Глава 23. Смерть Святополка, апрель 1113 г

         
Прошло без малого почти два года,
Зарубцевались раны от боёв.
И распрей не плели князья тенёта,
И не лилась своя напрасно кровь.
Цвела земля от Божьей благодати,
Кормила хлебом, птицей и зверьём,
Росло потомство и игрались свадьбы,
Не зарастала память бурьяном.

Была весна та ранней и весёлой,
Журча ручьями, таяли снега,
Вода бежала бурная по долам
И речек заливала берега.
Прибрежный лес топорщился по пояс,
Да кое-где кусты на бугорках,
Народ за скот домашний беспокоясь,
Спасал его на Змиевых валах.
Но паводок сошёл, оставив лужи
Да хлябь почти болотную и склизь,
Что солнце за неделю не подсушит,
И ездить в это время береглись.
Случилось в день шестнадцатый апреля,
А за полночь прервали князю сон,
Когда негромко постучали в двери, 
Чему Владимир не был удивлён.
Слуга (спросонья сам) вошёл не смело:
«Прости, князь-батюшка, к тебе гонец
Из Киева примчал, как очумелый,
Впустить не просит — требует, наглец».
«Ох, Господи! И ночью нет покоя, -
Вставая нехотя, князь проворчал, -
Пусть ждёт, скажи, коль дело есть какое,
Свечу зажги сперва. Чего ты встал!».
Уже при свете князь оделся, вышел,
Слуга вперёд держа свечу в руке.
Гонец был в сенцах. Подойдя поближе
Спросил: «Почто ты здесь и послан кем?
Один пустился в ночь? Сопровождали?
Не близкий путь и топко в поймах рек,
В такую темень сильно рисковали,
Вас, стало быть, здесь трое человек?»
«Один не смог бы, светлый князь, опасно,
Втроём по нонешней поре и то,
Как филином, тут надо быть глазастым, -
Ответил тот, - один бы —  ни за что!
Явились мы с известием печальным,
Вчерашним днём великий князь почил, 
Преставился не сразу, моментально,
Чего-то, говорят, в обед вкусил.
Об этом в граде разное судачат,
Её не спрячешь под запор, молву.
Теперь гонцы, как мы, повсюду скачут
Без отдыха, коням поводья рвут».
О чём угодно был готов услышать:
О половцах, поляках, о грызне
Князей друг с другом — будь неладны трижды,
Тогда уж лучше о враге извне.
Ещё спросил, двуперстьем осеняясь:
« Скажи, почил где Святополк и как?».
Боль в голосе была не показная,
Владимир спрашивал не просто так.
«В Выш-городе случилось быть такому,
Друзья направили, а князя сам видал,
Бояре были — все ему знакомы,
Но дело не моё, об этом не пытал, -
Гонец ему, - что дальше там — не знаю,
Но ухом слышал — в Киев повезут,
Сегодня утром тайно отправляют.
Вертаться нам, останемся ли тут?».
«Задержитесь, поедите со мною, 
Поспите в гридницкой у нас пока».
Слуге: «Скажи там, пусть поесть накроют,
Что будут три голодных едока».
Вернулся снова князь в опочивальню, 
О смерти вестью не был оглушён.
Прожил «великий» Святополк скандально
И вот теперь земной путь завершён.
«Под Богом ходим мы и все не вечны, -
Вздохнул Владимир с грустью тяжело, -
Со смертушкой с рождения повенчаны,
Ему, как видно, время истекло.
Прими, Господь, его в свои объятия,
Как только ты умеешь — рассуди,
На что вся жизнь была потрачена?
В умах какую память возбудил?».
Хотел совсем прилечь, но нет... —  не спится,
А мысли-думки взапуски в мозгу,
Рисуя в памяти дела и лица...
Так снег, бывало, мельтешит в пургу.
«Входи, не сплю. Чего, как мышь, скребёшься!», -
Поняв кто там, сказал вдруг в темноту.
Вошёл слуга. «Бояр покличь — проснёшься,
Иди к себе, язык держи во рту».
Владимир пересел к оконцу в кресло,
Снаружи лился бледный лунный свет.
Всегда загадочный, как свод небесный,
Но никогда никто им не согрет.
А утро не спешило объявиться,
Седая ночь вела свой звёздный бал...
Пока не нужно было торопиться,
Устроившись, Владимир размышлял:
«Гонец мне давеча сказал, что тайно
Везут его... Боятся горожан?
