2018. Зелёный фиолет

***

Эпоха темноты, эпоха чурпурпура,
Эпоха пошлости и скользкого гламура.
Я встал, чтоб говорить, я вышел в междометье,
Мне сорок тысяч лет, я совершеннолетний,

Представиться ещё могу, но лучше к делу:
В одной чудной стране есть злая королева.
У ней есть добрый кот, ложащийся к ней слева
Затем, чтобы она совсем не поседела;

Собачка у неё породой — лабрадорка
И бабочка у ней сидит в окне, на створках.
Готовит нам войну та злая королева,
И плачет добрый кот, ложащийся к ней слева.

Ты знаешь... нам всегда легко на белом свете,
Полюбишь ли меня в зелёном фиолете?

 
***

Поэзия должна быть Красотой,
А не предсмертным хрипом и страданьем,
Ей неугодно бракосочетанье
И мой меланхолический настрой.

Она, как дух, летает над рекой,
Поросшей бальзамином и крапивой,
Она ни грубой не бывает, ни учтивой,
Ей неугоден трубных вышек строй.

Иероглифическая чушь,
Постмодернизм мне неугодны,
Я более люблю природы
Неунывающую глушь.

Откройтесь мне, дыхания соцветий,
Мне — бесконечность, я — совершеннолетний.

 
***

Ёж мне встретился в лесу.
"Здравствуй, ёж, я на тебя похож,
Колючий и не любящий росу.
Ёж, как ты живёшь?"

Ёж отвечал бесстрастно:
"Фыр-фыр, фыр-фыр" —
Я понял: не напрасно
На пальце у меня сапфир.

Ежи — из игл, они мятежны,
Но только у ежей бывает нежность.

 
***

Зачем на облаке воздушном
Ко мне ты нынче прилетал,
Иконику зачем ты слушал,
Зато меня не понимал?

Я знаю, в круговерти виршей
Не слышен человечий слог,
И обстоятельствам приличней
Накаут, а не диалог.

Смотри: река из Сычуани
Течёт в Хубэй, река воздушна,
Как наши из эфира души,
Как бриллиантовые грани.

Мне тихо в этом мире стало,
Друзья, подайте покрывало.

 
***

МЕДУЗА

Медуза, лик свой обнажив,
В глаза мне дерзко посмотрела,
Она увидеть не хотела
В них зеркала. Тому, кто жив,
Её дорийская наружность
Порой внушает жалкий страх,
Но только Архимед окружность,
Как прежде, чертит на песках.

 
***

Пусть вся наука разобьётся об искусство.
Я так устал, что только Красота
стабилизирует мои к науке чувства;
и даже ты тогда была не та,

И даже ты походкой невозможной
входила слишком дерзко в храм,
как Моцарт, съевший целых три пирожных,
как Бах среди лиловых панорам.

Пусть мне никто не прекословит в полночь,
поскольку я — естественный поэт,
поскольку я — не сволочная сволочь,
поскольку я хочу, чтобы сонет

Свершился навсегда, чтобы искусство
уже не чувствовало больше чувства.

 
***

Я лицезреть харизму не хочу —
Меня интересует солнца луч.
Священная корова вышла в поле,
Как хорошо корове на раздоле!

Нас ждёт такая красота,
Которую увидеть сложно, —
Её сказать-то невозможно,
Не то что прочитать с листа.

Пусть экзистенция струится,
Она есть явь, она не снится,
Но перестань, я больше не могу
Валяться наискось в стогу.

Нескошенное очень скоро скосят.
Мы вечны, нас ни о чём не спросят.

 
***

Весна ещё не расцвела,
Но дух весны уже я слышу,
Иду дышать теперь на крышу
И сзади волочу крыла.

Подруга древняя моя,
Ирина, ангел, мне известно,
Когда тебе бывает тесно,
Люблю тебя, моя змея,

Моя змеягода, моя!
Под звездопадом нынче жжёт,
И времени атомоход
Кромсает лёд. Ты — не моя,

Подруга юная моя,
Дождёмся в мае соловья.

 
***

У человека право тишины
Есть, право одиночества на свете,
Ему не нужно штампа в партбилете,
Он не желает грохота войны,

И если целый мир сошёл с ума —
Он вправе оставаться умным.
Река проснулась под мостом чугунным,
Закончилась тяжёлая зима,

Луны свершился полный поворот,
Теперь пусть солнце светит между нами.
Я встану как преграда между вами,
Я запрещаю атомный исход.

