Воспоминания крёстного. Три войны и один мир

Воспоминания моего крёстного, Зыкова Павла Дмитриевича (1898-1985), брата дедушки

***

Я родился в Вологодской губернии Тотемском уезде в Шевденицкой волости в дер. 1-ая Алферовская (Хом) в 1898 году 27 июля (12 июля по старому стилю). Семья у нас была большая. Отец Дмитрий Пименович, мать Ольга Фоминична, дедушка Фома Евстифеевич, бабушка Фекла Григорьевна и пять братьев: Федор Дмитриевич, Иван, Михаил, Павел и Андрей. А также две сестры: Анна и Мария.

Земли у нас было «три души». Было две лошади, восемь коров, овцы, поросенок и т.д. Занимались хлебопашеством. Отец, чтобы прокормить и одеть семью, весной уходил работать по найму, рубил дома – пока весна и бездорожье. Старший брат Федя в возрасте 18 лет ушел в Санкт-Петербург на заработки, там с помощью дяди поступил на судостроительный завод и научился столярному делу. В дальнейшем был хороший столяр.

Мне в то время было еще пять лет, и я всегда находился под наблюдением бабушки. Зимой на горке катался со своим ровесником Гришей и соседкой Настей, но она была на год старше меня. Гришин отец Павел Васильевич торговал, Гриша всегда мне давал пряники и конфетки. Шести лет дедушка уже научил меня вязать женские чулки и рукавицы. Сам он вязал потому, что работать уже не мог, у него была большая грыжа. И вот, как наступит весна и станет тепло, мы с Гришей заберемся к нам «на выходы» (у нас на «вышке» отворялось окно) и сидим себе. Я вяжу чулки, а Гриша смотрит разные книжки, и мы общаемся с природой. У нас под деревней разливается речка (Хомовка), много скопляется воды. Смотрим, как кружатся чайки и кричат так, что даже в ушах пищит. Поют скворцы на деревьях.

Дом у нас был большой. Кругом дома со всех сторон, кроме южной, было посажено черемухи четырнадцать штук, рябины восемь деревцов и три березы, которые и теперь стоят. Весь дом был в зелени, и, когда зацветут черемуха и рябина, то был такой запах, что никогда не вышел бы из сада; очень приятный воздух.

Дом, хотя был большой, но всё в нем было по-старому. Когда мне было пять лет, изба у нас топилась по-черному. В избе кормили и утром и вечером коров, а потом на полу мать постелет соломенные маты, и спим. Утром встанешь, на полу холодно, а на печке дым, лежать невозможно. Но потом избу перестроили и сделали печку с дымоходом.

Шести лет меня мать научила прясть куделю, потому что семья большая и матери трудно одевать шести мужчин, и поэтому меня научили прясть, и я с сестрой Машей каждый вечер ходил на вечёрку.

Летом мы с дедушкой [ходили] за грибами в наш ближайший лесок, который назывался Дрествище. И за ликоподием. Ликоподий дедушка продаст в магазине у Павла Васильевича и купит на него чаю, сахара, а для меня конфет и пряников. Летом мы с ребятами бегали на речку Кокшеньгу купаться. Бывало, еще только выбегаем из деревьев, а уже рубашки снимаем и бежим нагие, а, добегая до реки, сразу прыгаем в воду. Плавать я научился быстро.

В 1906 году лето было жаркое и раннее. 9 мая по старому стилю рожь была уже в колосу. 25 марта (7 апреля) были уже посеяны поля.

Летом, когда мне было восемь лет, я уже бегал за коровами. Раньше коров не пасли: утром отгонишь, а вечером идешь за ними и гонишь домой, так делал каждый хозяин. Поля и луга, все было обнесено изгородью, и скот весь ходил на воле, и лошади, и коровы, и овцы.

Летом на деревне была качель. По праздникам и по воскресеньям все девчата и ребята собирались у качели и играли в разные игры, а пожилые мужики и бабы сидели неподалече и тоже занимались разными рассказами. В воскресенье никогда не работали.

Было еще одно замечательное воскресенье – Петрово заговинье. Девчата дарили ребятам яйца, пели разные кружки. Катали яйца – кто больше выкатает. Потом били яйца – кто больше выбьет.

