Плоды Примаверы из кн. Собачья Родина

                САТИР И ПСИХЕЯ

                Страшны оклики ночные,
                страшны облики земные...
 
                Кто ничем не приукрашен –
                непременно будет страшен.
                Будет каждую ворсину
                в неприятеля топорщить,
                выпив шкалик керосину –
                зубы скалить, морду морщить.
                Непременно в нем проступят
                отвратительные складки,
                неприступные уступы,
                непристойные остатки.
                Кто ничем не окультурен,
                не расчёсан, не прилизан –
                раздражает, словно дурень,
                неприятен – будто слизень.
                И – как мина часовая –
                оживая  в толще праха –
                ничего не вызывает
                у души помимо страха.

                Потому душа ночами
                так вот мечется на ощупь:

                жаркими трясёт плечами,
                птичьим крылышком полощет,
                шкуркой беличьей в растворе
                горькой щелочи дубеет,
                в задушевном разговоре
                цокает, мяучит, блеет,
                плавит блики в лунном тигле,
                пялит зенки, как бинокли –

                в миг, когда ее застигнет
                часового строгий оклик.































                * * *
 
                Над готикой старого Goethe
                откуда-то с чёрного хода
                плывет ледяная пехота
                зимы сорок первого года.
   
                Над ворохом свеч и созвучий
                на жарких рождественских елях
                ползут молчаливые тучи
                в расхристанных русских шинелях.
   
                И в тысячелетии новом
                среди всё того ж карнавала
                гостей пробирает ознобом
                от их ледяного оскала.
   
                Но Гёте по кружкам им плещет
                наркомовский спирт, и по ходу
                им Моцарт с подружками свищет
                на лунно-льняную погоду.









                * * *
                (Зима в  <ботаническом>  саду)
      
                Руины театра. Белка на снегу.
                Осинник, уходящий по окопам,
                В которые, наперекор врагу,
                Нас сбросили – и там забили скопом.
   
                Пугливей белки мысль... Я не могу
                Уйти вослед деревьям: ветром скован – 
                Стою руиной стужи – и такого
                Не пожелал бы лютому врагу.
   
                Скользит на каблуках маркиз де Сартр.
                За ворот прячет косу провокатор – 
                Он изучает – он сквозит в театр
   
                Военных действий... Но пергамент карт
                Протёрт на сгибах. – И из яви в сад – 
                В снега, в сугробы – рухнет весь театр.
   
                29.12.03



              _________________________________________________

                Воронежский парк «Динамо» в 30-е годы называли (городским) ботаническим садом,
              дальним своим краем он смыкается с Ботсадом ВГУ. Бугры вокруг парка со времён
              войны изрезанны старыми окопами. На одном из крутых склонов лощины, в которой
              расположен парк, сохранились развалины «Зелёного театра» – площадки под открытым
              небом с амфитеатром скамеек по склону…   






                ТРОЯЩИЙСЯ  ТРИПТИХ
                (<Охотники на снегу>)


                I    Деревья падают, скользят, сбегают в лог.
                Их гонят – (кто их гонит?) – скопом, стадом –
                Их сбродным строем, их дремучим садом –
                Куда их гонят? чей чертополох

                На их штандартах? – И – чьим палисадом,
                Чьим палисандром их встречает лох?
      
                Чьего бессмертья в этом есть залог?…
 

                II   Деревья падают, скользят, сбегают в лог,
                Их гонят сквозь шпицрутены – их адом,
                Их бесноватым строем, диким садом –
                Их бурым буром –

                (Куда их гонят?) –  чей чертополох
                На их штандартах? – и чьим палисадом,
                Чьим палисандром их встречает лох?
                Чьего бессилья в этом есть залог? –

                Чьим утром хмурым?
                Хворым чьим фасадом?.. 

                III  Деревья падают, скользят, сбегают в лог.
                И на снегу густые пятна крови.
                И Питер Брейгель Старший хмурит брови:
                Чьим палиндромом содран этот слог?

