Исход евреев из Египта
После войны, ещё мальчишкой,
Был увлечён так сильно книжкой.
В библиотеке книги брал,
И всё, что смог, перечитал.
Была суровой атмосфера
И притеснялась даже вера.
Тайком, но отмечали пасху,
И яйца куриц красят в краску
Снять скорлупу, чтоб осторожно
На пальцах краска? Не дай Бог!
Как пионер, ты станешь плох!
Старались все, насколько можно,
Особо в веру не вникали,
Но что –то, дети узнавали.
Хотя родительский был спрос
Как все, везде совали нос.
Порою сделав умный лик,
И предков ставили в тупик
Глаза отец отводит в тень,
Рукою щупает ремень,
Чтоб не нарваться на дебаты
Скорее рвались все из хаты.
А детство, чудо из чудес!
Хотя порою путал бес.
В условном месте, как по кличу,
Очередную слушать притчу.
Хотя и тёмных мест боялись,
От взрослых дальше собирались.
Спасибо лету, так тепло
Один, как штатный, был трепло.
Да тот, что книги всё читал,
Всех вечерами развлекал.
В то время теликов не знали.
(Ведь их ещё не выпускали)
В ночном, коней мы не пасли,
До карт ещё не доросли,
Игра не детская, лото.
И далеко цирк Шапито
Поездок не было в Баку.
Варились в собственном соку.
Дома в то время, просто хата!
Но всё ж одна семья богата.
У них была, под страшной тайной,
Что б от властей не стать опальной,
Давно хранилась эта книга,
В названии её интрига.
Она, как Библия, известна.
Ценилась тайно, повсеместно!
Втихую, бабушка читала,
Уж на зубок, почти что знала.
Но вот пришла беда к ней в дом,
Читать теперь могла с трудом.
Тянула внука от затей,
Читай внучок, ты грамотей!
А тот читал по тексту верно.
Бабуся помнит, несомненно!
Бывало так, ей что-то впарит,
Она его в момент исправит!
И чтобы в хате была тишь,
Он знал, что с ней не пошалишь.
Зато, потом, как вечерело,
С десяток, пацанов сидело.
И для разминки, тары-бары,
Про наводнения, пожары.
Поскольку, рано про вино,
То приходилось про кино.
И на особый всё манер
Поскольку каждый, пионер.
И наконец, все затихали.
Сейчас рассказчик, это знали,
Так, поломается немного
Ведь давят все, «Побойся Бога!»
Давай своё, на закусон!
А то, неважный будет сон.
И как традиция всё стало,
Из книги текста не хватало
Он так безбожно привирал,
Что коллектив буквально ржал.
И слыша этот дружный смех
Он понимал, что есть успех.
Но имена всех донимали,
Все, не по-нашему звучали,
Но не его ведь в том вина
Давал свои им имена.
И сразу духом все воспряли.
О ком шла речь мгновенно знали.
Рассказчик было, запинался,
То коллектив весь отзывался
Вмиг устранял такой изъян,
Кричали, «ясно, то Колян!»
И начинал он свой рассказ
Сюжет библейский, в этот раз
2
Исход евреев из Египта!
Ведь не понадобилась крипта*
Повёл открыто Моисей,
Хотя не гнали их взашей.
Судьба поставлена на кон,
Их было целый миллион.
В пути не раз грозило горе,
Но расступилось даже море.
Их не сломил; ни голод, зной,
С врагом, не предстоящий бой,
И пусть, отсутствовала ванна
Зато с небес летела манна.
Потом, она им надоела,
Все хныкать стали, то и дело
Про мясо поняв с ихних слов,
Иисус послал перепелов.
А после мяса, пить хотели.
Воды с собою не имели
Итак, плачевные дела!
Но на пути была скала.
Не долго думал Моисей,
Ударил посохом по ней,
И общий крик «Вот это да!»
Ведь из скалы течёт вода.
И сорок лет они шагали
Куда, и сами ведь не знали
У Моисея день рожденья
Ему 120, было мненье
Бог повелел взойти на гору
И сил хватило в эту пору
С неё он вниз бросает взгляд
Земля Ханаан! Очень рад!
