Эскизы января

10 января. В высоких, плотных, сухих облаках первое дрожание предвесеннего. Звон его прозвучал во мне едва ощутимо, тут же погас… Нужно только оглянуться, остановиться, вдохнуть весь зимний космос сразу, объёмно, доверчиво. Тогда ты не увидишь, а скорее почувствуешь робкое мерцание будущего Света в округе, когда солнце пересиливает колоссы облачности. Опаловое, золотое мерещится, дрожит… Его морок, призрак возникает и исчезает, не даётся зрачку. Он, кажется, внутри тебя, фантом скорее. Но нет, он есть, есть… Первое прикосновение весны приходит к нам в свете. Я давно это пережил. И когда взгляд не заволочен тоской ли, бедой какой, смутой, то «пустоту» их отсутствия заполняет радость. Радость сродни ликования. Сегодня нет её. Счикало снаружи, в глазных роговицах,  и погасло. Но в памяти задержалось. Без сердечного прилива. Ничего, будет и он.
 
  Часто поражает, как отличаются на Согре гигантские распады юга и севера. Я бы написал с большой буквы – Юг и Север: так они не похожи и хороши сами по себе. Автономны. Величественны их земные и небесные Юрты! А сам я – водораздел их. Я бреду на лыжах и перетаскиваю сначала  Юг на Север, потом – наоборот.
  Задираю голову, и мой полюс, откуда равно открываются стороны зимы, осеняет меня выстреливающим из ниоткуда снегом.
  Север труднее даётся слову. Он внешне затенён и не примечателен ничем, кажется. Однако скоро обнаруживаешь, что именно в нём больше самостийности, в отличие от южного братца. Больше той сокровенности и загадки, что не даются тебе, но манят к себе, как новые земли путешественника. Оттого растёт волнующее беспокойство. Темно-синющий свод неба, а под ним куртины засыпанного снегом молодого сосняка. И снег, прошивающий молчаливое и таинственное однообразие. Очевидные нити волнуемого, дрожащего ткацкого станка небес. Что-то, в чем ты не участвуешь, сколь ни двигайся в сторону этого трепетного прошивания пространства… Пройдешь сто метров, а впереди то же не впускающее тебя Нечто, а сам ты всё в той же точке отсчёта. Нечто обнаруживает себя, но не открывается до конца. Только лисий свежий след примирил нас на недолго. Есть в цепочке шагов осторожных, в прыжках лиса, в его возне, в брошенной на запавшей лыжне выпитой тушки мыши и человечье, понятное… Лисий след свернул в густой сосняк, а я обратился к югу.
  …И улыбнулся впервые за утро. Юг толкал меня в спину, но он и ждал, когда я обращусь к нему. Ясное, доброе, понятное сердцу  хлынуло мне в глаза, будто толкнуло ласково в грудь: возвращайся! И я развернулся, и я заскользил к доброму Югу, оставляя позади себя задумчивый, ткущий одному ему открытую тайну Север.
  Как будто сфера высвеченной сзади тёплой и мягкой  отбелённой бумазеи, раскинувшейся на полгоризонта, предстала мне! Уютный, ещё не вполне взрослый, но всё проникающий свет её заполнял всё видимое. Из молодого прибывающего днём неба января сочился снег. Он был «резвым ребёнком», обращённым к тебе: подставляй ладони – я твой! Расшив его молодости не ощущался графикой северной пряжи, а открывался размахом гигантского подвижного куба, исполненного мерцающими опаловыми кристаллами, – куба, в котором движение едва обозначалось, а главным оставался нескончаемый праздник колкого переливания того, что и снегом трудно было уже звать… Я раскинул руки в стороны, и их хватило как раз обнять всё светящееся и искрящееся торжество января. Скользнули и исчезли тени с немыслимо белого меха открывшегося внизу ивняка, наполнились радостным подрагиванием искр колеи лыжни, внятны по-домашнему явились печные дымы деревни…