Жуков

Кухня в стиле модерн. Голубые цветы в банке. Жуков волнуется. Сейчас он зачем-то прочтет стихи той женщине, которая, как оказалось, ждет от него подвига уже более тридцати лет. Они встретились в городе, в котором никогда бы не стали жить вместе, а тем более – по отдельности. Быстро и проездом, но вдруг, встретившись в одной точке Земли, стало ясно – это не просто так.
- давайте снимем квартиру на несколько часов, и поговорим обо всем, - прыгала вокруг него Вероника.
- у меня есть шесть часов до поезда. Надо же, какая вы стали.
- какая?
- высокая. Еще выше, чем я.
Она начала ждать его с шести лет, потом танцевальный кружок, олимпиады по всяким бесполезным  предметам, хор, сольфеджио, первый санаторий, в котором тоска по любимым еще сильнее. Однажды Вероника поехала с родителями в Одессу. Отец искал домик, чтобы близко к морю, и не слишком далеко от киоска с пивом. Калитку открыла худая рыжая женщина, в блеклом платье.
- у нас здесь все близко. И море, и пиво. Дочка у вас какая хорошая, надо же, какие насыщенные черные волосы. А это мой сынок – Андрюша.
Из-за спины, словно по команде, вышел по-дурацки постриженный, русый мальчик, круглолицый, скучный. То ли дело Жуков – выйдет из дома, и черт знает куда чешет.
- ты вернешься к обеду?
- я еще не согласовал это со своими коллегами, - говорит матери.
Коллеги сидят в халабуде из еловых веток, едят песок. Жуков песок не ест, у него чувство самоуничтожения развито в другую сторону: он пишет стихи.
- ну что, написал уже про меня?, - спрашивает высокий хмурый Миша.
- и не начинал даже, - отвечает Жуков.
Другому бы сразу рыло начистили за такой необдуманный ответ, но только не Жукову. У него хорошая аура, незамутненная социальными обязательствами. Обидчиков на старте уносит ударной волной.
А этот Андрюша – сразу видно – тефтеля мамкина. Будет до сорока лет шапку снимать за поворотом, и воровито прятать в карман, оглядываясь, не бежит ли за ним мамка в тапочках по снегу с воплями о менингите и потраченных годах на этого простоволосого мерзавца.
Вероника даже всплакнула, затосковав по Жукову. От него так вкусно пахнет молочным шоколадом, который он постоянно самозабвенно трескает в одно рыло. Несколько раз угощал Веронику желейными червячками, даже подарил химический справочник для учащихся в ВУЗах. Но шоколадки ни разу не дал, даже сраного квардратика. Все равно плохо без Жукова. И в Одессе, и везде. «Вот бы он тоже был здесь с родителями, - мечтала Вероника. – Мы бы бегали по пирсу, смотрели, как бородатые дядьки ловят бычков. Жуков бы обязательно придумал что-то интересное, например – прорыть метро из Черного моря в Индийский океан, и щекотать йогам сраки. Или завел бы журнал наблюдений за медузой в тазу. В крайнем случае – научил бы нырять так, чтобы обязательно выныривать с ракушкой в руках, или с диковинными водорослями. Ну или с крышечкой от пива. А потом этими крышечками надавили бы на песке инопланетные круги.
- Андрюша, покажи девочке свои игрушки. Девочка, как тебя зовут?
От переизбытка негативных эмоций, Вероника показывает язык мальчику, и прячется за папу. За весь отдых так и не заговорила с Андрюшей, потому что она не предательница.
Столько лет она ждала его, высматривала в окна, на остановках. Мысленно вызывала на прогулке возле вокзала. И зачем, спрашивается? Чтобы что? Перепроверить, как работают детские чудеса? Может, зря она тогда в Одессе показала Андрюше язык, объявив бойкот Черному морю? Вот только поэтому.
Жуков что-то ищет в толстом блокноте, грустно вздыхает: «Эти, наверное… Черти что. Наверное, лучше вот эти… Давно уже не читал стихов.. Даже чужих. Свои так тем более. Эти, что ли?».
Вероника ждет. Она тридцать лет ждала, подождет еще сутки.
- послушай, а мне ведь уже 44.
- ну и что?
- ничего. Смешно, просто. Ты еще молодая, все у тебя еще будет. А я вот блокнот с собой ношу, сколько себя помню. Все туда записывал, а щас кинулся – и нет там ничего. Даже адреса не рабочие, по ним уже и не живет никто. Даже городов таких больше нет, а улиц – тем более.
Вероника закусила губу.
- глупо как-то все, правда? Не так я представляла эту нашу с вами встречу.
- а как?
Жуков действительно искренне волновался, с трепетом вглядывался в лицо Вероники, но ничего не понимал.
- я думала, что между нами вспыхнет страсть, вы унесете меня на руках в воздушные перины, а я буду плакать от нежности. Но сейчас же я покрываюсь лишь аллергическими пятнами, лицезрея конус вашего мерзкого возрастного горба и вашего удручающего пиzdoглазия. Какое у вас зрение теперь, если и тогда было со знаком минус? Что это за число в математической прогрессии? Совсем вы без меня потерялись. А каковы были со мной? Разве был у вас этот мерзкий горб? А ведь вы тогда были безудержно окрылённым, и даже подтянули свою врождённую телесную рыхлость. А теперь что же? Боюсь, с вами и выпивать опасно. Вряд ли ваш стул позволяет нынче трепетные свидания.
- у меня с собой есть диазолин и черный уголь.
- не прогибайтесь под обстоятельства, Жуков, в вас уже ничего не осталось от благородного змея искусителя, горб цепляется за врата рая.
Вероника вздохнула.
- о, как ты стала жестока, моя дорогая.
- овладела мастерством слова.
Тишина с грохотом покатилась по рельефу вздутого паркета.
- что же вы, Жуков, совсем ничего мне не прочтете?
- ну почему же. Вот, есть у меня тут кое-что, на всякие такие чувственные мероприятия. Сейчас.
Жуков откашлялся, рассмеялся, и громко, с азартом, прочел:
Как приходят снова девы,
Как снимают все трусы,
Обозначив этим делом
Финиш темной полосы.
- дальше читать?
- пожалуй, не стоит, - опустила глаза Вероника.
В воздухе повисло нелепое молчание.
- ну вы-то хоть женаты, надеюсь?
- да. Женился вот.
- ну слава богу.
Вероника вздохнула.
- красивая?
- очень. Только глухонемая. Но всё видит и понимает.
- бедная женщина. Лучше бы наоборот.
 Жуков листал свой блокнот, и, еле сдерживая смех в кулак, смеялся над собственными стихами. За окном дрожал ироничный осенний Харьков.

*имена героев вымышлены, фамилия - тем более