И людям радостно вещал.
«Земля! Что Бог нам обещал!
Наш путь сейчас, вот здесь, кончался!»
То Моисей, сказав, скончался.
И здесь рассказчик вдруг утих.
Ведь тень мелькнула в этот миг.
Шла чья-то мама с хворостиной,
И ясно всем, с какою миной,
Кто ближе к ней, того хлестнёт,
А свой, до дома подождёт.
Такое было и не раз!
Коль очень длинным был рассказ.
Но хворостиной не взмахнула,
Ведь всех как ветром будто сдуло.
Прыжок в постель, и чудный вид
Как будто он давно здесь спит
А завтра, чуть завечерело,
Шагали к месту встречи смело.
У всех привычные места,
Задача была не проста,
Ведь если кто хотел дерзать,
И мнение своё сказать
Про тот египетский исход
То открывай публично рот.
Все осмелели понемножку
И сразу вспомнили кормёжку
В пустыне, тех перепелов
Для пацанов, продукт был нов
Да, что хитрить, и в самом деле
Их никогда они не ели.
Воды хотелось, родниковой,
Она казалась им особой .
Про родники, они все знали
Близ огородов их искали.
А для чего, могли понять,
Чтоб помидоры поливать!
Те воды, камышом воняли
Лягушек тьма, и все орали
И воду, ясно, что не пили
Косясь брезгливо, уходили
И вдруг, кого-то осенило,
Что получалось очень мило.
В пустыне школ, конечно нет!
Издалека ей шли привет.
Все сорок лет, и без уроков!
Без четвертных всех этих сроков.
За двойку не поднимут гай!
Лишь как еврей, в песках шагай.
Такая славная картина
Не жизнь, а чистая малина
Себя все дружно пожалели
В евреи сразу захотели
Вся жизнь, и без тяжёлых дел.
Как жаль, родится не успел!
Вот все сказали понемногу
У них такой был ритуал
Переступив с ноги на ногу
Рассказчик дальше продолжал
Теперь его такое мненье,
Во многих случаях, сомненье!
Он глубоко, мол, в тему вник,
Местами виден только пшик.
Возьмём к примеру, школу нашу,
Вот в ней под тыщу пацанов
Так все, поди ты, без оков.
И заварить способны кашу
Что учителям не расхлебать
Не справятся отец и мать
Ведь миллион людей в походе
Ну, как представить, сорок лет!
И при любой идут, погоде
А вот жратвы с собою нет.
Эх, сколько надо было манны!
За сутки сыпаться с небес,
А чтоб сварить, дров целый лес.
Но перспективы так туманны….
Сказать вернее, круглый ноль,
И от того, на сердце боль.
А тут, подай им перепёлку!
Ну хоть одну, на рыло в день.
Так лучше зубы класть на полку
Ведь всё равно ты станешь тень.
Их не согнать в такую стаю.
Как в темноте делить, не знаю
Они же, небо всё затмят
Без дров, сырыми не съедят!
За сорок лет, чтоб раз напиться,
Верблюд, и тот, почаще пьёт
Скала, за ними не идёт!
И можно сильно удивиться.
Им всем, на день, ведь триста тонн
Иначе вечным будет сон.
Поди, не голыми ходили!
Там, пребывали где в рабах.
Одежду рваную носили.
А что там было на ногах!?
Лохмотья лишь, у них на теле.
Не ателье же, в самом деле,
Среди песков одежду шьют,
И сорок лет им раздают.
Совсем уж плохо с башмаками….
Свой, отходили они срок!
Ведь, раскалённый был песок
Не остывающий ночами!
И скользкий стал тогда народ!
От неуёмных всех забот.
«Народ, так любит ремесло!
(Рассказчик дальше продолжает)
И что интриги, это зло!
Любой еврей, про это знает
Кузнец, так-то из них любой!
Лишь не расстаться бы с мечтой!
А сколько каменщиками были!
Вот грузы, лихо все носили
Хватает ящик, иль мешок
Ну всё, что видит пред собою
С улыбкой, радостной такою
Что страж, порой впадал и в шок
Мешок, один киккар, на вес
Что 42 кило, прогресс!
