Про Ивана Смельчака

                Сказочная история
                по мотивам произведения
                португальского писателя
                Жозе Гомеса Феррейры
                «Чудесные приключения
                Жоана Смельчака»

Однажды, парень такой жил,
по паспорту — Жоан.
На русский, стало быть, так лад,
был отроду — Иван.

Тому же имени, под стать —
Джон, Йоган или Жан,
на ливерпульском языке
немецких парижан.

Жил он в селе, с названием,
прям скажем, предвзятОм:
«Поплачь и слёзы после сам
глотай свои потом».

Дремучий лес недалеко,
как заповедник был.
У «слезоглотов» про него
ужасный слух прослыл:

Дракон, мол, там — презлющий,
по десять — ног и крыл.
Любой, кто его встретил бы,
до смерти б не дожил:
Как схватит пятью лапами,
которые не мыл,
и скушает в два горла вас,
в противные семь рыл.

Объектов положение
обычно таково:
с колючими заборами,
иль вроде бы того.
Отметим, в нашем случае —
наличие стены.
Граница, как-бы, твёрдая,
была с той стороны.

Никто из местных жителей,
туда не заходил.
И указатель даже,
никакой не подводил.
Прочней ограды — бремя их,
привычное своё —
постылое, тяжёлое,
но всё-таки — житьё.

В сравнении удобном,
себя могли держать:
— Там чёрте что, — не знаем,
и лучше бы не знать!
Достаточно лишь мнения:
— Дыра там, и плевать.
— Не наше это дело,
чтоб нос туда совать!

Добавим к чувствам — страху,
так, — толику, слегка.
К тому ж ещё, никто там,
из них не бЫл пока…
(Мы с вами вкруг да около,
идём издалека:
Суть в этом — приключения
Ивана Смельчака).

Представьте, если с детства,
с пелёнок, Ваша мать,
по поводу любому
будет страшно причитать!
Как смелым трудно вырасти!
Ведь легче — трусом стать.
Заставят люди старшие,
себя так «уважать».

Здесь, к слову, в подтверждение
родительских основ,
на землю лил всё время дождь.
И прям из облаков!

Плаксивой предысторией,
гордясь, без дураков,
в садах стояли ИВЫ там,
во веки, всех веков.

Из маршей, самый траурный —
любимый был. Тем боле,
Олимпиады Слёз, как Гимн —
он стал — по Горькой Доле.
На ней, чтоб грустью и тоской,
им насладиться вволю,
друг другу клали соль они
на свежие мозоли.

По выходным, на скрипках
стонали музыканты.
Хор носохлюпов жалобно,
в соплях — искал таланты.

В почёте находились,
там лозунги педантов:
Чтоб ежедневный траур!
Из чёрных лент и бантов!

Однако, говорят ещё:
— «В семье — не без урода».
Довольный радостный Иван,
всем пёрся против хода.

Он как бельмо был, слИшком
отлИчен от народа:
Страданий ему — ишь, ты!
— вдруг надоела мода:

Был гОлоден — не унывал,
когда болел — не плакал.
Всегда был весел от души,
и даже когда какал.

ДругИх — Иван не осуждал.
СупрОтив всех — не вякал.
Но вот заставить себя ныть,
— не мог никак, — хоть на кол!

По горло, он, порядками,
как говорят, — стал сыт.
Смешно ему, но кажется, —
соплЯми дом покрыт.

Собрался, в общем, с мыслями,
и маме говорит:
— От грустности вокруг уже,
душа моя болит.

Пойду-ка, перелезу я,
за стенку. Разомнусь.
По лесу заповедному
немного пробегусь.

Здоровья только ради.
И сразу же вернусь!
А ныть-стонать, пожалуй,
я после научусь.

Мамаша — сразу в слёзы,
да горькие, рыдать:
— Ах, как же так? Заставишь ты,
сынок, меня страдать!

И с воплями, давай на всю,
на улицу орать:
— Ой, не ходи! Стой, не пущу!
Послушай твою мать:

— Злодеев больше там,
чем на лугу травы!
И все мечтают кровь испить,
да так, — будь здоровы!