Семи лет меня стали приучать жать хлеб. Работа эта была трудная. Сколько раз я обрезал себе пальцы – без счету, а потом стал загребать сено и восьми лет уже стал косить, а десяти лет стал учиться пахать – вот тут-то мне попадало до слез. Бывало, как кинет то в ту, то в другую сторону, так что на ногах не выстоишь. Плугов не было, а бороны были деревянные из еловых боронок с сучками. Вот так и жили.

Зимой, до школы, мы собирались у Саши Солдатёнкова и играли в соломенные бирюльки: я, Саша, Гриша и Мишин братишка двоюродный. Мишу потом отец отдал в [деревню] Игумновскую учиться ткацкому делу. Там был некто Петров А.И., и у него была мастерская, ткали разные ситцы. Работали всё девчата, и Миша [двоюродный брат] также учился набивальному делу, а потом он уехал в Ярославль и там работал на фабрике 4 года. Ездил в Москву на 6-ой Всероссийский съезд, видел Ленина, два раза выступал на Съезде, а потом ушел в Красную Гвардию, а потом в Советскую Армию и был командиром батальона. В 1918 году он служил в Тотьме, участвовал в продотряде по сбору хлеба для рабочих города. В 1919 году едет на фронт. На фронте он был в кавалерийском батальоне ВЧК при штабе 6-ой армии. Бился храбро с Колчаком, а в 1921 году был убит врангелевцами. Так погиб Зыков Михаил Семенович. [см. ниже «ПРИЛОЖЕНИЯ 1 и 2»]

Учить грамоте меня начал отец, и ввиду того, что трех братьев Федора, Ивана и Мишу учили в Игумновской школе по три зимы, так как они учились хорошо, то 4 класса кончали за три зимы, и вот их нужно было каждую субботу встретить и каждый понедельник отвезти в школу, а это расстояние девять верст, хотя из деревни еще были ребята и возили их по очереди, то все же отцу надоело. Но в 1906 году открыли сельскую школу в деревне Слуда. Когда мои товарищи, с которыми я гулял, ушли в школу, и я, не спрося родителей, тайком убежал в школу. Учитель Иевлев Яков Петрович принял меня и выдал букварь «Первый шаг», а дома меня потеряли и ищут по всей деревне, а в три часа дня являюсь уже с книгой. Ну что же тогда, сказал отец, раз хочешь учиться, то учись; здесь недалеко, возить на лошади не надо. Вот так и стал учиться.

Учился я хорошо, только по письму на 4, а так всё 5. Учил Яков Петрович в первом классе, и я не получил ни одного наказания. Во втором классе учила учительница Осьминина, она меня за шаловство оставила один раз без обеда во всю зиму. А в третий и четвертый класс кончил опять у Якова Петровича. Опять не было ни одного взыскания. Особенно я любил арифметику. Бывало, хоть какую задачу решу без ошибок, но некоторые товарищи решали их плохо, особенно, у доски, и учитель за это бил их мелом по голове, а мел был величиной с куриное яйцо; так стукнет – даже ученик присядет или заплачет, а, если не выучил урока, то линейкой тоже по голове.

Часто приезжали учитель закона Божьего поп Василий и дьякон. Однажды поп преподавал, что бог сотворил человека, Адама и Еву, и было у них два сына, Каин и Авель, но Каин что-то рассердился на Авеля и убил его, и в том месте у них родился сын Сиф. И вот говорит батюшка, что Каин испугался, что убил брата и убежал в другую землю и там завел себе семью. Тогда я спросил батюшку, как же так батюшка? Ведь кроме Адама и Евы еще на земле никого нет, так как же Каин мог завести семью? Тогда на меня батюшка закричал и вызвал учителя Якова Петровича и спросил, чей это такой озорной мальчишка, сейчас же его надо исключить из школы, но так как я учился хорошо, то снялось тем, что, вывели на час в коридор из школы и предупредили, чтобы я больше таких вопросов батюшке не задавал.