Земля Ханаан! Им предстала!
Пусть пролетело сорок лет
Слеза восторга заблистала
Для них земли, прекрасней нет!
Не зря пришли в такие дали
Обетованною назвали
Задача их, её поднять!
И чтоб никто не смог отнять.
Но что-то страшное открыли.
Работать некому теперь!
Понятно всем, из-за потерь
Умельцы все сошли в могилы.
И как им счастливо зажить?
Не стало тех, кто мог учить!
Те сорок лет, и все в дороге
И по одним, поди, местам
Весь инструмент, болели ноги
Давно оставлен где-то там.
Теперь ударились в артисты,
Не может петь, так в коммунисты.
В сенат, прокуратуру, суд ,
Им по плечу подобный труд!
Внезапно смолк тот, выступавший
Беда, отметил его мозг
Все мамы шли, с пучками розг.
И топот ног, вдали пропавший.
Луна всё видела с небес
Как коллектив ребят исчез.
19 01 2019г
© Copyright: Александр Федюшкин, 2019
Свидетельство о публикации №119011201686
Свидетельство о публикации №119011201686
Рецензии
Тайком, но отмечали пасху
*
Второго ноября
Семь дней и семь ночей Москва металась
В огне, в бреду. Но грубый лекарь щедро
Пускал ей кровь - и обессилев, к утру
Восьмого дня она очнулась. Люди
Повыползли из каменных подвалов
На улицы. Так, переждав ненастье,
На задний двор, к широкой луже, крысы
Опасливой выходят вереницей
И прочь бегут, когда вблизи на камень
Последняя спадает с крыши капля...
К полудню стали собираться кучки.
Глазели на пробоины в домах,
На сбитые верхушки башен; молча
Толпились у дымящихся развалин
И на стенах следы скользнувших пуль
Считали. Длинные хвосты тянулись
У лавок. Проволок обрывки висли
Над улицами. Битое стекло
Хрустело под ногами. Желтым оком
Ноябрьское негреющее солнце
Смотрело вниз, на постаревших женщин
И на мужчин небритых. И не кровью,
Но горькой желчью пахло это утро.
А между тем уж из конца в конец,
От Пресненской заставы до Рогожской
И с Балчуга в Лефортово, брели,
Теснясь на тротуарах, люди. Шли проведать
Родных, знакомых, близких: живы ль, нет ли?
Иные узелки несли под мышкой
С убогой снедью: так в былые годы
На кладбище москвич благочестивый
Ходил на Пасхе - красное яичко
Съесть на могиле брата или кума...
К моим друзьям в тот день пошел и я.
Узнал, что живы, целы, дети дома, -
Чего ж еще хотеть? Побрел домой.
По переулкам ветер, гость залетный,
Гонял сухую пыль, окурки, стружки.
Домов за пять от дома моего,
Сквозь мутное окошко, по привычке
Я заглянул в подвал, где мой знакомый
Живет столяр. Необычайным делом
Он занят был. На верстаке, вверх дном,
Лежал продолговатый, узкий ящик
С покатыми боками. Толстой кистью
Водил столяр по ящику, и доски
Под кистью багровели. Мой приятель
Заканчивал работу: красный гроб.
Я постучал в окно. Он обернулся.
И шляпу сняв, я поклонился низко
Петру Иванычу, его работе, гробу,
И всей земле, и небу, что в стекле
Лазурью отражалось. И столяр
Мне тоже покивал, пожал плечами
И указал на гроб. И я ушел.
А на дворе у нас, вокруг корзины
С плетеной дверцей, суетились дети,
Крича, толкаясь и тесня друг друга.
Сквозь редкие, поломанные прутья
Виднелись перья белые. Но вот-
Протяжно заскрипев, открылась дверца.
И пара голубей, плеща крылами,
Взвилась и закружилась: выше, выше,
Над тихою Плющихой, над рекой...
То падая, то подымаясь, птицы
Ныряли, точно белые ладьи
В дали морской. Вослед им дети
Свистали, хлопали в ладоши... Лишь один,
Лет четырех бутуз, в ушастой шапке,
Присел на камень, растопырил руки,
И вверх смотрел, и тихо улыбался.