А коли двинешься туда,
и выйдешь из избы —
то, сей же час, я закажу
тебе и мне гробы.

Напор такой родительский,
для Вани не был нов.
Решив чего когда себе,
— считай внутри готов.

Не препирался с мамой,
не тратил лишних слов.
Был вечер, спать прилёг он,
а утром — был таков.

К ограде перед лесом,
вплотную подойдя,
Не удивился надпись там,
такую вот, найдя:

« — Запрещено входить всем,
по жизни кто бродя,
в боЯзни не трепещет,
свой страх не соблюдя»

И в точном соответствии
запрету самому:
«Оно было — до лампочки»,
— указанным ему.

На текст предупреждения,
во всю его длину,
он нацарапал весело
— «бе-бе, хрю-хрю, му-му».

Затем, он разбежался
и за лозу схватился,
потом за выступ на стене,
и сверху очутился.

Есть повод — сразу сам себе,
за ловкость, — помолился:
— Спасибо, дома был турник,
и навык пригодился.

Без подготовки —
пять минут — и переход границы!
Так, например, проблем не ждут,
летают себе птицы.

Вперёд, — он спрыгнул.
Проследим, незримо, (со страницы),
себя, считая за орлов.
Ай да, с ним, — вереницей.

Иван, как будто в свой сарай,
вошёл в темнейший лес.
Глядеть не стал по сторонам,
и сразу в чащу влез.

Минуту-две, а может пять,
он взглядом привыкал,
чтобы ботинком наступить
на почву, а не кал.

Глазами шаря в целине,
в кромешно-серой мгле,
как в перископе — видит всё,
здесь будто в полусне:

Зевают птицы на ветвях,
ползут улитки-белки…
И даже мухи к паукам
пришли на посиделки.

Разлился в воздухе кисель,
пристала к Ване дурь.
На голову тяжёлая
насела вялохмурь:

Бронёй — сковала руки,
а ноги — чугуном.
Он за пенёк споткнулся там
и грохнулся бревном.

Пришлось себя за место,
больное ущипнуть.
И заорал так громко,
что сам оглох чучуть:

— Эй, гномовеликаны!
Хоть чёрт вас упакуй!
Я,Ваня - на экскурсии
в ваш сказочный кукуй.
План-схему и окрестности
кто может показать?
Где, например, приёмная?
— Хотелось бы узнать!

Едва лишь завершил он
свой позитивный крик,
глядь, на его пути —
проход в лесу возник.

Поляна стала перед ним,
наполненная светом.
Прищурился. Рукой, второй,
прикрыл глаза при этом.

Вдох-выдох, отпустил он
ладони от лица.
И видит — две дороги,
в различных два конца.

Одна из них — в асфальте,
с бордюром по бокам.
И с кирпичами битыми — другая,
вся в колдобинах, с крапивой пополам.

— Понятно, — сделал вывод,
Иван на ихний счёт.
— Знать, первая — к Добру ведёт,
а Зло «крапивой жгёт».

— Поскольку, выкрутасы
мифические здесь,
Я б фею, благородную,
хотел бы предпочесть.
Пускай волшебной палочкой
подскажет выбор мне:
— Явись, как полицейские,
«с мигалкой на коне»!

Сработало. А может быть,
совпало. Не поймёшь.
Прелестное создание,
на первый взгляд, и что ж:

Идёт к нему Красавица,
с веретеном в руках,
Волшебной машет палочкой;
на шпильках-каблучках…

Да, всё как полагается,
как Фею не узнать:
Поверх груди — жемчужины,
подчёркивают стать.
Коса волос — до пояса,
Фиалки — в голове.
Всё платье — с изумрудами,
а сбоку — дефиле.