Смотри: ведь это первая пчела
Весне сегодня крылья принесла.

 
***

Наши доктора сошли с ума,
Шансы победы равны бесконечности, —
Они не видят, как наши конечности
Встали на край письма.

Вскоре судьба
Скажет нам: "Да!"
Много я повидал,
Землю карманом хлебал.

Ну, оттряхните мне крылья уже.
Попробуем быть живыми?
Хоть попытаемся стать святыми?
Жаль, на совете мужей

Я не улыбчив. Теперь только май,
Нас только двое и край письма.


***

Я знаю, что всё будет хорошо,
Моя любовь убережёт тебя от муки,
От ужаса, от пустоты, от скуки; —
Как хорошо, что майский дождь прошёл!

Мне так невыносимо одному
Писать всю эту повесть вековую,
Тебя к тебе уже теперь ревную
В цветущем и дурманящем саду.

Моей любви преодолеть нельзя,
Так как она теперь твоею стала,
Весна нас у самих себя украла,
И ничего нам у неё не взять.

Гроза случилась, а за ней — рассвет.
Целую на твоей руке браслет.

 
***

Мне Гераклит тогда сказал:
"Ах, всё меняется на свете", —
В пенсне взглянув: "Мы не в балете!" —
Ему я дерзко отвечал.

Сократ твердил мне: "Кто есть я?" —
Ему я, тихо отвечая,
Фитиль у лампы поднимая,
Сказал: "Усни, ведь мы — друзья",

Не унимаясь, он сказал:
"Зачем есть человек на свете?", —
"Остыньте, друг, мы не в балете" —
Ему я дерзко отвечал.

Платон мне на ухо шептал
О том, о сём, о всём на свете, —
"Как жаль, что мы в кордебалете..." —
Ему я дерзко отвечал.

Там Аристотель спал и встал
Из сени индевелых вишен,
Спросил меня: "Зачем я лишний?"
На это так ему сказал:

"Аристократии не стало,
Почти что ни в любви, ни где-то,
Но видишь ли ты это лето?" —
Ему я дерзко отвечал;

Вслед повзрослевшею стопой
Мне Александр за ним явился —
(Индийской пылью он пылился)
Он мне задал вопрос такой:

"Я царство создал, я страдал,
Поддавшись воле человечьей,
Я был, как бог, я был, как вечный?" —
На это я ему сказал:

"Вчера черёмухой дышал, 
Она цвела, а нынче тихо
Цветы раскрыла облепиха" —
Ему я дерзко отвечал.

На днях я как-то вспоминал:
Орфей мне на дорогу вышел, —
"Прости, Орфей, я не подстрижен" —
Ему я дерзко отвечал;

Он отвернулся и шептал
Что-то о звёздах и кометах,
Я не любил тогда предметов,
Я был, как ангел, я был мал.

Мой самый добрый друг скучал,
Спросил меня: "О чём ты пишешь?" —
"Поэзия — язык из вишен" —
Ему я дерзко отвечал.

 
***

У нас не осталось сомнений —
Мы встали среди средостений,
Мы вышли на центр планеты,
Питаясь одной лишь конфетой;
Стада непогодой облиты,
Опустошены кимберлиты.
Ах, будет ли прежнее время,
Когда на закате оленей
Из леса светились рога,
Когда у реки берега
Сияли? Теперь мы в пустыне,
Теперь наш восторг беспричинен
Среди беспричинных лугов.
Поэзия, матерь цветов,
Как жаль, что твой голос не слышен
Теперь, хоть язык он из вишен.

 
***

На шее у меня висит тугой браслет,
Нет у него конца, и выхода мне нет.
Я помню: Александр разрезал узел тьмы,
Но умер молодым, отравлен был, увы.

Есть у меня в руке сапфир и сердолик,
Есть черновик стиха, а есть и чистовик.
Я чую и я жду, как расцветёт арбуз
Для всякой красоты, для ягодных искусств.

На пальце у меня из серебра кольцо
Затем, чтоб не было вокруг меня лжецов.
Я знаю, что всегда мне ярок белый свет,
Покуда ночь не шлёт мне чёрный свой привет;

Луной и солнцем я слегка лишь обогрет.
Свершился навсегда ещё один сонет.