Но, заглянув ему в глаза, я понял,
Что улыбается он самому себе,
Той непостижной мысли, что родится
Под выпуклым, еще безбровым лбом,
И слушает в себе биенье сердца,
Движенье соков, рост... Среди Москвы,
Страдающей, растерзанной и падшей,
Как идол маленький, сидел он, равнодушный,
С бессмысленной, священною улыбкой.
И мальчику я поклонился тоже.
Дома
Я выпил чаю, разобрал бумаги,
Что на столе скопились за неделю,
И сел работать. Но, впервые в жизни,
Ни "Моцарт и Сальери", ни "Цыганы"
В тот день моей не утолили жажды.
В.Ф.Ходасевич
*
Поскольку, рано про вино,
То приходилось про кино.
И на особый всё манер
Поскольку каждый, пионер.
*
Но в мире есть иные области,
Луной мучительной томимы.
Для высшей силы, высшей доблести
Они навек недостижимы.
Там волны с блесками и всплесками
Непрекращаемого танца,
И там летит скачками резкими
Корабль Летучего Голландца.
Ни риф, ни мель ему не встретятся,
Но, знак печали и несчастий,
Огни святого Эльма светятся,
Усеяв борт его и снасти.
Сам капитан, скользя над бездною,
За шляпу держится рукою,
Окровавленной, но железною,
В штурвал вцепляется — другою.
Как смерть, бледны его товарищи,
У всех одна и та же дума.
Так смотрят трупы на пожарище,
Невыразимо и угрюмо.
И если в час прозрачный, утренний
Пловцы в морях его встречали,
Их вечно мучил голос внутренний
Слепым предвестием печали.
Ватаге буйной и воинственной
Так много сложено историй,
Но всех страшней и всех таинственней
Для смелых пенителей моря —
О том, что где-то есть окраина —
Туда, за тропик Козерога! —
Где капитана с ликом Каина
Легла ужасная дорога.
Ник.Гумилёв
Ну и скачет же он по замерзшей траве, растворяясь впотьмах,
возникая вдали, освещенный луной, на бескрайних холмах,
мимо черных кустов, вдоль оврагов пустых, воздух бьет по лицу,
говоря сам с собой, растворяется в черном лесу.
Вдоль оврагов пустых, мимо черных кустов, -- не отыщется след,
даже если ты смел и вокруг твоих ног завивается свет,
все равно ты его никогда ни за что не сумеешь догнать.
Кто там скачет в холмах... я хочу это знать, я хочу это знать.
Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой, говорю,
одиноким лицом обернувшись к лесному царю, --
обращаюсь к природе от лица треугольных домов:
кто там скачет один, освещенный царицей холмов?
Но еловая готика русских равнин поглощает ответ,
из распахнутых окон бьет прекрасный рояль, разливается свет,
кто-то скачет в холмах, освещенный луной, возле самых небес,
по застывшей траве, мимо черных кустов. Приближается лес.
И.Бродский
*
Повёл открыто Моисей,
Хотя не гнали их взашей.
Ну тоже какой-то мощный Вождь... Какая-то Легенда. Не то, что серые мелкие будни.
Приглашение в путешествие
Уедем, бросим край докучный
И каменные города,
Где Вам и холодно, и скучно,
И даже страшно иногда.
Нежней цветы и звезды ярче
В стране, где светит Южный Крест,
В стране богатой, словно ларчик
Для очарованных невест.
Мы дом построим выше ели,
Мы камнем выложим углы
И красным деревом панели,
А палисандровым полы.
И средь разбросанных тропинок
В огромном розовом саду
Мерцанье будет пестрых спинок
Жуков, похожих на звезду.
Уедем! Разве вам не надо
В тот час, как солнце поднялось,
Услышать страшные баллады,
Рассказы абиссинских роз:
О древних сказочных царицах,
О львах в короне из цветов,
О черных ангелах, о птицах,
Что гнезда вьют средь облаков.
