Рыжее счастье

Повесть для юношества
_____________________


Оглавление
____________

   Часть первая. Зима


Глава 1. В путь!

Глава 2. Новый год

Глава 3. Любовь

Глава 4. Репетиция

Глава 5. Концерт

Глава 6. Дискотека

Глава 7. Последствия


   Часть вторая. Лето


Глава 8. Деревня Озерки

Глава 9. Знакомство

Глава 10. Люська

Глава 11. Начинаются приключения

Глава 12. Интрига

Глава 13. Ссора

Глава 14. Странная встреча

Глава 15. Тайна, или «что понятно ежикам»

Глава 16. А дальше - жизнь!


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


ЗИМА
__________



ГЛАВА 1


В путь!
-------


          Колеса поезда мерно выстукивали: «Тики-ток, таки-тум…» В плацкартном вагоне все спали, только маленькая девочка из соседнего купе тихо хныкала и все просила вынуть из чемодана ее любимого Мишку, иначе она не сможет заснуть. Мать так же тихо выговаривала ей, убеждая подождать до завтра.


          Белку тоже клонило в дремоту, но грустные мысли уснуть не давали. Она вспоминала утро и сборы в дорогу. И еще кое-что вспоминала.

***

      Она проснулась от дружных криков за окном:


- Белка! Бел-ка!


 Встрепанная после сна, она подбежала к окошку и откинула занавеску.


       На улице стояли Макс, Людка, Юля… да тут почти весь ее класс целиком! 

                Машинально Белка поискала глазами еще кое-кого. Но Виктора, разумеется, с ребятами не было. Как и Али Ковальчук.


           Белка прикусила губу. Но тут Людка, заметив ее в окне, махнула рукой и крикнула:


- Ты собираешься нас впускать, или так и уедешь, не попрощавшись?


    В комнату вошел отец:


- Проснулась? Там к тебе делегация пожаловала. Принимай гостей, только побыстрее – через час машина придет.


       Белка сделала  ребятам знак рукой – мол, поднимайтесь, открыто, - натянула джинсы и футболку, быстро провела щеткой по взъерошенным волосам и поспешила в кухню.


        Мама, предупрежденная отцом о визите Белкиных одноклассников, выставляла на стол чашки и шептала себе под нос:


- Только бы на вокзал не опоздать…


- Привет, мамочка! – Белка обняла мать со спины, та вздрогнула и с притворной суровостью сказала:


- Сто раз тебе говорила – не напрыгивай так на меня! Давай, прощайся, только поторопи своих гостей, иначе мы опоздаем на поезд.


     Из прихожей уже доносились веселые голоса. Громче всех вопил Макс:

- Марианна Николавна, а где  же Белка? Мы тут ей кое-что в дорожку принесли!


- Здесь ваша Белка, никуда не делась, - ласково-ворчливо отозвалась мать. – Проходите в кухню, чайку попейте и быстро шуруйте по своим делам, нам еще на вокзал ехать.


- И мы с вами! – заявила Людка, протискиваясь в кухню и взглядом спрашивая Белку : «Все в порядке?»


   В ответ на этот немой вопрос Белка только рукой махнула.


   Людка не успела произнести ни слова – в кухню ввалилась веселая толпа, и посекретничать подружкам не удалось. Ребята под предводительством Макса торжественно вручили Белке нарядный «Адидасовский» рюкзак – подарок от всего класса.


     От всего… Кроме Виктора. Об Але Ковальчук и речи быть не может, конечно.


- Чтобы ты по тамошним лесам и дебрям путешествовала  со всеми удобствами, - под дружные смешки ребят пожелал Макс, вручая Белке красивый сине-белый рюкзак.


- Спасибо, - пробормотала Белка, чувствуя себя предательницей.   


       Ребята так хорошо к ней относятся… искали для нее подарок, деньги собирали, а она… А она, Белка, желает только одного – как можно скорее остаться одной. Совсем. Даже без верной Людки. И вволю пореветь. Но – нельзя. Пока нельзя… Вот сядет она в поезд, умчит он ее от таких милых, своих, родных ребят, от Людки - тут-то она, Белка, и наплачется всласть…


- Эй, ты что? – Юля слегка толкнула Белку в бок.


- Ничего, - опомнилась Белка, тряхнула головой и пригласила всех к столу.


       Мамины плюшки были, как всегда, восхитительны. Макс насмешил всех, проглотив пару теплых душистых плюшек  целиком, не жуя,  громко зачмокав от удовольствия. Белка подливала гостям чаю, старательно улыбалась проделкам Макса и ехидно-дружелюбным шуточкам Веньки Маковского, все время чувствуя на себе испытующий взгляд Людки. Через некоторое время Людка встала из-за стола и направилась в ванную комнату. На пороге кухни она чуть обернулась и коротко зыркнула на Белку  через плечо.


         Словно бы спохватившись, Белка схватила  подаренный рюкзак, который она повесила на свой стул, и громко сказала:


- Пейте чай, я сейчас! 

   
- И, ребята, не обижайтесь, но нам скоро ехать, - удивительно кстати вмешалась мама.-    Так что…


- Как же, как же, Марианна Николавна, вы и в классе нам всегда это говорите – «Не задерживайте ни себя, ни меня!» - под общий смех подхватил Венька Маковский. - И как это мы только терпим такую строгую классную руководительницу? – с притворной скорбью вздохнул он.


     - Наверное, потому, что на таких остряков больше никто из преподавателей нашей школы не польстится, - отпарировала мама.


- Верно, - поддержала шутку Леся Стависская, - а острить нас научили именно вы, Марианна Николавна: как учительнице литературы, вам в этом деле и карты в руки!



* * *
   

     Белка тихонько шмыгнула в ванную комнату. Людка сидела на краешке ванны, скрестив руки на груди.


   - Ну? – только и сказала она.


   - Плохо, - вымолвила Белка и почувствовала, как к глазам подступили слезы.


    Ноги ее подогнулись, и она быстро опустилась на край ванны рядом с Людкой. Прижала к груди подарок и, тщетно пытаясь не хлюпать носом, по слогам выговорила:


    - Я не вы-дер-жу…


    - Чушь! – отрезала Людка. Как всегда, она была крайне категорична.


    - Я… не об этом, - Белка стерла пальцем слезинку со щеки. – Я… боюсь разреветься… при ребятах. Еще и подарок этот ваш… - она погладила рюкзак и уткнулась в него повлажневшим лицом. Рюкзак издавал неповторимый запах – чудесный запах новешенькой, только из магазина, дорогой и стильной вещи. – Если б… мы с мамой… просто уехали… а папа потом вам сказал бы, что мы случайно  время отхода поезда перепутали… мне было бы легче…    

               
       -   И ничуточки, - возразила Людка. – Это ты сейчас так думаешь. А представь, что после… всего… ты еще и уезжала бы одна, никем не прово… тьфу! В смысле, и при этом тебя никто не проводил бы? Да ты бы потом в этом своем поезде вся в слезах утонула. Или я тебя не знаю? 


        Это было одно из любимых Людкиных выражений – «Или я тебя (его, ее, их) не знаю?» Оно подразумевало, что Людка  ведает о мотивах чьих-либо поступков нечто большее, нежели сам человек, эти поступки совершающий. Людка мнила себя прирожденным психологом и собиралась поступать на психфак МГУ. К слову сказать, она действительно редко ошибалась в своих выводах и предположениях. Так что вполне могла рассчитывать на успешное поступление  по окончании школы. То, что до этого славного момента оставалось еще два с лишним года, Людку не смущало. Она покупала учебники и научно-популярные книги по психологии и усердно их изучала.


       Белке не слишком-то нравились оценки, которые Людка выставляла ее, Белкиной, мягкотелости и общей «сиропистости», как Людка это называла. Но Белка признавала, что Людка, в общем, как всегда, права. Давно уже пора забыть  новогоднюю историю и плюнуть на  Виктора Смехова вместе с его Алей Ковальчук! Неужели у нее, Белки, нет такой твердости характера, как у ее лучшей подруги Людки Васильевой? Неужели Людка права, и Белка – просто «макаронина в киселе», как сказала верная подруга, когда Белка, рыдая, бросилась ей  на шею в туалете после новогодней дискотеки и заявила, что она умирает… хочет умереть… жить без Виктора не может?


        А ведь вот до сих пор не умерла… На дворе – июнь. Она, Белка, жива и вполне здорова. Только очень несчастна…


        - Забудь, - неожиданно мягко сказала Людка, протягивая Белке платок. – По крайней мере, попытайся. Витька – просто дурак. Ты отличная девчонка! Все наши  это знают. Макс, например, вообще с седьмого класса в тебя влюблен. Это все тяжело, я понимаю…


      - Откуда? – Белка высморкалась в ее платок и попыталась холодной водой остудить не в меру покрасневшее лицо. Больше всего ей не хотелось, чтобы ребята обо всем догадались.


       Хотя они и так, наверное, прекрасно все понимают. Возможно, почти с самого начала. Уж такой она, Белка, уродилась – на ее дурацком откровенном лице все большущими буквами написано. Не умеет она скрывать свои чувства. Это Аля Ковальчук владеет собой, как королева английская. Кроме ТОГО случая…


       -   Знаю, - тихо повторила Людка. – Я сама…


       - Что – ты сама? – Белка замерла с полотенцем в руках.


       - Влюбилась, - еще тише сказала, почти прошептала Людка и низко наклонила голову.


- Ты?!


             Людка – влюбилась?! Поверить в такое было просто невозможно.


- А что, я – неживая, что ли? Робот, изучающий психологию? – Людка подняла голову и посмотрела Белке прямо в лицо. – Да, я! Да, влюбилась! А что, нельзя?!


- Людочка, - пробормотала Белка, отбросила полотенце и стиснула подругу в объятиях. – Ну что ты, родная! Ну конечно, можно! Уж тебе-то… Погоди, - осеклась вдруг она, - ты сказала, что знаешь… как тяжело, когда… То есть?!


     - То есть, я влюбилась без малейшей надежды на взаимность, - как-то криво усмехнулась Людка и, отпихнув Белку плечом, пристально посмотрела на свое отражение в зеркале.  -  И прекрасно это понимаю. Так сказать, отдаю себе отчет.


   - Но… почему? Ведь ты – красавица, умница и… и…

               
- И все это не имеет никакого значения, - с печальной и какой-то взрослой усмешкой закончила Людка.


- Почему?


- Потому что у него есть девушка. Это… один мальчик… он тоже собирается поступать на психфак. Он был на дне открытых дверей. Ты его не знаешь… Не хочу об этом говорить! – Людка резко отвернулась от зеркала.


       Белка не знала, что сказать. Так сложилось, что обычно Людка утешала Белку, начиная с первого класса. Людка была – или казалась – сильнее, и Белка охотно слушалась свою волевую подругу, позволяла ей успокаивать себя и даже немножко воспитывать, учить, так сказать, жизни… А сейчас Людка сидит на краешке ванны, губы  сжаты в полоску, на лице –  ее обычное,  строгое выражение, а глаза такие печальные, и по щеке ее, как по щекам самой Белки, катится круглая соленая капля.


     Белку словно что-то в грудь толкнуло. Она молча села рядом с  подругой на ребристый край ванны, обняла ее и погладила по умной упрямой голове. Людка всхлипнула и с тоненьким невнятным писком прижалась лицом к  Белкиной футболке.


     Так, в обнимку, молча глотающих слезы,  девчонок и застала Белкина мама, классная руководительница 9 «Б», когда в поисках дочери заглянула в ванную комнату. Деликатные ребята уже ушли, но Белка с Людкой даже не услышали этого. Увидев  покрасневшие глаза и распухшие носы, умная мама ни о чем подружек спрашивать не стала. Накапала обеим  валерьянки, позвонила Людкиному старшему брату ( он пару лет тому назад тоже в их школе учился), чтобы он зашел за сестрой и проводил ее домой, мягко взяла Белку за плечо и тихим голосом велела уложить рюкзак и чемодан и готовиться к выходу – пришла машина с папиной работы, чтобы отвезти их на  вокзал.


***


      Белка перевернулась на другой бок на твердой полке.  По  чуть вогнутому потолку  вагона скользили голубовато-прозрачные лунные тени, в окошко поддувал прохладный ветерок. Пассажиры спали, иногда вздыхая или покашливая во сне. Пестрый мячик выкатился из-под чьей-то нижней полки и, шелестя по полу  тугим надутым бочком, укатился обратно. Поезд все тутукал: «Е-дем, ед-дем…» Белка вздохнула, взглянула  на спящую маму. Мама тихонько улыбалась, видно, ей снилось что-то  хорошее. Белка позавидовала ей. А вот ей самой никак не удается даже задремать. Все вспоминается прошлый год и предновогодний вечер - 30 декабря…


ГЛАВА 2


Новый год
---------------


      В прошлом году, как всегда, в школе устраивали  большой концерт и новогоднюю дискотеку. Девятые классы готовили свою программу. Долго выбирали, что показать – номера самодеятельности, капустник? Но шутки были старыми, они разыгрывали все это еще  в сентябре, а новый капустник сочинить не успели – все учеба, учеба… Сперва хотели было остановиться на классике. Поставить сценку из «Ромео и Джульеты». Минут на 15, этого хватит. И не  диалог на балконе, котрый все наизусть знают,  а почти самый финал – когда Ромео выпивает яд, будучи уверен в том, что его возлюбленная умерла, а потом Джульета приходит в себя и  вонзает в свою грудь кинжал Ромео.


       - Не слишком ли мрачно, под Новый-то год? – усомнилась Юля Демченко, редактор их классной стенгазеты.


       - Не, - замотал головой Венька Маковский. – Нормально! По контрасту пойдет. Все будут шутить, приколы всякие лепить со сцены, народ от сплошного юмора
утомится. А тут – мы! «Ромео и Джульета»! Мрак! Жуть! Романтика и смерть! Все валяются в осадке, крупными хлопьями!  На сцене – трупы юных влюбленных! А в зале…   


     - Трупы счастливых зрителей, - хмыкнула Людка.


     - И общие аплодисменты, - не сдавался Венька.


     -  Мало народу будет задействовано, - заметила Белка. – Двое  изображают любовь и смерть, а остальным что делать? В зале пеньками сидеть?


     - Ты права, - кивнул Макс. – Надо что-то такое… массовое.


     -  Последнее действие из «Ревизора», - вдруг сказал Виктор Смехов.


        На минуту все замолчали, переваривая идею.


     -  Верно, - первой откликнулась Людка. – Там для всех роли найдутся. Только вот костюмы… Где мы платья достанем? И фраки?


       - А  и не надо нам никаких костюмов, - вдохновилась Белка. – Возьмем от Гоголя текст, а от Шекспира – простоту!


     -  Это как? – томно протянула Аля Ковальчук, демонстративно разглядывая свои ногти, покрытые лаком со «стразиками».


       Белка невольно нахмурилась. Кое-кто из ребят – тоже.


***

    
        С Алей с самого сентября творилось что-то странное. Еще в 8 классе, в прошлом году,  она была девчонка, как девчонка. Класс у них был дружный:  никаких мелких, враждующих между собой тусовок и группировок, никаких изгоев и отщепенцев.   Конечно, были маленькие группки более близких друзей, но это не означало, что все остальные одноклассники – враги. А если  кто-то в кого-то влюблялся – никто в это дело не лез, козней не строил,  чужого мальчика или девочку у одноклассника не отбивал. Народ проявлял деликатность. Все ведь - взрослые люди, сами разберутся. А уж если кому-то не повезло в симпатии – значит, не судьба. Отойди в сторону и не мешай своему кумиру быть счастливым с другой или с другим. Зачем в чужую жизнь лезть? Правильно, незачем. Их класс в школе любили.


     И в прошлом году Аля Ковальчук была привычной, своей  - как  повелось у дружных  «бешек» сразу, с первого класса,  -  девчонкой. На каникулы она поехала с родителями в Италию. На целых три месяца! А когда вернулась и 1 сентября, уже девятиклассницей, пришла в класс - никто ее не узнал.


     Конечно, густые русые волосы, голубые глаза, стройная спортивная фигурка – все это осталось прежним. Но вот общий, так сказать, стиль…  появившаяся у Али манера томно растягивать слова… многозначительные взгляды, бросаемые Алей на мальчиков из-под нарочито скромно опущенных ресниц – все это было каким-то чужим.  Казалось, Аля играет некую сложную, надуманную роль. Изображает из себя эдакую роковую красотку, от одного мановения мизинца которой мальчишки должны пачками валиться к ее ногам!


       Белке казалось, что Аля  вдруг как-то резко поглупела. Начиталась «Космополитана», насмотрелась в Италии на дураков каких-нибудь гламурных, и теперь обезьянничает. Скоро ей самой эта блажь надоест, и она станет прежней Алей, своей в доску девчонкой.


        Но Белка ошибалась. Все было далеко не  так просто!


        Первый звоночек прозвенел, когда через неделю после начала занятий  Аля вдруг пересела с парты, за которой он  8 лет просидела вместе с Венькой Маковским, ее верным рыцарем с 5 класса, к Виктору Смехову. Взяла – и пересела. Никого не спросив. Ни Веньку, ни сидевшего вместе со Смеховым Игоря Лаптева. Ни самого Виктора Смехова.   


                Смехов, на удивление всем, промолчал. Лаптев пожал плечами и сел к Веньке.   

            
                Ребята, по старой привычке не вмешиваться в чужие личные дела, обсуждать это событие не стали. Только Венька как-то резко помрачнел, и в его шуточках стали проскакивать нотки язвительной иронии.


         Аля же с ним не разговаривала. Перестала Веньку замечать, и все. Словно Маковского вообще в их классе сроду не было. Сам Венька молчал о том, что между ним и Алей произошло, как партизан.


            Ребята и на это  внешне никак не отреагировали. Мало ли какие между людьми бывают разногласия? Все делали вид, что ничего не происходит. Только старались Веньку отвлечь от переживаний. То  просили  его помочь с физикой – Венька чуял приборы, как никто, - то просто ребята, словно мимоходом, забегали к нему парами-тройками  перед уроками, чтобы в школу идти вместе, причем никто не смущался, что  им для этого приходится лишнего крюка давать.   
   
         
***


          Все же, тишком-тишком, но понемногу одноклассники  начинали высказывать свое мнение. В отсутствие в классе Виктора и Али, разумеется. И Веньки.


- Мы же растем, - мудро заметила  как-то Леся Стависская, - взрослеем, то есть. Ссориться начинаем, условия друг другу ставить… Эго свое демонстрировать!


- Что-то у нас в классе никаких таких «эго» раньше не было, - заметила Маша Лучикова, спокойная полная девочка, уверенно шедшая на золотую медаль. – Ты еще скажи, что все через это проходят в нашем возрасте!


- А что, и проходят, - сказала Леся. –    А потом статистика разводов по  стране растет… особенно у тех, кто поженились совсем молодыми…


- Не дури, - коротко бросила Маша, увидев входившего в этот момент в класс Веньку, и Леся послушно замолчала.


       Белка надеялась только на одно: сочувствуя Веньке, никто из одноклассников не заметит ее, Белкиных, ужасных страданий.



ГЛАВА 3


Любовь
-------



        Придя 1 сентября в класс, Белка вдруг поняла: она влюбилась в Виктора Смехова.


        Вот так: училась вместе с ним 8 лет, видела каждый день, в детстве расстреливала жеваной бумагой из стеклянной трубочки, закидывала снежками, когда они всем классом строили снежную крепость… Знала - так ей казалось, как и всех прочих одноклассников, - как облупленного.


       И вот – влюбилась!


       Увидев 1 сентября высокого, стройного сероглазого мальчика, которого она знала с детства, Белка вдруг словно прозрела. Или, как пишут в романах, взглянула на Смехова «другими глазами».


       То ли уж он так за лето похорошел, то  ли это в ней, Белке, что-то изменилось… Но у девчонки вдруг подогнулись колени, а лицо залило жаркой, невыносимо жаркой волной.


      Это был он – и не он.


      Это был Витька Смехов – с серыми глазами, в потертой джинсовой куртке, с темно-русыми волосами и легким пушком над верхней губой. Витька, свистевший в два пальца Максу Стрельникову и призывно машущий рукой над головой.


       И это был не Витька, а какой-то совсем незнакомый, до ужаса красивый мальчик – с сияющими серыми… нет, не глазами, а очами; с чудесными волосами цвета старого серебра, в которых играли лучи нежаркого сентябрьского солнца;  в потрясающих голубых…  рыцарских доспехах!  - принявших вид обычной, стиранной-перестиранной, ну самой разобычной джинсовой куртки, в которых сто миллионов мальчишек ходят!


     «Мама!»  - подумала Белка и спрятала запылавшее  лицо в букет гладиолусов.


      Больше она ни о чем не думала. Она отвечала на радостные приветствия Людки, других девчонок и ребят, она машинально улыбнулась Максу, который смотрел на нее сияющими глазами, она кивала, улыбалась, о чем-то кого-то спрашивала и не слышала ответов.


     Она видела только Витьку. Нет! Не Витьку – Виктора. Вик-тор! Она знала, его имя  означает – «победитель». И правильно! У самого лучшего мальчика на свете должно быть только такое имя! Никакое другое ему не подходит. Он – победитель. И он победил ее, Белку…


      Прозвенел звонок - первый звонок 1 сентября,  нарядные, возбужденные школьники и учителя заторопились в классы. Белка шла, как во сне, так что Людке пришлось слегка подтолкнуть ее локтем:


    - Белка, очухайся, ты даже цветы маме не вручила!


   - А? Что? – с глупой счастливой улыбкой переспросила Белка.


   - Цветы, говорю, матери отдай!


           Белкина мать уже несколько лет была их классным руководителем.


     - Ага, - отозвалась Белка, не отрывая глаз от темно-русого затылка с непокорным завитком на макушке.


    - Белка! – Людка сильно тряхнула подружку за плечо, проследила за Белкиным взглядом и охнула: - Ты… ты с ума сошла!


     Только Людка все  и поняла с самого начала. Но Людка – могила. Под пыткой не выдаст выдаст ничью тайну, не только Белкину. Не характер – кремень.


  - Не сошла я ни с какого  ума, – вспыхнула  Белка, протискиваясь в кабинет сквозь толпу одноклассников,  буквально заваливших букетами ее маму. – Со мной все нормально,  - шепотом добавила она, испуганно озираясь по сторонам и немного приходя в себя.


    -  Вижу я, как с тобой «нормально»! - только и сказала Людка, глядя на Белку с искренним сожалением.


   -   Если ты!.. - Белка знала, что может и не просить подругу молчать о том чудесном, невозможном, прекрасном событии, которое вдруг случилось с ней, Белкой.


   - Дура, что ли? Или ты меня не знаешь? – фыркнула Людка. – Но не забывай: мы уже в школе. Поняла, Белочка? В шко-ле! И сейчас твоя мама начнет первый в этом году урок литературы! Так что убери с лица это идиотское выражение типа «малиновый сироп» и включайся в реальность! А после мы еще поговорим, - добавила она с угрозой в голосе и потащила Белку к их законной парте в третьем ряду у окна.


* * *


           Всю неделю, вплоть до ужасного события – когла Аля взяла и села к Виктору, – Белка вела себя тише воды, ниже травы. Она наслаждалась новым, ни разу не испытанным ею чувством и хотела только одного: чтобы никто ничего не понял. Особенно – Макс. Обижать старого друга, влюбленного в нее с позапрошлого года, Белке совсем не хотелось. Иначе она робко дала бы Виктору понять, что… Но – было нельзя. Такие вещи надо делать постепенно, деликатно. Виктор ведь ни о чем не подозревает, а с другой стороны, и  Макс ни в чем не виноват.


     В ту счастливую неделю она даже не думала о какой-то там взаимности и о знаках внимания со стороны Виктора. Он же умный, он все поймет… со временем. Поймет, да-да, увидит, что с ней творится. И, может быть…


     Когда Аля демонстративно положила привезенную из Италии сумку с ручной вышивкой на парту Виктора Смехова и тот промолчал, пряча глаза от ребят, Белка вдруг поняла, что – не может быть.


     Конечно,   грустные события и в их дружном классе случалось. В прошлом году, например, Марина Котько перестала ходить на каток с Ваней Мусиным. Некоторое время посещала его одна, а потом ее стал сопровождать  Коля Невструев из 10 «А». Но Марина не устраивала никаких  демонстраций, никаких спектаклей на публику. Они с Ваней, как говорится, объяснились,  попросили друг у друга прощения, или как там поступают в таких печальных ситуациях… И Ваня, как было принято у «бешек» в подобных случаях, повел себя, как джентльмен. Он не лез драться с Колей, не мстил Марине. Стиснул зубы и отошел в сторону, как мужчина. И Марина не перестала с ним иногда разговаривать. Потому что прежде всего надо оставаться человеком.


     А Аля словно праздновала победу над врагом. Уже одно то, как она обошлась с Веней…


     Поверить в то, что Венька Маковский может кого-то обидеть – да скорее луна с неба упадет!

     Венька был парнишкой язвительным,  он вечно всех подкалывал, от его острого языка порой кому-то крепко доставалось. Но уж злым или подлым Венька не был никогда! Верный друг, надежный парень, честный человек. А уж с Али он просто пылинки сдувал.


     Так что Алино вызывающее поведение и молчаливое соглашательство Виктора никому из ребят не понравилось. Но, по старой привычке, в их личные дела никто не полез. Табу – значит, табу.


      Несмотря на свое личное горе и разбитые надежды, Белка чувствовала, что Алю с Виктором никто не одобряет. ТАК в их дружном  «Б» никто себя никогда не вел. А Аля изображала из себя бог знает кого. И Виктор ей подыгрывал. Поглупел от любви, как сама Аля – от своего вояжа в Италию, что ли? Подумаешь, Италия! Вон, Леся Стависская каждый год к тетке в Краков уезжает, и тоже на все лето. А Польша – та же Европа. Но Леся – полячка по рождению -  никогда после своих поездок не задирала нос, не презирала ребят, с которыми училась с шестого класса, когда ее отец, сотрудник крупной польской коммерческой фирмы, переехал к жене в Москву. Леся была и оставалась нормальной девчонкой. А эти двое… Белка переживала за Виктора. И не потому, что он проявлял внимание к Але. А потому, что он понемногу переставал быть похожим на самого себя, на того Витьку, которого Белка знала с детства. В которого вдруг так неожиданно влюбилась… 


      Атмосфера в классе постепенно накалялась.
   
   
* * *


    Итак, Аля спросила, лениво выговаривая слова:


    - Это как? Насчет простоты?


    - У Шекспира часто не было денег на декорации, - стараясь не смотреть на Ковальчук, начала объяснять Белка. – Поэтому рабочие сцены просто вывешивали таблички по ходу действия. Если требовался лес, так и писали на табличке: «Лес», если бальный зал…


    - Чепуха какая, - Аля изогнула ярко накрашенные губы в презрительной гримасе. – Ты предлагаешь, чтобы кто-то скакал по сцене с твоими дурацкими табличками? Как в каменном веке? И играл, например, городового - в тертых джинсах  вместо мундира? А дамы вместо бальных платьев наденут  турецкие юбочки, купленные на рынке? Такого бреда я даже от тебя, Никитина, не ожидала, хотя  ты и так особой гениальностью не блещешь.


       Белке почудилось, что кто-то словно врезал ей изо всех сил кулаком под дых. Сердце заколотилось вдруг быстро-быстро, и при этом почему-то не в груди, а в животе и в ушах. Щеки обожгло огнем. Она громко сглотнула,  повернулась, как кукла Суок, всем корпусом (Белке даже показалось, что при этом движении у нее все кости заскрипели) и, не чуя под собой ног, вышла из класса.


       Она уловила гул возмущенных голосов за своей спиной, но почти не обратила на это внимания.


       Все, с нее довольно! Разболталась, как дура, загорелась, словно порох,   какой-то идеей, а ее высмеяли! Да еще так… так… бесцеремонно! Конечно, ребята сейчас быстренько  выскажут этой Але все, что ей причитается, собьют с нее спесь. Но ей, Белке, уже все равно. Пусть  теперь хоть запрезирают все эту «королеву» Ковальчук, а пусть хоть на руках ее носят! Потому что главное – не это. Главное то, что Виктор при словах Али, обидных, совершенно незаслуженных Белкой словах о том, что она «не блещет гениальностью», посмотрел, как собачонка, в Алины  накрашенные глазки и гадко так, подхалимски улыбнулся! Подлизываясь и выставляясь перед своей ненаглядной Алечкой. Белке стало противно…


     И почему Аля так на нее наехала?


     Вдруг Белка похолодела. Ей показалось, что она поняла, почему Аля повела себя так грубо.