                Но кто они? Куда их гонят? – Лох –
                Он не охотник – он пастух коровий.

                Во всей цветистой пламенной Кордове,
                Где смерть быкам – для них не хватит слов.

                2002


























                ПОЛУНОЧНЫЙ  ВЫГУЛ  СОБАК
                <В  БУЛОНСКОМ  ЛЕСУ>

                «…а вот когда мы энтого напьёмся,
                мы наконец-то энтого добьёмся:
                не похмеляться в очумелом пире,
                а тока эдак зыркать… по-шекспирьи!..»

                (из частного письма)

                «Не бойся, дщерь Сионова! се,
                Царь твой грядёт, сидя на молодом
                осле…»

                (Иоанн, 12:15)


                I

                Труби в рога, мой грозный Оберон!
                Пусть легионы мусорных ворон
                Срывает звук с насиженных дерев
                И рушит на плечи того, кто, озверев,
                Крадётся непролазною тропой
                В глухой шалман на поздний водопой.


                II

                Пусть содрогнётся лес, когда разряд
                Высоковольтный из-за дальних гряд
                Углы оврагов мельком озарит
                И гнёзда тьмы мгновенно разорит,
                И врассыпную сонмища теней
                Промчатся глуше, чем табун коней.


                III

                Пускай сожмётся чёрное нутро,
                Когда с обрыва ржавое ведро
                Покатится, и, жестью дребезжа,
                Уткнётся в жало ржавого ножа,
                Торчащего сквозь лиственную прель
                Здесь с оных дней, когда апрель свирель


                IV

                Свою налаживал и весело пищал
                И жареным барашком угощал
                Такой беспечный, молодой народ,
                Который нынче, но – наоборот –
                Сам стать готов и жертвенным козлом,
                И новобранцем в битве с вечным злом…


                V

                … А на обратном горестном пути
                что здесь останется? – щетину поскрести
                щеки – своей пока что пятернёй,
                помаяться похмельем и фигнёй,
                и обнаружить не любовь, а снов
                покров и кровь – Основою основ…

                К  НЕМЕЦКОЙ  МУЗЫКЕ
   
                Иль вырви мне язык – он мне не нужен...

                ( О.М.)
      
                Честный рыжий Фриц иль Ганс – 
                Что ж усы твои пшеничны?..
                Не удержит декаданс
                Нас на койке на больничной.
                Птичку-польку станцевать – 
                И жениться. Хоть то полька
                Или чешка: и – в кровать!..
                Лето. Праздничная Голька.
   
                Старый честный Иоганн,
                Сколь чело твое огромно!..
                Семиярусный орган
                Всё поглотит, будто домна.
                Из-под стрельчатых высот
                Вынесут вперед ногами.
                И заклеят в воске сот
                Над рекою в птичьем гаме.
   
                Рыжий маленький Адольф – 
                Как уста твои медовы...
                Цепью брякает вервольф
                За калиткой за садовой.
                Снова август. Полдень. Зной.
                Ах, мой милый, молви слово...
                И гармонике губной
                Вторит дудка крысолова.


                * * *
                (Белка)

                Весёлый вохровский стрелок,
                ну что ты щуришься на белку?..
                Давно сквозняк меж этих ног
                гуляет, и сломали целку
                ещё по тоишней весне –
                там, за соседским огородом,
                где в забубённой бузине
                гуляют всем честным народом...

                Теперь её прельстил твой ус,
                и – льстя улыбкой белозубой –
                (клянусь!) – возьмёт, войдя во вкус,
                на язычок не только губы,
                махрой прожжённые – но сам
                твой сокровенный первообраз...
 
                Погладь её по волосам,
                когда – пружинясь, словно кобра,
                она откинется навзрыд
                с устами в тёплом липком млеке...
                А там, как знать, Господь простит
                твой грех убогому калеке...

