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС (г. Макеевка) и ИРИНА ГАНЖА (г. Ялта)

УДК 821.161.1`06-1
ББК 84 (2Рос)6-5

          

ISBN 978-966-2441-42-0 – библиотечка «Диалог с судьбой»
ISBN 978-966-2441-79-6
 

© Болдов Л.Р., 2015
© Проект «Многоцветье Имён», 2015
© Библиотечка «Диалог с судьбой», 2015
© Издатель Фёдоров О.Н., 2015




ЛЕВ БОЛДОВ. ЗАЛОЖНИК ВЕЧНОГО РАЯ

            Впервые Льва Болдова я увидел несколько лет назад, в Евпатории, на фестивале «Трамвайчик». Перед началом выступлений конкурсантов в Большом зале местного филиала университета имени Владимира Ивановича Даля, один из моих друзей-поэтов сказал:
            – Представляешь, здесь будет сам Болдов.
            Я пожал плечами. Мне это имя ничего не говорило.
            Фестиваль шёл своим чередом. Поэты читали стихи, барды исполняли песни. Школьники приветствовали присутствующих авторов декламацией их стихов. Наконец Сергей Овчаренко, один из хозяев мероприятия, объявил:
            – Как мы и обещали, на нашем фестивале в качестве специального гостя выступит московский поэт Лев Болдов.
            Друг-поэт наклонился ко мне и прошептал:
            – Я с Лёвой разговаривал только что в коридоре. Он очень волнуется.
            – Ты его знаешь? – удивился я. Он рассеянно кивнул. Чувствовалось, что мой собеседник испытывает к этому автору огромное уважение.
            Из коридора через дальнюю от меня дверь в зал зашёл невысокий, лобастый человек лет сорока. Держался он, действительно, немного скованно. Все поэты, выступая перед аудиторией, всходили на трибуну, однако Болдов не стал этого делать, а остановился рядом, на небольшом возвышении. Осмотрел зал, поздоровался, немногословно поблагодарил организаторов за приглашение, и сразу начал читать. Он нашёл где-то на дальней стене помещения одну точку (может быть, это было окно?), и, глядя пристально в её направлении, заговорил громким, выразительным голосом, с небольшой хрипотцой.   

…Этот странный мотив – я приеду сюда умирать.
Коктебельские волны лизнут опустевшие пляжи.
Чья-то тонкая тень на подстилку забытую ляжет,
И горячее время проворно завертится вспять.

            Болдов стоял прямо. Руки опущены. Никакой мимики на лице. Но в зал тяжко и неотвратимо падали слова, простые и одновременно единственно возможные – ты это начал понимать сразу, ещё во время их произнесения, когда они только долетали до тебя и ввинчивались в мозг. Странное дело: присутствующая публика, уже порядком уставшая от множества прозвучавших стихов, и оживлённо что-то обсуждавшая, отчего стоял монотонный шум – неожиданно умолкла, как будто испытала удар. Я на себе ощутил его действие – до мурашек. Наступила такая тишина, что, казалась, от неё лопнут барабанные перепонки. И только голос поэта разрывал её.   

…Этот странный мотив... Ты забыл, мой шарманщик, слова.
Я приеду сюда умирать. Будет май или август.
И зажгутся созвездья в ночи, как недремлющий Аргус,
И горячие звёзды посыплются мне в рукава.

            Зал сразу не понял, что стихотворение уже кончилось, но прошла секунда – и взорвался аплодисментами. Короткими – люди просили ещё стихов. Такого же накала. Я видел слёзы на глазах мужчин, о женщинах и не говорю. Да и я, честно говоря, тоже испытал шок. Впоследствии, пытаясь понять причину своего тогдашнего состояния, я пришёл к выводу, что в этих стихах скрыта, зашифрована – бешеная внутренняя энергетика поэта, писавшего не тексты на заданную тему, а отрывавшего для этого действа кусок за куском свою кровоточащую душу.
            И ещё – чувствовалось, что поэт говорит правду: он действительно приедет сюда умирать, что он и сейчас в состоянии это сделать – здесь и сейчас. Холодок пронёсся по залу. Я знаю: это бывает всегда при встрече с личностями громадного масштаба, и ты чуть ли не осязательно чувствуешь их пульсирующие души на расстоянии вытянутой руки.         
            А поэт, заряженный вниманием зала, продолжал читать.
               