    Она догадалась… Догадалась, что Белка влюблена в Виктора!


    Какой кошмар!


    Если Аля действительно обо всем догадалась, она, при том, что ее характер явно испортился из-за этой дурацкой Италии, вполне может начать открыто над ней, Белкой, насмехаться! Ребята, опять же, не дадут Белку в обиду. Но на это – плевать! Ведь Виктор будет по-прежнему смотреть своей Алюне в рот и одобрять любое вылетевшее из него слово, В том числе, и Алины слова о ней, Белке. Самые грубые и глупые…


     Нет, такого она просто не переживет.


     Надо что-то делать!


     Что, что  делать-то?


       И что вообще можно сделать в такой гнусной ситуации? Эта Аля, небось, от злорадства уже сто вариантов придумала – как ей теперь над Белкой издеваться по поводу ее безнадежной и безответной любви к Виктору.


     Да не надо ей, Белке, никакой «ответной» любви! (Хотя это было бы прекрасно…). Ей надо, чтобы никто ни о чем не догадался, раз уж ей так не повезло с самого начала и Витьке понравилась другая!


       Впервые после  осознания того, что она влюбилась, Белка опять назвала Витьку – Витькой. А не Виктором, как начала было мысленно к нему обращаться. Да, она говорила со Смеховым мысленно все это время. С первого сентября. Она рассказывала ему все-все, все свои мысли, и придумывала за него ответы. Умные и внимательные. Добрые и полные его заботы о ней…


       Но раз он так глупо себя ведет… Раз он  предпочитает пресмыкаться перед Алей… Тогда – какой же он Виктор? Какой же он победитель?


       А тогда почему Белка все равно его любит? Понимая, что Виктор – это просто Витька, обычный Витька, и вовсе он не рыцарские доспехи носит, а обыкновенную джинсовку с пятнышками гелевой пасты на обшлагах? И сам он – никакой не рыцарь, потому что рыцарь любезен с любой дамой… в данном случае, с девчонкой, потому что любая девчонка – это будущая дама. Не обязательно  дама сердца. Просто – дама.


     Почему она, Белка, такая дура? Почему она все равно его любит, а?


     Потому, что сердцу не прикажешь.


     Она все про него поняла.


     Но от этого ничегошеньки не изменилось.


     Это-то и было  ужаснее всего остального!


        На самом горьком месте ее размышлений Белку тронули за плечо. Она обернулась, подумав, что это Макс.


       Но это был Венька Маковский.


   - Пошли, - без своей обычной улыбки сказал Венька.


   - Куда? – вяло спросила Белка.


     Никуда ей идти не хотелось. И вообще ничего не хотелось. Даже Нового года.      Хотелось залезть в какую-нибудь темную, теплую, тихую норку, как медведю, и проспать до следующего учебного года. Или до выпускного класса. Или всю оставшуюся жизнь…


   - Мы роли распределяем, - сказал Венька.


    - Какие роли? - тупо переспросила Белка.


    - Из «Ревизора».


    - А-а… Знаешь, Вень, я что-то не хочу в сценке играть, я лучше домой пойду…


    - Фиг тебе, - отрезал Венька. – Давай, топай, подробнее про Шекспировские примочки расскажешь. Идея – блеск! Мы ее немножко осовременем, и будет то, что надо.


    - Вень, а … Ну…


     Венька с внезапным интересом уставился в окно, за которым абсолютно ничего любопытного не происходило.


     - Да, тут это… Ковальчук домой свалила, - небрежно бросил Венька. – Мы… Ну, то есть, для нее роли не нашлось. Вот.


Так. Значит, и Виктор тоже ушел. Ладно!


Белка глубоко вздохнула и сказала:


    - Ты иди, скажи, я сейчас.


    - Ага, - и Венька, не оглядываясь на Белку, пошел в класс.


       Значит, Витька… Витя ушел со своей Алечкой. Видимо, они спустились по другой лестнице, поэтому Белка и не заметила их исчезновения.


       Ну и на здоровье. И пусть таскается за ней собачонкой.


       А она, Белка, будет участвовать в постановке сценки для праздника. Как бы ей ни было тяжело. Потому что ребята-то ни в чем не виноваты. Тем более, в ее несчастной любви.


       Да и вообще, никто не виноват. Даже Витька.


      А Аля?


      А о ней лучше вообще не думать. И если она начнет над Белкой подшучивать – надо просто делать вид, что ее шуточки пролетают мимо цели. Мол, какая там у Белки влюбленность в Виктора? Алечка, да тебе это все просто померещилось! Да Белка ни сном, ни духом!


       Только так!


       Иначе она, Белка, не выдержит. А чем она хуже того же Веньки? Он-то терпит! Вот и Белка – вытерпит.


       Приняв решение, Белка еще раз глубо-о-око вздохнула и пошла в класс. Рассказывать о «примочках» Шекспира.



ГЛАВА 4


Репетиция
----------------



       Что бы там себе  ни думала Аля Ковальчук, как бы она губы ни кривила, а идея «простого шекспировского подхода» всем понравилась. Да и в самом деле - забавно выглядел городовой, которого играл Макс:  в облегающем  черном трико, огромных ботфортах с картонными отворотами и громадной треуголке, с длинной саблей на боку. Остальные персонажи тоже смотрелись неплохо.


        Леся Стависская придумала – девочки наденут поверх трико полупрозрачные балетные пачки, одолженные в студии, где занималась младшая Лесина сестренка. Всякую мелочевку – веера, шарфики, перчатки, украшения и прочее –  тоже раздобыли без особых проблем у мам и бабушек.


       Когда шла уже третья репетиция,  заявилась Аля Ковальчук. Сидела молча, исподлобья разглядывая происходящее. Не хихикала, презрения к затее одноклассников не выказывала.


       Белка, заметив Алю, изо всех сил старалась не психовать. Ну, пришел человек на репетицию, что тут такого? Не очень приятный человек, даже противный. С некоторых пор. Но дело есть дело, нельзя ребят подводить, тем более, что они одобрили Белкину идею насчет костюмов. Белка старалась не коситься в зал, где во втором ряду сидела Аля, и думать только о своей роли – она играла жену городничего, очарованную Хлестаковым. Хлестакова, само собой, играл Венька – он лучше всех подходил на эту роль, с его подвижной лукавой физиономией и язвительным голосом.


       Венька придумал новаторский ход. Ведь во время чтения знаменитого письма Хлестакова приятелю, когда самозванный «ревизор» метко характеризует глупость и тщеславие жителей губернского города, самого Хлестакова в этой сцене нет. Он, как говорят киношники, оставлен Гоголем «за кадром».  А Венька предложил – показать, как «ревизор» пишет другу это письмо. Он, Венька, выйдет к самому занавесу, сядет за маленький столик и, посасывая перо, примется сочинять его вслух, а за его спиной жители города, сановники разных рангов, будут бурно реагировать на  строки из письма, относящиеся лично к ним.


       Мысль  всем показалась блестящей. На просцениум поставили столик, и Венька, то и дело вскакивая с места и преувеличенно выкатывая глаза,  то размахивая пером, то засовывая его за ухо,  подчеркивая мимикой сказанное, сочинял  сатирический панегирик, посвященный Землянике, Тяпкину-Ляпкину и прочим именитым гражданам города.


       Белка – жена городничего – ахала и охала в нужных местах, отказывалась верить в то, что Хлестаков –  даже и не хитрый пронырливый мошенник, а просто ничтожество, которому изрядно помогла глупость жителей города, принявших его за чиновника из Петербурга, приехавшего к ним инкогнито, да еще и  с секретным предписанием, -  а сама то и дело нет-нет, да косилась в сторону Али. Та сидела в полном одиночестве. Виктора с ней не было. Белка не хотела думать о том, почему сегодня «королева» Ковальчук явилась без эскорта. Витя, небось, побежал за чем-нибудь по Алиному поручению. Или – без поручения. Сюрприз какой-нибудь хочет Але сделать, например, купить билеты в кино,  или пригласить ее на джазовый концерт, или еще что-то в этом духе.


* * *

   
       Наконец, репетиция окончилась. Марианна Николаевна, Белкина мама, взявшая на себя обязанности режиссера, велела всем передохнуть, добавив, что минут через десять  начнется «разбор полетов», и вышла из актового зала. Усталые, но довольные ребята гурьбой полезли со сцены. Алю, казалось, никто не замечал.

 
       И тут Аля Ковальчук открыла рот и громко, ни к кому при этом  специально не обращаясь, произнесла:


    - Я хочу играть в спектакле.


        В зале повисло молчание. Потом Макс спросил, откашлявшись:


    - Чего ты хочешь?


    - Играть. В спектакле, - спокойно повторила Аля и прищуренными глазами обвела одноклассников, задержав свой взгляд на Белке.


    - Тебе же не нравилась эта затея, - заметила Леся Стависская.


    - А теперь нравится, - заявила Аля. И, не сводя с Белки издевательского (как той показалось) взгляда, - добавила: -  Я хочу ее роль!


    - Что-что? – переспросил Макс. – Чью ты роль хочешь?


    - Никитиной.


      Раздались возмущенные голоса. Белка взглянула на Веньку. Маковский стоял, опустив голову, и ничем  уже не напоминал хвастунишку и пижончика Хлестакова. Лицо его было бледным и мрачным.


     Макс Стрельников глубоко вздохнул и сказал сквозь зубы:


    - Обговори это с нашим режиссером. Возможно, тебя поставят во второй состав, хотя роли уже распределены, и это…


    - С режиссером?! – воскликнула Аля, и ноздри ее раздулись. – Это с ее мамой, что ли?! – и она мотнула головой, указывая на Белку. – Ты издеваешься, Стрельников? Думаешь, ее мама согласится на то, чтобы отобрать роль у собственной доченьки?


    - Отобрать?


    - Да! Потому что я не желаю никакого второго состава. Я, кажется, ясно выразилась: я хочу эту роль. Я хочу ее сыграть, а не сидеть в вашем дурацком втором составе! – с тихой яростью проговорила Аля.


       Белка открыла было рот… и беззвучно закрыла его. Нет уж, в этот раз она глупить не станет! И из зала не выбежит, как тогда, при обсуждении постановки, убежала из класса. Она останется и дослушает эту гадюку до конца. Что еще Аля придумает? Теперь она катит бочку на Белкину маму. До каких пределов может дойти Алина наглость?


Ребята загомонили разом:


    - Совесть поимей!


    - Сперва фыркала и нос задирала, а теперь примазаться хочешь?


    - Ковальчук, это уже перебор!


    - Свихнулась в своей Италии…


    - Да кто ты такая?


    - С ней уже давно что-то не то творится. Как подменили человека…


И тут, перекрывая общий гам, со сцены донесся голос Веньки Маковского:


    - Знаешь что,  Ковальчук, пошла бы ты со своими «я хочу» куда подальше! Давай, вали отсюда и не мешай людям работать. Усекла?


      Кто-то тихо охнул. Макс шумно выдохнул.


      Белка  на миг зажмурилась. 


        Аля Ковальчук обвела одноклассников растерянным взглядом. По ее лицу разлился алый румянец – запылали щеки, уши и даже шея. Она резко повернулась и выбежала из актового зала, растеряв все свое «королевское» спокойствие.


        Венька Маковский сел на стул, стоявший у края сцены, и глухим,  совсем непохожим на его обычный тенорок, голосом спросил:


    - Мы будем репетировать или  дурака валять?


        В зал вошла Белкина мама.


    - У вас что-то случилось? – спросила она. – Меня сейчас Аля Ковальчук чуть с ног не сбила, побежала по коридору, как на пожар…


    - У нас все в порядке, Марианна Николаевна, - хрипло ответил Венька и громко откашлялся. – Мы ждем только вас, чтобы продолжить репетицию. Может, мы еще разок все прогоним, а уж потом вы устроите нам «разбор полетов»?


       Белкина мама, приподняв брови, внимательно посмотрела на притихших ребят и кивнула:


    - Хорошо, как хотите. Все по местам!



ГЛАВА 5


Концерт
--------


           И вот настал день большого новогоднего концерта.


           Младшие классы показали сказки: «Колобок», кусочек из «Карлсона, который живет на крыше» и так далее. Шестые и седьмые классы  пародировали КВН, «Аншлаг» и театр «Кривое зеркало». Потом был объявлен перерыв. Затем «ашки» показали постановку, пародирующую известный мюзикл «Призрак оперы», по мнению Белки, не очень удачную. А потом, после второго  коротенького перерыва,  «бешки» побежали в   гримерку, устроенную за сценой – переодеваться. После концерта должна была состояться дискотека.


- Где моя треуголка?! – вопил Макс, размахивая картонной саблей, заглядывая во все углы и мешая девчонкам одеваться.


- Пачку порвали! – стонала Леся Стависская. – Кто-нибудь, дайте нитки!


- У меня каблук шатается!


- Где  моя сумка почтмейстера?!


- Мама, - прошептала Белка, надевая длинные перчатки на трясущиеся от страха руки. – Мамочка, я ничего не помню! Ой, я все испорчу!


- Так, тихо! Замолкли все! – властно крикнула Белкина мама, увидев, в каком взбудораженном состоянии пребывают ее любимые ученики.


  Ребята притихли.


- Слушайте меня внимательно, - громко,  четко произнося каждое слово, сказала Марианна Николаевна. – Это – обычный школьный спектакль. Вы много раз выступали, в сентябре вы устроили замечательный капустник, причем нервничали точно так же, если не сильнее. Но ведь у вас все получилось?


  Кое-кто робко закивал.


- Значит, и сейчас все пройдет удачно, - заявила Марианна Николаевна. – В зале сидят ваши друзья. Врагов с пулеметами, дохлыми кошками и гнилыми помидорами вы там не увидите. Все желают вам успеха, и успех непременно будет, если вы на минутку – на одну только минутку – перестанете кричать и суетиться. Ну-ка, дружно: вдох-выдох! Так, отлично! Еще разок! Молодцы. Все будет о^кей. Сбавьте голос на два тона, и все сразу найдется, зашьется и перестанет валиться из рук. Леся, давай сюда свою пачку…


          Ребята немного расслабились, перестали бестолково метаться и тыкаться во все углы, и все действительно наладилось. Нашлась сумка почтмейстера, треуголка городового обнаружилась в коробке, где ей и положено было лежать, а Лесину пачку Белкина мама зашила за три минуты. Каблук чьей-то туфли вообще перестал шататься, как по волшебству.


         Прозвенел звонок. Венька Маковский глубоко вздохнул и пошел за второй занавес – оттуда он должен был выйти к столику, стоявшему на просцениуме.


         Белка  посмотрела в зал через щелочку в занавесе. Прямо перед ней, в третьем ряду, сидел Витя Смехов. Один. Белка изогнула шею, пытаясь охватить взглядом весь зал, но Али Ковальчук нигде не увидела. Наверное, эта королева английская решила вовсе не ходить на концерт. Непонятно, почему Витя пришел один, без нее. Такое Аля ему вряд ли простит! Впрочем, это их личное дело. А ей, Белке, пора на сцену.


        Раздался второй звонок, как в настоящем театре. Белка на миг зажмурилась, перевела дыхание и с надменной – по роли – улыбкой повернулась в сторону расходившегося в обе стороны занавеса.


       И так и застыла, не успев сделать ни шагу.


       Потому что из кулис с другой стороны на сцену выплыла… Аля Ковальчук.


       В настоящем бальном платье. Бледно-голубом, до самого пола. Украшенном стразами, со шлейфом, как носили в позапрошлом веке.  С диадемой из таких же стразов на светлых волосах, уложенных в красивую взрослую прическу. С веером из каких-то  пышных белых перьев в руках.


       «Из Италии все это привезла», - машинально подумала Белка, не понимая – вернее, не желая понимать, что же такое происходит. То есть, уже произошло.


       Потому что Аля открыла рот и хорошо поставленным голосом произнесла реплику.


       Ее, Белкину, реплику.


       Венька-Хлестаков, бледный, как привидение, молча стоял на своем месте у маленького столика. Макс-городничий, успевший широкими шагами выйти на сцену, взирал на Алю с таким видом, словно вместо красивой девушки в бальном платье  он внезапно увидел скорпиона. Леся Стависская – дочь городничего – громко ахнула и прижала ладони к щекам.


* * *


       Белкина мама мгновенно все поняла.


- Начали! – негромко скомандовала она.


   Макс машинально произнес свою реплику.


   Белка с отчаянием взглянула на маму.


- Нельзя останавливать спектакль, - еле слышно прошептала мама. – Потерпи. Потерпи, доченька, очень тебя прошу…


      Белка молча вцепилась в мамину руку. Глотая слезы, она смотрела на сцену, где Аля, нагло, из-под самого носа, когда этого никто не ожидал, укравшая ее роль, ходила по сцене  красивой взрослой походкой и играла жену городничего. Прекрасно играла!


      Чего, увы, нельзя было сказать об остальных ребятах.


      Ошеломленные предательским поступком Али, они мямлили свои реплики, не сводя с Ковальчук глаз. Их костюмы, казавшиеся удачной находкой, выглядели смешно и даже жалко рядом с великолепием голубого бального платья, в котором щеголяла Аля. В зале, кажется, потихоньку начинали сочувствовать «бешкам», чья затея с «Ревизором» явно клонилась к провалу.


      Спас положение Венька Маковский.


       Белка  уже знала, какой Венька мужественный человек. После этого несчастья, свалившегося на них обоих, Белка присматривалась к Веньке и с каждым днем все больше уважала его.


       Витя Смехов, по крайней мере, не издевался над Белкой. Он и не подозревал о том, что Белка в него влюблена, если только Аля Ковальчук еще его на эту тему не просветила. А если и знал, то ему было все равно, и он просто не замечал Белку. А вот у Веньки все было совсем иначе.


        Аля  нарочно, Белка в этом ни секундочки не сомневалась, тыкала, как говорится, своей дружбой с Витей Смеховым прямо в нос Маковскому. Мол, знай, Венечка, я дружу с другим не только потому, что он мне нравится, а еще и потому, что ты, Маковский, меня недостоин!


       Когда наступил черед письма Хлестакова, Венька превзошел самого себя. Он вдохнул в умиравшую на глазах постановку свежие силы. Он язвил, насмешничал, никого не щадил; он сделал из Хлестакова –  просто  поймавшего случайную удачу недотепы – прожженного интригана, тонкого, расчетливого хитреца, эдакого Тартюфа, ловко и с умыслом сыгравшего на преувеличенных страхах, амбициях и тщеславии  жителей города.


      Когда речь в письме дошла до жены и дочки городничего, Веня отколол штуку, которой  и в помине не было  в замысле постановки. Он подошел к Але и  злыми глазами медленно, демонстративно осмотрел ее с ног до головы,  взмахнул пером и громко произнес уничижительную характеристику, данную этой глупенькой дамочке Хлестаковым. Под конец он фыркнул и презрительно щелкнул пальцами по роскошному Алиному вееру. После чего повернулся к «супруге городничего» спиной и презрительно расхохотался.


      Во время немой сцены  красная от бешенства Аля оказалась единственной, кто не изменил позу согласно ремарке Гоголя, но этого никто не заметил. Зал дружно хлопал, ребят вызывали на «бис».


       Но они столпились за занавесом,  не реагируя на эти хлопки и крики. Все окружили Белку.


- Белочка, прости нас!


- Мы же не могли…


- Венька – гений!


- Да уж, умыл Ковальчук по полной программе!


- Белка, ты как?


- Ребята! –  пыталась привлечь их внимание Белкина мама. – Ребята, вы оглохли, что ли? Идите на сцену, поклонитесь еще раз!


- Только с Белкой! – заявил Макс, схватил Белку за руку и поволок ее на сцену.


- С Белкой! – подхватили все.


- Но ведь я… - договорить Белка не успела – ее буквально выпихнули на сцену.


     На Алю никто и не взглянул. Волоча по полу шлейф платья, она вышла из второй кулисы, чтобы поклониться еще раз, но все «артисты» столпились на другой половине сцены, окружили Белку и дружно хлопали ей. Зрители тоже хлопали, они, видимо, просто не разобрались, что Белки-то на сцене и не было – ведь   все «дамы», одетые в одинаковые трико и пачки, отличались друг от друга только цветом шарфиков и перчаток.


- Благодарим девятый «Б» за прекрасный спектакль! – громко объявил ведущий. – А сейчас – перерыв на полчаса, после чего приглашаем всех на ДИС-КО-ТЕ-КУ!




ГЛАВА 6


Дискотека
----------


  - Я не пойду, - Белка с ожесточением вытерла лицо  бумажным полотенцем. Вроде слезы больше не текут из ее несчастных глаз. Ну и видок у нее: красные припухшие веки, сопливый нос, щеки словно помидорным соком вымазаны.


    - Ну и дура, - заявила Людка. – Вот тогда даже ослепший от… в общем, тогда и Витька догадается. Хоть он и дурак.


   - Кто дурак? – вскинулась было Белка, но тут же сникла. Конечно, Витька… «рыцарь», ха-ха! - обыкновенный дурак.


- Витька твой, вот кто, - процедила Людка.


- Девчонки, ну другим тоже сюда надо! – возмущенно заорал кто-то под дверью. – Давайте скорее выходите!


- Перебьетесь, - отрезала Людка, прижимаясь спиной к двери. – У нас тут маленькая катастрофа. Топайте на второй этаж, там тоже туалет есть.


    Раздались протестующие крики, но вскоре все стихло – видно,  столпившиеся за дверью  девчонки поняли, что Людка не откроет ни за что.


- Ну, он же не сам… - слабо возразила Белка. – Он же из-за этой… - произнести Алино имя она была просто не в силах. – Лучше мы с мамой домой пойдем. Посидим, попьем чаю…


- А за что ты маму свою хочешь наказать? – прищурилась Людка.


- Почему наказать?


- Потому что твоя мама – член комиссии по вручению призов за лучшую постановку.


       Действительно! А Белка об этом забыла. Она вообще обо всем на свете забыла. Такое ощущение, что голова ее напрочь отвалилась, и осталось только сердце. И оно - болит. Сильно.


- Ну, тогда я где-нибудь в зале посижу. Подожду маму.


- Ты. Пойдешь. На дисотеку. И сделаешь вид. Что тебе на все плевать, - отчеканила Людка. – Держи, - и она протянула Белке косметичку. – Верни свое нормальное лицо, и пойдем.


- Я…


- Лена…


        Белка вздрогнула. Сто лет ее никто не называл по имени! Как с первого класса повелось – Белка, из-за ее ярко-рыжих волос, так все и звали.


- Леночка, так надо, - тихо произнесла Людка. – Вон, хоть с Веньки пример возьми. Уж ему-то, небось, в сто раз тяжелее, а он держится! Спектакль от провала спас. И еще тогда, на репетиции, так Алю отбрил… А ведь он ее до сих пор любит. Представляешь, каково ему было – такие слова ей сказать?


- Венька – парень, - отмахнулась Белка, понимая, что Людка, конечно же, права.


- А ты чем хуже? Или характер только у парней бывает?


- А если он… они оба… опять что-то…


- А ты держи себя в руках! – вдруг рявкнула Людка. – Так и будешь всю жизнь макарониной в киселе болтаться? Хочешь дать Алечке лишний повод для смеха? Балда! Не позволяй, слышишь, никому не позволяй над собой издеваться! Никому и никогда!


- Ты почему так кричишь? – от изумления Белка даже забыла о своем  зареванном лице и застыла с кисточкой от туши в руке. – Чем я-то виновата? Мне и так…


- Извини, - буркнула Людка. – Я не на тебя ору. Я из-за тебя ору! Из-за твоей пассивности. Нельзя так, Белка, понимаешь? Даже если на дискотеке Аля опять что-то отколет, ты должна быть холодна, как лед. Бери с нее же пример, в конце концов. Ну, не знаю, как еще тебя убеждать. Перетерпи! Слава богу, завтра все кончится, и ты две недели никого из этой сладкой парочки не увидишь. Захочешь – и меня тоже не увидишь.


- Почему я тебя-то не захочу видеть? – удивилась Белка.


- Потому что люди не любят тех, кто говорит им правду.


- Людочка, я тебя всегда буду любить! – и Белка схватила подругу в объятия.


- Пусти! – не признающая сантиментов Людка отпихнула ее. – Ну вот, измазала меня тушью. Дурочка ты, Белка… И за что я-то тебя так люблю? – проворчала Людка, пытаясь скрыть, что она растрогана.


- Понятия не имею, - слабо улыбнулась Белка.


- Наверное, за то, что ты - абсолютно беззлобный человек, - вздохнула Людка. – Я бы на твоем месте… Ладно. Идешь на дискотеку? Или  силой тащить тебя прикажешь? Ты меня знаешь, я ведь от тебя не отстану!


- Не надо меня тащить. Я с тобой согласна, почти во всем. Только… ты держись рядом со мной, хорошо?


- Не бойся, - хмыкнула Людка, - в одиночестве не останешься. Все наши вокруг тебя стеной встанут, в обиду не дадут. Главное, сама не оплошай. И чтобы слез твоих я сегодня больше не видела! Если хочешь, приду к тебе завтра, вот и наревешься. Лады?


- Лады, - кивнула Белка.


   Сглотнула комок в горле, в последний раз припудрила нос, задержала на миг дыхание – и отправилась на дискотеку, уже полчаса гремевшую под сводами школьного потолка.


* * *


       Призы уже вручили. Первое место занял 9 «Б» - их 9 «Б»! Значит, и Аля причастна к этому призу. А она, Белка,– нет. Ладно, хватит, в самом деле, изводить себя жалкими мыслями! Ребята - молодцы, особенно Венька. Вот кому действительно по праву  принадлежит приз. И все! И довольно об этом. Скоро закончится последнее на сегодняшний кошмарный день испытание, а завтра… или придет Людка, или Белка вообще плакать не будет. Сколько можно реветь, в конце концов?


       В просторном холле веселился народ. Кто-то переоделся после постановок, а кто-то для смеха решил на дискотеке остаться в театральном костюме. Малышня вообще вырядилась в сказочных персонажей – мелкие Фродо и Бильбо,  Карлсоны и Малыши и еще куча других любимых героев детских книг так и шняряли под ногами. Каникулы начались! Отрыва-а-емся!


      Белка  и не заметила, как ловко Людка провела ее к стоявшим у стены стульям, где расположились ребята из их класса. Очнулась она, только когда Макс с какой-то несвойственной ему робостью спросил:


- Может, потанцуем?


- А? – оглянулась Белка. И, сообразив, что он сказал, решительно ответила: - Конечно, Макс! С удовольствием!


      И они тоже оторвались. Потом Белку пригласил Венька, после – Юрок Давыдов из 10 «А», с которым Белка встречалась по пути в школу и неплохо его знала. Юрок был ужасно серьезным, собирался поступать в Бауманский, и вечно умучивал Белку совершенно непонятными рассуждениями о каких-то то ли феддингах, то ли дриблингах… Но парень он был неплохой, поэтому, когда во время танца он  забубнил что-то высокоумное  Белке в самое ухо, она просто отключилась и нарочно озирала зал с веселой улыбкой на лице. Хоть щеки и начинали уже побаливать от этой маски беззаботности.


       А где же…


       Да какая ей разница, где эта сладкая парочка, как назвала Витю и Алечку Людка? Неужели она только ради того, чтобы эти двое подумали, что с ней все в порядке, растягивает губы в улыбке? Неужели ради них она, Белка, танцует с Юрком, с Венькой, с Максом,  снова с Максом… и опять – с Максом? Правильно Людка сказала. Макаронина она, Белка, и больше никто. В киселе. В малиновом сиропе. В манной каше… Ладно. Скоро дискотека закончится, и она пойдет домой. И напьется чаю с мамой и папой. И ляжет спать. И все-все-все забудет…


       В этот момент кто-то довольно-таки сильно толкнул Белку в спину. Макс успел придержать ее за локоть и замер на месте. «Левой пяткой», как говаривала ее бабушка, почуяв что-то нехорошее, Белка медленно повернулась.


       Вот оно. Так, собраться! Долой макароны и кисели! Иначе… иначе она ни самой себе, ни верной Людке в глаза взглянуть больше не сможет.