                А там – (мы здесь не на века) –
                глядь – и прожжёт, как жгучим перцем,
                дробинка черного зрачка
                твое малиновое сердце.




                * * *
                (Отчий дом)

                Тёплый свет на окошке,
                и яичко в лукошке,
                и собаке и кошке –
                и мышке – по плошке…

                Поклонись Ему в ножки,
                покажи Ему рожки –
                да по ранней дорожке
                застучат твои дрожки…

                Ах, вертлявые блошки
                да слепящие мошки!.. –
                протяни свои ножки,
                коль найдутся одежки –

                Ну а нет – под рогожкой
                и собакой, и кошкой,
                и мышкой, и вошкой,
                и Сашкой, и сошкой…









                * * *

                Non ricordare, non sperare…

                ( Francesco Petrarca)               

                Ах, мое бедное сердце!
                Лаура и Беатриче…
                Вдребезги хрупкое скерцо.
                Вдрызг роковое каприччо.

                Ах, между Дантом и адом,
                Между тоской и Тосканой –
                Драли маркизом десадом
                И за волосья таскали.

                Грубая полая мышца
                Над головою медузы.
                И растекашутся мышью
                Немцы, гишпанцы, французы…








* * *

Так было в дни перед потопом…

Звенят цикады.
И тянет топотом и хлопом
от эстакады.

Занудно дребезжит косилка.
И эта яма
воспринимается как ссылка
на Мандельштама.

И злаков вздыбленный растратой
шпиль топознака
топорщится прямой цитатой
из Пастернака.

Межи перемежая пылью,
крутой, как хлебы,
всё – как мешки – набьется былью –
и прямо в небыль.

Тын золотом и киноварью
маляр марает смело.

А небо маревом и хмарью
округло млело…








                БАЛЛАДА О  БЕЗВЕСТИ  ПРОПАВШЕМ
   
                Константину Александровичу Кондратьеву,
                дяде
               
   
                Когда вы были молодыми
                и розы красные цвели...
                а что ещё?.. – Москва, ИФЛИ...
                и впору ль думать тут о дыме
                сырых торфяников?.. – но вот,
   
                пороховой натянет гарью,
                наступит сорок первый год,
                Ванюша поцелует Марью...
                А что же Гегель?.. – он грядёт!.. – 

                и Кант, накрасив киноварью
                свой узкогубый алчный рот,
                с небес нацелится над тварью,
                но встретит остья и народ,
                и, ноя песенку комарью,
                Вас в стоге сена не найдёт...













                ОДА К   <НЕМЕЦКОЙ>  РАДОСТИ
                (или «Что русскому хорошо…»)
 
                Бетховен и Воронеж – или
                Один или другой – злодей…

                (Мандельштам)

                Вокруг светло от снега. Небо мглисто.
                На фоне млека – узловатых линий
                Пучки: немые пальцы Франца Листа,
                Скупые пальцы Николаса Паганини.

                На фоне неба – верная октава.
                И – как главнокомандующий – верховен
                Утробный гул порожнего состава
                Глухой ночи – такой же, как Бетховен.














                РАВНОДЕНСТВИЕ

                Михаилу Болгову

                Крест-накрест: по небу, по снегу,
                по белому свету – два взгляда:
                из Альфы – вонзаясь в Омегу,
                и в Рай – перекрестно – из Ада…
                Два взгляда, две молнии, двое
                поверженных ангелов: Света
                и Тьмы, презирая живое
                и мёртвое, словно бы это
                и вправду не больше, чем глина,
                размятая в старческих пальцах;
                две молнии, два властелина
                в оковах; два вечных скитальца
                по белому свету: от края –
                мгновенно – до края, от брега –
                пустого – к пустому… ни рая
                не видя, ни пункта омега.
                Два Ангела: тёмный и светлый,
                продольный и поперечный…