Со мной за одной партой сидел Зыков Федя, он учился тоже хорошее всё на 5. И вот мы уже учились в 4 классе, и у меня приехал старший брат Федор из Санкт-Петербурга в 1907 год и привез оттуда книжки, призыв к рабочим и крестьянам, и вот эта книжка мне и попалась. Мы ее с Федей прочитали, но никому больше не показывали, но про это узнал брат Федор и так меня отпорол ремнем… Ты, говорит, знаешь, если бы эта книжка попалась в руки учителей, то мне прямая тюрьма. Но все-таки я стал следить за ним. Он и другие книжки получал от дяди, который жил в Озёрках, Алексея Маслова, он позже был убит кулаками в 1932 году.

По окончании школы я занимался с отцом хлебопашеством, а зимой ездил в лес по дрова и за сеном для лошадей, а коров кормили только соломой, и поэтому молока зимой от коров было по два литра в сутки. Удобрений никаких не было, зато навозу было много, и на поле хлеб рос хороший. Брат Федор поступил лесником, а братья Миша и Иван ездили на лето в Архангельск на заработки. В 1914 обоих братьев Мишу и Ваню из Архангельска забрали на войну, и мы остались с сестрой Марьей и папой и мамой одни, а потом забрали на войну и старшего брата Федора. Он уже был женат, и у него был сын Веня. Сыну тогда было год и два месяца. Этот брат так с войны домой и не вернулся. Попал в плен в Австрии и там, наверное, умер. Брат Иван вышел домой раненый, на костылях, а брат Михаил тоже попал в плен, но из плену убежал [см. http://www.proza.ru/2013/06/10/1810 ].

В 1914 году к нам в Тарногу пригнали немецких военнопленных, [до этого] они работали в Петербурге на заводах. Жили в самой Тарноге.

Тарнога в то время была маленькая: три дома попа, один дом дьякона, дом псаломщика. Дома купцов Горынцева, Щекина, Семушихи, [затем] Волостное правление, казёнка [винная лавка], а дом купцов Кичигиных со Спаса потом сгорел. И был еще магазин Потребительского общества, в котором был продавцом из Кремлёвы Василий Васильевич Ульянов. Магазин тоже сгорел. Молва шла, что продавец специально сам зажег. Да еще был дом Сипина. Всего было 14 домов во всей Тарноге.

Немцы пленные сначала были смирные, но потом к ним стали приходить женщины, у которых мужья попали в плен в Германию – писать адреса, и они [немцы] так обжились, что стали ходить по деревням к знакомым женщинам и даже на праздники. И был такой случай, что в деревне Злобино о Зимнем Николе пировали мужики из деревень и немцы, и расспорили, и одного немца убили, самого старшего из них. Часто они ходили в церковь, но богу не молились, говорили, что мы богу не веруем, а когда в Ильин день от грозы загорелась церковь, то тушить помогали и тут же говорили, ну вот, мужички, если был бы бог или Илья Святой, то церковь не должна [была] загореться, ведь это ихний храм, и они его должны оберегать.

Брат Андрей [см. http://www.proza.ru/2013/06/12/1646] учился в Слудновской школе. Учился хорошо, всё на 5. По окончании школы отец отдал его волостное правление переписчиком. В то время был старшим писарем Кузьмин Александр Васильевич, а его помощником из деревни Игумновской Другов Петр Федорович. С братом Андреем еще был переписчиком с Ваймеша Оглуздин Коля. Жизнь им в то время в волостном правлении была тяжелая, особенно, от старшего писаря и его жены Феклы Ильиничны. У Кузьминых было четверо детей. Квартира их была тут же в волостном правлении, и вот Кузьмин, старший писарь, по приказу его жены Андрея и Колю заставлял нянчиться с ихними детьми, а если когда не послушают, скажут, что мы хотим учиться писать, а не с детьми нянчиться, то Кузьмин давал им разные наказания вплоть до побоев. Когда им стало невыносимо, Андрей приходил домой и со слезами говорил папе и маме, что я больше работать не могу, но Андрюше мать не верила, и они с Колей задумали уехать в город и уехали в Архангельск без денег и хлеба. Из [Тарногского]Городка ушли пешие до Брусенца. Их председатель волостного правления Зыков Федор Григорьевич видел, как отвернули в сторону, в лес, но никак не подумал, что это ребята из правления. Дома мать и отец ждали Андрюшу домой, но он не приходил. Тогда отец пошел в правление и спросил старшего писаря, куда ушел мальчик, но он ничего не мог сказать, а его жена начала ругать отца, что вашему сыну не хочется возиться с моими ребятами и они с Колькой ушли по домам. Так продолжалось три месяца, не знали, куда девались ребята. Мать очень плакала, что думали, что они покончили с собой, но через три месяца от Андрюши пришло письмо, что в Архангельске лежит в больнице, а через месяц вышел домой весь оборванный и исхудавший. Так больше он и не работал в правлении.