Найдем мы старого араба,
Читающего нараспев
Стих про Рустема и Зораба
Или про занзибарских дев.
Когда же нам наскучат сказки,
Двенадцать стройных негритят
Закружатся пред нами в пляске
И отдохнуть не захотят.
И будут приезжать к нам в гости,
Когда весной пойдут дожди,
В уборах из слоновой кости
Великолепные вожди.
В горах, где весело, где ветры
Кричат, рубить я стану лес,
Смолою пахнущие кедры,
Платан, встающий до небес.
Я буду изменять движенье
Рек, льющихся по крутизне,
Указывая им служенье,
Угодное отныне мне.
А Вы, Вы будете с цветами,
И я Вам подарю газель
С такими нежными глазами,
Что кажется, поет свирель;
Иль птицу райскую, что краше
И огненных зарниц, и роз,
Порхать над темно-русой Вашей
Чудесной шапочкой волос.
Когда же Смерть, грустя немного,
Скользя по роковой меже,
Войдет и станет у порога, —
Мы скажем смерти: «Как, уже?»
И, не тоскуя, не мечтая,
Пойдем в высокий Божий рай,
С улыбкой ясной узнавая
Повсюду нам знакомый край.
Ник.Гумилёв
*
Нежней цветы и звезды ярче
В стране, где светит Южный Крест,
В стране богатой, словно ларчик
Для очарованных невест.
Мы дом построим выше ели,
Мы камнем выложим углы
И красным деревом панели,
А палисандровым полы.
Это может быть, например, приглашением в путешествие по собственной психике. Мы такое построим сознание, всё из редких ценных пород дерева, как вот гномы в копях (в глубинах подсознания) Морийское Серебро добывали.
А герои пируют под сенью
Королевских дубовых палат,
Похваляясь за чашею хмельной,
что добудут таинственный клад -
И не поздней Рождества.
"Мельница"
Найдут вот герои, что это за дрянь превращает всё интуитивное и чувственное в кошмар.
*
Но расступилось даже море.
Их не сломил; ни голод, зной,
С врагом, не предстоящий бой,
И пусть, отсутствовала ванна
Зато с небес летела манна.
Оно как-то постепенно наступало: бой, ванна, манна... Как это у Толкиена, дядюшка Бильбо наставлял Фродо, "Видишь вот эту тропку (и показывал на тропку от ворот торбы) Так вот это она самая ведёт через Лихолесье в Одинокой Горе, а оттуда - прямиком в тар-тарары" (не дословно)
*
Все сорок лет, и без уроков!
Без четвертных всех этих сроков.
За двойку не поднимут гай!
Ну типа того.
*
Агата Кристи 4 16.02.2019 23:11 • Заявить о нарушении
*
Второго ноября
Семь дней и семь ночей Москва металась
В огне, в бреду. Но грубый лекарь щедро
Пускал ей кровь - и обессилев, к утру
Восьмого дня она очнулась. Люди
Повыползли из каменных подвалов
На улицы. Так, переждав ненастье,
На задний двор, к широкой луже, крысы
Опасливой выходят вереницей
И прочь бегут, когда вблизи на камень
Последняя спадает с крыши капля...
К полудню стали собираться кучки.
Глазели на пробоины в домах,
На сбитые верхушки башен; молча
Толпились у дымящихся развалин
И на стенах следы скользнувших пуль
Считали. Длинные хвосты тянулись
У лавок. Проволок обрывки висли
Над улицами. Битое стекло
Хрустело под ногами. Желтым оком
Ноябрьское негреющее солнце
Смотрело вниз, на постаревших женщин
И на мужчин небритых. И не кровью,
Но горькой желчью пахло это утро.
А между тем уж из конца в конец,
От Пресненской заставы до Рогожской
И с Балчуга в Лефортово, брели,
Теснясь на тротуарах, люди. Шли проведать
Родных, знакомых, близких: живы ль, нет ли?
Иные узелки несли под мышкой
С убогой снедью: так в былые годы
На кладбище москвич благочестивый
Ходил на Пасхе - красное яичко
Съесть на могиле брата или кума...
К моим друзьям в тот день пошел и я.