                Смеркается. Старые ветлы
                в тиши над заснеженной речкой
                прислушиваются, как хлада
                слабеет звено в дрожи венок,
                и к запаху дыма и стада
                примешивается оттенок

                едва уловимый – движенья:
                снегов – в толщу почвы, волною – 
                воды подо льдом, в напряженьи
                темнеющем над глубиною…

                Смеркается. Топятся печки
                и звякают вёдра. Без злости
                собак перебрёх. Тишь – на речке,
                на улице и на погосте…
                Затеплилась свечка в оконце
                в домишке, что на повороте…

                И низко над крышею – Солнце
                с такой же Луною напротив.

                Архангельская губ.
                Весна.
                Конец 80-х.

























* * *
(На холмах…)

Отчего ж в эти выпуклости, впадины
Моё зрение как будто впаяно?..
Глаз не оторвать от поверхности.
Верность местности – пуще верности

Клану, семье, женщине –
Ибо суть её – суть уменьшенной
Копии верности Тому,
Кто – в земле, в небесах,
в дому…














              ВОСЬМИСТРОЧИЯ


                – Нет, не мигрень...
 
           1

           Головная боль не зависит от количества мыслей,
           Их изощренности, глубины... Напротив –
           Это мысли на ветках боли слезми повисли,
           Пескарями в траве близ воды кривят свой ротик.

           От количества птиц, их качеств – зависит ли небо?
           В их ли сети оно попало? в глазах застыло?..
           В пыль дорожную падая ниц – за краюшкой хлеба,
           Замечаешь краешком глаза – открыт затылок...


           2
      
           Он там – ты здесь: чем дальше – тем непреодолимее.
           Линии рельсов, линии проводов, линия горизонта.
           Возвратясь из рейса – с каждым разом все меньше охота с утра
                выходить на линию.
           Все больше охота кормить себя – как того бизона
           С радиатора МАЗа: лужками, полянками, влажной муравкой поймы,
           Чтоб когда-нибудь предпочесть мышиной возне между коркой хлеба
           И канистрой солярки – сожжённый мост, пустоту обоймы –
           И заречные дали бескрайне большого неба.

             3

             Та мне нравилась больше, но она так порхала по краю
             Поля близ рельсов, одиноких в резне разнотравья,
             Что её принадлежность к ихнему мусульманскому раю
             Была очевиднее замасленных шпал, костылей и гравия.

             Что ж – сиди с сигареткой погасшей на краешке тёплого рельса –
             Смотри, нет?.. – так слушай, хоть просто вдыхай, узнавая
             Щетиной щеки тишину между солнцем и облаком... – Грейся,
             Одинокий бродяга – дождешься ж и ты, наконец, ледяного трамвая.


             4

             У летучих мышей такие детские лапки.
             Как же не пожалеть её – залетевшую в прореху
             Между рамой и мамой. Даром что ль клали заплатки
             Наши бабки на раны что хромому варягу, что греку.

             Разве эти крылья – это же разве ж крылья?
             Разве ж небо дворов – это и вправду небо? –
             Эх, веселие на Руси – это степь ковылья,
             Гул копыт, орда... А уж крови у нас – что хлеба.


             5

             В заповедных волнах мирового ночного эфира
             Плывет синий кит, проглотивший солнце, плавниками едва шевелит.

           И который век всё забрасывает свой невод хромой Князь Мира.
           А Старуха его всё одно: всё пилит да мелет.

           ; Кабы выбрал ты в жёны, ; бранится, ;  великую, стал быть, Блудницу –
           Возлежал на печи б на широкой... А коль ты дурак – в том разе
           Запрягай поутру, старый хрыч, кобылицу в свою колесницу –
           Да паши облака – ить князей-то у нас – что грязи...