…А я – я из времени семидесятых.
С Эйнштейнами на инженерских зарплатах,
С «Ироньей судьбы», с «Белым Бимом», с Таганкой,
С Арбатом, не ставшим туристской приманкой,
С Тверской, не пестрящей валютной натурой,
С великой несдавшейся литературой.

            При последних словах почувствовал комок в горле – вот она, эта несдавшаяся литература, а рядом со мной стоит один из её живых авторов, этот невысокий лобастый волшебник, и неутомимо распахивает перед нами двери в самые её глубинные закрома. 
            А потом ещё и ещё – стихи, пробирающие тебя до самых глубин сознания. А после слов:

…Мне здесь немыслимо уже,
Бессмысленно уже –
На этой выжженной меже,
На мёртвом рубеже!
И память бризовой волной
Накатит горячо.
И кто-то встанет за спиной
И тронет за плечо.
И что-то сдвинется во мне,
Затеплится в груди.
И чей-то голос в вышине
«Встань, – скажет, – и иди!»,

зал, и я вместе с ним, поняли вдруг, что рядом с нами кто-то есть, какая-то из тех сил, о которых мы спорим – существуют они или нет в природе. Эти силы есть – утверждал поэт. И ты в это поверил безоговорочно, сразу. И рождался страх за этого человека – ведь он подошёл так близко к черте, за которой никто из нас не был, и он знает, что там. И это «что-то» настолько темно и ужасно, что впору сорваться с места, подбежать к нему и одёрнуть, защитить от неверного шага, за которым – бездна.    

…Ты всё прошел. Ты нёс свою свечу,
Полою пиджака прикрыв от ветра,
От липкой грязи, снега и свинца.
И тяжкий крест казался по плечу,
Когда огонь вдруг вспыхивал ответно
В зрачках пытливых юного лица!

…Очнёшься. Сиротливый дождь бубнит.
За окнами – тяжёлых капель взвесь.
Должно быть, кто-то там ещё хранит
Тебя, в залог оставленного здесь.

…Как сонник, память перелистана.
За перелеском день погас.
И наши тени смотрят пристально
Из тьмы, благословляя нас.

            После выступления было как-то боязно подойти к этому человеку. Но оказалось, что Лев обычный человек в быту, не зазнавшийся, не отталкивающий собеседника своей звёздностью. Но и панибратства он не допускал – это чувствовалось. Он знал себе цену. Он знал, кто в поэзии ему ровня. И едва ли это был кто-то из нас – окружающих его, разговаривающих с ним, спорящих, и в споре показывающих ему свой интеллект. Он слушал, кивал, но ты чувствовал, что его волнуют иные вещи, что он оперирует чем-то более важным и недоступным для остальных, о котором знает только он сам.
            Через два года Лев Болдов снова был гостем евпаторийского «Трамвайчика». И я увидел, что и в облике, и в поведении поэта появились изменения. Тоска застыла в его взгляде. И сам взгляд стал более тяжёлым. Я узнал, что судьба не всегда была благосклонна к нему. Болдов переехал жить в Крым. Здесь родились многие строки поэта, и не всегда они были радостными.      

…И когда я исчезну, зарывшись в летейскую тину,
Бесприютной беглянкой сюда возвратится душа –
Чтоб кружить неустанно по ялтинскому серпантину,
Этим морем и солнцем, и зыбким покоем дыша.

            Так и произошло. 19 февраля, в Ялте, поэта не стало. Один из моих друзей-поэтов позвонил и со слезами в голосе произнёс:
            – Произошло большое несчастье. Наш Лёвушка умер. Как же мы жить-то теперь будем?
            Поразительно: многие окружающие его люди понимали масштаб личности Болдова, знали о превосходстве его громадного таланта, но при этом тепло и ласково называли его за глаза – «Наш Лёвушка».
            Он писал в своё время:

…Есть особенный шарм у поэтов, сроднившихся с Крымом.
Эта терпкая грусть в сладкозвучье их неповторимом,
Этот эллинский дух, что как факел горит, не сгорая,
Это тайное братство заложников вечного рая.

            В этом вечном раю он и будет теперь. Навсегда.


ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС г. Макеевка Донецкая обл.