Приспешники трясутся не случайно,
Он с ними вместе город обижал.
Замыслили, выходит, погребение
Содеять без огласки и толпы,
Чтоб не было попыток возмущения
И стольный не поднялся на дыбы?», -
Припомнил тут слова митрополита -
Три года сказаны тому назад,
Что только кровью люди станут сыты.
За предстоящий сердцем плакал ад.
«А говорят, что нет у нас пророков,
Хотя беду слепец лишь не видал
Жид-ростовщик  цинично и жестоко,
В долги при Святополке всех загнал.
Какая непонятная кончина...?
Разрушится возможно весь союз
Сложившийся меж нами, а причину
Придумают на свой бояре вкус.
Теперь начнутся княжьи выкрутасы...,
Давиду очередь занять престол.
Не ждал так быстро он такого часа,
Что может помешать ему иль кто?   
На сторону его я встану первым
И помощь дам: и словом, и мечом,
Чтоб подлого лукавства не был жертвой.
Завещанный порядок соблюдём.
Но это аще вдруг дойдёт до драки
Коль Киев не урядится о нём.
Всплывёт всей прежней злобы накипь,
Зальётся город кровью и огнём.
Себя же мыслью о престоле он не тешил -
Не в очередь. Развяжется война.
В безвременье, как тьму кромешную,
Вся будет Русь опять вовлечена.
Да... мрачная малюется картина»,-
Безрадостно подвёл всему итог.
Светало. Ночку криком петушиным
День провожал за княжеский за порог.
            
С Владимиром отряд дружины малой,
Шёл ходко рысью с самого утра.
До Киева немного оставалось
Езды такой — часа на полтора.
С собой Владимир взял на похороны
Вышатича и нескольких бояр,
В делах его совсем не посторонних,
Но тех, кто сам того лишь пожелал.
Соратник верный был уже в закате
И князь боялся за него: «Осилит ли?».
Возок того бежал-катился сзади
И кони, будто зная, берегли.
Почти молчком скакали, так как сложно
Глагол вести, трясясь весь день верхом.
Ещё не позволяло бездорожье,
Бежали то по тракту, то лужком.
В дороге раз всего остановились;
Поесть самим и отдых дать коням.
Все знали, почему так торопились,
Не ведая, ещё что встретят там?
Гонцов князь разослал в уделы к детям,
На случай наготове будут пусть.
Пока предполагал: «Когда приедем
На место, что к чему там, разберусь».
Как не спешили, к ночи не успели,
Остались на подоле ночевать,
Но только утром петухи пропели,
Не дал Владимир долго зоревать.
Дорогой в город ехали знакомой,
В Михайловскую церковь*  прямиком
Направили коней (лежал не дома),            
Куда вчера доставлен был тайком.
В окольном городе о смерти знали.
«Ну слава тебе, Господи, прибрал»,-
Недобрым словом следом поминали
И с глаз слезу никто не вытирал.
Народ посадский им встречался редко,
Как будто прятался, не видно суеты
И бодрости. Вышатич молвил едко:
«Собаки да облезлые коты».
Давид был здесь с дружиной тоже малой,
Отряд заметив, сердцем посмелел,
Ведь очередь быть в Киеве досталась,
На всех он с подозрением глядел.
Не выдержав, поехал сам навстречу,
Владимир, отделившись, подскакал.
Поручкались, обнялись, а уздечку
Давид из рук совсем не отпускал,
Боялся, будто конь возьмёт ускачет.   
Сам князю пристально смотрел в глаза,
Но тот своих не отворачивал,
Чем полную открытость показал.
Взметнувшиеся чувства успокоив,
Давид, кивнув на храм, проговорил:
«Как знал конец свой Святополк, достроил
Храм этот  златоверхий и почил».
На паперти Владимир оглянулся,
Дружинники да нескольких зевак
Смотрели равнодушно на обитель,
Свершался где сейчас посмертный акт.
Людей вокруг усопшего немного -
Бояре, княжьи дети и вдова,
Но мало глубоко был кто растроган -
Как дальше жить — болела голова.
Приход князей отвлёк всех на минуту,
Пронёсся лёгкий шёпот по толпе 
И тут же стих — не место пересудам,
Священник продолжал молитвы петь...
Огни свечей по чину отпевания,
Витает запах ладана над всем,
Последний взмах кадилом и прощание
Теперь бесповоротно насовсем.
Под плач семьи и всхлип вдовы Елены
В пределе храма князя погребли.