Вот рядом та, приблизилась,
к знакомству невтерпёж.
Но наш Иван вдруг вежливо:
— Мне кажется, ты врёшь!
(Небритая щетИна
у крали на щеках…)
— Да ты же ведь мужчина!
И тот ответил:
— Ах!
— Неужто, мне не веришь?
Я Фея — не маньяк!
И без меня вся сказка
пойдёт вперекосяк!

Он пропищал визгливым,
фальшивым голоском,
запутавшись руками
в наряде колдовском.

Иван расхохотался
над Феем, аж взахлёб.
Но извинился быстро,
— не обижался чтоб.

Мужик, не препираясь,
смутился, лишь слегка,
и пояснил причину такого парика:

— Черёд был мой, в дежурство
на вызов подойти.
Участок неухоженный,
поэтому — прости.
В волшебной канцелярии
не станут разбираться —
мы к перекрёстку двух дорог —
обязаны являться.

А в нашем офисе- лишь я,
да фея престарелая,
с радикулитом, — за сто лет,
к дивану приржавелая.
Я там посыльный, как курьер.
Но знаю заклинания.
Хочешь — в мышонка превращу?
Придумывай задания!

— Я верю. Но такой талант… —
Куда сейчас он делся?
Волшебный маг когда ты сам,
зачем переоделся?

— Есть в Тайной Конституции
параграф непременный:
Возможно видимость создать,
но смысл первостепенный.
Наш пол — как суть, поэтому —
незыблемый момент.
Студент-волшебник, буду я,
или уже доцент, —
легко и запросто тебя,
в кота мне превратить.
А в кошку — нет. Могу фасад
снаружи я, лишь только извратить.

— Примерно…, ладно, понял —
Ты любишь припудрИть.
Куда теперь подскажешь,
педали мне крутить?
Табличек — нет, и знаков…,
раз ты здесь — как вратарь. —
Что выбрать? Подскажи мне,
дежурный секретарь?

— Про лучшее расскажут
на рынке коммерсанты.
Когда имеешь зрение,
то разберёшься сам ты.

— Я вижу, что удобней
здесь поступить вот так! —
И, в сторону Асфальта
направил Ваня шаг,
не сильно доверяя,
подобной простоте,
считая, что не страшно,
всё пробовать везде.

— Стоп! Парень, погоди-ка,
не торопись так рьяно —
Порядок соблюсти!
— Оповещу охрану.

И деятель культуры,
волшебного погоста
из кобуры под платьем —
достал мобильник просто.

— Формальность, извини брат,
— Машину подадут.
Будь счастлив! —
И верзила, исчез из вида тут.

К Ивану, — без водителя,
подъехало авто.
Руля в машине не было,
большой диван, зато.

Техническое чудо
бесшумно завелось.
Он сел. И оно молнией
в дорогу понеслось.

В поездке укачало
его совсем немного.
Мгновенье, — встали у дворца,
у самого порога:

Без Окон, — перед Ваней, — Куб,
из белого гранита,
размером в стоэтажный дом,
и дверь внизу открыта.

Перед подъездом — пьедестал.
Топор и цепь лежит.
В брильянтах на наручниках —
свет золотом искрит.

— Чтоб это могло значить? —
Подумал Ваня вслух,
остановившись рядом,
так метрах, где-то, в двух.

Ответ представился ему
немыслимым сперва:
У встречно шедшего к нему
— пропала голова!
Глаза и губы — в животе,
неполночеловек:
Пустой и равнодушный взгляд…
полуприкрытых век,
во рту –сигара,
только вот … —
Нет головы!
— Взамен живот.

Сквозь зубы
этот неприятный тип
гнусавым голосом бубнит:

— Да пусть пребудет тупость
и сказочный покой
во веки твои вечные,
наш гость предорогой!
Готов-ли к операции?
Иван, с тревогой: — Ой!
— Не в курсе.
И, простите, не знаю. А к какой?

— В наш Путь ведут условия:
Чтоб Счастье получить,
ты добровольно должен нам,
две вещи подтвердить:

— Во-первых, дай согласие —
С плеч — голову снести,
чтоб ни о чём не думалось
и вшей в ней не пасти.
А во-вторых, наденешь сам
вот эти кандалы:
В алмазах и с орнаментом,
достойным похвалы!