       Аля молча смотрела на Белку. Лицо ее ничего не выражало. Маска и маска. Надменная, словно Аля – графиня, внезапно увидевшая свою горничную на балу, одетую в ее, графинино,  лучшее платье. Как в «Летучей мыши», только там сама высокородная дама дала свое платье  Адели, чтобы провести интригу с собственным мужем. А Алечка Ковальчук смотрит на Белку даже не как на ничтожную горничную, а как на дождевого червя. На него и глядеть-то незачем. Сейчас она наступит на эту козявку, раздавит ее  и пойдет себе дальше, невозмутимая и прекрасная, как Снежная Королева…


      Белка судорожно перевела дыхание. Воображение ее когда-нибудь погубит! Ну, отчего эта Аля все  молчит и не двигается с места? Уж сделала бы что-нибудь, наконец, уж закончился бы как-нибудь весь этот идиотизм, и Белка вздохнула бы спокойнее… Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас. Ну, Аля, давай! Что ты там придумала, какую месть (непонятно только, за что она хочет Белке отомстить?), какую пакость?


      Рядом с Алей нарисовался Витя. Сбоку замаячил Венька.  Леся Стависская обернулась в их сторону, шепнула что-то на ухо своему партнеру по танцу, Митьке Васюкину из 9 «А»,  и подошла поближе. И все остальные ребята придвинулись, а Людка даже попыталась загородить собой Белку.


      Белке вдруг показалось, что громкая музыка, толпа народу – все это куда-то исчезло. Что  она оказалась в полнейшей тишине и пустоте, нарушаемой лишь грохотом ее собственного сердца, колотившегося в самых ушных перепонках. Она почти не почувствовала, как крепко стиснула ее руку Людка.


- Как тебе эта плебейка? – не оборачиваясь, процедила Аля, обращась к Смехову.


  Витька дернулся слегка, но промолчал.


- Гонору на сто княгинь хватит, - Аля оттопырила нижнюю губу. – Иссохла по Витюше, милая плебеечка, Леночка Никитина, да? Да о таких, как ты, ноги вытереть противно…


       Честно говоря, Белка ничего не поняла. Что это за слово такое – «плебеечка»? Все ли у Алюни в порядке с головой? И какие сто княгинь, какой гонор, она, Белка, вроде бы никогда нос не задирала, в отличие от самой Али… Может, Аля… выпила? Вина выпила? В школе?!


        Венька со свистом втянул воздух через стиснутые зубы.


        Аля царственно усмехнулась, подняла глаза к потолку и мечтательно проговорила:


- Напрасно, напрасно ты о Витюше мечтаешь, Белочка… Он на тебя и не взглянет. Его род – древний, старинный, как и мой, а ты… никто.


- Прекрати! – это Людка, конечно.


- Молчи, ничтожество, - как-то лениво бросила Аля. Она уже не Снежной Королевой казалась, а глыбой льда. Холодного, насквозь промороженного, с острыми, режущими гранями. – Вы все… кроме одной… полные нули! Небось, только дедов-бабок своих по именам и фамилям помните. А мой род с тринадцатого века отсчет ведет!  На моем родовом гербе изображен рыцарь в золотых доспехах, с червленой перевязью… Мы – потомки графов Белянских, а фамилия  Ковальчук…


- Дура, - припечатал Макс и чуть не сплюнул себе под ноги. – Господи, какая ж ты, оказывается, дура, Алька!


- На выпады безродных я внимания не обращаю, - сказала Аля, и в ее лице действительно ничто не изменилось, словно никакие слова  одноклассников не могли ее оскорбить. – Леся, ну ты-то должна меня понять? Ты ведь тоже из древнего княжеского рода происходишь.


     Белка, осознавшая только, что Аля устроила-таки невероятную подставу и при всех объявила о ее, Белкиных,  чувствах  к Смехову, машинально повернулась к Лесе Стависской  - и изумилась вторично.


* * *


      У Леси было почти такое же выражение лица, как у Али. Ледяное, даже какое-то окаменевшее. Вот только такого наглого презрения на нем не было.  Непривычно холодный блеск  Лесиных глаз был обращен именно к Ковальчук. И он смешивался с откровенной жалостью.


- Ты полагаешь, госпожа Ковальчук, что истинное величие древнего рода заключается в том, чтобы презирать всех остальных людей? – молвила всегда такая приветливая,  рассудительная, «неконфликтная», как теперь говорят, Леся с таким спокойным самообладанием, перед которым Алино высокомерие не стоило и копейки. – И  можно считать – и даже называть их в лицо – плебеями? Может, ты и словечко «крепостной» припомнишь? Таких, как ты, по-настоящему благородные люди именовали очень точно – «барыньками». А если ты вспомнишь о декабристах… Но, похоже, мои доводы до твоих ошалевших мозгов просто не дойдут, уважаемая госпожа Ковальчук -  ах, пардон! - графиня Белянская! Это ты – никто, прыщик на ровном месте. И свой древний род ты сейчас опозорила так, что все твои высокородные предки в гробах – или в ваших семейных  склепах – дружно перевернулись. Они бы от стыда за твое поведение сгорели, госпожа дворянка. Или – госпожа дура. Выбирай, что тебе больше нравится! 


- Но ведь ты сама – княжеского рода! – воскликнула Аля, и от ее «льдины» явственно пошел парок. – Что у тебя может быть общего с этим плебсом?!


- Я действительно княжеского рода, да.  И у нашего рода тоже есть герб, и грамоты дворянские, и прочее… все верно. Но у меня, в отличие от тебя, госпожа Ковальчук, кроме древней крови, какие-то мозги все же имеются. А также все, что к ним у нормальных людей прилагается, я надеюсь. И прежде всего я – ученица 9 класса «Б» школы номер ***. И это – мои друзья! А словечко «плебс» считалось неприличным произносить настоящему дворянину. И презирать всех остальных, обзывать их безродными… да как у тебя  только язык твой дурацкий повернулся?! Впрочем, чего от дуры ждать… Это ты в Италии о своих предках узнала, да? И решила, что ты – лучше всех? Жаль мне тебя, госпожа Ковальчук. Дворянкой родилась - и дурой помрешь. Пошли танцевать, ребята! Делаем большой круг! – закричала вдруг Леся и принялась живо подталкивать друзей в спины, проявляя нехарактерную для нее суетливую активность. – Ну-ка, дружно, все вместе! Белка, Люда, Веня, Макс! Вперед!


         Белку подхватили под руку. Она увидела совершенно белое Венькино лицо. С другой стороны оказался Макс, а сзади жарко дышала ей в шею Людка. Леся Стависская что-то громко кричала, и Белке вдруг почудилось, что в Лесиных глазах почему-то блестят слезы… Она не отдавала себе отчета в происходящем. Ноги сами куда-то направились, Белку увлекло за собой общее движение. И только вспыхивало временами в лучах дискотечной цветомузыки каое-то жалкое, потерявшее всю свою надменность лицо Али Ковальчук, и рядом – растерянное и мрачное лицо Витьки Смехова.



ГЛАВА 7


Последствия
-------------


        Прошло  почти полгода, близилось лето. Аля не стала переходить в другую школу, хотя многие думали, что она не захочет больше учиться с «плебеями». Она просто делала вид, что в классе никого, кроме нее самой и ее верного Смехова, нет. Уж что-что, а характер у Али имелся, хоть и такой отвратительный, как выяснилось… Ребята тоже их не замечали. Это было как необъявленный взаимный бойкот. Их дружный класс как-то притих, словно  кто-то очень серьезно заболел.


      Леся Стависская считала, что так и случилось: Аля заболела преувеличенной, раздутой на ровном месте гордостью. Гордыней, проще говоря. После их  знаменитого объяснения на дискотеке, когда она так здорово «умыла» Алю, чего  уж от Леси-то никто не ожидал,  Стависская изменилась. Она стала, с одной стороны, еще более спокойной и дружелюбной. А с другой – более замкнутой, какой-то резко повзрослевшей. Будто чувствовала свою вину за идиотское, вызывающее поведение новоявленной «барыньки» Ковальчук. Сама-то  Леся  никогда и не заикалась о своем  княжеском происхождении! Она не придавала подобным вещам значения. Аля ее, можно сказать, выдала. Еще и в соратницы «пригласила»! Позорище…


     Алю теперь так и звали за глаза – Барынька. Если вообще о ней заговаривали. Но это случалось все реже.


       И о Вите Смехове никто не говорил.


       И о Белке, к счастью.


        Они теперь держались вчетвером – Белка, Макс, Людка и Веня Маковский. Иногда к ним присоединялась Леся Стависская. Но она начала готовиться в медицинский институт, и времени у нее было мало:  хвостик от девятого класса плюс еще два года. А по химии она не очень тянула. На аудитора Леся учиться передумала. Отец пытался уговорить ее еще подумать. Он хотел, чтобы дочь приобщилась к их семейному бизнесу. Но Леся сказала, что она все уже обдумала, и отец отнесся к ее решению с уважением, хотя и повздыхал. Леся категорически отказалась от помощи, она не желала, чтобы родители платили репетиторам, занималась сама.


- Если не сдам вступительные, поработаю медсестрой в больнице или социальным работником в собес устроюсь, - заявила Леся ребятам. –  Год, два… как получится. Не поступлю в институт  - пойду в училище. Не хочу виртуальные деньги считать и над бумагами париться в конторе, как отец. С людьми надо работать!


      Все поняли, что именно Леся хотела сказать, и молча приняли ее решение. Огорчился только математик, у которого Леся (не считая будущей медалистки Маши Лучиковой) была любимой ученицей в 9 «Б». Он тоже пытался ее переубедить, но Леся твердо стояла на своем. На городскую олимпиаду по математике Леся поехала только для того, чтобы не обижать учителя.


     А Белка страдала. Не от неразделенной любви, нет. Любовь словно ссохлась, как старый  пыльный цветок в давно забытом гербарии. Только иногда что-то глухо ворочалось в сердце.


     Белке было плохо потому, что плохо было Витьке.


      А ему явно приходилось несладко.


      Он, такой общительный, приятельствовавший со всеми в классе, шутивший когда-то на пару с Максом, устраивавший веселые розыгрыши вместе с Венькой, вообще, не выпадавший из круга внимания одноклассников, оказался теперь из-за Барыньки, из-за этой идиотки и задаваки Ковальчук, в полной изоляции. Конечно, когда он кого-то о чем-то спрашивал, ему отвечали – коротко, только по сути. В каком кабинете будет урок физики, например.  Но самого Витьку никто не спрашивал ни о чем. Его не приглашали на дни рождения. Его мнением не интересовались.


      Аля в непомерной своей гордыне полагала, что весь класс – пустое место по сравнению с ней и ее верным рабом. Хоть она и дура, но ей-то было легче. Нет вокруг нее никого – и прекрасно.


      А на самом деле пустым местом в классе стал Витька. И сама Аля, которой на это было наплевать, или же она очень здорово притворялась. По-дворянски, тэк-скэть!


      У Белки просто сердце разрывалось. Или то, что от него осталось и еще жило.


      Она прекрасно понимала: нельзя выражать сочувствие  заблудившемуся в трех соснах Витьке. Не потому, что Барынька отреагирует – она сделает вид, что ничего не заметила, не снизойдет даже до выражения Белке своего «благородного» презрения. Летающие вокруг нее мухи Алечку Ковальчук обеспокоить никак не могут.


       А потому, что ни Витьке, ни себе Белка этим не поможет. Только, возможно, настроит против себя Витьку.


       Один раз Белке послышалось, что вроде бы Аля с ним ругается. Вернее, он с ней. Витька упрекал ее в том, что из-за ее дворянских примочек с ним больше никто не дружит. Аля же в ответ отнюдь не ругалась. Она медовым голоском лила Витьке в уши свою лабуду о том, что эти твари мелкие, ничтожные плебеи-одноклассники, просто недостойны их с Витенькой высокого внимания.

 
     И, конечно, Алечка раба своего убедила. Услышав звуки «чмок-чмок», Белка со всех ног рванула по коридору, больше всего боясь, что Барынька ее заметит.


      Белке бы порадоваться их размолвке, но на такое она не была способна в принципе. Милые бранятся – только тешатся. Или Витька окончательно подпадет под Алюнино влияние, или должен будет сам как-то определиться…


       Каждый выбирает по себе.


      И еще кое от чего Белка мучилась. Но в этом она не могла бы признаться даже Людке.


      Зацепило тогда ее это мерзкое словечко – «плебс». Ох, как зацепило!


       Главное, непонятно – почему? Ведь она-то, Белка, не дворянка! Может, именно поэтому?   

   
        А почему Леся Стависская Алиного гонора так устыдилась, словно подумала, что ребята и ее, Лесю, в «барыньки» запишут? Уж Леся-то  - не снобка зарвавшаяся… Непонятно. Ничегошеньки непонятно. Но гадкое словцо жгло Белку, словно его каленым железом в памяти выжгли. И хоть она прекрасно знала, что любой человек ценится прежде всего за свой ум и сердце, а вот поди ж ты!


       Но об этом Белка не говорила ни с кем.


       Учебный год подошел к концу. А потом мама решила отвезти Белку в деревню. Одна ее подруга подруга сказала, что там просто замечательно, такие места, такая река, столько неба…


* * *


       И вот они едут, стучат колеса, как у Драгунского – «Тра-та-та», и Белка уже клюет носом в подушку, и снится ей то ли Витька, то ли  новогодний спектакль, то ли верная Людка и  ребята,  друзья из ее класса,  то ли красивейшие на свете реки и леса…


      А под утро ей привиделось чье-то незнакомое  лицо.

      Старое, даже – старческое. Женское. Морщин много,  они глубокими складками сбегают по щекам к подбородку. Спокойное лицо, ни злое, ни доброе. Просто лицо.  Белый платок повязан по самые брови, а они густые такие, одна черная, другая – седая. И глаза – синие-синие, яркие, как у молодой девушки. Какая-то старуха, которая вроде бы и не старуха. И она что-то сказала Белке. Что-то вроде: «Не горюй…» Или как-то похоже.


      А Белка уже и не горевала. Она крепко спала.



ЧАСТЬ ВТОРАЯ


ЛЕТО
___________
   

ГЛАВА 8


Деревня Озерки
----------------


       Деревня называлась ласково – Озерки. Стояла она на берегу действительно потрясающе красивой реки, разливавшейся в небольшие синие озерца, и синяя даль воды и неба сливалась в сияющее прозрачное облако где-то  далеко за горизонтом, так далеко, что казалось -  никакого горизонта и вовсе нет, один бесконечный простор… Тихо плескалась вода под самым окном домика бабы Мани, где они сняли на лето горницу. Домик стоял на перекате. Днем в окрестных перелесках заливались дружным хором обалдевшие  от летнего солнца, воздуха и счастья птицы, а вечером становилась слышна тонкая, нежная, ненавязчивая  песня бегущей по круглым блестящим камушкам воды.


    - Московских у нас не особь-то привечат, - странно, как-то непривычно для Белкиного слуха выговаривая слова, сказала им баба Маня в первый же день, как они поселились у нее.


       Бабе Мане  было за шестьдесят, была она – хозяйка, и с приезжими не очень-то церемонилась. Хотя и пускала их на лето – для прибавки к пенсии, как пустила весной мамину подругу. Но, видно, ей требовалось соблюсти своеобразный деревенский этикет.


       Белка невольно покраснела под ее испытующим взглядом. А мама – ничего. Недаром в школе столько лет проработала, умела и с детьми, и со взрослыми общий язык найти.


      - А почему так? – спросила она спокойно, снимая с головы смешную джинсовую шапку-панамку. – Иль не по нраву мы вам? Раздражаем? Чем же?


       Баба Маня даже крякнула от такого прямого вопроса  - как-то подрастерялась. Она привыкла, что приезжие – все эти московские и прочие,   все эти жители больших и богатых городов, ее побаиваются. А эта женщина с еле заметной улыбкой на губах (ненакрашенных, уже добро) и серьезными глазами явно ждала такого же прямого ответа.


       Чтобы скрыть смущение, баба Маня кашлянула. Помялась и вдруг сказала, смешно разведя руки в стороны:


- А кто ж  его знат! Так уж оно повелося…


- И все же? Может, деревенские городским просто завидуют? – мягко надавила на нее мама.


      Белка с большим трудом сдержала смех. Ну, мама, ну, ловкачка! Провоцирует старушку, применяет к ней свои педагогические приемчики. Вот так же  мягко, но упорно мама добивалась от ребят объяснений – почему все-таки урок не выучен, почему в класс опоздал? А родители еще легче на мамины примочки «велись». Потому что каждый взрослый самому себе умнее другого взрослого человека кажется.


          Вот и баба Маня купилась. Поскребла в затылке коричневой загорелой рукой, по-девчоночьи шмыгнула носом и нехотя признала:


- Мож, оно и так. Вы ж там все – богатые… У кажного  - машина…


- Да ну? А вот у нас, например, машины нет, - сказала мама. – И получаю я не так уж много. И продукты у нас в Москве дороже, и транспорт общественный денег стоит. О лекарствах я и вовсе молчу…


- Ой, да  лекарства эт-ти – то ж грабеж середь дня белого! – оживилась баба Маня.


       Спохватившись, что как-то слишком уж быстро признала (пусть и косвенно) в этой дамочке городской чуть ли не ровню себе,  она насупилась, что при ее круглом добродушном лице выглядело комично:


   - Денег, гришь, мало тебе плотют? Кем же робишь в городу-то? Небось, артисткой какой?


         Белка изо всех сил стискивала губы, так, что они даже заболели. Смех сдержать иногда гораздо труднее, чем слезы: он просто клокотал где-то у нее в животе и рвался наружу.


        - Учительница я, - мама аккуратно сложила панамку и сунула ее в карман джинсовой куртки. – Русский язык и литературу преподаю. Сами, небось, знаете, сколько учителя получают? В деревне им, конечно, еще меньше платят, это верно. Зато у вас хоть огороды есть. А у нас-то, в Москве-то, - мама тоже начала привешивать, как она их называла, «токи» к каждому третьему-пятому слову, подстраиваясь под стиль и ритм речи бабы Мани, - только и есть, что рынки дорогие да магазины. И у вас-то все свежее, со своего огорода, а нам-то, городским-то,  иногда та-акое гнилье всучить пытаются, Господи, прости!


      - Креста на них нет, негодниках! – в сердцах отрубила баба Маня и вдруг схватила мамину руку, затрясла ее, запричитала над мамой и Белкой, словно над сиротами-погорельцами: - Ах,  да деточки ж вы мои! А я ж вас откормлю-отпою, молочком с хлебушком да медком угощу, вы о хворях-то своих городских да лекарствах дорогих сразу и позабудете, ах вы, бедненькие мои…


       Мама ласково поблагодарила бабу Маню, пожаловалась на трудную жаркую дорогу от станции.  Достала из чемодана красивый павлово-посадский платок, в розах и с бахромой, и со словами: «Мариночка, подружка моя, что весной у вас проживала, просила с поклоном передать», - вручила его хозяйке. Окончательно покоренная баба Маня приняла подарок, долго ахала, любуясь на себя, с такой-то красотой на плечах, в маленькое мутное зеркальце.


             Мама искоса взглянула на Белку и незаметно подмигнула дочери: учись, мол!


* * *


         Баба Маня, можно сказать, пала, как знаменитая крепость Шипка. Признала маму с Белкой не просто равными – своими. Кто бы в Озерках ни вздумал слово против «московских» сказать – баба Маня, как наседка перед коршуном, ничего бы не побоялась, чтобы защитить своих «девонек».


        Но никто против приезжих не выступал: мама буквально за день-два точно так же покорила всю деревню. Она ходила с женщинами в поле, помогала бабе Мане и ее совсем старенькой соседке в огороде и по хозяйству. Сына одной тетки пообещала подтянуть по-русскому языку – и слово свое сдержала, на следующий же день прозанималась с парнем  два часа подряд (и занималась потом все лето, через день по два часа, как он ни пытался уклониться от уроков). А когда ей деньги за это предложили – мама обиделась, и только бабе Мане удалось соседке мозги-то вправить, что эти ее московские гости, учительша с дочкой,  не другим чета, не рвачи и не выжиги какие-то. В общем,  мама, как говорится, вписалась в деревенское общество.


       Белка в глубине души  немножечко маме завидовала. Самой ей  близко сойтись с деревенской молодежью пока не удавалось. Девочки, глядя на Белку,  застенчиво улыбались, но подойти и познакомиться с ней не стремились. А некоторые смотрели на нее даже с неприязнью. Боялись, что «московская» у них парней начнет отбивать? Белка помогала маме и хозяйке на огороде, но вечерами ей становилось скучновато. Уже три дня прошло с их приезда, а она так никого тут и не знает.


       Баба Маня, заметив как-то, что Белка, прополов две грядки, передыхает на крылечке и с легкой тоской смотрит на бережок под перекатом, где купалась деревенская молодежь, покряхтев, по своему обыкновению, как бы вскользь промолвила: 

               
    - А эт ничо, - баба Маня часто начинала какое-то предложение как бы с середины, словно продолжая прервавшееся на минутку обсуждение всем известной темы.  – Эт, грю, ничо, что ты покель одна. Молодки – они и есть молодки. За парней своих боятся. Иль думат, что ты зазнатка.


- Кто? – переспросила Белка, еще не все выражения в речи бабы Мани понимавшая точно.


     В этих местах словно обрубали слова, произносили не «знает» или «знают», а – «знат», не «считают», а – «считат»,  не «думают, думает», а – «думат», и тому подобное. Местный  говор, как объяснила Белке мама.


- Ну, зазнатка, брезгашь ими, значит.


- И вовсе я не брезгаю! – горячо возразила Белка. – Я просто… стесняюсь.


- Ну и они тож стеснятся, те, кто не из-за парней бесится-то, - спокойно объяснила баба Маня. Поправила платок, взглянула куда-то в угол и вдруг пошла туда.  Чем-то загремела, вернулась и протянула Белке серебристое алюминиевое ведро: - На-кось, водицы речной принеси, что ль…


- Я и из колодца могу, - удивилась Белка.


   Колодец был в двух шагах от дома.

 
- Тьфу  ты, - беззлобно сплюнула баба Маня. – Да я ж не за водой тебя гоню-то! Аль не понимаш? На брег, на брег ступай, водицы речной зачерпни, слово кому скажи, мол, погода-то как  седни хороша, что ль! Вот молодь-то необученна… Они-то сами к тебе первыми-то не подойдут, так и промашься  лето цельное без подружек-то… Ступай, ну?!


        Белка послушалась. В самом деле,  мама  уже почти  всех деревенских по именам-отчествам знает, а она, Белка, хуже, что ли? Возьмет и сама с ребятами познакомится! Тоже мне… макаронина в киселе!


        Она взяла ведро и осторожно зашагала вниз по крутой тропинке к перекату.


* * *


        На высоком холме над деревней стоял парень. Он опирался на руль старого разболтанного велосипеда и молча смотрел вниз, на берег, по которому медленно шла тонкая невысокая девчонка в голубом джинсовом костюмчике. В руках у девчонки серебрилось ведро.


   - Эта та, московска, что ль? – лениво спросил у парня пацаненок лет десяти-двенадцати, сидевший на корточках шагах в двух и лениво ковырявший соломинкой в зубах. – У бабы Мани они с маманей живут, мне Санека сказывал. Маманя  ейная Санеку по русскому гонять взялася, уж он мне жалился, вчера аж пар от него шел. Но ничо, гонять-то гонят, а так – добрая она, учительша та.



      Старший парень хотел было ответить, но  слова  словно пропали куда-то, или он их разом позабыл, все до единого: жаркий солнечный луч упал девчонке прямо на макушку, и она вдруг вспыхнула  - да так ярко, так победно-радостно, таким сочным рыжим цветком словно распустились ее волосы, что он даже вздрогнул.


      И промолчал.


      Пацаненок бросил на приятеля хитрый  внимательный взгляд, усмехнулся, поднялся на ноги и сказал небрежно:


- Пошли, Дань, скупнемся, что ль? Жарко… Наши-то на бреге уж вовсю плещутся, а мы с тобой все на горе мух кормим. Налаживай машину, да поехали.


    Взрослый парень замедленно кивнул, постоял еще минуту, не отрывая глаз от девчонки, вытер замасленные руки о старые брезентовые штаны и склонился над велосипедом.



ГЛАВА 9


Знакомство
------------


     Как и у каждой нормальной девчонки, были у Белки секрет. Она вела дневник. Но не в компьютере или, упаси боже, в Интернете. Белка  блоггерством не занималась – она ни за что бы не показала никому свои записи. Нет: дневник у нее был бумажный – толстая такая общая тетрадь. Как сама Белка про свой дневник говорила - настоящий.


     Вернувшись часа через три, а то и позже, в хозяйский домик  (с пустым ведром, на что баба Маня понимающе хмыкнула), Белка уселась в чистой прохладной горнице на мягкую постель, придвинула к кровати тонконогий деревянный столик и достала из рюкзака заветную тетрадь.



* * *


      «17 июня.


      Сегодня я наконец-то познакомилась с ребятами. На берегу их было пятеро, трое девочек и два парня. Ух, сама не знаю, как, но вроде все получилось нормально. Я подошла и поздоровалась. Кто-то мне ответил, кто-то промолчал. Смотрели они на меня, как на чудо-юдо. Или мне показалось? Людка права, я очень мнительная.


       Помня совет бабы Мани, я храбро сказала – погода сегодня просто классная! Одна девочка, Стеша, видно, поняла, что я не задавака, а просто стесняюсь. И сказала – да, отличная погода. И спросила, хочу ли я искупаться. А я купальник в доме оставила. А она сказала – не беда, хочешь, надень мой, я уже накупалась. Ее купальник сох на камнях.  Стеша завернула меня в большое полотенце, другие девчонки, смеясь, закрыли меня от парней, те деликатно отвернулись.


        Вода была - ! ! ! Наверное, такой нигде больше нет, я, во всяком случае, не встречала. Ее прямо пить можно, сырую! Вкусная, холодная и какая-то… ласковая. Я накупалась до посинения, но почему-то совсем не замерзла и не устала.


       А потом мы сели на берегу и принялись разговаривать. Я им про Москву рассказывала, а они мне – как они в школу ходят аж за пять километров, в соседнее большое село, с ума сойти! Это во сколько же утром вставать нужно? Я бы так не смогла. В школе компьютеры есть, некоторые ребята имеют друзей по переписке. А так ни у кого нет ни ноутбуков, ни обычных компов. В деревне электричество иногда по вечерам отключают, какие уж тут компы…


       А так – ребята ничего, интересные. Читают  много, особенно Стеша. Она чем-то на мою Людку похожа, тоже очень умная, сразу видно. И добрая. Я ей обещала дать свою новую юбку поносить, а она мне вышивки покажет старинные, это интересно…»


       Белка пососала кончик ручки, полюбовалась видом из окна  и медленно записала такое:


      «А  когда я уже накупалась, приехал еще один мальчик. На велосипеде. Вернее, два  мальчика, только второму всего десять лет. Его Степкой зовут. А велосипедиста зовут Данила. И еще одна девушка приходила. Совсем уже взрослая, ей, наверное, лет 18-19. Она вела себя как-то странно. И этот Данила…»


     Но тут писать ей почему-то расхотелось. Белка захлопнула дневник, убрала его в рюкзак и села на подоконник. Вечером она пойдет к Стеше, смотреть вышивки. А пока можно просто посидеть, ни о чем не думая, наслаждаясь летом и чувствуя, как ласковый теплый ветер ровно и тихо дует в лицо.



* * *


      На самом деле, все получилось прекрасно. Зря Белка боялась. Правда, подходила она к деревенским на каких-то чужих, негнущихся ногах, и ей казалось, что не только ее рыжие волосы, но и щеки пылают на солнце, и почему-то вначале трудно было рассмотреть как следует своих новых знакомых. Но все обошлось.


     Стеша,  высокая стройная девочка с толстой короткой русой косой, сразу понравилась Белке тем, что заговорила с ней так, словно они уже сто лет знакомы. И ничего такого особенного Стеша не сказала, просто – привет, как тебя зовут, и так далее. Но Белке сразу стало спокойно и хорошо.


     Выкупавшись, Белка охотно рассказывала о Москве. Из всех  этих ребят там бывал только Костик  - ездил к тетке на новогодние каникулы. Белка описывала своих однокласников, учителей, вспоминала смешные случаи из  школьной жизни. Ее новые друзья уже вовсю смеялись над проделками Веньки Маковского, ставшего основным персонажем  ее рассказа,  когда Белка вдруг заметила нового слушателя, незаметно подсевшего к деревенским. Вернее, двух слушателей.


     Высокий сутуловатый парень со спутанной копной пыльно-черных волос сидел на камне, рядом с которым лежал на боку изрядно потрепанный велосипед, и исподлобья смотрел на Белку темными, словно прятавшимися в тени глазами. Белка заметила плотно сжатые губы, упрямо круглившийся подбородок, прямой короткий нос и густые, тоже черно-пыльные, как и волосы, брови, почти сросшиеся на переносице.