Кто был здесь, постояв над ним смиренно,
Могиле поклонились и ушли.

С поминок ехали князья бок о бок,
Охрана, чтоб беседе не мешать,
Трусила сзади вперемешку скопом,
Обоих в поле зрения держа.
«Почто наш брат Олег не удостоил, -
Спросил Владимир — были тет-а-тет, -
Чего сейчас делить ему с покойным,
Когда теперь того, что было, нет?».
«Зачем, князь, спрашивать — и так известно.
Хворает брат к тому же, ослабел.
Ему, ты знаешь, не был он прелестным
И я с трудом его порой терпел.
Не дружбы с ним искал я, князь, а мира
За ради слов, что в Любече давал.
Не ты бы (а покойник был задира),
За Василька я шкуру бы содрал.
Тогда уже мы были с ним сватами,
Взял в жёны Анну, дочь его, сын мой. 
Но дружбы не возникло меж родами,
И внучки нас не сделали роднёй.
Кого ещё ты видел на поминках?
Никто не соизволил кроме нас.
Не ближние князья, не из глубинки
Зело при жизни не казали глаз.
И я бы не поехал, но мы вместе
(судьбой, видать, начертано так там...)
С погаными дрались и к его чести
Нёс тяжесть эту с нами пополам».
В ответ кивал Владимир, соглашаясь,
Вопросы сами возникали в голове.
Давида зная издавна, не обольщаясь,
Судил о нём, как мудрый человек.
 «Но ты не брат, не скорый на расправу,
Таким бываешь лишь в бою с врагом.
Вот Киеву придёшься ли по нраву?
Теперь там княжить надобно с умом.
Черниговцы вельми не все, но хвалят,
Рука всевластная, а сердцем мягковат.
Штанов последних с мужиков не драли,
Зимой мякину**  люди не едят.   
Уступчив ты, миролюбив и кроток,
Не меч тебе носить бы, а куколь.
И недругов не нажил, как никто так,
И тащишь на себя чужую боль..»
Но этих дум не выдал он Давиду.
Порой язык свой надо придержать.
Князь вспомнил утро, странную закрытость...,
Пора беседу было завершать.
Расстались, как и раньше, дружелюбно,
Но Киев вскоре снова соберёт,
Когда час выбора настанет трудный,
На Вече голос свой подаст народ.
Дружину князь повёл к сестре в обитель,
А Ян поехал брата навестить -
Всё недосуг, давно его не видел
Да заодно о многом расспросить.
Во время погребенья, на поминках
Лишь словом перебросились скупым
Но без привычной смысловой начинки
И откровением понятным им.
Путяты двор по-княжески просторный,
За тыном рубленая крепкая изба,
Крыльцо украшено резьбой узорной,
Для стока вод под крышей желоба.
Дом тысяцкого знали горожане,
Боярин жил вольготно, на виду
И, проходя, любви не выражали,
Питая потаённую вражду.
Ян ехал не один, с десятком воев,
А город неприветлив и студён,
И после смерти князя неспокоен,
Как муравейник был разворошён.
Вернулся тысяцкий с поминок прежде,
Сам вышел встретить Яна у ворот,
Пенял, смеясь: «Не случай этот ежели,
А то не едет сам и не зовёт».
Тот вышел из возка с трудом и охом,
Седой, как лунь, и древних лет старик.
«Чем пустословить, лучше взял помог бы, -
Сердито, -  старший кто —  забыл, срамник?
Веди в свои палаты золотые,
Два лета не видались али нет?
Почто же сам не ездишь? Заняты-ые!
И то сказать, —  кому он нужен дед!».
Путята, улыбнувшись поперечил:
«Как будто сам всю жизнь ходил с сумой».
«В дурном, как ты, Путята, не замечен,
Тебе ли, брат, считать достаток мой», -
Ответил Ян так резко, как обрезал,
Брат, стушевавшись, вытерпел укол.
Об этом дальше было бесполезно,
Оставив так всё, в дом его повёл.
Войдя, Ян осмотрелся как впервые,
Присел на лавку с краю у стола
На нём еда,  меды стоят хмельные,
Но снедь его совсем не привлекла.
Пригубил чуть из кубка для порядка
Да ягоды мочёной пожевал.
«Спаси Христос! На брашно я не падкий
И с детства этим, помню, не страдал».
«О том не думай, там всего хватает, -
Путята показал кивком на двор, -
Нужда в куске пока не донимает,
Мои амбары не за сотни вёрст».