 
***

Как истончённы стали мы,
Какие радужные платья,
Какие томные объятья,
Какой июль среди зимы!

Едва затеяв диалог,
Едва ли можно примириться
Народам мира и синицам,
Чей короток и нагл слог.

«Нет пустоты, ибо пуста
Она. Она не светит», —
Мне Будда коротко заметил,
Не дав мне поцелуй в уста;

На улицу он вышел тихо,
Цепляя платьем облепиху.


***

Дыхание эпох сменилось ветром
Бездушия, душа не обогрета.
Есть пустота, и ей никто не нужен,
Внутри неё среди июля стужа.

Нормально, Николя, купаться в море,
Нормально прогуляться на раздоле, —
И ненормален рёв толпы,
Сбивающий дыханье красоты

(Как бы сказали древние: "На стогнах
И в валенках немудрено продрогнуть").
К народу не зови меня на форум —
Предпочитаю Ягодную Гору.

 
***

Мой Зайчик! — сколько красоты
В сапфире, в самом синем цвете;
Под этим небом на рассвете
Мы будем двое: я и ты.

Ты смотришь в сердце, Николя,
Твоя рука и гаджет тихий
Срезают иглы облепихи
И ей плодоносить велят.

Кто будет завтра? — я и ты,
И золото библиотеки,
И даже австралопитеки
Прочтут наречия святых,

А человеку — край от хлеба,
Дневник, и говорящий том
Стихотворений. Эсхатон
Так скоро грянет; мы с эфебом

Лежим под самым синим небом,
Его листая, как альбом.

 
***

"Всё к лучшему" — чернила говорили,
Они мне многое открыли:
Сказали мне, что скалы неприступны,
Как сами мы, как все наши поступки.

Отечество люблю я до сих пор,
Мне нравится громоотводов хор,
И мне не нравится, что с этим миром будет
(Как бы сказал Алмазный Будда).

Ни в настоящее, ни в прошлое влюблён,
Я будущее вижу, как Ньютон;
Стеснительность мужчин равна нулю,
Откройся мне — тебя я полюблю.

Поэзия живёт ещё на свете,
Она в крови у совершеннолетних.

 
***

Мой маленький! Мой нежный Ник,
Прости меня за эти муки,
Не для искусства, не к науке
Мы взобрались на этот пик,

Ты видишь солнце и луну,
Ориентир в глаза нам вставлен,
И красотой весь мир отравлен,
И я всё заново начну.

Наука в сущности — ничто,
Искусство всюду, всюду муки,
Всё — для любви, всё — для науки,
Всюду продуманный расчёт.

Твой истерический недуг
Напоминает мне кольчужность
Входивших в деревянный круг
Артура: вся эта окружность,

И рыцари, и этот Ланцелот,
И Женевьева, их интриги,
И на столе мечи и книги —
Они сгубили Камелот!

Недобрым взглядом добрый Мерлин
Увидел эту красоту. Он встал, и вышел,
Шурша о землю,
Тише мыши.

Одни лишь камни Стоунхенджа
Теперь припомнят те легенды.
Мы разучились быть вдвоём,
Повсюду майя, это сон.

 
***

"Люблю тебя" — слова я говорил,
Пока я наконец не полюбил.
"Любимых" много — любящих так мало,
Я залюблю тебя под одеялом.

Слова любви, как патока, текут,
Как пряник приторны, круты, как кнут.
Кто знает о любви, тот знает всё,
На берегу ручья играющий дитё.

"И если кто тебя полюбит,
Его люби" — так говорят в ютубе.
Как близок край, как одеяла мало,
Друг друга любящих совсем не стало.

Слова мы знаем, в них и заблудились,
Но хоть бы мы любить не разучились.

 
***

Иду вперёд, я жизни стою.
Ах, если б знать мне прошлою зимою
Всё, что случилось вскоре,
Я — не поэт и даже не историк,
Я — музыкант, из слов я создаю
Журчание у бездны на краю.
О Александр, о Анна, о Иосиф! —
Мы вечны, нас ни о чём не спросят.

 
***

Жить в мире и не нагрешить —
Задача не для слабонервных,
Я так люблю картин трёхмерных
Тугую холстовую нить.

Когда петроглиф человек
Оставил в камне, раньше солнца
Тогда увидел я: японца
Едва ль полюбит печенег.