           6

           Зло не самостоятельно – это жест нетерпенья, которым
           Добрая женщина рвёт нитку запутанных бус.
           Зло не самодостаточно – избыток добра, к заторам
           И пробкам ведущий на трассе, где мчится ваш автобус
           В Рай. Зло – это мнимость. Мнительность слишком педанта,
           Живо себе представляющего забытый на кухне утюг.
           Зло – это конечность. Этому учит Веданта.
           Да разве ж об этом упомнишь в пути на Великий Устюг?..


           7

           Увидеть свет на березе ли, на вороне,
           На зданиях дальних – заречных – почти что Небесный Кремль
           На тверди реки... Свет – он односторонний,
           И было бы жаль всё свести здесь к нему: как крем –

           Он слишком сладок. Видно, "счастливое детство" –
           Это всего лишь страничка тетрадки со школьным  Дано:…

             А по реке – как  по небу – плывет золотое наследство:
             Закономерных последствий брюхатое жизнью говно.


             8

             Мелкой плотвички коту на забаву поутру наудит –
             Жена удивиться успеет – да все на бегу, а дочурке – дума.
             На берегу было так... ну а после махнул рукавом:
                будь что будет.
             Проморгался, вдохнул напоследок цветастого дыма – и вот: дома.

             Под открытым балконом звенят и звенят – и грохочут трамваи:
             Жизнь мешает понять, как ходить по воде –
                чтоб не выйти в злодеи –
             Чтоб не стало – что выгорела до бесплотного тла вся трава и
             Не осталось в округе ни эллина, ни иудея.


             9

             Меж полем ржаным, тем что справа, и полем пшеничным – что слева –
             Проселок – до СХИ, до Лестеха и дальше – до церкви Бориса и Глеба.
             И пива в бутылке на пару глотков – и бычок на затяжку.
             И стайки студенток в коротких юбчонках и брючках в обтяжку.

             И дом в получасе ходьбы... "Прикурить – огоньку... Извините..."
             И тучи с востока с заречных степей. И зной жаворонка в зените.
             И жар в сердцевине – и пламя! – насквозь...
                Златым колесом текут реки –

           (боль свинцом – в пыль лицом):
                ; Ось! – завиваются – эти в Варяги,
                те – в Греки...


           10

           Настрочили солдатам сорочек, намылили строчек,
           Сорочат наплодили – а впрочем, как Ты хочешь...
           В прочем – воля Твоя. Нам хватает своих заморочек.
           А кого уж в невесты Ты нам, в женихи прочишь –
           эта воля – Твоя!
           Знать, не царское то дело –
           коль, покинув поля
           головная боль по небу летела…


           11

           Небу, наверное, все-таки грустно без птиц.
           Истории – без полководцев и их колесниц.
           Грустно на свете живётся вдовцу без жены.
           Грустно жене, если муж не вернулся с войны.

           Грусть! – как помыслишь, что Небу настанет конец.
           И разбредутся, бездомные – Лев, Скорпион и Телец –
           ; И опустеет конца не имеющий Путь –
           И человек – долгий век и короткое: ; Пусть...

              Конец мая – начало июня 2002 г.
              Берёзовая Роща

* * *
(Птичий закут)


В наших дольних мирах вельми дивного много.
Есть и сады камней, и сады  осьминогов…

Есть поля сонных маков, кружевные делянки,
Грибные места, земляничны полянки…

Есть висячие кущи меж землёю и небом.
Есть лощины, набиты нетающим снегом.

Есть провалы вовнутрь – что ни пропасть, то диво…
Жаль, семейство людское весьма нерадиво.

Как кто ввысь воспарит, али в бездну кто канет –
Тут же вящий испуг растрясёт-устаканит:

То ли вусмерть упьётся, то ль вовсе зашьётся –
Вот душе и не можется – и не поётся…

…а у братии птичьей – иные раскладки,
Хоть не скажешь, что чем-то крупицы их сладки,

И не скажешь, что их закуток им не тесен,
Ан – что вверх им, что вниз им – всё повод для песен.