      У ног парня вертелся пацаненок лет десяти, белобрысый и загорелый до черноты, с хитренькими голубыми глазенками, в вылинявшем мужском пиджаке, непонятно какого цвета и неизвестно, сколько лет тому назад  пошитый, но  явно размеров на пять больше, чем  мальцу требовалось.


      Парочка эта почему-то так поразила Белку, что она умолкла на полуслове и абсолютно невоспитанным образом уставилась на них во все глаза.


      Стеша, проследив ее взгляд, обернулась:


- А, Данька! Привет. Велик, гляжу, починил свой?


- Здорово, - медленно произнес парень, опуская глаза. – Починил.


- Степану Иванычу наше почтенье! – кивнул Костик пацаненку.


- И вам тож, - с достоинством и степенностью, несвойственными его юному возрасту, ответил тот.


- Знакомься, Даня, - Анютка, подружка Стеши, смешливая толстушка, указала ладошкой на Белку. – Из Москвы приехала, а звать ее…


- Белка, - неожиданно для самой себя выпалила Белка, перебив Анютку на полуслове.


     Костик хмыкнул:


- Так ты ж вроде сказала, Леной  тебя зовут?


         Белка сглотнула:


- Ага, Леной,  это правда. Но в классе… и вообще, все меня с детства называют Белкой. Из-за этого… - и она, не договорив, коснулась рукой своей рыжей макушки. 


  - Данила, - и пыльно-черный парень, не глядя на Белку, подал ей смуглую исцарапанную руку, но вдруг задержал движение и замялся: рука была в каких-то темных, пахнувших маслом пятнах.


      Но Белка храбро протянула вперед свою беленькую ладошку и встряхнула руку этого мрачноватого типа. Он так же медленно, как, по-видимому, делал все, поднял на нее глаза, увел их в сторону, молча кивнул и вновь опустился на камень, с которого привстал было.


  - А это – Степка, наш Степан Иваныч, -  с шутливой почтительностью заявил Миха, приятель Костика, представляя пацаненка. – Деревенская досто… досто-при-ме-ча-тельность, - по слогам выговорил Миха.


      Юный Степан Иваныч важно пожал Белкину руку тонкими, но крепкими, тоже исцарапанными  пальчиками и с полной серьезностью осведомился:


  - Ну, гости московские,  надолго вы к нам в Озерки?


       Деревенские рассмеялись, но опять же, как заметила Белка, не обидным смехом, а  словно просто радуясь удачной Степкиной шутке, вполне им понятной. Странно, почему взрослые ребята этого малыша по имени-отчеству называют?


- До середины августа, - ответила Белка, невольно улыбнувшись, уж очень забавно выглядел пацан, задававший свои вопросы с важностью взрослого, изрядно пожившего и многое повидавшего человека - вроде председателя колхоза советских времен, каких Белка видела в старых фильмах.


- Славно, славно, - нараспев произнес Степан Иванович, ребята вновь рассмеялись, и Белка – вместе с ними.


        Она почувствовала, что деревенские ее приняли, признали.  Будет вести себя умно, не станет задаваться, может,  и совсем «своей» станет. Ребята вроде  неплохие… Этот Степка, или Степан Иванович, такой забавный! А Данила - молчун, видимо. Но она ошиблась, он не такой мрачный, каким вначале ей показался. Ну, просто молчаливый такой человек, не болтун… ну и что? Нормально… У всех разные характеры… Но почему он так странно на нее смотрит? Поглядит – и в сторону глаза уводит. Опять  взглянет исподлобья - и вновь на речку уставится.


       Может, он просто стесняется, подумала Белка. Странно, такой большой, высокий, - и стесняется. Появись такой «мрачный рыцарь»  в их школе… Тьфу, опять это словечко – рыцарь! Нет на свете никаких рыцарей, это же глупый штамп, книжная выдумка. Что это она, Белка, заладила – «рыцарь, рыцарь»… Есть  ребята и девчонки, никакие не рыцари и дамы, а просто – люди. 


       И, уже считая себя почти «своей», Белка включилась в общее обсуждение -  стоит ли им  всем еще раз окунуться? Степка вертелся у больших ребят под ногами, Стеша махала на него рукой, потому что малец все норовил наступить измазанными в песке  лапами  на ее купальник, как вдруг за их спинами раздался жеманный девичий голосок:


- И кого ж я вижу! Сам Данила-мастер, и Степан Иваныч с ним, ну надо ж! Сто лет
было не видать, не слыхать… Иль ты дорожку в клуб забыл совсем, Данечка?



ГЛАВА 10


Люська
-----------


      Белке показалось, что Данила не услышал вопроса. Глаза у парня стали совсем сонными. Он не повернул головы, покусывал травинку и, похоже, страшно заинтересовался  противоположным берегом реки, где бродило стадо коров. 


      Степа засопел и тихо, но отчетливо произнес что-то непонятное:


   - Слыхала свинья, как желуди с дуба падают…


      Он сказал – «падат», как баба Маня, но Белка его поняла, она уже начинала потихоньку привыкать к этому быстрому местному говорку. Подобные словечки проскальзывали и в речах ее новых молодых знакомых.


     Подошедшая к ребятам девица сделала вид, что ничего не услышала. Она манерно улыбнулась и тем же жеманным голоском протянула:


   - Привет и всей честной  компании. Ой, а это ж кто будет? – и, изображая, что она только что заметила Белку,  незнакомка захлопала ресницами, намазанными так густо, что, казалось, красила их девица не тушью, а гуталином.


        Это было проделано так нарочито, что Белка невольно нахмурилась и внимательно посмотрела на вновь прибывшую.


        Девица очень Белке не понравилась. Ни с первого взгляда, ни со второго. И даже не потому, что одета она была в какой-то вульгарной, вызывающей манере.


        Такую «моду», перевернутую с ног на голову, обычно  демонстрируют  в комедийных фильмах некие усредненные «девицы с рабочих окраин». Что-то похожее было в одном из Белкиных любимых фильмов, в «Курьере», когда герой приводит дочку профессора в кафе в своем «спальном» районе,  а там сидят жуткие девчонки - с вытравленными перекисью волосами, намазанные, как на панель, и в нарядах с таким диким сочетанием несовместимых цветов, что по сравнению с ними попугаи кажутся серыми воробышками.


     До сего момента Белка думала, что подобные персонажи в основном бывают именно в кино.


     Девица на вид была постарше, чем новые Белкины знакомые. В жаркий летний день на ее щеках плавилось не меньше килограмма крем-пудры. Густые темно-лиловые тени, наведенные до самых бровей, и ярко-малиновые губы делали ее похожей на вампира, почему-то выбравшегося на свою кровавую охоту не ночью, как и положено всем уважающим себя мистическим кровососам, а при ясном солнышке.


       Желтый топ с символическими бретельками практически ничего не скрывал от того, кто вздумал бы полюбоваться строением верхней части тела девицы. При этом топ «приятно» сочетался с оранжевыми шортиками, больше похожими на нижнюю часть открытого купальника. Шортики были изрядно вымазаны  землей и травой, правый шов их немного разошелся снизу. В руках девица кокетливо держала крохотную сумочку такого ядовито-зеленого цвета, что у Белки даже зубы заныли.


       Завершали костюм этой странной особы прозрачные пластиковые босоножки на шпильках. Видимо, девица не видела ничего особенного в том, чтобы разгуливать в подобной обуви по деревенской улочке с ее рытвинами, лужами и колдобинами. Она гордо выставила на всеобщее обозрение свою длинную смуглую ногу и вызывающе пошевеливала в прорезях босоножки грязноватыми пальцами с ярко-фиолетовым облупившимся лаком на ногтях.


      С ее появлением все как-то притихли. Белка заметила на губах у ребят легкие усмешки. Похоже, мельком подумала Белка, эта яркая девица тут со многими в контрах.


  - Так это ты – московска? Та самая? – прищурившись, протянула девица и подчеркнуто медленно оглядела Белку с головы до ног. Было нечто настолько наглое в ее манере поведения, что  Белка почувствовала, как у нее разгораются щеки.


     - Московска только водка быват, - отозвался Степка. - Аль не знаш?


     Остальные ребята промолчали. Стеша отвернулась и, подобно Даниле, уставилась на противоположный берег. Костик и Миха достали сигареты и тихонько задымили, индифферентно глядя  прямо перед собой. Анюта сложила руки на груди, повторив частый  жест бабы Мани, и спокойно смотрела на «попугаиху», как мысленно окрестила нахалку Белка.


* * *


      Белка разозлилась.  Мало ей было пренебрежительного отношения Али Ковальчук, так и тут то же самое начинается, только в обратном смысле? Со знаком «минус», что ли? Эта наглая девица будет считать ее не плебейкой, а выскочкой из столицы? Ну уж, фигушки!


      Или все это – проверка «на вшивость»? Вроде так принято в деревне… Да и не только в деревне. Новички, например, пришедшие в чужой класс, тоже часто подвергаются подобным проверочкам. Кто-то к ним цепляется, нарочно заводит, провоцирует, а остальные смотрят – как новичок себя поведет? Даст себя затравить или заставит считаться с собой?


       У Белки в классе, правда, такого не было, когда к ним приходили несколько раз новенькие, их встречали вполне приветливо, но так ведь не всюду бывает. И хотя Белка не ожидала подобного подвоха от своих новых знакомых, все равно, она не собиралась в их глазах выглядеть макарониной в киселе. И в своих собственных – тоже.


       Поэтому она собралась с силами, ласково улыбнулась наглой «попугаихе» и, в свою очередь, поинтересовалась:


   - А ты, значит, отсюда, из Озерок? Как тебя зовут? Меня -  Елена.


       Белка специально назвалась полным именем. Не хватало, чтобы эта раскрашенная, как индеец на тропе войны, девица называла ее Белкой, словно она Белке – близкая подружка! С такой подружишься, похоже…


      И, сделав над собой некое усилие, заставляя себя вести так же невоспитанно,  Белка тоже оглядела девицу с головы до ног.


      «Попугаиха» сощурила свои лиловые очи, вздернула начеренные брови, фыркнула… но было видно, что она несколько растерялась.


       Белке вдруг стало ее жалко. Ну, нет у человека вкуса, ну, ведет себя по-дурацки, нагло, и в то же время – как-то ущербно  эта «попугаиха» выглядит. Все замолкли, когда она подошла, только смешной Степан Иванович десяти лет от роду как-то на ее появление отреагировал, да и то, говорил он не самые приятные вещи.


        Нет, она, Белка, в местные конфликты лезть не собирается, не ее это дело, но и вести себя в манере Али Ковальчук, открыто презирающей всех и вся, она тоже не станет. Как мама часто повторяет? Главное – это оставаться самой собой? Вот она, Белка, и будет собой. В конце концов, ей, Белке, эта размалеванная девица пока что ничего плохого не сделала.


        И Белка, забыв о том, что минуту назад она сполна  вернула девице наглый взгляд, протянула ей руку и спросила:


- Так ты не сказала – как тебя зовут?


- Это Люська наша, - вдруг лениво проговорил Данила, не оборачиваясь. – Только она не с Озерок, а с Борисовки.


        Борисовка – это было то самое большое село, куда из окрестных деревушек ребята ходили в школу,  в лесной техникум и в два училища, имевшихся там.


- А-а… Понятно, - пробормотала Белка.


    И подумала: «Исчерпывающая информация! Люся из Борисовки – и все. Просим любить и жаловать!»


    - А давненько ж ты, Данилушко, ко мне в Борисовку не заглядывал! – пропела Люська, словно бы мгновенно забыв о Белке и проигнорировав ее протянутую руку. – Дорожка-то топтана-перетоптана, а ты и ко мне – ни шагу, и в клуб – ни ногой…


      - Когда это я к тебе в гости захаживал? – тихим голосом спросил Данила и наконец повернулся к ней. – Ты, Люсь, ври, да не завирайся. В клуб – да, ходил. Только это все еще в прошлом году кончилось. А в дом твой я не вхож, и не собираюсь. У тебя и без меня гостей полна хата, есть, с кем повеселиться.


       Белка поразилась, как изменилось его лицо. Сонливость с него словно губкой смыло, глаза, казалось, ушли еще глубже под брови и яростно засверкали, как два темных огня, как два ночных костра, разожженных в глубокой пещере. Твердые губы изогнулись в невеселой усмешке и тут же крепко сжались, когда он внезапно замолчал. Но больше он не отворачивался. Данила смотрел прямо в лицо Люське и тоже, казалось, забыл, что они на берегу не одни.


        Белке вдруг подумалось: все это похоже на кинофильм, когда действие застывает в стоп-кадре. Скованные, неестественные позы, лица с окаменевшим на несколько секунд выражением. И растущее напряжение… Такое, что даже дышать становится трудно и жарко, и вовсе не из-за того, что солнце печет все сильнее.


       «Эта Люся смотрит на него с настоящей ненавистью! – подумала Белка. - Насколько, конечно,  можно разобрать под ее жутким макияжем. А он? Похоже, Данила тоже от нее далеко не в восторге. И еще похоже, что между ними что-то было. Видно,  Данила раньше за ней ухаживал, а потом они поссорились, или еще что-то…»


       Бросалось в глаза, что между Данилой и Люськой черная кошка пробежала. Размером с хорошего слона.


        «Ох, да они же сейчас подерутся, - мелькнуло у Белки в голове, когда Люська вдруг сделала небольшой, почти незаметный шажок к Даниле и начала медленно, словно во сне, приподнимать вытянутую правую руку, слегка отгибая ладонь и распрямляя пальцы. – Она ведь его по лицу ударит! А эти все стоят, как засватанные, не хотят вмешиваться! Надо прекратить эту разборку Ромео и Джульетты, но как?»


       Белка набрала воздуха в грудь (ей померещилось, что она целый час не дышала, настолько ее захватила эта полная скрытых эмоций сценка) и громко - на всю деревню, как она подумала, -  отчаянным голосом спросила:


- А где этот ваш клуб?!


* * *


        Рядом шевельнулась словно бы очнувшаяся Стеша, шумно выдохнул сквозь зубы Михаил. Костик сплюнул табачную крошку и пнул ногой камешек. Анюта тихо вздохнула.


        Люся застыла с приподнятой рукой. Степка вдруг заливисто, тоненько рассмеялся. Данила моргнул, словно просыпаясь, провел по лбу рукой, оставив на нем темную масляную полоску, и глухо сказал, не глядя на Белку:


     - Клуб в Борисовке. На улице Гагарина… Степан, поехали. Мы опаздываем.


        Люська чуть покачнулась на своих шпильках, медленно опустила руку и отвернулась. 

         
       Данила, ни на кого не глядя, поднял с земли велосипед и хрипловатым голосом попросил:


      - Миха, дай-ка сигаретку.


        Приятель молча протянул ему измятую пачку. Данила вытащил две сигареты и одну из них передал Степке.


        Белка даже рот раскрыла  - от удивления и возмущения. Забыв, что она не собиралась ни во что вмешиваться, она  воскликнула:


  - Ты куришь?!


  - Ага,  - невозмутимо отозвался Степан Иваныч, погружая кончик сигареты в огонек зажигалки, подсунутой Костиком. – Уж года три… Не, два. Точно, два.


   - Да как же… - тут Белка наконец  вспомнила о своем намерении сохранять нейтралитет и прикусила язычок.


      - А он у нас вообще из молодых, да ранний! – вдруг послышался дрожащий, злобный голос Люськи. – Молодец, Данечка, нашел себе хорошего товарища! От горшка два вершка, сопли до земли тянутся! Степочка, а хочешь, я тебе конфетку дам? – просюсюкала она, поворачиваясь к Степану и строя ему глазки. - А ты мне за это Даню в гости приведешь! А? Договорились, Степка-Степашка, зайчик мой, или ты на запись в передаче «Спокойной ночи, малыши» опаздываешь? Или, может, тебе деньжатами лучше дать? Глядишь, прибарахлишься, а то, смотри, пинжачок-то папкин уж в дырьях весь, затаскал ты его обноски, Степушка! А я тебе на обнову дам, а, маленький? Сиротка ты наша!


      Белку так и передернуло. «Папин пинжачок, обноски, сиротка…» Гадость какая! И она еще жалела эту грубиянку! Она ожидала, что маленький Степан Иваныч растеряется, не найдет нужных слов для отпора.


      Но Белка просто еще совсем не знала Степку.


      Мальчик приподнял брови, молча смерил взглядом Люську. Как ни странно, при его маленьком росте это вовсе не выглядело смешно. Четко и спокойно  Степа проговорил:


   - За предложение, оно, конечно, спасибо. Только запомни, Людмила Батьковна, и дружкам своим передай:  Степан Иваныч Малько – не товар для торговли. Я не клуб «Челси», меня, Люсь,  не купишь!


     Костик хихикнул, Миха захохотал в полный голос.


      Степка повернулся к ребятам и сказал совсем другим тоном:


     - Ну, покедова. Свидимся.


        Он  повернулся и неторопливо пошел вверх по холму, насвистывая что-то себе под нос.


     - Данечка, что ж ты меня стервой не назвал… как всегда? – умильным голосом Лисы Патрикевны осведомилась Люська.


   - Зачем? – Данила пожал плечами и широко ей улыбнулся – абсолютно фальшивой улыбкой, как решила Белка. – Ты сама себя так назвала, что ж мне-то глотку зря драть?


        Люська открыла было свой ярко намазанный рот, но тут Миха, которому все происходящее явно надоело,  выбросил окурок и спросил:


- Дань, ты  сейчас со Степан Иванычем куда?


- Да так, дельце одно образовалось, - буркнул Данила, гася свою голливудскую улыбку и больше не обращая на Люську ни малейшего внимания. – Девчонки, извините, мне тут с Михой и Косым кой-что обсудить надо.


           Ребята отошли чуть в сторонку и о чем-то зашептались.


* * *


          Белка сидела на теплом камне, как на иголках. На месте этой раскрашенной Люськи она бы сквозь землю провалилась! Так нагло, в открытую, бегать за парнем, которому до тебя столько же дела, сколько  до королевства Тимбукту! А Степу Попугаиха так за что? Если у него действительно нет родителей, тем более – как она может? А девчонки  как молчали, так и молчат. И ребята тоже ни во что не вмешивались. Как же, этикет свой деревенский соблюдали, как баба Маня!


        Вон, у них в классе тоже за этикет этот дурацкий держатся – никто, ни о ком, никогда – ни слова, ни полслова… Сплетничать, конечно, дурно,  но вот так молчать – тоже ничего хорошего!  И что в итоге в ее классе получилось? Витька по уши завяз в гламурно-аристократических примочках Али Ковальчук и выглядит полным идиотом. У самой же Али явно крыша  в дальнем и, похоже, очень затяжном путешествии. Венька Маковский страдает. Сама Белка… Стоп, об этом – не надо.


        И здесь, в Озерках, такой подход ничем хорошим не кончится. Все все видят, и никто не вмешивается! Степка, конечно, молодец, отбрил эту Люську так, что мало не покажется:  «Я не «Челси», меня не купишь.»!  Но ведь ему было больно. Белка это ясно видела. Очень больно. А ребята, небось, думают, как многие другие в подобных случаях – сами, мол, разберутся…


      - Ну, держи, - Данила сунул Михе ладонь. – Пока, Костик. Девчонки, и вам всего.


      - Счастливо, Дань, - отозвалась Стеша, а Анютка молча кивнула и как-то по-матерински вздохнула, глядя на него.


       Белка почувствовала на себе его пристальный  взгляд – темный, глубокий, непроницаемый, какой-то ускользающий. Его глаза словно опять погасли, спрятались в глубокие пещеры под бровями. Но Белка уже знала, видела, какими они могут быть… Ее вдруг словно что-то подбросило с камня. Она шагнула к Даниле и вновь протянула ему руку, как сделала это при знакомстве. Он медленно подал ей свою. Белка сильно тряхнула его испачканную маслом ладонь и громко сказала, поражаясь собственной храбрости и ощущая, что слова ей будто кто-то подсказывает:


- До свидания, Данила. Извинись за меня перед Степаном… Ивановичем, я не успела с ним попрощаться. Надеюсь, еще увидимся! Мы с мамой у бабы Мани живем.


       Он молча смотрел ей в лицо целую долгую минуту, потом еле заметно кивнул и отозвался своим хрипловатым глухим голосом:


- Я знаю. Свидимся. Пока… Белка.


      Данила повернулся. Он почему-то не сел на велосипед, а  взвалил  его себе на плечи и мерным шагом направился к  вершине холма, где сидел, свернув ноги по-турецки и покуривая,  поджидая его,  совсем маленький на таком расстоянии Степан Иванович.


     Раздался злобный смех, хотя Люська всеми силами пыталась выдать его за беззаботное милое хихиканье:


  - А мой адресок ты знашь, Данечка! Тоже надеюсь, что еще свидимся! – и Люська,  покачиваясь на своих высоченных каблуках, картинно развернулась и пошла прочь, вихляя на ходу обтянутыми оранжевыми шортиками бедрами. Отойдя немного, она через плечо бросила, явно адресуясь к Белке: - И ты прощевай, московска… покуда прощевай!


      И Люська, не оборачиваясь, пошла прочь по улице, с трудом балансируя на своих пластиковых «шпильках».

 
          Белка судорожно вздохнула и жалобным голоском спросила, ни к кому специально не обращаясь:


- А почему Степу все зовут Степаном Ивановичем?..



ГЛАВА 11


Начинаются приключения
--------------------------



          Как-то незаметно миновал целый месяц. Июнь отцвел, на смену ему запылал жаркий июль.


          Как-то раз, в разгар одного прекрасного июльского дня, Белка стояла на речном берегу, до самых  ушей вымазанная зеленой тиной, и не сводила пристального взгляда с поплавка. На  воде плясали солнечные блики, глаза резало, Белка смаргивала слезы и упорно дула себе на нос. Но комары, дружно избравшие ее нос своей посадочной площадкой, не менее упорно его атаковали. Вот еще один нагло уселся прямо на самый кончик… Белка оглушительно чихнула и чуть не выронила удочку.


     - Вот это залп! – пробормотал Степан Иванович. – Ты так нам всю рыбу распугашь.    Чихай, мать, потише!


     - Ага, я нечаянно, - не очень вразумительно извинилась Белка и осторожно, высунув от напряжения язык, извлекла на свет божий лесу с крючком.


      Ну, так и есть, опять эти гады ей всю наживку объели.  Белка вздохнула и взяла из банки  нового червяка. Хоть бы самую малепусенькую рыбочку поймать! А то Степан Иванович совсем ее засмеет. Ведь Степа – это же второй Венька Маковский из ее класса, только маленький. Но от этого не менее язвительный. Так, а что там Данила поделывает?


          Данила, по своему обыкновению, раскинулся на травке в вольной позе и, казалось, совершенно не был озабочен уловом. Вот так, лежа, он и ловил. То есть, караулил поклевку.


        Данила утверждал, что все время топтаться на берегу на своих двоих для настоящего удильщика совершенно необязательно.  А когда рыба клевала (что случалось очень часто, к Белкиной досаде), Данила неторопливо вставал во весь рост и, сделав какое-то неуловимое движение, подсекал и стремительно вымахивал из воды свою удочку,  да так ловко, что рыбка  мигом оказывалась в его подставленной левой руке. И хоть бы разочек у него поклевка сорвалась! Фигушки!


        У самой Белки рыбы – в том случае, когда они вообще клевали  -  плюхались с удочки обратно в воду через два раза на третий. А в третий раз совсем ничего не попадалось, потому что они нагло сжирали наживку. Но отступать Белка не собиралась!


      - Эй, матушка, клюет у тебя, не спи, - сквозь зубы бросил Белке Степан, копаясь в банке с червяками.


          Эх, одним позором больше – какая теперь разница? Сейчас рыбка ка-как сиганет с ее крючка обратно в воду… в сотый раз подряд.  Ну, все равно… Белка затаила дыхание, машинально перехватила удилище поудобнее. Рывок – и…


   - Пойма-ала!!! – раскатился над речкой звонкий победный Белкин вопль.


- Ос-споди! – Степа с притворным ужасом схватился за сердце. – Что ж ты так орешь-то?!


  - Поймала! – резко понизив голос, шепотом воскликнула Белка, с восторгом глядя на серебристую рыбку, наконец-то попавшуюся на крючок, и вдруг с жаром поцеловала ее – скользкую, мокрую и такую прекрасную, потому что это была ПЕРВАЯ рыбка в ее жизни!


   - Ну все, господа. На этом нашу рыбалку можно считать законченной, - явно подражая какому-то увиденному по телевизору ведущему, скорбно произнес Степка. Когда малец того хотел, он мог говорить грамотнее иного москвича и при этом имитировать кого угодно. – После ваших воплей, уважаемая мадам, вся рыба в речке просто сама всплывет кверху брюхом! Так что несите ведро, будем черпать.


    - Степа-ан Иванович, и ничегошеньки-то вы, уважаемый сэр, не понимаете, - пропыхтела Белка, садясь на корточки над садком и осторожно опуская туда свое мокрое сокровище. – Я же!.. В первый раз!.. Сама!.. Поймала!.. РЫБУ! И ваши комментарии никак не смогут испортить мне удовольствие. Лучше дайте-ка мне, сударь мой, нового червяка!


       Белка почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, но глаз не подняла. Собственно, не «чей-то». Смотрел на нее, конечно,  Данила. Но она почему-то упорно делала вид, что не замечает этого. И не желала искать объяснений – почему она делает такой вид.


       Вообще, это лето… Это лето, как яркий пестрый детский мячик,  катилось так легко и весело, что Белке совершенно не хотелось ничего анализировать, оценивать и делать какие-то выводы. Ей хотелось просто – жить! Жить: вот здесь, в этой деревне с милым названием Озерки, забыть о нудных октябрьских дождях, об уроках, даже об одноклассниках… особенно об одном из них. О Вите… Не насовсем забыть, конечно. Но хотя бы ненадолго, на два-три месяца. Просто ходить в лес, просто дружить с деревенскими девчонками и парнями, просто купаться, просто ловить рыбу…


      Нет, ну почему этот Данила так на нее смотрит?! Он в ней дырку скоро прожжет! Или его до сих пор совесть мучает? За этот позавчерашний случай в клубе?


      А вот и пусть мучает! Зато теперь он, можно надеяться, усвоил,  что не все на свете можно мерять своими деревенскими  мерками.


      Белка смахнула с разгоревшихся щек комаров, вытерла ладони об измазанные тиной и чешуей старые штаны, улыбнулась Степану Ивановичу и закинула удочку,  старательно поплевав на червяка. Интересно, пригласит ли ее Данила в клуб еще раз… после того, что произошло позавчера?



*   *   *



        Впрочем, еще до этого неудачного похода в клуб Белка уже так переполнилась впечатлениями, что исписала множество страниц в своем дневнике. За первый свой месяц в деревне она многое узнала о своих новых знакомых.


        Она узнала, что Стеша собирается после школы  в город,  хочет поступить на юридический.  Что Анюта, напротив,  учиться в город не поедет – у нее трое маленьких братишек, а отца нет, и ей надо будет помогать матери и зарабатывать хоть какие-то деньги. Поэтому она уже сейчас подрабатывает на новом скотном дворе,  а после школы устроится туда дояркой на полную ставку. Может, позже, когда братишки подрастут, Анюта выучится на ветеринара.


         Миха собирался в механизаторы, а его приятель Костик пока что ничего не решил. Возможно, он поступит в лесное училище. Или сперва в армии отслужит…


         Данила ничего не говорил о том, кем он хочет быть. Он вообще был не из разговорчивых, что Белка сразу отметила. Но букой и нелюдимом Данила при всей своей молчаливости отнюдь не был. Он охотно ходил вместе со всеми в ночное, купался, катал девчонок на своем старом велосипеде, хотя чаще ему приходилось его чинить, чем сажать кого-то на багажник. Просто он молчал. Когда  Костик и Миха трещали не хуже девчонок, описывая, например, достоинства какой-нибудь иномарки, чем они оба страшно увлекались, Данила обходился двумя-тремя словами. И все его слова были только по делу.


        О его семье Белка постеснялась расспросить поподробнее. Узнала только, что где-то  на другом краю  деревни, на отшибе, почти у самого леса, живет Данькина бабка. «Но мы не особь любим о ней говорить», - сказала Стеша, и Белка удержалась от вопроса – почему.


        Узнала Белка и о том, почему маленького Степку все зовут так уважительно – Степаном Ивановичем. И почему он так гордо носит латаный-перелатанный, дырка на дырке, старый отцовский пиджак. И отчего эта противная Люська-Попугаиха обозвала Степу «сироткой».