Во мне тогда ещё лилась,
Струилась кровь безумной бури
(Как бы сказать после цезуры:
"Во мне тогда любовь жила").

С тех пор прошло немного лет —
Во мне остался тот сонет.

 
***

Заради пахоты пустынной
Я встану рано, до звезды,
Ах, если бы не я и ты,
Сейчас бы не было так дынно.


***

Париж, Париж! — страна желаний,
Твои бульвары так ярки
Затем, чтоб были Кондуки
Как место разочарований.


***

Язык — это не сердце и не ум,
Язык живёт посередине,
Как жаль, что я теперь в пустыне
Жую расплавленный куркум.


***

Остатки прожитого сна
Исчезают, как эта роса
В лучах утреннего солнца.


***

Опять трамвай, опять не тот.
Под этим самым звёздным небом
Я расстаюсь с моим эфебом,
И кошка за море идёт.


***

Цветы фейерверков для нас расцвели
От щедрой и нефтедарящей земли,
Россия летит в владипутинский рай,
Всё будет прекрасно, заваривай чай.
 

***

Какая дикая роса,
Какое странное предчувство,
Как будто бы твоих напутствий
Мне не хватало в небеса.

Я так люблю тебя, как ты
Эфир берёзовых серёжек.
Меня ты сам-то в небо сможешь
Поднять, как крымские мосты?

Не расставайся ты со мной,
Как я не смею расставаться;
С тобой — любить и улыбаться.
Целую твой дверной пробой.

Эригерон цветёт в ноябрь,
Не отпускай меня хотя бы.

 
***

Никто не слышит никого.
Какая сложная эпоха,
Как это невозможно плохо,
Как невозможен диалог.

Ни ты, ни он, и ни она
Не знаете совсем об этом,
Разве один поэт сонетом
Твердит, что расцветёт весна.

Бессмыслен хор согласных рифм,
Когда он никому не нужен,
Как бы среди июля стужа
Раздалась в ширь российских зим.

Сонеты вовсе ты не слушай —
Услышь мою живую душу.

 
***

Мы уползли почти за край,
За край почти библиотеки,
О люди добрые, зачем вы в ипотеке
Так ищете давно забытый рай?

Мои друзья, зачем так голос ваш
Теперь предательски заботлив,
Как если бы евреи в день субботний
Подали мне с малиной каравай?

Мы все так мудры, и мы так мудры,
Как не бывает никого не свете, —
Как жаль, что в утренней газете
Мы прочитаем собственные сны.

Умойся, дева, собственной слезой,
Целую твой дверной пробой.

 
***

О, не волнуйся ты напрасно
Ни обо мне, ни о себе,
И не о завтрашней судьбе:
Всё во вселенной безопасно.

Скула какая и ключица,
Какой мучительный соблазн! —
Как говорил мне Поль Сезанн:
"Сезанну даже не приснится".

Я так люблю тебя, как ты
Меня когда-нибудь полюбишь,
О, не выкладывай в ютюбе
Твои небесные черты.

Давай молчать о самом главном,
Давай, мне будешь сниться ты,
Как гений чистой красоты,
Как нагревальщик сталеварный.

Молчание — сказанье никому
О ни о ком, о ни о чём на свете,
Давным-давно тебя я где-то встретил
И медитирую с тех пор я на луну.

 
***

ДВЕ ТЫСЯЧИ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ СОНЕТ

Писать стихи — теперь опасно,
Жить на земле — теперь опасно,
Любить тебя — теперь опасно,
Знать обо всём — теперь опасно.

Молчать во сне и наяву,
Звучать во сне и наяву,
Слова "во сне и наяву"
Зачем во сне и наяву?

Я знаю юношества стать,
Я знаю, офицером стать
Сложнее, чем солдатом стать
И вертикально утром встать.
 
Язык, открой мне грань приличий,
Ведь я такой многоязычный.

 
***

ПИСЬМО АНТИПОДУ

Как там в Австралии теперь
Среди декабрьского лета,
Когда, небритый-неодетый,
Ты утром открываешь дверь
На берег жёлтый и лазурный
И ради южной физкультуры
Ныряешь в тёплый океан?

А я среди различных стран
Россию всё предпочитаю,
Виндсёрфер северных широт,
Всё жду, как солнце здесь взойдёт,
И как здесь всё воскреснет в мае.
О, как нам встретиться с тобой? —
Целую твой дверной пробой.