Я в это время оставался один с отцом. Летом пахали, косили траву, убирали хлеб, а зимой я ездил в лес на паре лошадей, возил бревна, чтобы срубить новую конюшню, а также возил дрова для топки печей. Вечерами ходил с товарищем Гришей на вечёрки. Отец, когда я уезжал в лес, сушил хлеб на овинах, а утром молотили цепами я, отец, мать и сестра, а после молотьбы я опять еду в лес.

В 1914 году брат Иван вышел с войны раненый, а в 1915 [1918] году брат Миша убежал из плену и занялся опять своей профессией «портняжеством», он и до армии все время этим занимался. В 1916 году брат Иван женился, так как у него нога от раны поправилась.

В 1917 году в феврале месяце меня призвали в армию, это была в том году сама Масленица. Мы с ребятами-ровесниками катались на лошадях. К дуге привязали по два колокольца, а вечером с девчатами на санках на городском угоре [в Тарноге]. Для проводов наварили пива. Сначала был вечер у меня, а потом у Гриши, моего товарища. Водки в то время не было, потому что была война с Германией, но все же на вечере было весело.

Второго февраля 1917 года отправились я и Гриша в г. Тотьму на призывной пункт. До Лохты нас провожали на лошадях с колокольцами, а брат Иван на особой лошади вёз наши котомки с сухарями до самой Тотьмы. На Лохте выкормили коней, еще сходили на вечёрку в д. Павловскую, а потом пришли с вечёрки, попрощались с братом, он поехал домой, а мы с Иваном – к Новосёлам. В Новосёлы приехали утром, там уже было много допризывников. От Новосёлов выехали часов в 12 дня с гармошкой с песнями, так что было весело. К вечеру приехали в Починок, тут отдыхали до 5 часов утра, а к 9 часам прибыли в Тотьму. В Тотьме на квартире находились у Николая Сафроновича. Он раньше работал у нас в Тарноге, был продавцом в казенке. Жена у него была полячка, очень добрая женщина, и мы всегда приезжали к ним. В Тотьме в то время была частная торговля, мы ходили по магазинам, покупали белый хлеб, булки, куришники, золоченые лобки, копеечные баранки, и все это для нас было интересно, потому что в то время у нас хлебом не торговали.

На второй день после приезду пошли на призывной пункт. Нас выкликали по списку 10 человек, велели раздеться догола. А казарме было не очень тепло, мы все ежились да еще и стеснялись врачей. В это время пришел дежурный офицер и закричал на нас: что вы стоите, как бараны, не подходите к врачам? И вот я подхожу к врачу, а сердце, думаю, так у меня и выскочит. Врач прослушал, повернул спиной к себе и говорит, одна у него ниже, но я поднял немного правую руку, и стали плечи ровные. Тогда второй врач, сидящий за столом, сказал: годен! И в то же время сказал, одевайтесь и идите вон к тому столу, где записывает писарь в список отправляющихся в военную часть, но никуда не отлучаться.

Моего товарища Гришу в армию не приняли ввиду того, что у него на правом глазу было бельмо. Еще в детстве они с братом Ваней расспорили из-за одной игрушки, и Ваня ткнул ножом в глаз. Так и остался [Гриша] на всю жизнь кривой.

На второй день после комиссии нас всех допризывников построили, и один офицер и два солдата повели в монастырь, где лежали мощи Святого Феодосия. Там мы стояли обедню, а потом батюшка читал проповедь, что нужно служить Царю и Отечеству верой и правдой, не щадя своей жизни, а потом принимали присягу, целовали Евангелие и мощи св. Феодосия. Но там была одна гробница, и на ней нарисован св. Феодосий, и мы целовали одну руку, но я и ту не поцеловал, а только поклонился и обратно отошел.

После этого нас распустили по квартирам. Того же вечера мой друг Гриша поехал домой, мы с ним по-товарищески распрощались, даже чуть не заплакали. Очень нам не хотелось расставаться.