        История была простая и трагическая. Степа был поздним и единственным ребенком у пожилой пары – школьной учительницы, Марии Антоновны, и бывшего оперуполномоченного района, Ивана Ильича Малько. Родился Степка, когда матери его было уже под сорок, а отцу – изрядно за пятьдесят.


       Вскоре после рождения сына Иван Ильич вышел на пенсию. Неизвестно, чем уж он был так сильно недоволен, но, помаявшись с полгода от безделья, не найдя другой работы, он запил  - от общего разочарования в жизни. И допился: утонул по пьяному делу после попытки устроить что-то вроде акции протеста против нового главы районного отдела милиции.  На этот самостийный митинг  пришли, кроме самого Ивана Ильича, всего два человека – глухой деревенский сторож восьмидесяти лет и вечно пьяный Васька-дурачок, тихий местный алкоголик, которому было абсолютно все равно, с кем пить и по какому поводу, главное – пить, побольше и на халяву.


        Мать Степана мужа своего пережила на какие-то два месяца. Так в семь лет, буквально  перед тем, как ему идти в школу, на первый урок к собственной матери, Степан остался круглым сиротой.


        Услышав эту историю, с драматическими подробностями рассказанную ей Стешей, Белка еле удержала рвущийся с губ вопрос – почему Степу не определили в детский дом? Кто же о нем заботится? На что он вообще живет, что он ест – ведь он еще совсем маленький?


         Но, прожив к тому моменту в деревне около месяца, Белка уже понимала, что об этом спрашивать нельзя. О чем ей знать положено  –  о том сами расскажут. Так что она спросила только:


  - А в каком Степа классе?


  - Во втором, - ответила Стеша. – Хотя, по возрасту уж в четвертом должен быть. Он после смерти родителей сам год болел, даже, поди, поболе. Мы тут все за ним смотрели. То хозяйка ваша, баба Маня,  каши ему горячей с пирогами принесет, то чьья-то мамка рубашку зашьет… Он у нас, Степан-то Иваныч, вроде как сын полка.


   - Ясно, - пробормотала Белка.


      Словно угадав ее мысли, Стеша строго посмотрела на Белку:


    - А в детдом он и сам не хочет. Зачем это ему - из родной деревни к чужим людям да на казенные харчи уходить? У него от родителей дом остался, хозяйство… Коза у Степана есть, пять куриц, собака Барбоска. Он и подрабатывает! Кому коров постережет, кому лодку смолить подсобит. Зимой дрова помогал заготавливать, в леспромхозе. А учится он нормально. И все его уважают, нашего Степана Иваныча!


  - Да, он у вас хороший, - тихо сказала Белка. И, не удержавшись, спросила: - А Данила… он Степин родственник?


      Стеша звонко рассмеялась:


   - Данька-то? Не-е, не родня они. С ними обоими такое приключилось… Данилка наш  Степану Иванычу - навроде крестника!


  - Это как же? – удивилась Белка.


  - А так! Ловил как-то Данька рыбу, а брег вдруг возьми и поползи!


  - Прямо в воду?!


  - Ну! – Стеша возбужденно перебросила косу с одного плеча на другое. – Дело-то по весне было, лед еще везде стоял, Данька, дурак, промашку и сделал – не на сам брег-то встал, а на кромь!


  - Извини?..


  - Ну, на кромку льда, - пояснила Стеша.


  - А-а…


   - Да! И он-то, лед-то, и пополз! Данька со всем своим снаряжением и бухнулся. Там-то мелко, он бы вылез сам, конечно. Да в снастях чутка позапутался. Ну, и возится он в воде-то, снасти рвет,  в воде барахтается, ругается!  А тут как раз Степан Иваныч по брегу шел, из школы. Увидал, что Данила, - Стеша звонко рассмеялась, - тонет, – и прям со всеми книжками, с сумкой своей, и сиганул за парнем в реку! За волосы его уцепил, и тянет, и кричит – держись, мол, Данила, я тебя вытащу!  И ведь вытянул. Данька потом все ворчал – все, мол, волосья этот малец ему повыдергал. Вот с тех пор они не-разлей-вода и ходят.


        Белка улыбнулась, представив себе эту картину. Ей очень хотелось спросить про Люську, но она не могла. Не могла себя заставить. В общем-то, про Люську с первого взгляда почти все было ясно… А какие там у них с Данилой отношения – это не ее, не Белкино, дело! Но все же, ужасно хотелось узнать… почему-то.


* * *


       Люська, по мнению ребят, что-то зачастила в Озерки. За Данькой она давно бегала, но с тех пор, как в деревню приехала Белка, Люська являлась сюда из своей Борисовки чуть ли не каждый день. Окидывала Белку странным взглядом, но заговорить с ней не пыталась.  А когда где-то поблизости оказывался Данила, Люська вела себя… странно. К самому Даниле она не приставала, но Степку изводила, как хотела. Маленький мужчина не обращал на нее внимания, и, похоже, это злило Люську больше всего.


    - Чтой-то Люсьена наша все возле тебя трется, - сказал как-то Белке Миха, когда ребята купались на перекате, а Люська в картинной позе сидела на бревне чуть поодаль, сверкая свежим и, как обычно, предельно безвкусным маникюром.


    - Почему возле меня? – не поняла Белка. – По-моему, она… ну…


    - А-а, за Данькой она уж с год бегат, - Миха сплюнул и закурил. – Мы уж привыкли.


  - И успешно? – Белка не удержалась от  легкого сарказма, невольно бросив взгляд в сторону Данилы. Он, по своему обыкновению, лежал  на бережку, чуть поодаль от группки остальных ребят, и вдумчиво водил палочкой по песку. Рядом с ним,  как обычно, и тоже на боку, лежал велосипед. Степан блаженствовал неподалеку, валяясь пузом кверху на мелководье. 


  - Да нужна она ему, шалава! Ой, извини, - смутился Миха.


       - Я знаю, что значит это слово, - сдержанно заметила Белка. – Ну, и мне ваша Люся сто лет в обед не нужна. И я ей тоже, я думаю.


       - Ну-ну, мож, и не нужна, - как-то неопределенно протянул Миха.


          Белку  рассердили эти намеки, но она ничего не сказала. Все-таки, это деревня, каждый человек – на виду, любое слово – на слуху. Пусть эта Люся хоть из-под себя выпрыгивает, а ей, Белке, лучше помолчать. Тем более, что Данила…


        Данила… Непонятный он какой-то. Молчит и смотрит, смотрит и молчит… Изучает он ее, что ли? Или… влюбился?


        Белка невольно фыркнула. Как же, влюбился! Статуя Командора – вот кто такой этот их Данила! Если бы влюбился, как-нибудь дал бы ей, Белке, понять. Ухаживать бы начал, в гости бы пришел, сказал что-нибудь… Ха-ха – сказал! Данила  -  молчун, ничего бы он не сказал, даже если бы и влюбился.

   
        Белка вздохнула. Загадочный человек, ничего по нему не поймешь! Штирлиц какой-то. И, собственно, почему ее так волнует – влюбился Данила в нее… или еще в кого-нибудь… или нет? У нее лето, каникулы! Хватит с нее этих «любовей», до сих пор иногда без слез вспомнить не может о том, что зимой было. Хватит!


   Она вскочила и легонько пнула ногой Миху:


      - Сэр, а не окунуться ли нам?


           - Йес! – заорал Миха и, схватив Белку за руку, потащил ее к воде.


           Данила скользнул по ним своим сумрачным, ускользающим взглядом и перевернулся на другой бок.


          «Ну и ладно», - с досадой – почему, почему с досадой?! – подумала Белка и поплыла кролем на другой берег. Слава богу,  плавать она умела не хуже  деревенских, даже не хуже Степана, которому, по ее глубокому убеждению, следовало родиться дельфином или, на худой конец, каким-нибудь земноводным. 


        Так  прошел почти весь  первый Белкин месяц в деревне  – они  плавали, в поле ходили, в лес, хотя грибов еще было мало. Только какие-то ранние грибы встречались, июньские, ребята говорили, что их то ли вымачивать надо, то ли выпаривать… Но Белка вообще в грибах плохо разбиралась, поэтому ничего и не собирала. Кроме шишек. Она просто шла следом за ребятами, до головокружения вдыхая яркие свежие запахи смолы, листвы, травы, цветов… И наслаждалась каждой прожитой минутой. А потом пришел июль…


* * *
 

        И вот уже в июле, недавно, а если говорить точнее, два дня тому назад,  когда они все вернулись из леса,  к ней подошел Данила. Он тоже со всеми вместе в лес отправился и,  как и Белка,  ничего не собирал,  только  палочки на ходу  выстругивал. Каждую – с другим узором. И аккуратно прислонял их к стволам деревьев, словно вехи для кого-то расставлял. Для лешего, например. На которого, по мнению Белки, он сам был очень похож – и внешностью, и повадкой.


         Данила помолчал, глядя, как она перебирает собранные шишки, и наконец хрипловатым голосом спросил:


     - Это тебе зачем?


      «Оп-ля, - подумала Белка, - статуя Командора изволила нас заметить! И задать дурацкий вопрос. Хотя он, наверное, думает, что это я дурочка – зачем-то шишек набрала вместо грибов».


  - Это на память, - сказала она. – Вернусь в Москву, положу их на шкаф. Они зимой высохнут и будут тихонечко так щелкать. Ну, чешуйки у них будут открываться, понял? И у меня в комнате будет пахнуть лесом.


   - А так чем у тебя в ней пахнет? – серьезно спросил Данила.


   - Бензином, - засмеялась Белка и, заметив, как у него потемнели глаза, словно он подумал, что она над ним насмехается, торопливо объяснила:  – Я серьезно! Недавно под нашими окнами автостоянку устроили. Мы все,  жильцы нашего дома, протестовали, письма писали в префектуру, самому префекту звонили, но пока что безуспешно. Стоянка частная, кто-то кому-то на лапу дал… Так что я теперь из коридора свою комнату проветриваю, через кухню, представляешь?


      Данила даже не кивнул и уж, тем более, ничего не сказал. Казалось, он мысленно пребывал в каком-то одному ему известном месте. Реакции на собеседника – ноль.  Но Белка уже немного привыкла к его манерам и поэтому спокойно  вернулась к своим шишкам. Она придирчиво перебирала их, выбрасывая мелкие и некрасивые.


       - В клуб пойдем? – вдруг услышала она.


          Белка подняла голову:


  - А?


  - Говорю, в клуб пойдешь со мной? – повторил Данила,  задрав голову и с неподдельным интересом изучая  очертания бело-розовых облачков на ярко-синем небе.


  - П-пойдешь, - от неожиданности Белка выбросила большую хорошую шишку, но не заметила этого. – В смысле, пойду. А когда?


  - Мы за тобой заедем. В шесть иль чутка попозже.


      По своему обыкновению, Данила ронял слова по чайной ложке в минуту.


      Белка встала (шишки она перебирала, сидя на корточках), рассеянно размазала по носу капельку смолы и переспросила:


   - Мы? Кто – «мы» ?


   - Ну, мы… со Степаном Иванычем, - пояснил Данила, озирая далекий горизонт.


   - А-а… - сообразила Белка. – Да, конечно. Заезжайте. Только я сперва у мамы спрошу! – вдруг спохватилась она. – Подожди! Я прямо сейчас спрошу.


       Данила повернул голову и посмотрел на Белку.


        Белка невольно поежилась.


        Всякий раз, когда Данила вот так на нее на нее взглядывал - прямо, открыто, в упор (а это изредка случалось), Белку почему-то охватывало смятение. То ли глаза его, эти глубокие темные глаза, как два пригасших костра, готовые вспыхнуть в любую минуту – но в какую?.. и из-за чего?.. – так смущали ее. То ли то, что, по сравнению с другими деревенскими ребятами, молчаливый Данила выглядел уже совсем взрослым… Но Белка под взглядом этих сумрачных глаз как-то терялась и, как она подозревала, частенько говорила сплошные глупости.


        Вот и теперь. Пообещала пойти в клуб – и вдруг вспомнила, что сперва надо у мамы спросить. А почему не наоборот, а? Как сделали бы все нормальные люди! И что этот Данила о ней подумает? Что она с ним кокетничает, как Люська?


     - Спроси,  - спокойно кивнул ей Данила. И отвел взгляд. 


Белка тихонечко перевела дух и пошла в сад, где в эти минуты ее мама, как Белка  знала,  посвящала бедного соседского Санеку  в тайные премудрости русской словесности. 


-  Иди, конечно, - несколько рассеянно сказала мама, поправляя очередную ошибку в Санекиных каракулях. Санека, пацан лет двенадцати, маялся несказанно. Он завистливо посмотрел на Белку и, загородившись ладошкой, скорчил жуткую рожу и показал ей язык.  – Только скажи этому мальчику… как его зовут, Данила? Скажи Даниле, что я прошу его привезти тебя обратно не позднее одиннадцати часов вечера. И кофту с собой возьми, вечером может быть прохладно.


   - А если велосипед у Данилы опять сломается? – с хитрецой спросила Белка. – Ну ма-ам! Ну в ночное ведь ты меня до утра отпускала! Всего три дня тому назад!


         - Надеюсь, что велосипед НЕ сломается, - мама подняла на дочь глаза и укоризненно покачала головой. – Ну ладно… В половине двенадцатого. Но ни минутой позже! А в ночное я тебя отпустила, во-первых, потому, что ты в этой своей конно-спортивной школе полгода занималась, так что я уже не боялась, что ты сломаешь себе руку или даже шею… А во-вторых, потому, что ты там была вместе с другими ребятами. Вы жгли костры, и потом, там были и взрослые, сторож Никитич, хотя бы.


      - С нами будет Степан Иванович! – объявила Белка так торжественно, словно щупленький Степка был качком-телохранителем с мускулами Арнольда Шварценеггера и боевой подготовкой  Клода Ван Дамма.


    Мама, уже  знавшая от Белки  Степкину историю,  улыбнулась:


       - Ну, тогда я за тебя спокойна. И все же, Белочка, постарайся вернуться, как я прошу.


       - Ладно, ма. Конечно. Спасибо!


          Чуть запыхавшись, Белка вернулась к крыльцу, где ее ждал Данила, и радостно сообщила:


           - Мама разрешила! Но она просит, чтобы ты… чтобы вы со Степаном Иванычем привезли меня домой в половине двенадцатого вечера. И чтобы велосипед не сломался. А то она будет волноваться.


        Данила  опустил веки, кивнул, молча повернулся, сошел с крылечка  и медленно пошел куда-то по деревенской  улице. В этот день он был без велосипеда. И почему-то без Степана Ивановича.


        Белка покачала головой. Ну почему он такой молчун? Никак она, Белка, не поймет - о чем же он думает?


     «А мне это интересно? – спросила себя Белка. – Не знаю…»



ГЛАВА 12

Интрига
-------------



          И вот два дня тому назад  они  втроем отправились в клуб, в Борисовку, на улицу Гагарина.


          В клубе было жарко, шумно и весело. Как в Белкиной школе. Народ носился туда-сюда, гремела музыка – из четырех углов зала,  вся разная, сливавшаяся в невнятную какофонию. Но никто на это внимания не обращал. В выходные положено отрываться, а уж тем, кто летом работает, - тем более! На одной стене висел самодельный плакат,  огромные разноцветные буквы  гордо утверждали: «Лето наше, пацаны!!!»


    - Дискотека через полчаса начнется, - сказал Степан Иванович, взглянув на  огромные наручные часы, болтавшиеся на его запястье. Часы, как и пиджак, были отцовскими. – Примерно в восемь.


        Со Степкой здоровались каждую минуту. Видно, и в Борисовке малец был фигурой известной и даже популярной. Какой-то взрослый дядька в замасленной куртке, по виду - механик, принялся серьезно обсуждать со Степаном проблему дизельного двигателя, и пацаненок пообещал на следующей недельке зайти и посмотреть, что там не так и почему «машина не фурычит». Потом кто-то затеребил Степку на тему – когда он заглянет ним, надо дрова распилить, а у них самих ни у кого времени нету.  Степан что-то прикидывал, размышлял, смешно смяв загорелый лобик в морщинки,  уговаривался о цене…


         Белка посматривала по сторонам. Клуб тут у них хороший: зал просторный, потолки высокие… Только вот очень уж шумно. И жарко. Предзакатное солнце яростно било прямо в окна, и Белка испугалась, что сейчас она расплавится. Она невольно облизнула губы. Данила, молча стоявший рядом, заметил это и спросил:


  - Пить хочешь?


  - Ага, - кивнула Белка. – Тут буфет есть?


              Данила как-то напрягся, но Белка не обратила на это внимания.


        - Так есть буфет? Он открыт? – нетерпеливо спросила она.


  - Вон там, - Данила пошел к стойке, Белка поспешила за ним. Воды, побольше и поскорее, иначе она тепловой удар получит!


      Усевшись на высокий барный табурет, Белка попросила:


- Пожалуйста,  апельсиновый сок… - и тут у нее язык словно присох к гортани.


      За стойкой стояла… Люська.


      В грязноватом белом халате, в такой же несвежей кружевной наколке на вычурной прическе, казалось, намертво приклеенной к голове лаком для волос, в дикой «боевой» раскраске… Короче говоря, за прилавком действительно стояла Люська и нагло пялилась на Белку во все свои размалеванные очи.


      Длилось это какую-то секунду. А потом Люська глаза свои сощурила, так что у нее чуть не слиплись густо намазанные ресницы, и тоненьким голоском протянула, глядя при этом не на Белку, а на Данилу:


- Апельсинового сока не-ету…


- Тогда… тогда яблочного, - оправившись от изумления, сказала Белка.


- Нету в ассортименте, - так же фальшиво-ласково пропела Люська.


       Белка взглянула на прейскурант. Написанный от руки листок, лежавший под стеклом на стойке, извещал посетителей, что соки, как яблочный, так и апельсиновый, в буфете имеются. Причем, как гласила приписка в скобках, были они свежими и подавались холодными.


       Так! Белка почувствовала, как в груди у нее разгорается какой-то нехороший огонечек. Значит, Люська, эта милейшая Люсьена, как зовут ее Миха и Костик, решила объявить ей, Белке, войну? Ладно, посмотрим!


       Мама бы, наверное, сказала, что Белке следовало в тот момент просто гордо повернуться и так же гордо уйти прочь. Не связываться, мол. Возможно, не будь той зимней истории с Алей Ковальчук, Белка бы так и поступила. И потом гордилась бы собой за сдержанность и… презирала бы себя за трусость.


       Можно ведь сколько угодно теоретизировать о том, что надо «быть выше». Но иногда бывают ситуации, когда твоему врагу наплевать – выше ли ты его или ниже. Враг просто на тебя нападает, и все. А все эти высокие материи его не интересуют. Он о них и думать не думает! Бывают, короче, ситуации, когда надо просто… сражаться!


       И Белка, тихая робкая Белка, домашняя девочка, «макаронина в киселе», как звала ее даже Людмила,  ее  лучшая подруга, неожиданно для самой себя  решила – на войне, как на войне!


        Она улыбнулась так же фальшиво, как сама Люся, и, подражая ее манерному выговору, заметила:


- Удивительно… А вот тут написано, что соки у вас есть!


- Это старый прейскурант, - прощебетала Люся и небрежным жестом, вульгарно оттопырив мизинец, поправила свою наколку.


- Понятно… А кофе? Вы могли бы приготовить нам, - Белка сделала паузу, - мне и моим друзьям,  по чашечке кофе?


- Кофеварка сломалась, – при упоминании о Белкиных друзьях Люсина улыбочка как-то потускнела.


      Достойный отпор на Белкину атаку! Но отступать Белка не собиралась.


- Нарзан? – отрывисто спросила она. -  Ессентуки? «Спрайт», в конце концов?


- Извините, не завезли. Не рассчитывали, что к нам заглянут такие высокие гости, аж из самой Москвы! – Люська откровенно-издевательски улыбнулась.


- Могли бы и предусмотреть такое эпохальное событие, - бросила Белка. – Так что же у вас есть, в конце концов? Мы тут уже полчаса стоим, у вашей стойки…


         За Белкиным плечом шевельнулся Данила. Его горячее дыхание скользнуло по Белкиной щеке. Лениво и небрежно, как он делал все,  Данила проговорил:


- Люсь, может, хватит воду мутить? Соку нам плесни-ка. Любого.


       Белка ожидала от Люськи… да чего угодно! Визга, истерики, издевок, как тогда, на берегу, в день знакомства Белки с деревенскими ребятами. Или, к примеру, что сок-то свой она, Белка, от Люськи получит, но отнюдь не попить, а в собственную физиономию.  Полный стакан.


       Но – нет. Люська просто молча сняла свой грязноватый халат, так же молча отцепила  от прически наколку. Скомкав, швырнула их на прилавок. И звенящим от ярости голосом буквально выплюнула:


  - Буфет закрыт! Технический перерыв!


       Трах! Это хлопнула  расположенная за стойкой,  ведущая во внутренние помещения дверь, куда гордо удалилась взбешенная Люся.


  - Ну, молодец, Даня, - вздохнул вездесущий Степан Иванович. Он, оказывается, давно завершил свои деловые переговоры и стоял  теперь рядом с Данилой.  – Весь народ без питья оставил. Знаш же, какая она стервозина, а все на рожон прешь!


   - Почему без питья? На дворе колонка есть, - Данила резко повернулся и широкими шагами направился к выходу из клуба.


      Белка, чей боевой пыл угас так же неожиданно, как и вспыхнул, молча последовала за ним. Народ, толокшийся в клубе, ставший свидетелем словесной дуэли между Люськой и приезжей девчонкой из Москвы, привалил к стойке. Кто-то заколотил по прилавку кулаком, ребята загомонили вразнобой:


- Люсь! Открой буфет!


- Люсь, ты че, белены объелась?


- Пацаны, надо директора позвать! Эй, Люсь! Че за дела-то, в сам-деле?


       Во дворе, как и в самом клубе, тусовалось, похоже, все молодежное население Борисовки и окрестных деревень.   В одном углу двора  действительно имелись и колонка, и пожарный гидрант с большим вентилем.


       Данила нажал на рычаг, широкая выгнутая струя воды ударила в металлический желоб, окатив Белке ноги чуть ли не до колен. Белка взвизгнула, отскочила и засмеялась:


- Как же я буду танцевать в мокрых туфлях?


- Попей, - мрачно сказал Данила.


       Белка с огромным удовольствием напилась холодной вкуснющей воды прямо из ладони. И, не удержавшись, зачерпнула еще  и плеснула себе сперва в разгоряченное лицо, а потом и за шиворот. Жара стояла просто убийственная, хотя солнце, показавшись в последний раз, уже скрылось за домами и высокими деревьями.   Но  щеки у Белки все еще горели  – из-за жары. А вовсе не из-за  безобразной сцены в буфете. Что ей до этой Люси… и вообще…


      Что – «вообще», Белка додумать не успела. Началась дискотека – из высоких окон клуба полилась развеселая музыка.


* * *


       Народ, тусовавшийся во дворе, ринулся в зал. А те, кто толпился в самом зале, уже пустились в пляс.


       Дым стоял коромыслом, а пыль – столбом. У Белки заложило уши, и она тряхнула головой, чтобы прийти в себя. Через минуту ей это удалось, и она почувствовала себя, как на такой же точно дискотеке в своей родной школе. Белка повернулась к Даниле, ожидая, что он пригласит ее на танец. Но Дани рядом с ней не оказалось, хотя в клуб они вернулись вместе. Белка поискала его глазами, но кого можно было бы опознать в этом зале, где все веселились, кто во что горазд,  и скакали, и радостно вопили, и носились из угла в угол под быструю музыку? Белка  отступила  к стене и наткнулась на Степку.


  - От, молодежь! – старчески-ворчливо заметил Степан Иванович, переходя на деревенскую манеру речи. – Угомона на них нету!


  - А сам-то? – усмехнулась Белка.


  - А счас! – и Степка, отбросив напускную важность, порскнул в самую гущу танцующих. Через минуту Белка увидела, как он крутит на полу «брейк» в центре расступившихся,  дружно захлопавших ему ребят и девчонок.


       Ай да Степан Иванович! Но где же Данила?


      - Девушка, потанцуете со мной? – услышала вдруг Белка над своим ухом.


        Перед ней стоял высокий блондин, но не в черном ботинке, как в известной комедии, а в обычных джинсах и футболке. Лет семнадцати-восемнадцати на вид, стройный, симпатичный. Только вот улыбка… Она казалась немного искусственной, словно приклеенной к его губам.


        Парень низко склонился, приблизив к Белке свое лицо, так что она даже невольно отодвинулась. То есть, она попыталась это сделать, но за ее спиной была стена.


   - Ща медляк запустят, - сказал парень, словно не заметив ее  движения и еще ближе наклоняясь к Белке. – Так потанцуем?


      Куда пропал Данила? А Степан Иванович где обретается?


      Быстрый танец кончился, по залу поплыли мягкие волны  какой-то романтической медленной мелодии. Ну, ладно! Данила сам виноват – привел ее сюда и бросил в толпе незнакомых людей. Белка пожала плечами и положила руки на плечи парня.


      Танцевал он вполне прилично. Если б он еще и молчал при этом…


  - Тебя как звать? – спросил ее партнер.


  - Бел… Лена, -  быстро поправилась  Белка.


  - Белена? – парень  захохотал, да так резко, что Белка отшатнулась. Он крепче ухватил ее за талию и  прижал к себе. – Ну и имена у вас там, в Москве! Белена! Тебя прям как траву ядовитую кличут!


  - Лена, - сердито повторила Белка. – Леной меня и зовут, и кличут! Ты просто не расслышал. Отпусти!


  - А че такое? – искренне удивился парень.


  - Жарко, - выдавила Белка. Она уже ругмя ругала себя за то, что согласилась пойти  танцевать с этим идиотом.


  - Так потопали на воздух, курнем! – предложил парень.


  - Я не курю, - сквозь зубы ответила Белка, безуспешно пытаясь как-то отлепиться от партнера.


  - Московска – и не куришь? – ухмыльнулся парень.


      «Вот псих! Где же Данила, где Степан? А это словцо – «московска» - я уже просто слышать больше не могу! А кстати, откуда он знает, что я из Москвы? На лбу у меня это не написано! И я ему об этом не говорила… да он и не спрашивал. Странно…»


  - А что, все москвичи обязаны курить? – огрызнулась Белка. Надо спросить - кто ему сказал, откуда она приехала?


  - Это уж вам самим видней… Ладно, пошли!


  - Куда?! – испугалась Белка.


  - На улицу. Тут и впрямь жарища, дышать нечем. Пошли!


       Он не дал Белке возможности что-то ответить – схватил ее за руку и потащил к выходу.


         На крыльце стояли какие-то взрослые молчаливые ребята. Все они курили, и сигаретный дым  тусклым голубовато-белесым облаком колыхался над их головами. Ветра совсем не было,  казалось, на улице  так же жарко, как и в зале. Уже почти стемнело. Чистое небо поднялось над кронами высоких деревьев,  словно собиралось улететь куда-то прямо в космос,  и нежно зазеленело.  Вот вспыхнула первая крошечная звездочка…


        Белка вырвала свою руку у парня – она так и не спросила, как его зовут, - подошла к  перилам крыльца и, отвернувшись, уставилась на высокий фонарь в центре двора.  Почему его еще не зажгли, мельком подумала она. И почему эти курильщики молчат? Как-то они странно молчат, словно ждут чего-то…


        Хотя, и пусть себе молчат! Белке не хотелось вступать в ни в какие разговоры – ни со своим партнером по танцу, ни с этими незнакомыми ребятами. Не хотелось кому-то объяснять, что зовут ее Леной, а не какой-то «Беленой». И уж совершенно не желала Белка в миллионный раз услышать это местное выражение  –  «московска».  Если кто-то ее еще раз так обзовет, она ответит, как тогда Степка Люське:  «Московской только водка бывает!».   


      Белка поняла, чего она хочет на самом деле: чтобы наконец объявились Данила со Степаном Ивановичем и… и увели бы ее отсюда!


    - Эй, ты, Белена! – громко обратился к ней партнер по танцу. – Ты че отворачиваешься? Гордая, да? Приехала к нам из своей Москвы, штучка столичная, и от нас, деревенских, нос воротишь?


             Он грубо схватил Белку за плечи и развернул  ее лицом к себе.


         - Ты в своем уме?! – она попыталась стряхнуть его руки, но ничего не получилось. Ладони его были жесткими, сильными и… жестокими, как вдруг поняла Белка.


              Дура, идиотка!  Зачем  она вообще пошла танцевать с этим кретином?! И тут слабый ветерок донес до Белки явственный запашок перегара, исходивший от губ ее недавнего  «кавалера». Да он же нетрезв! Если б она в тот момент,  когда он ее только пригласил, это поняла, то не попала бы сейчас в такую бредовую ситуацию!