И когда из силков их пускаем на волю –
Они равно щебечут и чёрному полю,

И льняным небесам, и горючему миру,
И утробе живой – и пустому кумиру…

 (В лесу…)

*  *  *
(Землянка)

Верстах в пяти, а, может, и поближе в лесу в логу есть заповедный схрон.
Там волк мне руку дружелюбно лижет и жадно рад кастрюльке макарон.

Там мы с косым, точнее – с длинноухим, бывает, выпьем грамм по пятьдесят,
А там – ещё по сто – и чешем брюхи чересполосных диких поросят.

А иногда – комически напыщен – к нам прилетает пафосный снегирь за сухарём…
– Но врёшь! – Не ради пищи мы здесь сошлись вдали державных гирь.

*  *  *
Искать кота в заснеженном лесу.
Да, бело-чёрного домашнего кота
искать. Спугнуть там рыжую лису,

Нет, чёрно-бурую… А больше ни черта
там не сыскать.
Промёрзнуть до костей.
Корявой спичкой чиркать наугад.
И думать: где-то ж он, подлец, гостей
пушистой лапкой намывает, гад…

И думать: где-то ж – пламя камелька,
а где-то дым насупленных эскадр…

И всё стоять с цигаркой у виска.
И всё мелькать, как чёрно-белый кадр…

                (В контексте…)


                * * *
                (… политическом)

                Как тянет гарью!.. – мусорки горят.
                Их три недели как не убирали –
                С тех пор, как выпал снег, и октябрят
                Благословлял «отец» в «святом граале».

                Он окропил их сладеньким винцом,
                А после долго в зеркало гляделся
                На псину с узким выжженным лицом.
                А пёс смердящий у помойки грелся…


                * * *
                (… культурном)

                Я гуляю в контексте культуры
                Налегке: что сорвахъ, то сорвахъ…
                И кривые штыри арматуры
                Стерегут меня в ямах и рвах.

                Я гуляю в вольготном контексте:
                Ни ментов, ни гэбэ – земляки
                Рассуждают о сексе и Сексте,
                От общественности далеки…

                Я гуляю по этому краю,
                Попирая немытой пятой

                Василисков, дерьмо, тётю Раю,
                Слой обёрток культурно-густой.

                Аватары и презервативы,
                Храбрецы и пустые шприцы –
                Всё твердит нам о том, что мы живы –
                И гораздо живей, чем отцы.

                Я гуляю по этой помойке,
                Отродясь – ни друзей, ни врагов.
                Сам попробуй – а ну-ка, умой-ка!.. –
                Враз получишь звезду меж рогов…

                Я глотаю глухую микстуру –
                Мол, зане – вроде горло болит…
                А напротив всю нашу культуру
                Костылём шевелит инвалид.


                * * *
                (… социальном)

                Огнями блещущий, пылящий крутизною,
                Щеглами свищущий в верхах –
                Охранный вал
                Земного Града – между Господом и мною
                Всегда так неожиданно вставал.

                По вечерам, не разбирая тропок,
                Я был готов дойти до тла, до дна…
                Но как же ров в его подножье топок,
                Как жирная верхушка – не нужна…

                ПОЧТАМТ,

                или Три эпиграфа

                * * *
                И сладок нам лишь узнаванья миг…

                Узнавай же скорее меня в этой мгле редколесья,
                В этой мгле редкозимья, в фонарных разводах окраин…
                Как же звали тебя в прошлой жизни?.. –  Оксана? Олеся?..
                Что же видела ты в этой жизни за нашим за раем?

                Узнавай же меня в этой жизни, к которой подмешан
                Я таинственным ядом, коль помнишь ты Гребенщикова.
                Не на стогнах и торжищах – здесь, на задворках посмешищ
                Из желтка я проклюнут, ощипан и в лёд оцинкован.