Шестого февраля под нас пришли подводы, и нас по два человека посадили в розвальни и повезли на станцию Сухона. Брат Иван помог мне положить сумку с сухарями, и мы тут с ним попрощались, он поехал домой, а я на станцию железной дороги. Нас везли от станции до станции на переменных лошадях. Помню, доехали до станции Гучково, остановились у одной старушки с Насоновым Мишкой с Павловской Выставки, попили чайку с сухарями и легли спать на полатях. В комнате было тепло. Миша, как лег – так сразу и заснул, но мне долго что-то не спится. Вспомнил свой дом, как отправлялся из дому, как провожала нас вся деревня, ребята, девчата, до самой Слуды, и как расставался с Гришей – наверное, он теперь уже дома и опять пойдет на вечёрку к девчатам, а я еду не знаю и куда, что-то ждет меня впереди, и не мог удержаться, заплакал, но после этого вскоре уснул.

Когда утром встали, старушка уже согрела самовар, попили чаю с сухарями да еще и бабушку угостили. В это время подошла лошадь, сели в розвальни и поехали дальше. Приезжаем на станцию Сухона, там уже собралось много допризывников со всего Тотемского уезда. Сопровождал нас один офицер и два солдата.

 На станции нас держали недолго. потому что мы с Шуйскими ребятами разодрались, и у нас некоторых ребят посадили в холодные вагоны. Это Блохина Киршу с Шебеньги, Романовых Ваню и Васю с Веригино и т.д. Поэтому начальник станции стал просить офицера, чтобы скорее уезжали, а то, говорит, они все окна перебьют в станции и так уже одну раму выстегнули.

Со станции Сухона нас повезли в теплушках через Ярославль на Москву. Как интересно было ехать на поезде, никогда не ездил и даже не видал железной дороги. Когда едешь, все смотришь в окошечко и видишь то деревни или какой небольшой город, а особенно было интересно, когда подъезжали к Ярославлю и переезжали через Волгу по железному мосту.

В Ярославле нас из вагонов всех высадили, построили и повели в столовую обедать. Столовая была очень хорошая, в одном конце стояло несколько икон. Когда мы сели за столы, офицер скомандовал встать и спросил, кто знает молитву «Отче наш», тут отозвался один паренек из Шуйска и прочитал. Тогда только стали есть. После обеда опять всех построили и повели по вагонам и поехали на Москву.

В Москве нас всех выстроили на платформе и повели в город на Курский вокзал. Так как мы в городе никогда не были, то нам Москва очень понравилась, а, особенно, Курский вокзал. В [самом] вокзале мы не были, потому что нас вели под вокзалом, там есть туннели. Мы шли по туннелю и прямо на перрон, а там опять же нас ждал состав с товарными вагонами и железными печками.

Из Москвы нас повезли в г. Тулу. В Тулу мы приехали вечером, и никто не знал, что это за город, потому что от станции казармы были очень близко, наверное, с полкилометра. Казармы назывались Суворовскими. С вокзала мы шли по улице Новопашенская, [нас] завели на большой двор, кругом высокая ограда, а на ограде вверху колючая проволока, так что никуда не ускочишь. Выпускали со двора через проходную будку и то только по пропускам. Во дворе стояли казармы. Одна большая трехэтажная, тут же рядом пекарня, немного поодаль тоже казарма, но деревянная, одноэтажная, окошки от земли не больше аршина. Вот в эту казарму нас и поместили. В казарме были двойные рамы, и я был на верхних нарах.

В каменной казарме находились маршевые роты, которые готовились на фронт, так как в то время была еще война. В казарме, в которой мы находились, было душно и пахло сыростью. Первую ночь мы спали хорошо ввиду того, что в вагонах было холодно и тесно и там сон был плохой. Ночью некоторые ребята вставали и ходили до ветру, но так как не знали еще, где уборная, то ходили прямо за казарму недалеко от выхода. Поутру, когда встали, а вставали уже по-военному, как заходит взводный командир Рязанов да как скричит «подъем!», мы так все вскочили на ноги, вот тут-то каждый из нас и подумал, что эх, попали мы, кажется, в крепкие руки – не так будят, как маменька. После подъема на улицу на физзарядку, а потом на завтрак. Завтрак выдавали на общей кухне, где выдавали и маршевой роте.