«Слуга пусть выйдет, сам придвинься ближе,
Подходит срок мой —  ангелы трубят.
Устал я, чую сердце годы выжгли,
Не помни зла, хочу проститься, брат.
Спрошу тебя — свою как видишь долю?
Давида с прежним князем не равняй.
Вам Святополк во всём всегда мирволил,
А этому хвалу не расточай.
Таких как ты, печальников и прытких
Своих хоть пруд пруди, так что окстись.
Не глянетесь, тогда всем под микитки
И будешь на задворках век пастись.
Твой Святополк привёл свою дружину,
А прежняя осталась не удел.
Ушла к Владимиру, ему служила
Да к внуку в Новгород - кто захотел».
Старик отёр слезившиеся очи,
Взял щепоть ягоды, отправил в рот,
Сглотнул: «Перед Давидом похлопочешь,

_Авось тебе и в этот раз сойдёт.
Размах широкий и живёшь ты сладко,
На бабе, вижу, золото блестит,
Кафтан твой дорогой и не в заплатках,
Брюшко наел себе — мешком висит.
Да ты не морщись, не судья тебе я,
А мой глагол не стыд, не ест очей.
Судить кого-то права не имею. 
Я, может, против твоего грешней.
Вот думаю над бренной сутью нашей,
Зачем всю жизнь мы тащим и копим?
В конце-концов в сырую землю ляжем,
А что нажил, достанется другим.
Ведь сказано Василием Великим***: 
«Из чрева матери не вышел ли ты наг?   
Откуда же, что есть теперь? Поди-ко,
Не ты один достоин этих благ.
Ужель наш Бог такой несправедливый
Потребное для жизни давший нам?
Почто богат ты, мыслею плутливый,
А тот с сумою ходит по дворам?
От случая имеешь, аще скажешь -
Творца не признаёшь, безбожник ты.
Зело твой грех пред Даровавшим тяжек,
Причины дара этого пусты.
И как же не прохвост ты, не стяжатель,
И как же хищником не обозвать!
В распоряжение лишь дал Создатель,
А ты всё в собственность посмел забрать.
Излишнее вернул бы бедным людям,
Оставив лишь потребное для нужд.
Никто бы не был ни богат, ни скуден,
Тогда бы сколько спас от смерти душ.
Умён монах и зрил он в самый корень,
Веков-то сколь промчалось с энтих лет?!
А воз и ныне там. Гнетёт того кто кормит,
Забыв о Боге, алчный дармоед...».
Прервался Ян, устав от речи длинной,
Её на свой Путята принял счёт:
«Тебе какая, Ян, с того кручина?
Трава и та по-разному растёт.
Ты исповедаться иль повидаться,
И попенять мне тут же заодно?
Почто же сам не ходишь побираться,
Не носишь платье рубище-рядно**** ?
Умом ослаб ты что ли, износился?
Вон экой завернуло тебя как! -
Путята не на шутку распалился, -
Ты умный здесь сидишь, а я дурак!
Не надо мне твоих нравоучений
И к душеизлияньям не привык.
Имеешь к покаянью тяготение -
На это церковь есть и духовник.
Мешали тебе жить, как сам захочешь?
Ты  благонравным стал с каких же пор?
Не по достатку ли оказывалась почесть?
Одолевал от этого зазор*****?
Тварь неразумная и та жить хочет
Не из норы несёт —  к себе в нору.
И нечего мне голову морочить,
В том нет ничьей вины, что люди мрут».
Держал Ян руки в старческих прожилках
Невозмутимо скатерти поверх, 
А брат, обидевшись, сидел и фыркал,
И все, что Яном сказано, отверг.
Тот мимо пропустил тираду брата
И дальше, отдышавшись, мысль повёл,
Не трогая домашнего уклада,
Не поднимая недовольства волн.
«Дожив до лет твоих, не думал также,
Трудами ратными достаток умножал
С дружиной, вместе с князем впрягшись,
Поборами людей не домогал.
Сказал ты верно, соглашусь, про норы,
Берут не у соседа, а с полей.
Вся разница их только в этом с вором,
Им Бог не дал ума, как у людей.
С годами, брат, всё явственнее вижу
Я предстояние пред Ним, ответ держа. 
Он все грехи мои давно открыжил,
Что в жизни неразумной совершал.
Охота —  пуще всяческой неволи,
Особенно когда имеешь власть.