— Спасибо, — буду звать тебя —
«КурюПлююИем», —
В словах соображение
отсутствует совсем!
Зачем тогда мне будет
цепочки красота? —
Ведь с головой исчезнет
у жизни полнота!
В процесс пищеварения,
ты можешь лишь влиять,
когда желудок главный.
Но суть не воспринять!

— Да я живу — не парясь,
курю, плюю и ем.
Мне понимать не надо,
не выгодно, — зачем?

И твой, — без боли, чикнем
проблемный элемент.
Рот-уши прямо на живот,
— перенесём в момент!
Переживанья — лишнее!
Забудешь боль и голод.
Не станет их в тебе!
Решайся, пока молод!

— И снова, благодарен,
За то, что поделился.
Наглядным своим видом
реально пригодился!
Стать постоянно сытым,
Как ты? — Зря беспокоишь.
А сложными задачами
меня ты не расстроишь.

— По правилам Порядка
из внутренней статьи
«сто сорок два — пятнадцать
— тире-ноль двадцать три»,
Параграфа Восьмого,
Подпункт Сто Двадцать Пять,
— Мозги через соломинку, —
есть версия, изъять.

— Для тех, кто за границей,
на службе состоит.
Для дипломатов, скажем,
где важен внешний вид.
Со стороны посмотришь —
на месте голова.
Внутри, хоть Полный Ноль на Ноль,
а сверху — Дважды Два!

— С успехом на вершине
такой — простое свойство, —
Иметь в пределе радость
от кишечного расстройства.
Чем овощем безмозглым
довольство излучать —
я предпочту и Горе,
и Радость ощущать!

— Не торопись! Дослушай!
Приставим тебе мяч!
Или арбуз! — Что хочешь!
— Всё может наш ГлавВрач!

Иван определился
на выборе своём —
Обратно шёл к дороге той,
с разбитым кирпичом.

Вернувшись к перекрёстку,
с восторгом ощутил,
что разрешил сомнения,
в которых раньше был:

— Теперь, сказал он лесу,
я знаю, что хочу, —
любые испытания,
ещё — пусть получу…
Не нравится мне счастье,
на этакий манер, —
ценою удовольствия
от безголовых мер.

Ступая в путь тернистый,
решил он твёрдо впредь,
от злополучий всяких
стараться не реветь.
А ужасы и страхи —
пусть будут, — наплевать,
так в жизни интереснее
всё преодолевать!

***************************

Слегка запущенной назвать
дорогу можно в книжке:
Ходить нельзя… Скакать пришлось
Ивану как мартышке.

С ухабами разбитыми
и рытвинами в грязи,
Путь новый был шедевром
средств пешеходной связи.

Особенно коварной
была та из напастей,
что камни под ногами —
имели рты и пасти!

Булыжники поменьше
лишь щёлкали зубами.
А валуны крупнее —
ощерились клыками.

Наступишь не заметив,
так вцепятся — не вырвать!
Нельзя остановиться,
всё время надо прыгать.

Раз двадцать прокусили
ботинки больно сильно,
Для вентиляции прорех
придавши им обильно.

Облизывали губы,
забрызганные кровью,
ущерб неся прохожему,
старательно, здоровью.

Подножных грызунов Иван
терпел, не чертыхаясь,
приняв их вредность за игру,
с азартом развлекаясь.

Вот снова в ногу впился клык,
а Ване — нипочём!
И хищной пасти жуткий вид
стал «мордой кирпичом».

Кусаться надоело им,
а может истекло,
всё время, что булыжникам
Злорадство отвело.

Отметив, про себя, успех,
собрался отдохнуть.
В ручье, который рядом был,
сел пятки обмакнуть.

Привёл в порядок обувь,
хотел продолжить ход.
Вдруг, чьи-то руки — шею
схватили в оборот.

Да так, что не возможно
освободить захват, —
тот туже становился,
чем больше сил затрат.

