Детская снежная горка

мне снится, снится и снится
и снится, и снится
и
снится:
передозировки, еноты, вскормленные мясом синицы,
белая придурковатая мгла, подступающая к ресницам
сталкивающаяся с тем, что в глазах начало двоится,
с тем, что из нежного в миг превращается в копоть
с тем, с чем нужно работать,
но невозможно работать.

в нём этом всём выхожу я на перекресток и судьбы встречаю
вижу людей, но уже главных не замечаю,
вижу идущий сквозь мир беззаветный холод
и всё ищу, но найти не могу главный повод,
чтобы в пути оставаться и оставаться,
чтоб, оставаясь в пути, на новые собираться.

детские горки вновь спят во дворах - инструменты для счастья.
к ним в пируэте восходит простая кручина всевластья
радуйся, мне говорит, даже страшному, мерзлой пылинке,
радуйся радости, страсти, печали, потере, поминкам.

так, покоряясь, иду, чтобы счастья набраться
и укоряюсь, бегу, чтоб на горки взобраться.
слышишь, шепчу в мир ошпаренный смёрзшимся снегом
слышишь... и слышен треск мёрзлого чёрного неба.

вот и стою под зимою у праздничной горки
тих тишиной, тих и мёрт, и иду на задворки.
там непоставленых ёлок невидимы блики,
там след надежды оставил прошедший великий.
и в этот вслед в летней обуви скромно вступаю,
сжал зубы, чтобы держаться, но слёзы вскипают
слёзы от боли в глазах, от покинувшей воли
слёзы от павшего в прах, от разгромленной роли.

слёзы, они только тёплым одни остаются
в тихом морозном дворе, от которого не отвернуться,
в громкой кромешной поре, от которой уже не очнуться.

и я послушно иду и на горку взбираюсь.
скатываюсь и теряюсь.

скатываюсь
и
теряюсь.