            Парень угрожающе навис над Белкой и окслабился в противной гримасе:


              -  Не-ет, милка моя, задавака московска! Раз уж ты со мной станцевала… то теперь ты меня поцелуешь! – и наглец потянул Белку к себе.


      Не отдавая себе отчета в своих действиях, Белка вскинула руку и залепила нахалу пощечину.


       - Ах, ты!..- взревел он.


          Парни, стоявшие на крыльце, вдруг разом бросили сигареты и надвинулись на Белку темной молчаливой массой. Со страху ей показалось, что их тут человек сто… Их молчание испугало ее больше всего. Казалось, какие-то дикие хищные звери готовятся напасть на нее… В газетах о таком пишут… и по телеку бывают передачи…


          Но это же все происходит не в лесу! Это клуб, тут рядом полно людей! Даже если Данила не успеет вовремя прибежать, она и сама не оплошает!


          Белка стиснула зубы, усилием воли подавила желание крепко зажмуриться и закрыть голову руками, и храбро, хотя и немного дрожащим голосом, заявила:


   - А ну, попробуйте только меня тронуть!


   -  А то что? – издевательским тоном спросил ее «кавалер», потирая ладонью щеку.


       В этот миг зажегся фонарь во дворе, и Белка увидела на  щеке парня красное пятно – след от ее удара. 


   - Увидишь! – и Белка храбро выставила перед собой крепко сжатые кулачки.


           «Кавалер» пьяно захохотал:


    - Ты че, драться  будешь?


    - Буду!


    - Ты – со мной?! – парень ушам своим не поверил.


    - И с тобой, и с твоими дружками! И не я одна!  – и Белка изо всех сил, так громко, как она только могла,  закричала: - Дани-ила-а! Степа-ан Иванови-ич!!


        Чья-то потная горячая ладонь зажала ей рот. Белка зажмурилась, замотала головой, попробовала крикнуть снова, но не смогла –  ладонь давила на губы, мешала вздохнуть.  Тогда Белка  попыталась укусить эту мерзкую руку, но и это у нее не вышло. Кто-то схватил ее за волосы…


- А ну, пусти ее!


         Данила взлетел на крыльцо, как метеор. Кто-то попробовал поставить ему подножку, но Данила, не глядя, свалил противника с ног ударом кулака. Белку еще раз сильно дернули за волосы - и внезапно отпустили. Она привалилась спиной к стене и вскрикнула:


- Данила, не надо!


       Но было поздно:  началась драка. Вернее, свалка.



ГЛАВА 13


Ссора
-------


         Данила месил и раскидывал парней во все стороны, как игрушечных, те орали и ужасно ругались… Белка вдруг услышала чей-то истерический визг и через мгновение с изумлением поняла, что это визжит она сама. Этих гадов тут человек десять, а Данила – один против всех! А она стоит у стеночки, как дура!


       Белка быстро нагнулась, стащила с ноги босоножку и ринулась в самую гущу дерущихся.


         Неизвестно, чем бы дело кончилось. У Данилы уже раздулась щека, на лбу заалела свежая царапина,  заплыл синевой подбитый глаз. Белка потеряла свое «оружие» и, оставшись в одной босоножке, оступилась и чуть не свалилась под ноги парням… Но тут вдруг с неба – или неизвестно откуда - на них хлынули мощные потоки воды.


        Белка чуть не задохнулась. Отплевываясь и прикрывая лица, парни отскочили от Данилы, а тот, моментально промокнув  насквозь, не обращая ни на что внимания, тряс недавнего Белкиного «кавалера» за шиворот. Голова у парня моталась во все стороны, он скулил, как нашкодивший щенок, и вдруг заорал:


- Отцепись, придурок!


- Данила, оставь его! – просипела Белка и раскашлялась.


      Потоки воды схлынули с крыльца так же неожиданно, как и излились на это безобразное побоище.


- Ну вот и ладушки, - произнес чей-то очень знакомый голос.


     Белка повернулась и увидела Степана Ивановича. Малец  стоял у пожарного гидранта, еле удерживая в руках толстенный шланг, из которого вытекали последние капли воды. Оглядев толпу мокрых парней, Степан положил шланг на землю,  аккуратно завернул вентиль и осуждающе промолвил:


    - Навалились, понимаш, все на одного... 


      Белка внезапно расхохоталась.  Промокшая до нитки, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, с растрепанными волосами и в одной босоножке, она смеялась, смеялась  - и никак не могла остановиться. А по щекам у нее при этом почему-то катились слезы.


  - Ну вот что, - сказал Степка, подходя к крыльцу.  -  Давай-ка, Даня,  тащи  свой велик, бери Белку, и поехали отсюда. До дома-то, чай, путь неблизкий…


      Данила, не глядя на Белку, шагнул с крыльца. И тут  раздался чей-то  злобный и очень знакомый голос:


  - Куда ты так торопишься, Данечка? Мы ж с тобой еще и не сплясали! Эта твоя, московска… как там ее кличут – Белка, Крыска? – с брательником моим станцевать успела, а ты меня, бедную, даже не пригласил!

   
 
*   *   *

   
       - Так это все ты?


        Вопрос упал с губ Данилы, как тяжелый камень.


        Белка невольно вздрогнула.


    - Ты?! – повторил он, и в голосе его отчетливо прозвучала угроза.


      - Я!


       Люська вышла из темной гущи кустов и остановилась перед крыльцом,  гордо откинув голову.   Уперла руки в бока и нагло уставилась на Данилу.


      - Я! – повторила она. – И что ты со мной за это сделаешь?


      - Я подумаю… - Данила медленно вытер с разбитых губ розовые струйки смешавшейся с водой крови.


      - Лучше о том подумай, что твоя Крыска…


      -  Меня зовут  Лена! – Белка наконец, спотыкаясь, сбежала с крыльца, растолкав парней, и обнаружила, что во дворе полно народу: то ли дискотека уже закончилась, то ли люди выбежали из клуба, привлеченные происходящим.  – Зачем ты все это подстроила?  Я тоже догадалась – это все ты! Этот парень, твой брат,  знал, что я из Москвы! Это ты его и подослала! А кто-то другой отвлек Данилу, когда мы вошли в клуб, так?


      - Так, Крысочка, все так! А ты зачем наших парней уводишь, а?!


      - Никого я не увожу!


      - Люсь, ты всегда такая дура, или только сегодня, специально ради меня стараешься? – Данила уже справился с собой и заговорил с обычной своей небрежной ленцой.


         Это  взбесило Люську до крайности.


      - Дура?! Теперь я для тебя – дура?! А когда ты весной со мной целовался, я для тебя дурой не была, так получается?


      - Тогда я сам дураком был, - и Данила улыбнулся  своей «голливудской», абсолютно фальшивой  улыбкой разгневанной девушке. – Прощенья просим!


      - Ах вот как… - Люська на миг растерялась, и этим воспользовался Степан.


      - Хватит воду в ступе толочь, - бросил малец. – Устроили тут спектакль!


      - Верно, хватит,  - Данила мрачно кивнул Белке: -- Поехали отсюда. А ты… шла бы ты, Люсь, домой, что ли… Поздно уже.


      - А то, что она с моим братом танцевать пошла, это тебе все равно? Она так с любым пошла бы! Чем эта твоя Леночка лучше меня?! – выкрикнула Люська.


        Данила повернулся и взглянул на Белку. Она, в свою очередь, непонимающе уставилась на Люську:


    - Ну да, я станцевала с тем парнем… с братом твоим…  один танец. Данила отошел куда-то, меня пригласили… И что тут такого? Кроме того, что все это ты сама нарочно подстроила?


    - А то, крыска ты рыжая, что это тебе не Москва! Это – деревня! У нас кто с кем танцует, тот с тем и гуляет! – выпалила Люська.

 
       Несмотря на все волнения этого дня, Белку невольно разобрал смех:


     - Что, в самом деле?


     - Представь себе!


     - Но это же… дикарство! – у Белки просто слов не было.


        Бред какой! А вроде все – вполне современные ребята, Интернетом пользуются, и вообще…


         Белка оглянулась на Данилу, но он промолчал. Молчали и «зрители» во дворе. И Степка почему-то отводил глаза в сторону…


         Белка высоко вскинула голову. Дурацкий смех иссяк. Какой там смех – ей заплакать захотелось! Она пересилила себя и сказала:


   - А я считаю, что один танец еще никого ни к чему не обязывает. И сто танцев - тоже!  И даже тысяча! Это совсем разные вещи. И если никто из вас этого не понимает, тогда… тогда я иду домой!


       Белка повернулась и быстрым шагом пошла прочь от клуба.


        Она понятия не имела, куда идет. Глаза ей застилали слезы.


        Почему, ну почему Данила промолчал?!



* * *


   
        Село Борисовка лежало в каком-то часе – или даже меньше - неспешной езды на велосипеде от Озерок. Но в клуб ребята отправились, еще когда солнце стояло достаточно высоко. Тогда дорога показалась Белке легкой и простой: все время прямо, через большое поле люцерны, потом через речку, по узенькому мостику, затем направо и два раза налево, и вот они – на главной улице, а там и до клуба недалеко.  Но теперь, когда она бежала по этому  полю – растрепанная, зареванная, в измятой юбке и блузке с оторвавшейся пуговицей, кое-как замотав вокруг щиколотки лопнувший ремешок босоножки… В эти минуты Белке стало мерещиться, что тропинка сама выворачивается из-под ее ног, а колдобин тут  гораздо больше, чем положено. Поле, казалось, состояло из сплошных ям и канав, и она постоянно в них проваливалась,  а жесткая трава царапала ей икры.


           Белка всхлипывала, но уже почти без слез. Ей было так обидно! Она за него, можно сказать, заступилась, а он… Он… А Степка?! Что это вообще такое… Чем она виновата?


          Эти отрывочные мысли путались в ее голове с другими, более практическими – как же ей найти верную дорогу в Озерки? И что она, Белка, скажет маме, когда появится перед ней в таком растерзанном виде? Да еще и одна, без своих «кавалеров»… Может, мама после этого клубного  приключения даже в лес перестанет Белку пускать!


         Поле казалось огромным и страшным. Небо, уже почти черное, со слабыми проблесками звездочек, пугало бедную Белку еще больше. В траве шелестели какие-то ночные зверьки, может быть, хищные или даже ядовитые… змеи, например…


         Белка заставила себя остановиться. Зажмурилась, открыла глаза  и крепко прижала руки к груди.


     - Трусиха! – дрожащим голосом вслух сказала она. – Зачем я сама себя запугиваю?! Подумаешь – поле! Подумаешь – я тут одна! Это же  поле, а не лес! В конце концов, я опять могу закричать… позвать Данилу… Нет! Не буду я никого звать! Не хочу! Надо просто найти ту тропинку, по которой мы сюда приехали. И просто по ней идти. И все!


         Она несколько раз вздохнула, глубоко-глубоко, полной грудью. Это немного помогло ей успокоиться. В конце концов, она не в африканской пустыне и не в бразильской сайве! И нечего паниковать. Видела бы ее сейчас Люда! Уже не макарониной подружка Белку обозвала бы, а просто дурочкой, маленькой маменькиной дочкой, растерявшейся до потери пульса, жалкой трусихой.


       Так вот – фигушки! После того, как Белка эту Люську-Попугаиху так здорово отбрила, после драки – замечательной, кстати, драки, когда Белка хор-рошенечко отлупила наглецов своей босоножкой, - чего ей после всего этого бояться? Домой она опоздает? Ну, и опоздает! Возьмет и по-взрослому   скажет маме: бывают, мол, непредвиденные обстоятельства. «Извини, мамочка, больше такое не повторится! В следующий раз приду домой вовремя…»  А кстати, который час? Стемнело так быстро, когда танцы только начались, а потом уж она за временем не следила…


         Белка поднесла запястье левой руки к самому носу, но циферблата не увидела. Приложила зачем-то часики к уху, но это ей тоже ничем не помогло .И вдруг Белка так разозлилась, как и сама от себя не ожидала! Гораздо сильнее, чем во время недавней драки и этой нелепой  размолвки с Даней и Степаном Ивановичем.


     - Ах, так?! – процедила она сквозь зубы и яростно погрозила темному полю и черному небу крепко сжатым кулачком. – Значит, деревенский этикет, да?! Завезли меня в свой дурацкий клуб, из-за дурацкого повода заставили меня убежать на это дурацкое поле, так?! Ну, и ладно! Не маленькая! Вот только попробуйте только теперь ко мне подступиться, уважаемый Данила-мастер! Ух, я вам всем еще покажу, как мы, «московские», с такими дураками поступаем!..  Но все-таки, сколько сейчас может быть времени?..


        Поскольку Белка не курила (и не собиралась начинать!), у нее не было спичек.  «Идиотка  я, - в который уже раз самокритично подумала она. – Фонарик-то могла с собой взять, балда! Тут все с фонариками ходят. Тогда бы я… Ой! А это что?! Кажется, огонек? Кто-то идет… или едет…  Данила и Степка меня ищут? Это фара на велике горит? Нет, от нее свет другой. И потом, луч света от фары двигался бы, а этот огонек – неподвижный. И неровный какой-то, мерцающий… И он довольно-таки  далеко… Да это же костер!»


        Она оказалась права.


        Когда Белка, запыхавшись, преодолела очередную канавку и вдруг поняла, что  выбралась наконец на тропинку, она увидела – гораздо ближе, чем ей сперва показалось, - маленький, весело пылавший костерок. Какие-то тени шустро сновали вокруг костерка, до Белки донесся чей-то смех, а потом… потом она услышала такой знакомый звук, что последние  ее сомнения развеялись. Это фыркали и тихо ржали лошади! И Белка, уже не боясь ничего, во весь голос закричала:


     -  Дед Никитич! Ребята-а! Костик, Мишка, это вы? Э-ге-гей, это я-а, Бе-елка!!


         И она побежала по тропинке к берегу, сразу сориентировавшись, куда она забрела во время своих блужданий по полю. К речке Дубравке, к самой ее излучине, вот куда! Она же  три дня тому назад была здесь со своими деревенскими друзьями в ночном!


         Темная фигура, казавшаяся  заметно крупнее и выше суетившихся у костра мальчишек, шагнула навстречу Белке, и сторож Никитич дребезжащим тенорком с недоумением протянул:


     - Белка?..  Это кто ж такая будет? А-а!.. Московска, ты, что ль? Ты как тут очутилась-то,  девка?


      - Я, я! Московска! – и Белка счастливо рассмеялась. Страхи, смешные страхи городской девчонки, оказавшейся ночью посреди огромного деревенского поля, разом оставили ее. – Дед Никитич, я заблудилась! – радостно объявила она. – Привет, ребята!


     -  Че ж ты тогда так веселишься-то? – с еще большим недоумением вымолвил  Никитич.


     - А что вас нашла! Мальчики,  который час? Я домой опаздываю! – скороговоркой выпалила Белка и плюхнулась на мягкий невысокий  стожок сена, блаженно вытянув исцарапанные жесткой травой ноги.


     - Фью! – присвистнул Костик, наконец убедившийся, что перед ними – действительно Белка, а не заблудший из дальних краев бродяга, пришелец из космоса или привидение. – Салют, ты как сюда попала? Вы ж вроде в клуб пошли, с Данькой и Степаном Ивановичем?


    -  Ну да, пошли, - кивнула Белка. – Но мы там… он… я… короче, мы в толпе потерялись. Степана Ивановича я тоже не нашла… его там о дровах кто-то спрашивал… И тогда  я… пошла домой. Потому что мне показалось, что уже поздно. Вот!


        Костик переглянулся с Михой, который, казалось, до сих пор еще не опомнился из-за  столь неожиданного появления  их московской знакомой.


     - А  Данька там, что ль, остался? – осторожно спросил Костик.


     - Понятия не имею, - с достоинством ответила Белка. – Слушайте, дайте попить! Жарища – сил нет! И скажите мне, наконец, - который час?


      Белка твердо  решила:  о том, почему она вдруг поздним вечером  оказалась в чистом поле, она  своим деревенским приятелям никогда  не расскажет. Пусть они про Люську сплетничают, если им это так нравится, а она, Белка, поводов к разговорам за своей спиной им давать не желает.


     - Да уж, верно,  пол-десятого,  иль чутка поболе,  - вымолвил Миха. – На твоих-то золотых сколько натикало?


       Белка машинально взглянула на свои часики: девять сорок три. Уф-ф! У нее  немного отлегло от сердца: есть шанс успеть домой вовремя.


     - Ну, и как вы тут? – спросила она и поняла, что вопрос  этот – глупый. Что на него можно ответить? Что отвечают на стандартный вопрос, типа: «Как дела?» - «Да как всегда!»  И Белка быстро поправилась: - Знаете, ребята, я жалею, что не с вами пошла сегодня. В этом вашем клубе… очень душно было.


     - Угу, - неопределенно отозвался Костик.


     - Ты пить хочешь? – деликатно спросил Миха.


     - Не то слово! Помираю просто, - выдохнула Белка.


     - Держи. – Миха протянул ей бутылку, наполненную до половины какой-то  белой жидкостью.


      Белка припала губами к горлышку, и густое домашнее молоко со вкусом самых лучших сливок наполнило ее пересохший рот. Оторвавшись наконец от бутылки, она блаженно мурлыкнула и спросила, возвращая емкость Михе:


    - Господи, откуда такая вкуснота?


     Миха довольно ухмыльнулся:


    - Мамкина корова, Знатка, само-лучшее молоко во всех Озерках дает! – и он гордо огляделся по сторонам.


     - Я и напилась, и наелась сразу, - радостно засмеялась Белка. Чуть поколебавшись, она спросила: - Ребята, а… когда вы по домам собираетесь?


       Костик глянул на небо, на речку, оглянулся  на костерок:


   - Да мы пока об том не судачили…


   - Я почему спрашиваю, - заторопилась Белка, - мы же в клубе… ну, потерялись; то есть, я не нашла Степана Ивановича и… Даню, когда… когда… В общем, мы ведь на велосипеде туда поехали, на Данилином, а теперь я не знаю, как до дома добраться. Мама просила меня вернуться не позднее половины двенадцатого, а то она будет волноваться. А еще лучше бы – к одиннадцати. Такие дела!


    -Так, мож, дождесся их, Даньку со Степкой, и будет полный порядочек? – осведомился Никитич, выбивая теплую золу из своей кривенькой  трубочки о каблук стоптанного сапога.


    - Ох, не знаю… А найдут они меня среди этого поля? Они же… м-м… не видели, как я из клуба уходила, - Белка прямо на ходу училась эдакой уклончивой дипломатии. Полуправда, полу…  непонятно, что.


         Она до сих пор обижалась на Данилу, но и подставлять его не хотела. В конце концов, это ей, приезжей, «московской», деревенский этикет кажется штукой давно отжившей  и  дурацкой, а Данька впитал его в подсознание, как говорят психотерапевты (и Белкина подруга Люда), с младых ногтей. Возможно, ему действительно трудно так сразу перестроиться. Короче, дикий он какой-то! Но это еще не причина, чтобы не попытаться встать на его точку зрения.


        Вон, у самой Белки,  в ее классе, разве тоже не застыли цементными глыбами некие неписанные правила общения? И ведь они, эти явно устаревшие, «не отвечающие моменту», правила ох как здорово самой Белке, да и многим другим ее одоклассникам, жизнь попортили. Вот  вернется она в Москву, пойдет в сентябре  школу, и тогда…


        Стоп! Кажется, ее уже заносит. Что – тогда? Что она сможет сделать, как она умудрится сломать эту  их   давнюю классную традицию – всеобщего «деликатного» молчания?


       А так! Не знает она, как! На месте разберется, когда домой вернется! Но терпеть эту круговую поруку она, Белка, больше не желает, и все тут. От излишнего умолчания, похоже, только множатся лишние же проблемы, растут снежными комками и устраивают высокогорные обвалы. Она уже – не макаронина в киселе, вот в чем дело! И вслух скажет одноклассникам о том, что думает.


       Тут Белка спохватилась и поняла, что Миха уже во второй раз повторяет какой-то вопрос, обращаясь при этом к ней.


    - Извини, - торопливо проговорила она, - я не расслышала. Ты о чем?


    - Да я толкую – не будь ты в юбке, мы б тебя на лошади до дому проводили.


   - А при чем тут юбка? Думаешь, я в ней верхом не смогу проехаться? Упаду? Забыл, что я в конно-спортивной школе занимаюсь?


       Белка вдруг ощутила такую свободу, какой не испытывала, пожалуй, никогда - до сих пор. Она осознала, что в эту минуту все зависит от нее! Минута эта, конечно, коротка, но, если она сумеет правильно воспользоваться этим замечательным моментом, этой внезапно  возникшей у нее восхитительной уверенностью в себе, то и в дальнейшем такие мгновения в ее жизни возможны…


       И, рассмеявшись, девчонка одним движением подобрала измятую, перемазанную прозеленью  юбку - и вихрем взлетела на спину ближайшей лошади, как раз подошедшей к костру. Сделав изящный кульбит, лошадь взбрыкнула задней левой ногой и коротко заржала. Белка крепко ухватилась за веревку  и заставила лошадь повернуться, отступить на шаг от огня и как вкопанной застыть на месте. К счастью, лошадь не была стреножена, видно, она отличалась спокойным нравом или уж ей так доверяли, что не стали спутывать передние ноги.


    - Н-ну?! – победно обратилась она к ребятам. – Так при чем же тут юбка, скажите на милость?


    - Да-а, бойкие вы, девки, в энтой своей Москве! – покачал головой сторож Никитич.


    - А то! – совершенно в деревенской манере отозвалась Белка и грациозно  подбоченилась одной рукой.


    - Даже слишком, - раздался совсем рядом знакомый ленивый хрипловатый голос.


* * *


      Белка чуть не свалилась со смирной лошадки от неожиданности. К счастью, этого никто не заметил.


    - Даня!.. - предостерегающе воскликнул  кто-то.


      Сказал  ли это Миха, Костик или Степан Иванович – осмелевшей Белке  было все равно. В эту знаменательную минуту – ну абсолютно все равно!


   - Кто  там? – подавив желание громко откашляться, вопросила Белка, поднимая глаза к черному небу.  – Никак, наши потеряшки?


       У костра произошло какое-то движение, и в круг света вступил Данила. За его широкой сутуловатой спиной юркой тенью маячил мелкий Степан Иванович. Оба «пришельца» молча воззрились на возвышавшуюся над ними тоненькую фигурку Белки – верхом на лошади, в мятой задравшейся юбке, с испачканными зеленью ногами и победной улыбкой на лице.


       Пауза затянулась, и Белка не выдержала.


   - Что скажете, господа? – в «джентельменской» манере Веньки Маковского осведомилась она. – Может, вы заявите, что это было очень красиво и правильно – заставить меня удирать от вашей милой компании через все поле?


   - Заставить?.. – эхом переспросил Данила.


   - А как же иначе? – Белка покрепче перехватила веревку. – У вас тут, в деревне, оказывается, существуют какие-то свои, очень строгие – и очень глупые! – правила поведения в общественных местах, так? А у нас в Москве правила другие, пардон, конечно! У нас люди  дружат совершенно свободно - общаются, танцуют, разговаривают, в кино ходят, в театр, и так далее. И это, как я уже имела честь вам заявить, никого ни к чему не обязывает!


       Белка перевела дыхание – от этой полной праведного гнева речи у нее опять щеки разгорелись. Ну  и задаст она этой парочке  жару, если они осмелятся с нею поспорить!


      Но спорить с ней в эту минуту никто не пожелал. Миха и Костик перекинулись парой тихих слов и, отвернувшись, почесали к бережку речки  Дубравки – что-то  им там  вдруг срочно понадобилось. Сторож Никитич покрутил седой лохматой головой и принялся набивать свою трубочку-кривульку ядреным, крупно нарезанным  самосадом. Данила молчал – и как же Белку взбесило его молчание! – а Степан Иванович, по-видимому, растерялся, что было на него уж совсем непохоже.


      Поле дискуссии, огромное, как и это ночное, пахнувшее недавно скошенной травой поле, явно оставалось за Белкой.


      И ей вдруг  почему-то стало очень грустно.

   
       Ну, что такого произошло, в самом-то деле? У них – свое, у нее, Белки,  – тоже свое… Вот кончится лето, уедет она отсюда, из этой уютной  деревушки, далеко от этой тихой речки, от этого леса,  – и кто тут о ней  вспомнит? Парнишка Санека – он, скорее, будет с невольным содроганием вспоминать Белкину маму, занятия по русскому языку, и пожалеет о том, что - по мнению этого несчастного двоечника - у него бездарно пропало почти все лето. Ребята? То есть, Миха и  Костик, и девчонки – Стеша и Анютка? Ну, девчонки, возможно, и пожалеют, что Белка уехала к себе, в Москву. Девчонки вообще жалостливее. Зато эти… эти двое… Степан Иванович и Данила… Да ведь они ее, Белку, выкинут из головы еще раньше, чем отойдет от перрона московский поезд.


        Тогда с какой стати ей стесняться? Да, они оба ее обидели! Именно эти двое, кого она уже начала считать своими друзьями. Люська-Попугаиха, ее братец-придурок и его приятели – не в счет. С ними Белка не сумела бы при всех «раскладах»  подружиться по-настоящему, да и намерение  такое вряд ли бы у нее возникло. Но Данила и Степка… Ой, как же обидно!


       У Белки пропало всякое желание что-то им объяснять, о чем-то спорить, вообще – продолжать этот бессмысленный разговор. Она заставила лошадь развернуться мордой к тропинке  и, сухо обронив:


     - Всего хорошего! – врезала пятками смирной скотинке по бокам, совершенно не думая о том, чем такой призыв к активности этого парнокопытного  может закончиться.


       То ли искра от костра зверюге под хвост попала, то ли она почуяла страшную Белкину нервозность, - но вдруг, дико заржав, лошадь вздрогнула, шарахнулась и – понесла. С места в карьер, по всем канавкам и колдобинам, которые Белка недавно проклинала про себя, когда чапала по сплошному бездорожью среди этого необъятного поля.


       - Ма-а-ма!! – закричала было Белка, но крик ее захлебнулся в самом начале от порыва сильного ветра.


       И откуда только он налетел? Ах, да, это не ветер, это взбесившаяся лошадь мчит ее бог знает куда! Ой, руки-ноги-голова, как бы уцелеть!


     - Белка! – услышала она чей-то испуганный, быстро удаляющийся  возглас, но не поняла, - кто кричит.


        Лошадь, похоже, изрядно соскучилась от безделья и теперь вытворяла все, что ей  вздумалось. А вздумалось ей помчаться по этому огромному полю в неизведанные дали…


      Сколько они так летели – Белка ни при каких условиях не могла бы сказать. Бедной девчонке казалось, что прошло часов сто, по меньшей мере! В ушах у Белки свистел ветер, веревка, заменявшая недоуздок, казалась очень непрочной, пот заливал Белке глаза, в уши и рот лезли какие-то ночные насекомые… В общем, это была настоящая пытка! А где-то далеко-далеко, на другом  краю необъятного поля,  затихали чьи-то перепуганные голоса…


       Застоявшаяся лошадь, казавшаяся совсем недавно такой тихой-смирной,  вволю поиздевалась  над своей полуживой от ужаса наездницей. Белка уже потеряла надежду, что она вообще когда-нибудь остановится…  И  вдруг резко, с разворота, когда Белке уже мерещился ее собственный хладный труп, выкинутый в ближайшую колдобину, скотинка затормозила, взрыв копытами грядку на чьем-то огороде. Белке на голову посыпались комья земли, и  от неожиданности она  чуть не слетела со  спины лошади  (седла, разумеется, никакого не было, все деревенские ездили охлюпкой, причем, не только в ночное). Хлипкий штакетник из тонких прутиков, издав прощальный скрип, повалился на землю. Лошадь, секунду назад представлявшая собою страшную угрозу как общественной, так и личной Белкиной безопасности, тихо фыркнула, встала, как врытый в землю памятник, и спокойно потянулась розово-серыми губами к ближайшему пучку травы.


       Через пару-другую минут Белка, наконец, осознала, что она, во-первых, все еще жива. Во-вторых, что она относительно здорова, если не считать свежих и очень болезненных синяков пониже спины. И в-третьих, что с этого гнедого ужаса на четырех ногах уже можно осторожненько слезть на гораздо более безопасную землю.


     - Мама! - прошептала Белка и кое-как сползла с лошадиной спины, испытывая дурноту, тошноту и сильное головокружение.