И Ваня сменил тактику, —
затих не вырываясь…,
Душитель свою хватку
ослабил, отвлекаясь.

Момент чтоб повернуться,
использовал Иван,
и глЯнул, кто же это,
схватил его в капкан?

Ловушку свило дерево
из веток — хула-хупов.
Ствол дуба протянул к нему
десяток «веткощупов».

Самодовольный дуб, гордясь
«дубовым» развлечением,
стал паренька подкидывать,
со всем дубовым рвением.

Дубы — приятели вокруг
обрадовались — браво!
Такая вот, дремучая,
пришла к Ивану слава.

Иван, взлетая вверх, молчал.
И дерево устало.
Точней, не видя результат,
— играться перестало.

На землю парень соскочил,
восстановил дыхание.
И, ни с того сего, запел,
напротив ожидания.

Кружилась, правда, голова.
И так его мутило,
что от избытка этих чувств
— на дерево стошнило.

Лесной мучитель закричал:
— Бессовестный мальчишка!
Ведь я тебя не обнимал
— развеселился слишком!
Положено, чтоб громкий плач
все издавали жертвы.
Зачем поёшь, хочу я знать,
— ведь ты же не бессмертный?

— Не знаю, может, дело в том,
что каждый миг на свете,
я не считаю за дурдом,
коль жив, так рад и этим!

— Сейчас попляшешь у меня! —
Сказал дуб, зло ругаясь —
— Твою башку, вот, оторву,
и с ней повосхищаюсь!
Давай сыграем в наш футбол,
раз мало получил!
— И корневищем, как ногой,
Ивану отмочил.

Голкипер, между двух берёз —
Боярышник шерстистый,
удар Иваном пропустил
сквозь сетку-куст ершистый.

И Ваня дальше пролетел.
Упасть не разрешили, —
Осинами подхвачен был.
А те — штрафной пробили.

В игру вступил волшебный лес,
Клён в Ельник пас послал…,
Закончил ветер этот матч
— свисток финальный дал.

— Все — в душ! — Скомандовал судья,
дождём из туч накрыв.
Деревья, кронами шумя,
ушли на перерыв.

Иван усталый, но живой,
в траве лежал без сил.
Небесный лил водопровод,
и сон его сморил.

Закрыв глаза, пробормотал,
— Наверно я факир! —
Всё оживает у меня.
И в мою честь — турнир!

Он не храня ни капли зла,
поспал — и освежился.
Восстановил силёнки так,
но голод навалился.

Прям перед носом, углядел —
На ветке сидит птица.
Слюну сглотнул — вспорхнула та,
не дав ему схватиться.

Голубка весело смеясь,
сказала — Не поймаешь!
В лесной охоте ты пока,
как мячик, пролетаешь.

И Ваня улыбнулся ей,
подзарядился смехом,
пришлось еду себе трясти
на дереве с орехом.

— Желательно ещё плоды
найти, чтоб подкрепиться! —
Сказал решительно Иван
и начал торопиться.

Сначала он прибавил шаг,
пустился в бег трусцой….
Гнал аппетит его искать
деревья с колбасой…

Маршрут упёрся в озеро.
Вот берег, дальше — тот.
Наш Ваня не расстроился,
скорей наоборот:

Плыть — пустяки, раз плюнуть,
а там — большущий сад —
Со спелым видом фрукты
висят, как на парад.

Здесь нечего стесняться,
раздевшись, рассудил.
Одёжку, туго замотав,
над головой скрутил.

Он грёб минут пятнадцать —
Вдаль берег отступил,
от старта изначального
уже и след простыл.

Стиль «батерфляй» на «кроль» сменил,
вода кругом вскипела!
Уж час прошёл — и не доплыл!
В чём, ёлки-палки, дело?

Старался, выложился весь —
а цель не приближалась!
Похоже, озеро над ним,
конкретно издевалось.

— «Резиновый пруд-тренажёр» —
Сравненье подыскалось.
Шутил Иван, но про себя
— уже не в мочь, казалось.