Кухня была большая, в ней стояли большие медные чаны, начищенные докрасна. В одних были щи, в других – каша. Выдавали нам на 10 человек один бачок, тоже медный с дужкой, как у ведра. Ложек не было. Каждый должен иметь свою ложку и держать при себе за голенищем сапога. После завтрака нас всех, новичков, построили по ранжиру и стали разбивать по взводам. Пришли офицеры – подпоручик, прапорщик, младший унтер-офицер и ефрейтор. Тут же нас разбили. Я попал во вторую роту в четвертый взвод во второе отделение. После разбивки командир роты объявил, что мы теперь находимся на службе Царю и Отечеству в 76-ом запасном полку и т.д. Командир взвода – кадровый старший унтер-офицер Рязанов, маршевым – младший унтер-офицер Овсянников. Отделенный командир – кадровый младший унтер-офицер Немов, а маршевым – Кашников. Ротный командир – подпоручик Новоселов.

Со мной во взводе были ребята Насонов Миша, Ульяновский Ваня с Выставок, [а] с Веригино – Романовы Ваня и Вася и с Шебеньги – Блохин Кирша и Костаревы два Гриши. Так началась воинская служба.

Сначала нас учили только словесности – как звать Царя-батюшку, царицу и царствующий дом, а потом стали изучать воинский устав и военное дело. Потом стали изучать винтовку по частям: затвор, дуло, прицел, мушка и т.д. Водили в баню строем по целому взводу, там впускали по 10 человек, остальные ждали на улице. Мылись по одному часу. В первое время было как-то неудобно, ведь дома мылись только свои, а тут разные люди. В воскресные дни водили строем в полковую церковь, так как было Великое Говинье, то всех поп исповедовал – исповедовал всех вместе, а потом на другой день ходили к причастью, а после причастья батюшка читал проповедь.

Из каменной казармы старых солдат гоняли на занятия с винтовками на плац. Ходили с песнями и музыкой, очень хотелось и нам так же ходить на учения, надоело сидеть в казарме и учить словесность, и вот подошло это время.

В одно прекрасное утро объявил взводный, что сегодня после обеда пойдем на занятие на поле, где занимается весь 76-ой запасный полк. После обеда нас всех выстроили по четыре и повели на занятия вслед за маршевой ротой. Там учили, как ходить в строю, а потом как лазать по-пластунски, как ходить в караул и т.д.

В нашем взводе был один поляк по фамилии Кажушка и один еврей Иосиф Миткевич. Поляк этот занимался хорошо, но еврею служба давалась плохо, и вот в одно прекрасное утро на занятиях изучали, как винтовку брать на плечо, и у него выходило плохо, тогда отделенный командир Немов так его ударил по лицу, что у него потекла кровь из носа. Мы с Мишей Насоновым заступились за него, сказали отделенному, почему вы его бьете, он ведь тоже человек. Тогда он нам ответил, что вы за него не заступайтесь, он не человек, а жид, а вам за это мыть пол сегодня вечером. Так и вышло. Вечером после поверки нас вызывает фельдфебель: «Зыков! Насонов! Ко мне!» – и объявил, что нам сегодня мыть пол за долгий язык. «Сходите за опилками и набросайте опилков и торкайте ногами, а потом заметите опилки веником и вынесите на помойку и доложите мне». Когда мы закончили, доложили фельдфебелю, только тогда легли спать, а это было уже часа два за полночь, все солдаты уже давно спали.

На следующий день маршевую роту стали отправлять на фронт. Сначала всех солдат выстроили у казармы на дворе. Выступали командир полка и командир маршевой роты. Говорили речи, что, братцы, нужно защищать Царя и Отечество, не жалея ничего даже своей жизни. Во что бы ни стало надо победить врага, только тогда мы можем возвратиться на родину к своим семьям и жить спокойно. После этого выступали многие солдаты, также говорили, что войну нужно продолжать до полной победы. После митинга роту повели на станцию на восточный вокзал г. Тулы. Шли в боевой готовности. Играл духовой оркестр. Когда шли по городу, на улицах много было народу. Кричали солдатам скорого возвращения на родину, а некоторые женщины плакали. Так шли до самых вагонов. В вагонах уже было все приготовлено: поставлены железные печки и сделаны двойные нары. А через два часа поезд отправился к линии фронта на запад.