Прощай, Путята, и прости —  не так что коли,
Оно, ведь, нешто знаешь, где упасть?»

«Чудной он стал какой-то, как блаженный,
Чего копается в себе самом?!
Прибудь Господь с ним», - думал примиренно,
Следя, за убегающим возком.
Путята, гостя проводив, вернулся
И, встречу вспоминая, загрустил.
Давно он с Яном в жизни разминулся,
В ней многое не то, как брат, ценил.
            
Как будто после затяжной болезни
Очнулся Киев, стряхивая хворь.
Но страхи перед властью не исчезли,
Пока держали над людьми контроль.
Хотя посад уже вздохнул свободней
Расправил спину, в слове стал смелей.
Подул мятежный сквознячёк в слободках,
Кубышки прятал ростовщик еврей.
Не только город, но поднялись сёла,
Смерть князя взбудоражила удел.   
Бунтарский дух был ненависти полон
Простой народ отмщением горел.
Елена, вдовая княгиня, раздавала
Богатства людям, что имелись у неё,
Но тучей надвигавшуюся свару
Она подачками своими не уймёт.
И княжье окруженье присмирело,
Без повода из дома ни ногой.
При Святополке двадцать лет жирело,
Теперь неясно — кто придёт другой?
Бояре меж собою разделились 
И спорили о том до хрипоты,
От слова иногда переходили
К боям кулачным, затыкая рты.
Софийский храм со дня своей постройки
Не знал такого сборища бояр.
А будет лет в его судьбе немало горьких 
И надругательств гнусных, войн пожар.
Под купол шум летел громкоголосый
И страсти накалялись добела,
Хулы не жалко было им поносной,   
Забыв пристойность, перепалка шла.    
«Что тот, что этот — редьки хрен не слаще, -
Кричали те кому не люб Давид, -
Не он, так брат Олег жидам потатчик,
С Тмутаракани им благоволит.
Едва торговля дышит — захирела,
Жиды дают под рост — хоть головой
Лезь в петлю. Вам до этого нет дела,
Лишь знали с князем только закром свой».
Но княжьи подпевалы упирались,
Путята, сотский, думские мужи -
Других князей в уме перебирали,
Кого возможно было предложить:
«Давид не ко двору, пускай с Волыни
Придёт сын Святополка Ярослав».
Летело им с издёвкой:«Род змеиный.
Князёк такой же, как отец,  — удав!
Владимира позвать на стол нам надо,
Опричь его не нужен здесь никто.
Ремёсла и земля пришли в упадок,   
Своё покойник пестовал гнездо.
Нам княжья очерёдность безразлична,
А дедово давно здесь не блюдём.
И вы заветами в глаза не тычьте,
Порядка нет, по правде не живём.
Несущую яички золотые,
Ту курицу не тащат под топор,
А вы пустили по миру весь Киев...
Владимир же — не вы, не крохобор.
С усопшим первыми  забыли о завете, 
Поэтому боитесь, как огня,
Приход Владимира. Бог шельму метит
И ваша всем обрыдла здесь брехня».
Их больше, чем противников Давида
В свою чтоб пользу и за всех решить,
Привыкших быть у княжьего корыта,
Обманом получавших барыши.
Но взвился зычный глас митрополита:
«Опомнитесь!» Взор строг был и тяжёл.
По полу посохом стуча сердито,
Направился к амвону и взошёл:
«Забыли что ли где вы!? Устыдитесь!
Глаголом смрадным осквернили храм.
Посад собрался возле, выходите
И с ним судьбу свою решайте там!»
За стенами Софийскими, снаружи,
Народ жил устремлением своим.
К полудню площадь вся была запружена,
Крича: «Владимира на стол хотим!»
Бояре сразу оказались в самом гуще,
Толпа их встретила под свист и крик.
По шуму поняли, над ней растущему,
Что риск отстаивать своё велик.
Однако, не сдаваясь, убеждали
Позвать Давида в Киев на престол,
Но из толпы им: «Хватит! Потрепались!».
«Взашей гоните их! - поднялся ор, -
Владимиру челом идите бейте,
Ему мы верим и хотим сюда.
Как вы, не уличён он в лиходействе,
Любостяжательность ему чужда».

_________________________
*основал Святополк Изяславович 1108-1113г.г.
**отходы от обмолота зерна
***4-й век н. э. Василий, монах «Об этике»
****грубое самотканное полотно
*****стыд, неловкость