— Похнычь хотя бы, наконец! —
Волна ему шептала.
А стайка грубых мелких рыб,
сварливо угрожала:

— Слышь ты, млекопитающий,
настырный баломут!
Расплавался! Устроил, хам,
соревнованья тут!
— Проси уже пощады!
стонИ, будь ты неладен!
Вот-вот потонешь, станешь весь
спокоен и прохладен.

Кружили, с визгом, чайки
над головой, — Ловкач!
Хоть притворись страдающим
и капельку поплачь!
Не будь глупцом упёртым,
Что сложного? — Соври,
Пусти слезу, иначе…
— ко дну и в пузыри!

Захлёбывался Ваня.
Но как же продержаться?
С природой ведь бессмысленно
бороться и сражаться.

Похоже его песенка
вся спета. Но опять,
он сам решил её допеть,
раз нечего терять.

В резервах человеческих
есть сказочный ресурс:
Доступен нам всегда, когда
наш верно выбран курс.

Себя своим же голосом
Иван приободрил, —
Попутным ветер ему стал
и волны усмирил.

Два взмаха — и на берег-сад,
он вышел молодцом!
Но странно сад себя повёл
перед его лицом:

Все апельсины, как один,
на дереве свернулись,
вверх подскочили и с хлопком
горохом обернулись.

А мандарины — так, дразнясь,
мячами вниз скатились.
Вдобавок, показав язык,
в матрёшек превратились.

Он к яблокам, — они летать,
И веточками машут…
Бок о бок трутся, и, резвясь,
— ламбаду в небе пляшут!

Забыл Иван про голод,
восторженно смотря,
что вытворяют фрукты,
по воздуху паря.

И, вскинув руки к небу,
он закричал: — Ура!
Отличные артисты,
но мне идти пора.

Продуктами впервые,
как в цирке наслаждался.
На славу номер вышел.
Обед лишь не удался!
От ваших представлений
в восторг я прихожу, —
под сильным впечатленьем!
И даже не жужжу.

— Чем больше испытаний,
преодолеть придётся,
тем, интересней, — как оно
в процессе повернётся?

Сказал он это вслух,
или подумал гордо,
но только после этих слов,
вдруг стал каким-то твёрдым:

Не смог ни повернуться,
ни руки опустить,
а ноги — корни в землю
сумели отпустить.

Расселись на нём птицы
друг дружку обсудить.
Местечко им понравилось
— гнездо успели свить.

— Пардон, я что? — Стал деревом?!
УжАснулся Иван,
— Вот, здравствуйте, приехали,
теперь я истукан!

****************************

А самое противное,
что с места не сойти,
в моих передвижениях
пропало ассорти.

Полнейшая зависимость
от ветра и дождей,
без вариантов даже!
Хоть «лбом об стенку бей!»

Иван вздохнул, продолжив,
ещё перечислять:
— Теперь раздетым деревом
придётся щеголять.

— Как быть зимой со снегом?
Мне подошёл бы плащ!
Костюм «голыш» для холодов
не больно подходящ.

Взглянув на отражение
в пруду своих волос:
— Оброс не эстетично я—
печально произнёс.
(Точнее, молча это
подумал, так сказать)
— Немыслимо, вдобавок,
затылок почесать!

Поверхность всего тела
терзать стал жуткий зуд —
Ивано-ствол цветами весь
покрылся там и тут.

Снаружи раздражение,
на взгляд не посвящённых,
казалось романтическим
подарком для влюблённых.

Гуляла рядом парочка
вздыхающих любовно.
Красой цветения привлёк
Иван их безусловно.

— Смотри какая прелесть! —
Дал кавалер понять, —
— Отличное здесь место
друг друга нам обнять!

Вот бы сказать ребятам:
— СвалИте — не до вас!
Терпеть Иван их глупости
был вынужден сейчас…
Нет силы слушать нежности:
он ветер попросил,
чтоб голоса любовников
подальше относил.