После отправки маршевой роты нас перевели в каменные казармы, на третий этаж. В казарме были трехэтажные нары. Наше второе отделение поместили на верхние нары. Я и Миша поместились рядом. Выдали соломенные маты, одеяло и подушку, набитую не знаю чем. Кормили прямо в казарме. У стенки стояли столы, тут и ели. За обедом ходили строем с большими медными котелками. Сахар выдавали на руки (на пять дней). Когда получит сахар, Миша Насонов его сразу съест, а потом чай пьет без сахара. Я раз спросил Мишу: «Почему ты так делаешь? Весь сахар зараз съешь, а потом чай пьешь без сахара». «А мы», говорит, «и дома так делали». [Тогда] после того как он получит сахар, я сразу от него отбираю и даю ему столько, сколько нужно к чаю. После этого он привык и больше не стал зараз съедать и хватало на всю пятидневку.

После отправки маршевой роты на фронт нас каждый день стали гонять на учебное поле и усиленно учить, как сражаться на фронте с врагом, а потом учить стрельбе.

28 февраля по команде «подъем» мы встали, как обычно, но почему-то на физзарядку нас не выгоняли, а через полчаса сразу команда с котелками на завтрак. После завтрака нужно было выходить на занятия, но почему-то отставили, а стали заниматься словесностью. В 11 часов <…> в казарме сделался переполох. Командиры забегали, видим мы, что-то случилось. Командир взвода Овсянников объявил, чтобы мы одевались, но вдруг прибегает командир роты, подпоручик, и скричал, чтобы из казармы никому и никуда не выходить, а взводный Овсянников скомандовал выходить всем, кроме дневальных, на двор строиться!

Когда мы вышли на двор, а там уже полный двор солдат. Один командир роты стоял на ящике и говорил, что, товарищи, свершилась Революция! С престола свергнули царя рабочие и солдаты Петрограда. После этого все солдаты, в том числе и мы, строем с музыкой пошли по улицам города с песнями. Народу было в городе – заполнили все улицы. Так ходили до четырех часов вечера со знаменами, песнями и музыкой. Обедали после четырех часов. Вечером нам объявил наш отделенный командир, что арестовали нашего полковника и некоторых других офицеров. Служить теперь будет легче.

Нас в марте стали отпускать в город, не строем, а по одиночке. На занятия стали ходить с песнями – песни разучивали новые, революционные. С поляками и евреями стали командиры относиться хорошо, бить перестали, а стали отношения наравне с нами. Дело подходило к Пасхе. Мы ходили с ребятами смотреть в городе Тула Кремль. Очень нам понравилось, как идет служба, но архиерей, когда выходил из алтаря, не возглашал уже за Царя и царствующий дом, а только говорил за Воинство и Отечество.

Весь апрель месяц мы проводили ученья на поле, как делать наступление на врага в бою, в рукопашную и в стрельбе.

Первое мая встречали весело, ходили в клуб и т.д., а второго мая мы вздумали с нашими ребятами съездить домой, но отпусков не давали, и мы решились ехать дезертирами, а почему – потому что мы [узнали] из дому, что из Тотьмы отправили одну партию, а остальных всех ребят с нашего [призыва] отпустили домой. Наверно, почувствовали приближение революции. С третьего мая на четвертое ночью в 9 часов вечера, когда поезд шел из Курска на Москву, мы забрались на крышу вагона (потому что нас без билетов в вагон не пустили) и так ехали не один пролет [перегон], а потом сошли и зашли в вагон на одной небольшой станции. Когда приехали в Москву, надо было с перрона проходить в город, но нас в город не пускают. Что нам делать? Нас было пять человек: трое с Шебеньги (Блохин Кирша и двое Костаревых) я и один с Веригино – Романов И. Павлович, и мы решили подождать, когда придет следующий поезд. Поезд пришел скоро и воинский с солдатами. Когда солдат у вокзала выстроили и повели в город через туннель, мы пристроились сзади к солдатам и так вышли в город.