       Откуда-то издалека до нее еле донесся слабый отзвук чьих-то встревоженных  голосов -  тоненький, как комариный писк.


       «Кто это там так орет?» - вяло подумала Белка, пытаясь кое-как  утвердиться на подгибающихся ногах. На самом деле, ее  совершенно не интересовало - кто это там орет. Ее больше вообще ничего не интересовало!


       Лошадь подняла голову и фыркнула.


    - Ты!... – проскрипела  Белка, пытаясь отдышаться, но горло ее плотно забило пылью. Шатаясь, Белка  отошла на пару шагов от бешеной скотинки. – Ты что мне устроила, а?! Тьфу… Ап-чхи!.. Я не на корриде, милая! Ты куда меня завезла, безмозглая животина? А-а-ап-чхи!.. Это же чужой огород! Хочешь, чтобы мы с мамой  штраф за тебя заплатили?! А вот фиг тебе!  Ты – местная, а я тут - так, пешком стою… Ох, что у меня с головой? И вообще, где это я оказалась?..


     И, словно бы в ответ на ее риторический вопрос, совсем рядом вдруг послышался чей-то голос:


    - Кто здесь?


       Белка вздрогнула,  сглотнула, чихнула  и сиплым голосом ответила:


   - Это я.




ГЛАВА 14


Странная встреча
-------------------


     «Дурацкий ответ, - мельком подумала она. – По-моему, я сегодня делаю сплошные глупости…»


      Она попробовала ответить как-то по-другому:


   - Я хотела сказать, что это я, Белка…


       «Еще того не лучше! Все в Озерках, что ли, обязаны знать мое прозвище? А кстати, я в Озерки попала, или эта ненормальная лошадь меня в какую-то  другую деревню завезла? Вот будет номер!» - Белка перевела дыхание, с трудом подавив очередной позыв к чиханию.


       Ее собеседник – или собеседница, в темноте Белка никак не могла разглядеть лицо этого человека, - тихонько хмыкнул и низким голосом сказал:


   - Ну, коли так, тогда проходи.


   - Куда? – просипела Белка. – Тут у вас так темно…


      Выругать себя за невежливое поведение  она уже не успела. Широкий сноп яркого света неожиданно упал ей под ноги. В этом свете Белка наконец разглядела хозяина огородика. Вернее, хозяйку.


       Очень высокая пожилая женщина отошла чуть в сторону от открытой двери, откуда лился этот яркий свет, и молча посмотрела на Белку. На женщине был какой-то странный то ли сарафан, то ли балахон  – с глухим высоким воротом, тусклого  темного цвета,  длиною до земли. На подоле его слабо взблескивал вышитый бисером узор. Широкие рукава черной сорочки, надетой под этот сарафан, почему-то показались Белке похожими на крылья огромного ворона. Белый платок, завязанный тугим узлом под острым подбородком, был низко надвинут на брови. Но самым удивительным был не  облик этой женщины, одетой  как-то очень строго, даже аскетически, короче говоря, совсем иначе, чем жительницы деревни Озерки.


      Белка ее узнала! Сразу же! Именно она, эта высокая пожилая женщина, приснилась Белке в поезде в ту ночь, когда они с мамой ехали в деревню!


      Да, да, конечно, это она: это ее лицо с прорезями морщин на щеках, ее брови – одна черная, другая – седая. И глаза у нее, конечно, должны быть синие – ярко-синие, как у молодой девушки. Белка вспомнила, что даже во сне не могла бы назвать эту женщину старухой. А что же она тогда во сне Белке сказала? Надо вспомнить, надо обязательно вспомнить ее слова…


      Белка тряхнула головой, словно внезапно проснувшись, и со стыдом поняла, что уже несколько минут она стоит в чужом (к тому, же, потоптанном лошадью!) огороде, прямо посреди грядки,  и мало того, что она до сих пор не извинилась за свое внезапное ночное  вторжение, так еще и пялится на хозяйку во все глаза, как невоспитанная невежа. Она открыла было рот, но тут женщина  опять как-то то ли фыркнула, то ли коротко и тихо рассмеялась и сказала:


   - Ну, что стоишь-то? Входи в дом… Белка!


      Не сводя со странной женщины глаз, Белка машинально сделала шаг вперед, невольно потянув за собой лошадь на веревке. Скотинка всхрапнула и уперлась всеми четырьмя ногами, не желая покидать  грядки, на которых росло столько всяких вкусностей, и тут Белка наконец немного опомнилась:


   - Ой, извините, пожалуйста! Я… она… лошадь… мы тут вам все посадки затоптали, простите, мы ненарочно…


   - А на ком это ты? – как-то непонятно спросила женщина, шагнула вперед и уверенной рукой взялась за веревку. Лошадь фыркнула и повернула голову. – А-а… На Пульке! Ну, Пуля, здравствуй, давно не видались. Опять ты, матушка, дуришь? Опять по полю носишься, людей пугашь? Ох, сварю я те новое зелье, Пулька, да покрепче старого! Бушь знать, как гостей московских по полям-то таскать, без седла и без дороги!


    - Вы ее знаете? – удивилась Белка. Удивлялась она как-то машинально, потому что изумление от этой неожиданной встречи с персонажем ее сна перекрыло все прочие эмоции.


   - А то нет! – усмехнулась женщина. – Сама дурна лошадь во всем табуне. С год работает  лучше некуда, слушатся, пашет, как отличник в школе, а потом вдруг раз – и все! Задурит, закапризничат, а потом вдруг ка-ак ломанется через всю деревню – только хвост трубой! Ее уж и стреноживать забудут, мол, смирная она, а Пулька вдруг и учудит. Ну, ладно, хватит о ней. Проходи в горницу, не стой на пороге. Поговорить мне с тобой надо, а времени мало.


       - О чем поговорить?  И почему вам может не хватить времени? – Белка совсем растерялась. Чувствовала она себя, как Алиса в стране чудес.  Впервые в жизни видит она эту женщину, а та, оказывается, хочет о чем-то с ней побеседовать, как будто они с Белкой – старые знакомые!


     - О тебе, девка, разговор пойдет, - отозвалась хозяйка, взяла Белку твердыми пальцами за локоть, быстро провела ее в дом, захлопнула дверь и усадила гостью на низкую широкую скамеечку у печки. – А времени мало, потому что тебя ищут.


   - Ищут?.. Меня? Кто?! – нет, это уже не как в «Алисе», это уже фэнтези какое-то, «Властелин Колец» или что-то вроде!


    - Мамка твоя пока не ищет, а вот ребята, что в ночное пошли, уже все поле, небось, обежали, - усмехнулась женщина, садясь на такую же скамеечку напротив Белки.


   - Откуда вы все это знаете?! – вырвалось у Белки, и она невольно отодвинулась на самый край маленькой лавочки. – И про мою маму, и про ребят?! Вы… кто?!


        В это мгновение Белке  уже казалось, что она попала в гости к… ведьме. Страшной ведьме из детских сказок, которая ка-ак схватит ее сейчас, ка-ак засунет в огромный котел и сварит себе на ужин… И даже то, что в простой деревенской комнате у  «ведьмы» ярко горела  самая обычная недорогая трехрожковая люстра, что никаких зелий и снадобий на полках Белка не заметила, а черного кота и помела в углу не было и в помине, - даже это Белку не успокоило. Ведьма эта бабушка или, скажем,  экстрасенс – все равно, страшно!


    - Я-то? – Женщина сощурилась (глаза у нее действительно были ярко-синие, как и в Белкином сне), улыбнулась и вдруг рассмеялась звонким молодым смехом. – Господь с тобой, девка, ты, небось, решила, что я – Баба-Яга какая-то?!


         Белка вздрогнула, напряглась, готовая в любой момент вскочить и убежать.


     - Да бабка я Данькина, поняла? – продолжая смеяться, проговорила хозяйка. - Бабушка я  Данилки Ростокина, приятеля твоего! И знаю я, что тебя Леной звать, а Белка  – это  прозванье твое! И что мамка твоя – учительша, Санеку, вон, взялась по русскому подтягивать, – тоже знаю… Все у нас про всех знают, аль не привыкла еще? В деревне-то  оно завсегда так, от живого глазу не укроешься! Данька мне и сказал – в клуб, мол, ты с ним поедешь, сказал, во сколько твоя мамка велела тебя обратно привезть, а что ребята в ночное пошли – так они, почитай, почти кажну ночь туда мимо моего дома ходют! Да и лошадей нашенских я всех наперечет знаю, от живота их травами лечу...О-ох, не могу, насмешила ты меня, девка, аж слезу из глаз вышибло!


       Слушая ее заливистый смех, Белка немного успокоилась и сама несмело улыбнулась.


     - Хотя, меня тут многие ведьмой кличут, - отсмеявшись, весело сказала бабушка Данилы.


    - Почему? – вырвалось у Белки.


    - Ну, потому… Травы я знаю, заговоры разные, и скотину вылечить могу, и человека, ежли с ним что не особь серьезное приключилось. Не аппендицит, к примеру – аппендицит все ж таки я лечить не возьмусь. А тоску-печаль, аль присуху там всяку – эт могу, эт сколько угодно… Знахарка я, потомственная.


   - Присуху? – переспросила Белка. – А это что такое?


   -  Это когда кто заговор на любовь на другого сделает, присуха называется. Ну, чтоб полюбил парень девку, к примеру, не по своей воле, а как бы… как эт по-научному-то?.. словно как  под гипнозом, ясно?


     Белка кивнула.


   - Да, но эт так, эт все к слову. А поговорить я с тобой хотела о другом, - заявила Данькина бабушка. – Кстати, меня бабой Ксеней зовут. Ксения Тимофеевна я, ежли полностью, но полностью-то больно уж  длинно, да и не особь надо. Мне вот поговорить с тобой нужно…


   - О чем? – нервно спросила Белка.


   - Не о чем, а о ком. О тебе, - просто ответила баба Ксения. – Данька меня и попросил.


      Белка почувствовала, что у нее разгораются щеки. Может, Данила сказал своей бабушке, что он… что Белка… ну, что она ему нравится, к примеру? И теперь баба Ксеня прочтет ей лекцию о правилах поведения в деревне? Или советы какие-то ей давать примется? Ох, лучше не надо! Зачем эти взрослые вечно в дела своих детей вмешиваются?


   - И… что он сказал? – осторожно спросила Белка.


   - Что ты аглицкий язык хорошо знашь. Хотел он тебя попросить, чтоб ты его малость поучила, да стеснятся сам об том речь завести. Говорит мне – подсоби, баба Ксеня, попроси, коли вы с Белкой встренетесь как-ни-то… А ты об чем подумала, а? – и баба Ксеня как-то очень задорно подмигнула Белке, на миг прикрыв свои ярко-синие глаза.


        Белка почувствовала одновременно и радость, и разочарование. Радость – что баба Ксеня в душу к ней не полезла со взрослыми нудными нотациями. А разочарование – потому что… Потому что эта противная лошадь ее так измотала!


        И тут Белка кое о чем вспомнила. О том, что у нее хорошо идет английский, знали уже и Стеша, и Костик с Михой, и Анютка. А у самой Анютки по языку тоже  была твердая «пятерка», причем, Белка несколько раз специально болтала с ней по-английски и поняла, что отметка эта у Анютки настоящая, даром, что школа деревенская. Деревенская – но хорошая школа! И учителя в ней хорошие.


      Так вот, возникает вопрос: почему бы Даниле свою старую знакомую,  Анютку, не попросить его подтянуть по иностранному языку? Тем более, что она у Дани круглый год, как говорится, под рукой.


       И Белка хитренько спросила:


   - А почему бы Даниле  с Аней Пташковой не позаниматься? Она его на класс младше, но язык знает отлично! И живут они в одной деревне.


      Баба Ксеня пристально посмотрела на Белку и спокойно ответила:


   - Они и занимаются. Зимой. Когда в школу ходют. Только Анютке, знашь, некогда быват. У нее и без Даньки, оболтуса моего, дел в дому хватат, с тремя-то пацанами.
   

     - Даня вовсе не оболтус! – вдруг вырвалось у Белки. – Он просто…


      Ну и жара в домике у бабы Ксени, щеки у нее сейчас просто загорятся!


   - Что – просто? – баба Ксеня не сводила с Белки своего изучающего взгляда.


   - Он… мы… Мы на танцах поссорились! – неожиданно для себя выпалила Белка. И на одном дыхании рассказала Данилкиной бабушке о недавнем происшествии в клубе.


         Белка и сама не понимала,  с какой стати  она так разоткровенничалась с совершенно незнакомым человеком. Странным, причем, человеком. Хотя, вся эта странность, как  осознавала  Белка, заключалась лишь в том, что баба Ксеня – или очень похожая на нее женщина – приснилась Белке в поезде… Нет! Не похожая! А именно она, баба Ксеня, и приснилась! И надо ее об этом спросить. Как это у нее так получилось – взять и присниться другому человеку, о котором баба Ксеня и знать тогда не знала?!


        А баба Ксеня спокойно сидела на низенькой скамейке, подперев подбородок кулаком, и молча слушала гневные Белкины высказывания по поводу деревенского этикета.


    - Разве можно все и всех по одной мерке мерять? – воинственно спросила Белка, закончив свое повествование. – У меня в Москве – человек  сто друзей-мальчишек, не меньше! Все ребята из нашего класса, из параллельного… В конно-спортивной школе я тоже со всеми общаюсь, и в бассейне! Да где  и с кем  угодно! Один парень из старшего класса в моем доме живет,  до школы со мной ходит, мы о физике разговариваем, он этой наукой интересуется. И кто бы вздумал меня за это упрекнуть?! Что, из-за того, что нам в школу по дороге,  и при этом у нас есть, о чем поговорить, может, мы потом и пожениться  обязательно должны, так, что ли, по вашим деревенским правилам получается? Макс, то есть, Максим – мой старый-престарый друг, одноклассник, и в Новый год я с ним  танцевала на дискотеке! И с Венькой я танцевала, он тоже наш с Максом  одноклассник и мой приятель! Да там все со всеми плясали, общались, веселились, и никто никого… никто…


    И тут она запнулась на полуслове.


* * *


      На Белку вдруг разом навалилось все то, о чем она, живя в этой милой деревушке, как  сама  думала,  уже почти забыла. Почти…


     Аля Ковальчук. Ее презрительная гримаса. Это гадкое, отвратительное слово – «плебеечка»…


     Побледневшая Леся Стависская.


     Гневные глаза Макса.


     Замкнутое, полное затаенной  боли лицо Веньки Маковского.


      И глаза Виктора… Вити Смехова. Растерянные глаза, в которых читалось лишь одно желание – во всем угодить своей Снежной Королеве, своей ненаглядной Алечке Ковальчук…


      Белка низко опустила голову и глухим голосом произнесла:


   -  Английским я с Данилой, конечно, позанимаюсь. Только пусть он сам объяснит, что ему нужно. Извините. Мне пора. Мама будет волноваться… Как от вас к дому бабы Мани пройти? –  она встала со скамеечки и, глядя в пол, сделала было шаг к порогу.


      Но баба Ксеня легко перехватила Белкину руку и одним движением усадила ее обратно.


   - Ну-к, девка, - серьезным тоном заявила баба Ксеня, - а сейчас у нас уже другой разговор пойдет!


   - О чем? – вяло спросила Белка.


   - О том, что тебе сердце иссушило. Я все вижу! – и баба Ксеня зачем-то погрозила Белке пальцем. – Тоска-печаль сердце твое изглодала, истомила. Клюнула тебя, девка, любовь, да не простым клювиком – железным!


   - Так про жареного петуха говорят, - не сдержала нервного смеха Белка. - Про всякие неприятности…


   - Так про злую любовь говорят, - внушительно произнесла баба Ксеня. – Из всех зол на свете само страшно – это когда с человеком злая любовь приключается!


   - Злая – значит, безответная? – нехотя уточнила Белка. Удивительно, совсем недавно она не хотела, чтобы к ней в душу лезли и читали  наставления, а теперь ей вдруг словно все равно стало, что какая-то посторонняя женщина так прямо заговорила с ней о том, о чем Белка и сама с собой рассуждать боялась.


   - Злая – это значит, когда ты понимашь, что не в того влюбилась, а разлюбить никак не получается, - сказала баба Ксеня.
   

   Белка чуть не задохнулась от изумления:


   - Как вы… Откуда вы знаете?!


   - Ну-у, откуда знаю!  Слава Богу, уж годков шестьдесят с хвостиком на свете живу. Многое видела, да и знаю немало. У меня… - баба Ксеня наклонилась к Белке и, понизив голос, почти прошептала: - У меня и у самой така любовь-то была… Злая!


      Глаза у бабы Ксени, эти синие, совсем молодые глаза, вдруг словно бы потемнели, в них появилось печальное выражение. Она смотрела теперь не на Белку, а куда-то поверх ее головы, в угол своей аккуратной горницы.


   - Семнадцать лет мне было, - тихо проговорила  баба Ксеня. – Я в колхозе работала, дояркой. И прислали к нам нового ветеринара. Ученого-переученого, из города, после института… Что называется, молодой, да ранний. Красивый был парень, ничего не скажешь. Красивый, веселый, вежливый. Сидит все над книжками своими, серьезный такой…  Девки наши по нему прямо с ума сходить все стали. А он – ни на кого не смотрит, все свои книжки читает. И  влюбилась я в него,  как и многие мои подружки.  А он вроде как мне взаимностью начал отвечать! Дал понять, что нравлюсь я ему. Обзавидовались мои подружки! Ну, поцеловались мы с ним пару раз, а уж поцелуй, особь  в тогдашней-то  деревне, – это, считай, под венец пора. Да ты и сама уж поняла, как тут все у нас строго, верно?


        Белка молча кивнула. Ей было интересно и почему-то чуточку страшно. В первый раз совсем взрослый, можно сказать, пожилой человек, говорил с ней – причем, всерьез! – о самом главном на свете: О ЛЮБВИ. Говорил по-настоящему, без сюсюканья и без ненужного родительского пафоса.


         Баба Ксеня перевела дыхание и продолжила:


       - Ну вот, встречаемся мы к ним, уже и к родителям моим идти ему пора, только он все тянет почему-то. А я-то уж и о свадьбе размечталась… дурочка! И вдруг я узнаю, что он, оказывается, за моей спиной ухаживает за женой директора  нашего леспромхоза! Эт меня подружки любимые просветили, - невесело усмехнулась баба Ксеня. – Из зависти… Она-то его старше была лет на пятнадцать, да еще и замужем – это ж какой позор! Да  и не любила она его вовсе. И он ее не любил, но это я уже потом поняла. А тогда – прогнала я его, на глазах у всей деревни помоями из ведра ноги ему окатила – эт у нас обычай такой тогда был, мол, к замаранному новая грязь не пристанет… И прямо при всех соседях заявила – еще раз он ко мне сунется, и батяня мой его из ружья сразу же и застрелит. Он постоял, постоял, повернулся да и пошел… к жене директора, наверное.  – Она замолчала.


        Белка кашлянула и робко спросила:


   - Значит, они друг друга не любили, ваш… то есть… тот молодой человек и жена директора? А зачем же тогда он… для чего он за ней ухаживал?


        Баба Ксеня  засмеялась, как-то то ли грустно, то ли иронически:


   - А он просто эту, как ее,  карьеру свою делал! Хотел на место нашего старого директора сесть, вот и все! В городе ему ничего не светило, вот он и решил в деревне хорошую должность заполучить!.. Ладно, мала ты еще – о таких гадостях слушать.


   - Вовсе я и не мала! – возмутилась Белка. – Мы с мамой обо всем на свете говорим! И я все понимаю! Он действительно гадкий поступок задумал, этот ваш… ветеринар.


   - Он его не только задумал, но и совершил, - резко ответила баба Ксеня. – Сняли нашего тогдашнего директора. Он и место его занял, и на  жене его женился… Потом, правда, развелся и женился во второй раз, на молодке одной.  Но для меня даже не в том все дело было.


   - А в чем?


   - Да в том, что я его еще года два после этого разлюбить не могла! Прогнать – прогнала, но – не разлюбила! Все уже про него знала – и что он просто выгоду свою искал, и что никого он, кроме себя, не любит, а вот – поди ж ты!


    - Все знаешь – и ничего не можешь сделать… - эхом повторила Белка. – Да, так и есть… Так и есть. Но я так не хочу! – вдруг вскинулась она и с надеждой посмотрела на бабу Ксеню.


    - А никто себе такого не хочет. Однако – бывает. Вот такая-то любовь самая злая и есть: когда плохого человека любишь, умом-то понимаешь, что о таком даже и подумать противно, а разлюбить – не получается.


   -  И что же тогда делать? – уныло протянула Белка.


   - Ничо ты тут не сделаешь. Приходится ждать, пока само не пройдет. Или, - тут баба Ксеня покосилась на Белку, - или пока другой человек, хороший, достойный, не встренется.


   - А…


   - Погоди, не перебивай! Хуже-то всего, что после такой ошибки, ну, когда плохого-то человека все никак разлюбить не можешь, пока само не разлюбится, сперва ведь и не поймешь – а каков этот новый-то, другой, кого ты вдруг по жизни встренула? Уже ведь все тебе плохими начинают казаться! Уже и не веришь никому! Я вот познакомилась с  мужем будущим своим – так он три года за мной ухаживал, бедолага, уже со всей моей родней сдружился, прежде чем я ему, наконец, поверила,  полюбила его и замуж за него пошла!


   - Три года… - Белка невольно поежилась.


      Что же получается: еще целых три года… ну, пусть поменьше, пусть два! Все равно: а вдруг  она тоже будет так долго Витьку… то есть, о Витьке думать? И никому-никому  не поверит? Хотя, Витька ведь ее и не обманывал, как тот ветеринар – бабу Ксеню. Но неужели она, Белка, еще два или даже три года  не сможет переключиться на кого-нибудь другого? На хорошего человека, с которым у нее все будет так, как надо? Нормальная честная дружба и, может быть, даже – настоящая любовь? И, что самое ужасное, она за эти годы уныния так и не распознает этого хорошего человека, не поверит ему? Какой кошмар!


   - Ну, это уж у кого как. У кого три, у кого иначе, - баба Ксеня встала со скамеечки и прислушалась. – Кто потом и на всю жизнь людям верить перестает.


    - Я не перестала! – горячо отозвалась Белка. Она тоже вскочила с лавочки и прижала руки к груди. – И никогда не перестану! Ведь хороших людей все равно больше на свете. А если людям не верить – как же себе самому поверишь? Видеть во всех врагов… Это не для меня!


   - Это по тебе сразу видать, - очень по-доброму улыбнулась ей баба Ксеня. – Раз у тебя друзей – аж за сотню перевалило!


   - И я с удовольствием займусь с Данилой английским языком, - твердо сказала Белка. Почему она при этом слегка покраснела – это ей было не очень понятно. – Только предупредите его, чтобы он не вздумал отлынивать!


   - Предупрежу. А ты, девка, не горься, - произнесла баба Ксеня, и Белка вздрогнула.


      Эти самые слова она услышала в своем тогдашнем сне, в поезде! Женщина из  сна сказала: «Не горюй», или как-то очень похоже… Нет, она должна, непременно должна спросить бабу Ксеню – что все это значит?! Почему она увидела во сне бабушку Данилы? Как вообще такое возможно? И почему она, Белка, все время на что-то другое отвлекается, а об этом спросить забывает?


      Белка раскрыла было рот, но в этот момент баба Ксеня быстрыми, молодыми шагами прошла к двери, открыла ее и с нарочитой ворчливостью громко проговорила:


    - Ну, дождались мы, наконец! Что ж так долго девку-то искали, мальцы-огольцы? Она уж думает, как там мамка ее, волнуется, небось, что дочка из клуба все никак не идет!


* * *


    - Белка! – в комнату протиснулись Миха с Костиком, и тут же следом за ними юркнул взъерошенный, как воробей после драки с кошкой, Степан Иванович.


    - Куда ты унеслась?! – сердито закричал он на Белку. – Мы уж думали в соседнюю деревню, в Красную Горку, идти, а она, оказывается, с бабой Ксеней сидит себе спокойненько, разговоры разговаривает! Здрасьте, баба Ксеня! – мимоходом поздоровался он, и женщина важно кивнула в ответ.


   - Это не я унеслась, - засмеялась Белка. – Это меня ваша Пулька унесла!


   - А не надо на дурных лошадей садиться! – возмутился Степка.


   - А я села на ту, которая мне первой попалась, - в тон ему ответила Белка.


      Ей вдруг стало как-то легко и даже смешно. Но она, сама того не замечая, все высматривала кого-то за спиной у Костика и Мишки, даже на цыпочки привстала… Кого она так хотела увидеть, уж не…


      В маленьких сенцах что-то стукнуло, брякнуло, покатилось, и в горницу вошел Данила.


  - Я к твоей матери забежал, сказал, чтоб она не волновалась, мы к речке, сказал, пошли ненадолго, - быстрой скороговоркой, так непохожей на его обычную, лениво-размеренную манеру речи,  выпалил Данила и прошел в угол, где стояло ведро с водой. Не оборачиваясь, он зачерпнул полный ковш воды и принялся пить крупными гулкими глотками.


     - Спасибо, - чуть помедлив, сказала Белка. – Это хорошо, что ты к ней зашел…


     - А что нехорошо, - произнесла баба Ксеня и пристально посмотрела сперва на Белку, а потом на своего внука, - а вот что было нехорошо – об том мы с тобой, Данилушко, еще поговорим! Оболтус ты эдакий!


     - Ой, не надо! – вырвалось у Белки.


      Баба Ксеня, не глядя на Белку, протянула руку и ласково потрепала ее по голове.


    - Ты за нас с Данькой не переживай, - сказала она. – Мы с ним, почитай, всю жизнь друг друга воспитываем и перевоспитываем,  Ступай домой, к мамке, Леночка… ступай, Белка. Ко мне-то зайдешь еще в гости-то, а? – и она многозначительно посмотрела на девчонку. Совсем, как в том сне, посмотрела!


   - Зайду, раз приглашаете, - кивнула Белка, стараясь не выдать своего волнения.  – Только, желательно, днем, и чтобы мне дорогу чуть получше показали, чем та, по которой я к вам сегодня  принеслась на этой дикой Пульке!


       Может, шутка ее получилась и не самой остроумной, но все рассмеялись с явным облегчением – и баба Ксеня, и Костик с Михой, которые явно стеснялись деревенской  знахарки, и Степан Иванович. Даже Данила повернулся ко всем лицом и поднял на Белку глаза – какие-то очень непривычные, робкие, что ли? Да, он смотрел на нее с робостью и смущением, пожалуй, даже как-то виновато. На его слегка побледневшем  лице  отчетливо выделялись свежие синяки.


    - До свидания, Ксения Тимофеевна, - Белка вовремя вспомнила отчество бабы Ксени. – Ребята, вы проводите меня?


    Миха и Костик с готовностью подошли к двери. Степан Иванович искоса взглянул на Данилу. Тот сделал почти незаметный шаг вперед и почему-то замялся. Белка состроила самую невинную физиономию, какую только могла, и ангельским голосом спросила:


   - Ксения Тимофеевна, можно, Данила тоже с нами пойдет?


       Баба Ксеня махнула рукой:


   - Да он у меня самостоятельный, сам решает, куда и когда ему ходить. Я с него отчета не спрашиваю!


   - Пошли? – просто сказала Белка.


    Данила молча кивнул и прошел в сени.


       Белка подбежала к бабе Ксене и прошептала, так, чтобы никто ее слов не услышал:


    - Баба Ксеня, мне очень-очень нужно с вами поговорить! Об одной очень важной… и очень странной вещи! Я… когда к вам можно прийти?


    - А в любой день. Ежли я не в доме, значит, в поле, травы собираю. Приходи. И не горься, девка! По-нашему, то есть, - не горюй.


    -  Я поняла, - тихо ответила Белка, еще раз кивнула на прощание и пошла к двери.




ГЛАВА 15


   Тайна, или «что понятно ежикам»
-----------------------------------

        … Когда Данила, Степан Иванович и все остальные доставили наконец Белку до дома, мама почти ничего не сказала. Взглянула на старые «ходики» бабы Мани, тихо отбивавшие минутки, перевела взгляд на окно, за которым темнела теплая июльская ночь, и суховато заметила:


   - Надо было сразу сказать, что  после танцев  вы пойдете прогуляться. Я бы тебя отпустила, если бы ты попросила.


      Вместо  всех придуманных заранее объяснений Белка подбежала к маме  и повисла у нее на шее, спрятав разгоряченное лицо у нее на  груди.


   - Ты что? –  мама удивилась и невольно рассмеялась. – Отпусти, ты уже большая!