Но тот — лишь ноль внимания.
А ухажёр для дамы,
взял ножичком Ивану,
— нанёс на тело травмы.
И вырезал на дереве
рисунок в виде перца.
Потом стрелу добавил,
как будто это сердце….

В другой раз мимо Вани
вприпрыжку шла девчонка,
несла в корзинке ягоды
и пела песню звонко.

В её глазах искрилось
«сто миллион» идей —
Чудесна непосредственность
у маленьких людей.

И девочка подумала,
чем ветке — зря висеть?
А привязать верёвки —
и можно полететь!

Придумав, тут же сделала
качелями — Ивана,
смеясь от удовольствия
исполненного плана.

Вверх — вниз и скорость выше,
душа замрёт внутри…
Ух! — Радость испытание
ей снова повтори!

Верёвки трутся с деревом,
а боли ему нет —
Иван к ней привязался сам
и в этом весь секрет.

Ходила к Ване девочка,
почти что каждый день.
Сменилось лето осенью,
длиннее стала тень.

Пропала и малютка,
исчезла без следа.
Печаль Ивана листьями
просыпалась тогда.

Наш друг понуро принял
расклад текущих дел,
дождём умытый хмуро
на белый свет глядел.

Всё время не посчитано,
что парень наш грустил.
Старик вдруг неожиданно —
пришёл и в лоб спросил:

— Иван-Смельчак не ты ли?
Как мне тебя узнать?
Прости, что буду вынужден
язык твой развязать:

Тесак держал за поясом
Старик на случай тот —
Им помахал — и вырезал
в стволе Ивану рот.

— Да, точно, это я торчу
в саду здесь, как на грядке!
Себя неважно чувствую
без утренней зарядки.

Кому-то, видишь, помешал
мой облик человека,
растут на мне теперь сучки
до окончанья века…

— Понятно, но помочь тебе,
есть вариант невольный.
От горя предложу, а ты —
решай сам, добровольно:

Я папа шустрой девочки,
что здесь с тобой играла,
Кктвоим качелям каждый день
из дома прибегала.

Но заболела… и слегла.
Держаться нету силы,
она жива, но каждый день…
на краешке могилы.

Я белый свет остаться с ней
просил неоднократно —
К ней смерть пришла,
подождала… и так сказала:
— Ладно,
— В Хрустальный холм, для мёртвых край,
ты Смельчака отправишь —
Ивана к нам доставишь в рай,
а девочку оставишь.

Вздохнул старик. И как итог:
Ответ в ту же секунду,
Иван свой дал:
— Руби отец! Я рад, что нужным буду.

— Тогда приступим, потерпи.
К печальному финалу
тебе положено предстать
тем, кем ты был сначала.

— В Дворец Хрустального холма
ты должен появиться
и быть готовым ко всему,
что там потом случится.

К хозяйке этого Дворца
взгляд если обратишь, —
застынет кровь внутри тебя,
И жить ты прекратишь.

Расколдования процесс
стал для Ивана жуток —
Был он распилен поперёк
в короткий промежуток.

Поленья порубив, сложил
Старик телегу с верхом,
все перевёз, в дом свой занёс
и там сложил неспехом.

В камине разведя огонь,
топил весь день и ночь.
Дрова, сучки — без суеты
в трубу летели прочь.

Над крышей домика дымок
тихонько оседал
и вид Ивана-Смельчака
живого принимал.

Свой прежний облик тот обрёл,
с ногами и руками!
Но человеком став опять
— уснул под облаками.

Достался, видно, передел
с большим переживаньем —
Так полноценным стать хотел! —
Что отключился Ваня.

Проснулся днём, глаза открыл:
— Готов наш пионер! —
Над ним стоит и голосит
прибор из полусфер.

Не торопясь, поднялся, сел.
— Вот ведь, — подумал — снится!
А чудо-шар сучит крылом
и верещит как птица:

— Пора, нас ждёт Хрустальный Холм.
Хватайся за уздечки,
доставка вызвана верхом
на Чудо-птице-печке.