Узнал, что живы, целы, дети дома, -
Чего ж еще хотеть? Побрел домой.
По переулкам ветер, гость залетный,
Гонял сухую пыль, окурки, стружки.
Домов за пять от дома моего,
Сквозь мутное окошко, по привычке
Я заглянул в подвал, где мой знакомый
Живет столяр. Необычайным делом
Он занят был. На верстаке, вверх дном,
Лежал продолговатый, узкий ящик
С покатыми боками. Толстой кистью
Водил столяр по ящику, и доски
Под кистью багровели. Мой приятель
Заканчивал работу: красный гроб.
Я постучал в окно. Он обернулся.
И шляпу сняв, я поклонился низко
Петру Иванычу, его работе, гробу,
И всей земле, и небу, что в стекле
Лазурью отражалось. И столяр
Мне тоже покивал, пожал плечами
И указал на гроб. И я ушел.
А на дворе у нас, вокруг корзины
С плетеной дверцей, суетились дети,
Крича, толкаясь и тесня друг друга.
Сквозь редкие, поломанные прутья
Виднелись перья белые. Но вот-
Протяжно заскрипев, открылась дверца.
И пара голубей, плеща крылами,
Взвилась и закружилась: выше, выше,
Над тихою Плющихой, над рекой...
То падая, то подымаясь, птицы
Ныряли, точно белые ладьи
В дали морской. Вослед им дети
Свистали, хлопали в ладоши... Лишь один,
Лет четырех бутуз, в ушастой шапке,
Присел на камень, растопырил руки,
И вверх смотрел, и тихо улыбался.
Но, заглянув ему в глаза, я понял,
Что улыбается он самому себе,
Той непостижной мысли, что родится
Под выпуклым, еще безбровым лбом,
И слушает в себе биенье сердца,
Движенье соков, рост... Среди Москвы,
Страдающей, растерзанной и падшей,
Как идол маленький, сидел он, равнодушный,
С бессмысленной, священною улыбкой.
И мальчику я поклонился тоже.
Дома
Я выпил чаю, разобрал бумаги,
Что на столе скопились за неделю,
И сел работать. Но, впервые в жизни,
Ни "Моцарт и Сальери", ни "Цыганы"
В тот день моей не утолили жажды.
В.Ф.Ходасевич
*
Поскольку, рано про вино,
То приходилось про кино.
И на особый всё манер
Поскольку каждый, пионер.
*
Но в мире есть иные области,
Луной мучительной томимы.
Для высшей силы, высшей доблести
Они навек недостижимы.
Там волны с блесками и всплесками
Непрекращаемого танца,
И там летит скачками резкими
Корабль Летучего Голландца.
Ни риф, ни мель ему не встретятся,
Но, знак печали и несчастий,
Огни святого Эльма светятся,
Усеяв борт его и снасти.
Сам капитан, скользя над бездною,
За шляпу держится рукою,
Окровавленной, но железною,
В штурвал вцепляется — другою.
Как смерть, бледны его товарищи,
У всех одна и та же дума.
Так смотрят трупы на пожарище,
Невыразимо и угрюмо.
И если в час прозрачный, утренний
Пловцы в морях его встречали,
Их вечно мучил голос внутренний
Слепым предвестием печали.
Ватаге буйной и воинственной
Так много сложено историй,
Но всех страшней и всех таинственней
Для смелых пенителей моря —
О том, что где-то есть окраина —
Туда, за тропик Козерога! —
Где капитана с ликом Каина
Легла ужасная дорога.
Ник.Гумилёв
Ну и скачет же он по замерзшей траве, растворяясь впотьмах,
возникая вдали, освещенный луной, на бескрайних холмах,
мимо черных кустов, вдоль оврагов пустых, воздух бьет по лицу,
говоря сам с собой, растворяется в черном лесу.
Вдоль оврагов пустых, мимо черных кустов, -- не отыщется след,
даже если ты смел и вокруг твоих ног завивается свет,
все равно ты его никогда ни за что не сумеешь догнать.
Кто там скачет в холмах... я хочу это знать, я хочу это знать.
Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой, говорю,
одиноким лицом обернувшись к лесному царю, --
обращаюсь к природе от лица треугольных домов:
кто там скачет один, освещенный царицей холмов?
Но еловая готика русских равнин поглощает ответ,
из распахнутых окон бьет прекрасный рояль, разливается свет,
кто-то скачет в холмах, освещенный луной, возле самых небес,
по застывшей траве, мимо черных кустов. Приближается лес.
И.Бродский
*
Повёл открыто Моисей,
Хотя не гнали их взашей.
Ну тоже какой-то мощный Вождь... Какая-то Легенда. Не то, что серые мелкие будни.
Приглашение в путешествие
Уедем, бросим край докучный
И каменные города,
Где Вам и холодно, и скучно,
И даже страшно иногда.
Нежней цветы и звезды ярче
В стране, где светит Южный Крест,
В стране богатой, словно ларчик
Для очарованных невест.
Мы дом построим выше ели,
Мы камнем выложим углы
И красным деревом панели,
А палисандровым полы.
И средь разбросанных тропинок
В огромном розовом саду
Мерцанье будет пестрых спинок
Жуков, похожих на звезду.
Уедем! Разве вам не надо
В тот час, как солнце поднялось,
Услышать страшные баллады,
Рассказы абиссинских роз:
О древних сказочных царицах,
О львах в короне из цветов,
О черных ангелах, о птицах,
Что гнезда вьют средь облаков.
Найдем мы старого араба,
Читающего нараспев
Стих про Рустема и Зораба
Или про занзибарских дев.
Когда же нам наскучат сказки,
Двенадцать стройных негритят
Закружатся пред нами в пляске
И отдохнуть не захотят.
И будут приезжать к нам в гости,
Когда весной пойдут дожди,
В уборах из слоновой кости
Великолепные вожди.
В горах, где весело, где ветры
Кричат, рубить я стану лес,
Смолою пахнущие кедры,
Платан, встающий до небес.
Я буду изменять движенье
Рек, льющихся по крутизне,
Указывая им служенье,
Угодное отныне мне.
А Вы, Вы будете с цветами,
И я Вам подарю газель
С такими нежными глазами,
Что кажется, поет свирель;
Иль птицу райскую, что краше
И огненных зарниц, и роз,
Порхать над темно-русой Вашей
Чудесной шапочкой волос.
Когда же Смерть, грустя немного,
Скользя по роковой меже,
Войдет и станет у порога, —
Мы скажем смерти: «Как, уже?»
И, не тоскуя, не мечтая,
Пойдем в высокий Божий рай,
С улыбкой ясной узнавая
Повсюду нам знакомый край.
Ник.Гумилёв
*
Нежней цветы и звезды ярче
В стране, где светит Южный Крест,
В стране богатой, словно ларчик
Для очарованных невест.
Мы дом построим выше ели,
Мы камнем выложим углы
И красным деревом панели,
А палисандровым полы.
Это может быть, например, приглашением в путешествие по собственной психике. Мы такое построим сознание, всё из редких ценных пород дерева, как вот гномы в копях (в глубинах подсознания) Морийское Серебро добывали.
А герои пируют под сенью
Королевских дубовых палат,
Похваляясь за чашею хмельной,
что добудут таинственный клад -
И не поздней Рождества.
"Мельница"
Найдут вот герои, что это за дрянь превращает всё интуитивное и чувственное в кошмар.
*
Но расступилось даже море.
Их не сломил; ни голод, зной,
С врагом, не предстоящий бой,
И пусть, отсутствовала ванна
Зато с небес летела манна.
Оно как-то постепенно наступало: бой, ванна, манна... Как это у Толкиена, дядюшка Бильбо наставлял Фродо, "Видишь вот эту тропку (и показывал на тропку от ворот торбы) Так вот это она самая ведёт через Лихолесье в Одинокой Горе, а оттуда - прямиком в тар-тарары" (не дословно)
*
Все сорок лет, и без уроков!
Без четвертных всех этих сроков.
За двойку не поднимут гай!
Ну типа того.
*
Агата Кристи 4 16.02.2019 23:11 • Заявить о нарушении