   - Мам, я тебя люблю! – глухо пробормотала Белка. – Я тебя так люблю, мамочка! Ты у меня самая лучшая! Я никогда-никогда не сделаю тебе плохо!


   - Леночек… - мама поцеловала  Белку в  макушку. – Ты у меня тоже хорошая дочка. Только, пожалуйста, соблюдай режим… по возможности. Договорились?


   - Договорились. – Белка чуть отстранилась и взглянула маме в лицо: - Мам, я тоже буду давать уроки! Как ты! Даниле. Он попросил, чтобы я его по английскому подтянула. Ты не против?


   - Не против. Но при одном условии.


   - Каком?


   - Сейчас ты умоешься и пойдешь спать. А завтра мы с тобой сядем и просмотрим  учебники, которые ты взяла с собой.  Я подскажу тебе,  как планируются занятия, это называется – методика преподавания.  Идет?


   - Идет! Бежит! – Белка счастливо рассмеялась и звонко чмокнула маму в щеку. – Твоя дочь бежит, летит, скачет умываться!


       И она побежала в сени, где у бабы Мани висел большой красивый медный рукомойник. Загремел язычок умывальника,  вода сильной струей ударила в стоявшее под рукомойником ведро.


       Мама постояла пору минут, задумчиво глядя в окно. На иссиня-черном небе, в самом его дальнем, восточном уголке,  проступила еле заметная белесая полоса. Это был не восход, даже не намек на восход, просто напоминание о том, что все ночи заканчиваются рассветом… Мама что-то пробормотала себе под нос, тихонько вздохнула и пошла в комнату. Легла на высокую кровать, еще раз вздохнула и прошептала:


    - Да, дети вырастают незаметно…


* * *

   
      …После этого клубного приключения  Белка и «заболела» рыбалкой.


        А сегодня, после утренней рыбалки на зорьке,  должен был состояться ее первый урок английского.

 
        Данила, полностью восстановивший свое обычное спокойствие, казалось, ни о каком уроке и не помышлял. Белка еще раз полюбовалась своей рыбкой, бодро плававшей в ведерке, с сожалением окинула взглядом речную гладь и громко сказала, обращаясь к Степану Ивановичу:


   - Уважаемый сэр, напомните, пожалуйста, кое-кому, что скоро  у нас занятие. И вот что… хочешь, приходи тоже?


       Эта мысль только что пришла ей в голову.А и в самом деле! Пусть Степка посидит на ее уроке! А то страшно даже представить себе, как они с Данилой останутся вдвоем в саду, и он уставится на нее своими черными глазищами! Или, наоборот, - не уставится… и тогда Белке будет казаться, что он и не слушает ее вовсе. И в этом случае никакие мамины советы и «методички» ей не помогут.


   - Ты и меня к своим урокам припахать собираешься? – сощурился Степан.


   - Ага! – кивнула Белка. – Тетрадку чистую захвати.


   - Я-то еще язык не учу. У нас он только с пятого класса начинается, - хитренько улыбнулся Степка.


    - А ты представь, как все удивятся: в твоем классе еще никто иностранного  не знает,  а ты уже вовсю будешь по-английски разговаривать!  - Белке казалось, что она сделала Степану Ивановичу очень соблазнительное предложение. Сама она, во всяком случае, от подобного варианта не отказалась бы.


   - У-у, куда хватила! – мальчишка махнул рукой. – Да я за это время уж сто раз все перезабуду!


   - Не забудешь, - не сдавалась Белка. – Во-первых, я могу тебе учебники выслать, бандеролью, по почте! – сегодня удачные идеи просто изливались из нее фонтаном. – Во-вторых, я буду со Стешей и Анюткой переписываться и попрошу их тебя проверять и помогать с языком! Ведь знать иностранный язык – это никогда не лишнее! А в-третьих… ты что, думаешь, я больше никогда сюда не приеду, что ли? Да мы с мамой и на будущий год с бабой Маней о комнате на все лето договоримся, или еще с кем-нибудь! Разве я могу просто так уехать… вот от этого всего!


       Белка широким плавным жестом обвела бескрайний горизонт. У нее внезапно перехватило дыхание. Она уже так привыкла ко всей этой красоте, простору, тишине…


        Там, на той условной линии, где небо смыкается с землей, курился еле заметный туман, размывая края низко плывущих  по небу облаков.  Белые  церкви, стоявшие и далеко, и близко, рассыпались по склонам невысоких всхолмий, и  золотыми искрами горят их купола. И везде - зелено, зелено: от темно-зеленого до травянисто-желтого – вся гамма зеленых оттенков так и притягивает взгляд. А на волнах этого зеленого моря  рассыпаны мелкие пестрые пятна всех цветов: это пылают  на солнце соцветия лесной гвоздики, скромно лиловеют, голубеют, розовеют, желтеют - лютики, вереск, крошечные незабудки…


       Сама мысль о неизбежном возвращении в Москву вдруг причинила Белке острую боль. Она  почувствовала, что буквально разрывается надвое. Москва – ее родной город, она очень любит Москву и не мыслит своей жизни без нее. В этом городе живут ее друзья, работают ее родители, там предстоит жить и взрослеть ей самой… Но и без этой деревушки,  этой речки, без ясного высокого неба,  запаха скошенных трав, без радостного птичьего пения на рассвете, поездок в ночное, походов в лес  и… и без своих новых друзей она тоже жить никак не сможет. Белка поняла это так же ясно, как ясно она видела снежно-белые облака в ярко-синем небе, золотые купола храмов и собственную тень под своими ногами.



   - Да, - твердо, уверенно сказала она. – Я поговорю с мамой, и теперь мы каждое лето будем приезжать сюда, в Озерки. А сейчас – быстро собирайтесь! У нас через час урок, как раз моя мама с Санекой закончит русским заниматься, и мы приступим. Так что сматываем удочки, господа!



* * *



       Но первый урок так и не состоялся. Как и все последующие.


       Пришел смог.


       Страшный смог, когда на землю падали отравленные птицы, у людей обострялись хронические заболевания, и вообще, всем и везде было очень, очень плохо.


        Даня со Степаном Ивановичем не пришли на урок.


        Но Белка  не могла знать, что они не явятся в тихий садик бабы Мани,  и готовилась к занятиям так, как она даже к экзаменам никогда не готовилась. Отмывшись и отчистившись после рыбалки, она разложила на столе в саду четыре чистые тетради: для Данилы, для Степана Ивановича, запасную для записи ошибок учеников и еще одну – для фиксирования  своих собственных… ошибок и комментариев.


       И все напрасно.


       В Озерки пришел смог.


       Утром, когда Белка вернулась с рыбалки, победно неся в пластиковом мешочке с водой свою первую рыбку,  привычная туманная дымка – даже несколько необычной своей  густотой -  почти не встревожила ни бабу Маню, ни прочих коренных обитателей Озерок. А вот Белкина мама слегка потянула носом и неуверенно сказала:


    - Какой-то гарью пахнет, прямо как у нас в Москве…



        Белка чихнула, закрепила свои густые рыжие волосы резинкой и пошла в сад. Ждать учеников. При этом она все время нервно сглатывала  тугой комок в горле, теребила все  свои запасенные заранее четыре чистые тетрадки и вполголоса, сквозь зубы, уговаривала саму себя:


    - Белка! Дура рыжая, идиотка недоделанная! Тормоз ходячий! Макаронина несчастная! Успокойся, ну, слышишь?! И это у тебя, рохля ты такая, мама – учительница? Закаленный в боях с яркими индивидуальностями человек? А ты… Смотреть противно, честное слово! Да-да, именно на тебя смотреть очень противно, сироп ты  малиновый  с макаронами!.. То есть… Ну, ты поняла. Так вот: успокойся! Ясно тебе? В конце концов, неужели ты так волнуешься потому, что… что… Данила… Здрасьте! А при чем тут  Данила, а? Ну при чем тут он? Ох…


       Белка уронила голову со спутанными рыжими прядями (резинка, увы, в результате ее усиленных манипуляций лопнула и улетела, свободная, на капустные грядки)  на стол и зажмурилась. Крепко-крепко. Пытаясь  скрыть от самой себя, что…


      Но это – чем бы оно ни было - так и осталась тайной, по крайней мере, на время. Потому что в этот трагический момент на улице – то бишь, за забором, отделявшем участок бабы Мани от соседских угодий, - кто-то пронзительно завопил:


       - Лес гори-ит!..


         Белка резко вскинула голову и увидела за жиденьким  баби-Маниным плетнем толпу деревенских жителей. Вооруженные кто кольем, кто дрекольем, слившиеся из отдельных частичек в единый организм  люди, составлявшие эту - показавшуюся Белке  очень страшной – толпу, плавно, в своем внутреннем  - неведомом городской девочке, странном, опасно завораживающем ритме - густыми, плотными волнами  текли к лесу, над живыми, зелеными, трепещущими вышками которого грозно расползался густой, мрачный, какой-то очень ощутимый, объемный, как в фильмах ужасов в формате 3-Д,  тяжелый, плотный (как эта толпа!), маслянистый дым, отвергавший своею чуждостью всю эту зеленую траву, листву,  ряску на прудах, и вообще, -  все живое.


      - Ои-й… – пискнула Белка.


       А больше она ничего ни пищала, ни говорила. Она даже и не думала больше тоже – совсем. Она просто вскочила из-за стола, схватила какую-то первую попавшуюся под руки штуковину (ею оказались грабли, весьма удачно!) и сама не поняла, как оказалась за забором, влившись в эту плотную, пахнувшую густым чесночно-рыбным духом, толпу людей, бежавших спасать свое самое дорогое – свой лес, свое поле, свою землю. Белка не услышала ни вскрика бабы Мани: «Куда, оглашенная?!», ни слабого городского голоса своей интеллигентной мамы: «Леночка… Белочка… Не надо!..»


      Она больше не была Белкой. Той Белкой, какою была все предыдущие 15 лет, какую знали – или думали, что знали – ее мама, ее подруги и враги. Она ни о чем не думала, она даже и не тревожилась особенно о собственной сохранности – то есть, о своей уязвимости. Она просто не могла спокойно сидеть в саду за столом, когда людям рядом с нею было так плохо. И она пошла, побежала, нет – она устремилась куда-то вместе с этими людьми, так ни о чем и не думая, но зато зная, что здесь, с ними, - ее место.


        Кто-то ее толкнул, кто-то другой тут же подхватил под руку, помог выправить шаг. Грабли ужасно мешали ей бежать, но она только шмыгнула носом и сжала причинявшую ей трудности вещь еще крепче. Ей успели на бегу бросить: «Молодца, московска!», и Белка, отмахнувшись от этой незаслуженной пока похвалы, задыхающимся голосом ответила:


    - Пожарников… вызвали?..


    - Линию… оборвало… - таким же прерывистым, задышливым голосом ответил ей кто-то.


    Белка выдернула из кармана джинсов мобильный:


   - Какой у вас тут номер? Да не молчи,  ты! В смысле, не молчите… Номер, ну?!


    - Ноль-пять… три-два… ноль-ноль… - просипел пожилой дядька в угольно-черной кепке, мятом сером пиджаке и тренировочных штанах  (когда-то синего цвета).  Старая ткань  грозила лопнуть на коленках от размашистых шагов хозяина. «Дядя Валя… или Ваня…» - мельком подумала Белка, но тут же забыла об этом.


    - Возьми! Смотри, не урони! – Белка всунула в руки то ли дяди Вани, то ли дяди Вали  грабли и принялась на бегу тыкать пальцами в кнопки.


     - Ле-ена! – окликнул ее из-за спины чей-то смутно  знакомый голос.


     - Погоди… - Белка отмахнулась, неизвестно от кого.


        Последняя кнопка! Связь сработала! Ура смартфонам!… Так… Ответили! Ей ответили!


    - Пожчасть номер…


       Но Белка не дослушала – на фиг ей этот дурацкий номер, когда в Озерках пожар?!


   - Горит лес! – выпалила она, пытаясь не свалиться на очередной кочке, подвернувшейся некстати под ногу. – Деревня Озерки! Лес горит! Вы меня слышите?.. Пожар в лесу, деревня Оз…


    - Команда выехала, - проорал кто-то в самое ухо Белке. И чуть более человеческим голосом, сбавив децибелы,  добавил: - Не волнуйтесь вы так, бабы. Помощь уже в пути!..


   - Быстрее надо… - выдохнула Белка, споткнулась-таки, и тут кто-то твердой рукой ухватил ее за локоть и вытащил на поросшую дикой высокой травой обочину.


      
* * *

 
   - С ума сошла?! – прошипел ей кто-то прямо в лицо.


    Кто-то высокий. Высокий и черный. И еще - красный…


    Высокий, с черными волосами и угольно-черными глазами, в которых ярко горели алые яростные огоньки, Данила встряхнул Белку за плечи, так, что у нее зубы стукнули друг о друга,  и повторил свистящим шепотом:


    - Ума решилась, дура городская? Сгоришь ведь! А ну, домой!


      Белка задохнулась, поперхнулась и… пришла в себя. Отчасти, конечно, но все же – пришла.


     Это она – дура городская?! Она, кто вызвал пожарную команду? В то время, как все это сборище даже не задалось такой мыслью!


      Ну, Данечка, - все! Подобных обид не прощают!


       Белка резко выдернула руку, повернулась к дяде Ване (или Вале), который, оказывается, тоже на минутку остановился у обочины и утирал пот, обильно катившийся с его загорелого лба, и рявкнула:


    - Дядя Ваня! Отдайте мои грабли! – и, не дожидаясь реакции обалдевшего мужика, рыжая девчонка буквально выдрала из его жестких ладоней  садовый инструмент.


      Данила опустил руки вдоль тела и молча уставился на Белку. В упор, как он иногда позволял себе на нее смотреть,  чего Белка терпеть не могла.


    - Я вызвала пожарную команду, - ледяным (как ей казалось) тоном поставила его в известность Белка. Повернулась к дяде Ване (Вале) и приказала: - Ну? Чего стоим, кого ждем? Показывайте, дядя Ваня, куда тут!


      Мужик вытянул руку, указывая на опушку леса. Белка кивнула, закусила губу, подхватила дядю Ваню (Валю) под мышку и, печатая шаг, затопала в заданном  направлении.


    - Белка… - послышалось сзади.


      Она как шла – так и шла.


   - Лена! Ну, черт же все возьми!


      Белка не то что головы не повернула – ни единый волосок не дрогнул на ее растрепанной голове.


    - Лен! – а вот это он зря – опять ее за руку схватил.


    Белка резко обернулась к Даниле и процедила:


    - Чем под ногами мешаться, лучше пойди, людям помоги!


        Данила не успел ответить – от густой толпы, уже почти растворившейся между высоких стволов, отделился какой-то человек в промасленной спецовке и закричал:


     - Да-анька! Давай сюда, к нам!


     - Ну, что встал? – выдохнула Белка. – Тебя зовут. Иди и хоть что-нибудь сделай! – и с этими словами она отвернулась и ускорила шаг.


        Слава Богу – появление прозрачных капелек, мокрыми блестками скатившихся на щеки с ее ресниц, вполне можно было приписать воздействию дыма на слезные железы. Хотя, разумеется, во время спасательных работ никто такими пустяками не заморачивался – это, как говорится.  и ежикам понятно. Так что о новой Белкиной тайне никто не то что не узнал –  ее даже и не заметили.



*  *  *


 
     Только глубокой ночью измотанные, угоревшие, но, к счастью, уцелевшие жители Озерок вернулись в свои дома. Ночь казалась колдовской, почти Гоголевской  - но колдун, нагрянувший в Озерки,  был злым волшебником. Он не просто заволок улицы и дворы густым туманом – он сделал этот туман ядовитым, и никакая романтика никому не могла в голову прийти  от вида, запаха и мерзкого вкуса этого тумана. Он забирался в легкие и царапал их изнутри, раздирал горло  в клочья своими  ржавыми кривыми крючьями; он отравил все вокруг; он заставлял глаза слезиться, а губы – запекаться черной глинистой пленкой…


      Почти четырнадцать часов они копали рвы, обхватывали трясущимися от усталости руками толстые змеевидные тела пожарных шлангов, забрасывали песком языки огня, коварно прорывавшиеся то у корней отдаленного от полотнищ беснующегося пламени дерева, то взметавшиеся вдруг на, казалось бы, уже обезвреженной черной проплешине между кустами, от которых остались только хрупкие горелые скелеты.


        Крики. Гул и рев огня. Рев и гул воды. Клубы пара. И – жар, этот нескончаемый жар, похожий на жар от очень высокой температуры, когда все превращается в жестокий и тоже нескончаемый бред… А потом по цепочкам передали команду: «Огонь в деревню не прошел. Все по домам!»


         Белка не помнила, как она добрела до двора бабы Мани. Кажется, ее кто-то довел…Ее подхватили две пары рук, что-то холодное прижалось к ее губам, и вода – изумительная, свежая, холодная колодезная вода - благотворной струйкой потекла в ее распухшее горло. Потом, кажется, ее положили на что-то мягкое, очень мягкое, просто невероятно мягкое… а дальше она уже ничего не помнила.



ГЛАВА 16

А дальше - жизнь
-------------------


     Очнулась Белка в каких-то белых облаках. Голова у неё кружилась.


      - Поверни голову налево, - услышала она.


     Белка послушно повернула голову влево.


      - Хорошо. Теперь направо.


     Белка перекатила голову вправо.


      - Умница. А теперь осторожно открой глаза. Очень осторожно!


      Пожалуй, это будет потруднее. На глазах - какие-то повязки…


     - Подожди, сейчас ослабим бинты…


     - А совсем снять можно? – вырвалось у Белки.


     - Вот и увидим… Так, Лена, медленно приподними веки.


     - Поднимите мне веки, - утробным голосом произнес кто-то, стоявший рядом с ее койкой, и врач немедленно взъярился:


     - Молодой человек, вы не могли бы обойтись без дурацких шуточек?!


     - Макс! Венька! Это вы? – закричала Белка и резко села на койке.


     - Сейчас же лечь! – дискантом, срываясь на визг, завоопил врач. – А вы немедленно покиньте палату! Кто вас вообще посмел впустить?! Вон!

-  Никуда мы не уйдём – прошептал кто-то.


- Тогда стойте тихо и не мешайте мне!


        Белка опустилась на твердые больничные подушки, закусила губу и прижала ладошкой сердце. Оно прыгало в грудной клетке, как взбесившийся заяц, и никак не желало успокаиваться.


        Значит, ее перевезли в Москву? Или она все еще в Борисовке, в большой областной больнице, куда ее привезли после того, как она участвовала в тушении пожара? Но каким образом, в таком случае, здесь вдруг оказался Макс, или Венька, или они оба сразу? Что-то у нее в голове все плывет, путается. Нет, пожалуй, это не был голос Макса. И не Венькин, точно… Кто же  процитировал из «Вия»?


- Ну вот, - вновь услышала она мужской голос. – Всё в порядке!



    Лена осторожно открыла глаза.




    И увидела маму.


     Мама сидела на стуле у больничной койки. На плечах её болтался слишком для неё широкий белый халат. Она показалась Белке похудевшей, побледневшей… По маминой щеке скатилась слезинка, и Белка воскликнула:


- Мамочка, не плачь! Всё же хорошо!


- Теперь – да… - мама вытерла лицо платочком. – Лена… ты чудом зрение не потеряла! Как можно было…


- Как можно было остаться в стороне – вот о чём я себя тогда спросила, - тихо ответила Белка и перевела взгляд на стоявших у койки Макса, Веньку и… Данилу.


- Я… мы где – в Москве или в Борисовке? – спросила она. – Привет, ребята… А где Степан Иванович?


- В Борисовке, - мама откинула прядь волос со лба и наконец-то улыбнулась. – А ребята сюда навестить тебя приехали.


- Нам Людка  позвонила, - пояснил Макс и протянул Белке букет ромашек.


- И предки нас отпустили, - добавил Венька. – Тебе от всего нашего класса привет! И от директора школы.


- И от директора? – удивилась Белка, любуясь букетом.


- Она ж ничего не знает, - тихо заметил Данила, не отрывая глаз от Белкиного лица.


- Чего я не знаю? – так и вскинулась она на кровати.


- Да наградили всех вас! – пробасил Макс, широко улыбаясь. – Деревню вы спасли от огня! И от нашей школы директор велел тебе подарок передать, - Макс поднял с пола яркий пакет и достал из него какую-то коробку. – Вот, ноутбук тебе – от всей нашей школы!


     Белка взяла коробку, хотела было открыть её, но вдруг вспомнила, что ей не ответили на один важный вопрос.


- А Степан Иваныч где? – с тревогой спросила она. – Данила! – она прямо взглянула в его непроницаемые чёрные глаза.


     Впрочем… они уже не были такими непроницаемыми, как обычно. В них билось, бушевало тёмное пламя, в них светилось беспокойство – за неё, Белку. Она чуть поёжилась – никак она не могла приучить себя спокойно в его непостижимые глаза смотреть.


- Лена, - мама наклонилась к дочке и накрыла её исцарапанную руку тёплой ладонью, - Степана мы отвезём в Москву.


- Что с ним?! – вскрикнула Белка и резко спустила ноги с кровати. Голова на секунду закружилась, но это быстро прошло.


- Обгорел Степан Иваныч, - глухо произнёс Данила. – Не уследил я за ним… На меня дерево горящее повалилось, Стёпка меня оттолкнул, а сам…


- Он… жив?! – еле вымолвила Белка.


- Жив, жив! – наперебой закричали мама, Макс и Венька. – Он поправится! Просто главврач решил – в Москве он поправится быстрее!..


- И мы с тобой Семёна Иваныча и отвезём в самую лучшую клинику, - добавила мама. А потом - если, конечно, Степан Иваныч не будет против, - он поживёт у нас - она говорила о Стёпке, как о взрослом, и была совершенно права.


- Я хочу его видеть, - Белка встала, чуть покачнулась на слабых ещё ногах. Увидела в ногах кровати халат и надела его. – Даня, покажи, в какой он палате.


- Тебе надо лежать… - начала было мама, но Белка просто молча взглянула на неё, и мама встала со стула.


- Мы все к нему можем пройти? – спросила мама у Данилы.


- Если врач разрешит, - тихо ответит он.


Но врач согласился пропустить к Степану лишь одного человека.



* * *


     Увидев худенького мальчишку в бинтах, казавшегося ещё меньше на белых простынях, Белка едва не расплакалась. Но сдержала слёзы. В конце концов, как ни странно это звучит, но она, судя по всему, героиня… вот и наградили её… а герои не плачут. И уж, конечно, нельзя волновать Степку.


     Белка присела на стул, взяла худенькую руку Степки в свои ладони и подмигнула ему:


- Ну, как ты, Степан Иваныч?


     Стёпка слабо улыбнулся и подмигнул ей в ответ.


- В Москву поедешь с нами?


- А чо ж не поехать… - Степка сморщился, закашлялся, и Белка поспешила подать ему кружку с носиком, стоявшую у койки на тумбочке. Степан отпил несколько глотков и перевёл дыхание. – Погляжу, какая она из себя, Москва ваша. Данька где? – строго, словно старший – о младшем, спросил он. – Понесло ж его, чёрта, под это дерево!


- В коридоре Данька, - рассмеялась Белка. – За тебя волнуется.


- А чо ему за меня волноваться, - фыркнул Степан Иваныч, - чай, я не маленький!


- Нет, Степан Иваныч, не маленький ты. Ты – герой! – Белка вдруг вскочила и заговорщически подмигнула мальчишке. – Погоди-ка! Я сейчас!


- Ты чего, куда ты? – Степка приподнялся на локте, но Белка уже выбежала из палаты.


Вернулась она через минуту с коробкой в руках.


- Степа Иваныч! – торжественно воскликнула Белка. – От имени и по поручению… в общем, я хочу тебе подарить… Вот, держи, - и она положила ему на колени ноутбук. – Это лично от меня, Степа, - добавила она.


      Степан Иваныч тщательно осмотрел подарок, провёл пальцем по крышке и вдруг заливисто захохотал:


- А надпись-то! Переделывать придётся!


     Белка взглянула на крышку. Точно, а она и не заметила: там имелась витиеватая надпись, гласившая, что ноутбук принадлежит ей, Лене,  и вручён ей за отвагу на пожаре. Вот неловкость! Но Белка быстро расправилась с этой трудностью. Она, похоже, окончательно  перестала быть макарониной в киселе.


- А надпись пусть на память останется, - спокойно сказала она Степке. – Обо мне.


- А ты помирать собралась, нешто? – хитро прищурился Степка.


- Не дождутся, - рассмеялась Белка и осторожно обняла Степана Иваныча. – Скоро поедем в Москву! – шепнула она ему на ухо.


- А Данька как же? – строго спросил  Степан, вывернувшись из кольца её рук.


- А Данька будет жить со своей замечательной бабушкой, учиться и работать, - тряхнула головой Белка. – И… и приедет к нам – на каникулы! Английским будем заниматься, Степан Иваныч! И ещё: мы все вместе – ты. Данила, ми – наши! – друзья и я, - пойдём гулять по зимней Москве!


        Белка зажмурилась – и увидела запорошенную снегом Красную площадь, яркие огни   на огромной новогодней ёлке возле Кремля, почувствовала, как падают на ресницы  тонкие холодные снежинки… Мелькнули перед мысленным взором лица одноклассников. Витя… пусть живет, как хочет, его дело. Чёрные глаза Данила увидела Белка, и щёки её вспыхнули. Ну… как что будет, она не знает. Но то, что они теперь – друзья, это ясно. А загадывать она, Белка, больше не будет. И мечтать тоже. Она будет ЖИТЬ! И благодарить эту Жизнь – за каждый прожитый день, за своих новых и старых друзей, за маму и папу – за всё, за всё на свете.


- И всё будет замечательно… - тихо, как во сне, проговорила она. – Ведь верно, Степан Иванович?


     Стёпка улыбнулся ей и кивнул.


     В палату вошёл врач, взглянул на часы и строго сказал, что Степе нужно отдохнуть.


     Белка вышла в коридор – и словно бы новыми глазами увидела и маму, и Данилу, и Макса с Венькой. И такими же новыми глазами она мысленно увидела свой класс, свою школу, всю свою жизнь. Что-то ожидало её за порогом больницы… что-то очень, очень хорошее… она это точно ЗНАЛА.


- Живём, братцы! – счастливо засмеялась Белка, подошла к Даньке и на глазах у мамы и ребят крепко поцеловала его в щёку. – Живём! – повторила она, прижмурив глаза и  не замечая, с каким удивлением и уважением все они смотрят на неё.


- Живём… - глухо отозвался Данила.


      Белка взглянула на него и увидела, как на его твёрдых, уже совсем по-мужски очерченных губах расцветает чудесная, робкая и, в то же время, сильная какая-то, уверенная улыбка.


- Живём, - отозвался чей-то женский голос, и Белка, повернув голову, увидела Данькину бабушку.


     Старуха смотрела на неё пристально и нежно, и Белка понимала, что она хочет сказать её этим взглядом.


     «Береги, - молча говорила ей глазами Данькина бабушка Ксеня, - береги всё это: маму, друзей, себя. Не горься и береги эту Жизнь!»


     Белка кивнула ей и громко, во весь голос, заявила:


- А сейчас – я выписываюсь! Хватит, належалась! Мама, поговори с врачом, прошу тебя,  скажи ему, что мне будет гораздо лучше у бабы Мани, - как равная по возрасту, сказала маме Белка, и мама кивнула ей. - И мы все пойдём к нам – пить чай! А потом принесем Степану Ивановичу целую гору плюшек! Надо, чтобы он сил набрался перед поездкой в Москву… Ты приедешь, Даня? – без паузы спросила Белка и с  лёгкой улыбкой, взглянула Даниле прямо в глаза. – Я тебя приглашаю. Мы все, я, мои  мама и папа, тебя  приглашаем, - поправилась она.


Данила кивнул ей и легонько погладил по щеке. И мама смотрела на  эту сцену  совершенно спокойно, словно так и должно быть – что мрачноватый высокий парень, уже совсем взрослый на вид, при всех гладит по щеке её дочь. И Макс с Венькой улыбались им обоим – Белке и Даниле. И ласково смотрела на них баба Ксеня.


- Приеду, - глуховатым голосом сказал Данька. – Обязательно. Жди! Погуляем по этой вашей Москве.


- По нашей! – засмеялась Белка. – Она же у всех нас – общая!


И всё так и случилось.

А что с ними всеми случилось в Москве - об этом вы в своё время узнаете. И почему Белке приснилась бабушка Данилы - тоже узнаете...

*************