И, так сказать, «последний путь»
был совершён на деле…
На финиш, где-то в облаках,
буквально, — чудом сели.

Вверху — громаднейший Дворец
с зеркальным косогором.
Размеры великанские
затруднены обзором.

Откос хрустальный у Холма —
Седок спросил «маршрутку» :
— Мне кажется, что скользко здесь,
как же взобраться в будку?

— Ты наступи на косогор,
там дальше разберёшься,
куда-нибудь провалишься,
а может, вознесёшься.

Иван, её благодаря,
по кузову похлопал,
с капота пыльных мух смахнул
и к зданию потопал.

Как только ногу он занёс,
чтоб прыгнуть на откос, —
Включился сверху у холма
гигантский пылесос.

Стал тела вес не ощутим,
его втянуло жерлом:
Свершился главный переход
к потусторонним перлам.

Желанья делать что-нибудь,
почти совсем пропали…
И очутился, как бы, он
в огромном белом зале.

Существование его
на волоске качалось.
Он безразлично наблюдал
как жизнь его кончалась…

На чёрте чём Тот Свет стоит —
всё в воздухе парИт!
И интересно обстоит,
что свет и там горит.

Прям на него глядит со стен,
зеркально размножаясь —
его же, собственно, лицо,
повсюду отражаясь.

На малахитовых столах,
в торговом центре будто,
разложены регалии
Ивана почему-то.

Посмертных почестей чреды
лежат слева-направо.
Мол, мученик заслуженный,
имеет на них право:

Вот — обелиск «Иван — Герой!»,
бюст в профиль и портреты,
книг многотомные труды —
Ивановы Заветы…

Случайно, дверь «Служебный ход»
попалась на глаза.
Рефлекс сработал, — он открыл:
подворье, сена сноп, коса.

Конь с чёрной гривой под седлом
косИт лиловым глазом :
— Проход здесь строго-настрого
всем противопоказан!

Сигнал как ток прошёл — и в мозг!
Очнулся наш Смельчак.
Ведь с детства запрещения
— к сопротивленью знак:

— Прости, служивый резвый друг!
Никто мне не прикажет,
запрет — не вяжет моих рук.
И воздух не в продаже.

По воле собственной я здесь,
Хозяйку чтоб уважить.
Ты, сивка-бурка, окажи
— услугу лучше даже.

— Исполнить смертный уговор,
я прибыл, как сказали.
Жить получалось до сих пор.
И дальше — поскакали!

Запрыгнув сразу же верхом,
схватил косу как меч,
От привязи коня отсёк,
но тут услышал речь:

— Кто заходил, что передать? —
Вопрос был задан Ване, —
И, обратившийся к нему,
возник на заднем плане.

Наш паренёк ему в ответ
представился не глядя:
— Иван-Смельчак я, человек.
А ты кто будешь дядя?

(Он догадался — не смотреть,
чтоб кровь не стыла в жилах,
Пусть Смерть кусает локти, как…
бывает в её силах).

— Ты — человек. А я — твой след.
Я без тебя — баранка.
По фактам — заправляешь ты,
но видима — огранка.
Твоё Намерение я
Костлявой сообщу,
что, дескать, ты плевать хотел
на всю её мощу.

— Отвергнув памятник себе,
Путь продолжай. — Теперь,
когда поводья держишь сам—
любая настежь дверь.
Хотя, проблемы, без конца, —
«весельем» обеспечат.
И дуля с маслом, что за них
тебя увековечат.
Жить без покоя и наград
коль ты предпочитаешь,
так будь и радуйся сейчас.
Что после? — Там узнаешь…

Здесь надо должное отдать,
Ивану за терпение,
предпочитал не слушать он
пророчьи «песнопения».

Послушный конь пустился вскачь
под ропот тех людей,
что видели его с косой,
и думали — злодей.

Бывает, сослепу, народ
ругается у нас,
на тех, кто собственных детей
у них от смерти спас!

Проклятий — множество, не раз,
Иван без зла сносил…
А по возможности, в полях,
пшеницу всем косил.