                Узнавай же меня – оцифрованного киноварью,
                С шестисотых прогонов прошедшего первые пробы…
                И дрожи – как над ним, как над всем – как над каждою тварью,
                Мёдом пущенной в совестный дёготь из млечной утробы.


                * * *
                (Post-прощальное)

                Как дрожала губ малина…

                Сбоку чёрточка дрожала –
                Будто ртутный стебелёк…
                На рассветный фитилёк
                Через сумрак провожала.
                В час, когда соседи спят
                И не скрипнет половица,
                Только звёздочка и птица
                В платьях с крыльями до пят –

                Соглядатаи твои.
                Только им твой слышен шёпот.
                Только им твой чуден опыт
                И автобус на Ваи*…

                Будто градусник разбить.
                Будто жить в житейской ссоре,
                А ночами видеть море…
                Будто шёлковую нить

                Через пальцы захлестнуть.
                Распровадить постояльца.
                А потом настроить пяльцы,
                Затвориться и уснуть…

                Я не знаю, как дела… –
                Только чудная картина:
                Как поила чаем сына,
                Чаяла, дала, ждала…



                ______________________

                * Ваи – окраинный микрорайон Воронежа.



                * * *
                (На низах*)

                …под хруст сторублёвый…

                Разномастная вширь слобода.
                С четырёх вьюжит ветер сторон
                И наматывает провода
                На катушки носатых ворон.

                Брызжет снежная каша в очках,
                И разбужено фыркает ёж…
                – Зря рискуешь: зевнёшь – пропадёшь!
                Глянь, какие ерши в тупичках…

                Здесь однажды гулял Мандельштам –
                Вот и повод!.. А вот – телеграф…
                – Ну куда тебя?!.. где же ты там?.. –
                Наст хрустит…

                Он хрустящ, словно крафт.




                _________________________ 

                *  «Низы» – старый, в основном «частносекторный» центр города на буграх
                и в балках высокого и крутого правобережья.               










                * * *

                К вечеру, когда кончилась служба, и свет
                Ложится на мартовские сугробы, даруя тени,
                Сиреневые меж их волнами, и горя нет
                Во всём хитросплетенье земных растений –

                Только в душе, в глубинном её закоулке, тень
                Иная – тёмная, знобящая: ну же, ну же…
                Вот и пойми тут: то ли здесь ясный весенний день,
                То ли агония чёрной и жаркой стужи…


















                * * *
                (Плоды Примаверы)

                Что-то падает с веток, должно быть, пласты залежалого снега –
                Неликвидный, худой, позапрошлосезонный товар.
                Мерзкий ор воронья: имитация наглого смеха.
                На загаженном насте нагая и наглая тварь.

                – Это я? – Это ты. Это лысый Сократ, Аристотель, Сенека…
                Это некий Адам. Это дар. Это плод во сто крат.
                Это – райское место, где даром – халва прошлогоднего снега
                И где ангелы сорят сосульками в сотни карат.

                Это место, исполненное наобум старичком Торричелли.
                Это фуга, прелюд на мотив чьи вы, чьи вы? – не чьи!..
                С боку на бок в сугробах ворочается Ботичелли.
                И журчат, и журчат, и журчат – разливаясь, ручьи… 













                * * *
                (Маленький человек-не-остров)

                Высоко утвердил свой престол Всевышний.
                Широко раскинулась чаща.
                Всякой человек в человечестве – лишний.
                Каждая тварь дрожаща.

                И в пиру, и в миру, и на добрых людях
                всякий, как поскрести щетину –
                розовея в потёмках, будто хрен на блюде,
                содрогается ощутимо…

                Глубока причина всемирной скорби.
                И зарыта, что та собачка.
                Так что каждый сидит над могилкой, сгорбясь,
                как Роден над своей задачкой.

                И идут столетья… А в это время
                умирают волны за молом.
                …Тебе нет числа. Ты и дар – и бремя.
                И народ без тебя не полон.