Колобок во времени

Я Колобок, странствующий во времени.
Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл.

Я их оставил в другом времени – ныне ущербном –
там, где карты
печатались типографской краской на бумаге
с условными знаками в углу.

Карты эти висели на стенах
в разных комнатах квартиры
<она казалась мне, по сравнению с собой,
большой и старой,
хотя была на двадцать с чем-то лет
старше меня>.

Они рассказывали о мире за окнами,
за пределами горизонта видимости.
О мире, в центре которого
<жирной синей звездой первой величины
в центре большой
бледно-розовой низменности моей страны>
располагался дом.

Дом – как стены,
дом – отметкой на одной из стен.

Типографская краска,
узоры обоев,
тканые узоры ковров,
и другие – причудливые,
напоминающие диковинных слонов –
на полированных створках гардероба.

Стол с тяжёлыми лапами
и другой – с округлёнными краями.

Пылящийся в углу телевизор
(его экран по фактуре и форме
напоминал
такой же округлый,
местами матовый, местами же –
глянцевый и прозрачный,
с переливами разных красок –
подсвечник).
Их хотелось поставить рядом,
чтобы извлечь
из этого единства формы
некое другое, скрытое
за видимой разобщённостью
пространства.

Майский ветер, запах тополей
и тёплой весенней пыли –
или дождливой свежести –
запах прогретого, запылённого
или мокрого дерева
из-за распахнутой двери балкона.

Завитки тяжёлых карнизов –
будто изгибы веток.

Зимой –
запах медовых соцветий,
которыми сплошь осыпаны
сплетённые в сложную сеть побеги –
до самого карниза.

Я оставил их в этом,
ныне почти забытом времени –
под тусклым фонарём рижского стекла,
между чайником и часами с кукушкой,
с потрескивающим (вы помните это потрескивание?)
телевизором,
среди бликов воды и солнца
в янтарно-жёлтой, с тюльпанами, вазе,
между светом и тенью
на малиновых складках кимоно
японской красавицы
со страницы календаря
нового
1977 года.

Сейчас знакомые предметы
живут несвойственной им жизнью
в непривычных местах.
Они притворились модными
и как будто бы новыми,
с перекрашенными в другие цвета ногтями.
Новая красота и новая стильность.
Книжки, посуда, техника – всё украшает
подоконники, или же стены кафе,
как прежде – горшки с цветами
или изделия медной чеканки.

Но мне нужно не это.
Мне нужно извлечь
из этой мнимой пространственной близости вещей,
настояв, как на дрожжах, на неутихающей жажде –
их самих.
Вернуться на то же место – лишь для того,
чтобы оживить то время.
Это время, то время, всякое время –
раз и навсегда исцелить его,
восстановив разрушенные звенья,
выведя из небытия
мириады, мириады теней,
взывающих к живым,
как к единственному упованию.

У меня почти не осталось времени
на преодоление.
Меня – того, который жил здесь –
уже почти нет.
Лишь сон мой
таинственно помнит тот опыт –
уже как будто не мой –
и он вновь и вновь
упрямо проступает и зовёт меня
из мрака забвения.