В городе мы видели, как ведут дезертиров, которых поймала милиция, но мы прошли на Ярославский вокзал, и нас как-то нигде не задержали, но все-таки боялись, что и нас задержат и также поведут в комендатуру, но этого не случилось.

День был очень теплый, солнышко, и мы, как только тронулся поезд на Ярославском, вскочили на подножки и так ехали. Как доезжали до станции, соскакивали с подножки и ходили около поезда, а как поезд поехал, опять на подножку, а когда стали подъезжать к Ярославлю, то забрались в тамбур (как-то одна дверца была не заперта), а потом зашли в вагон. В Ярославле много народу вышло, и в вагонах стало свободно, на Вологду народу село мало, и мы так доехали до Вологды. Билетов от Ярославля до Вологды никто не проверял. В Вологду мы прошли свободно. Тут мы на пристани ночь провели хорошо, а утром сели на пароход «Леваневский» и доплыли до Тотьмы. В Тотьме мы не выходили, а ехали до Коченьги, а тут нас высадили. В Коченьге мы вышли на берег, очень обрадовались, ну, говорили, теперь-то будем дома. В Коченьге мы зашли к одним знакомым, попили чаю и отправились на Шебеньгу.

Шли лесом тридцать километров. Погода была теплая, солнышко, птички поют.

В Шебеньгу мы пришли в деревню Пончевскую, к Кирше на родину, в 9 часов утра 7 мая 1917 года. В Пончевской я пообедал и направился к дому, через [Тарногский] Городок. В Городке я встретился с братом Иваном, в то время он работал в милиции. Когда он со мной поздоровался, он сразу спросил: «В отпуск?» «Нет, я приехал дезертиром». Тогда он сказал: «Я милиционер и могу сразу тебя забрать и отправить обратно, потому что теперь очень много стало дезертиров и на счет этого стало строго». Но все-таки не задержал, а отправил домой.

Домой я пришел под вечер. Очень обрадовались отец и мать, а, особенно, бабушка, она до меня [была] очень добрая старушка, я с ней спал до 10 лет, а с матерью я так не сыпал, потому что у нее без меня был брат Андрюшка и по дому дел было много. Отец готовился к празднику Николе. Варил пиво. Отец варил пиво, а я носил воду, помогал ему. В Николин день ходил в Городок на гулянье с ребятами и девчатами. День был хороший, теплый, солнечный. Гуляли в одним костюмах, а девчата – в одних платьях. В деревне была поставлена качель. Когда пришли из Городка, под вечер все девчата и ребята вместе с гостями пришли под качель, качались и играли в разные игры и пели песни до самой ночи.

На второй день Николы также собирались под качель, но погода стала меняться, стало холоднее, уже стали пролетать снежинки. На третий день 11 мая уже нужно отправляться в часть в г. Тотьму. У нас в деревню тогда приезжал в отпуск с фронта Пешков Михаил Ефимович, он еще был за боевые заслуги в рукопашном бою с немцами награжден Георгиевским крестом, и ему нужно [было] тоже отправляться 11 мая.

Утром 11 мая я встал рано, так как мне нужно [было] раньше попасть на пароход. Смотрю, а ночью выпало снегу полметра. Ветер северный, и не тает снег. Тогда отец запряг лошадь в фуру и проводил до Маркуши, а от Маркуши до Брусенца сумку на плечи и пошел пешком. Распрощался с отцом. Так не хотелось ехать в часть, но ничего не поделаешь – пришлось ехать.

В Брусенце долго мне находиться не пришлось, скоро пришел пароход, и я сел на него. Документов при посадке на пароход не спросили, и так я продолжал [ехать] до самой Вологды. В Вологде сел на поезд, и тоже документов никаких не спросили. В вагонах было очень тесно, ехало очень много вольного народа, все с какими-то каталками, но забрался на верхнюю полку и так спал до самого Ярославля. В Ярославле много народу выходило, и много опять садилось ехать в Москву. В Москве мне приходилось переходить с Ярославского вокзала на Курский вокзал. Я хотел ехать на трамвае, но столько было народу, что никак не сядешь в трамвай, да еще у меня была за плечами сумка, так что мне пришлось идти пешком до Курского вокзала. Когда я подходил в вокзалу, меня остановил милиционер, спросил: «Куда идешь, солдатик?» Я сначала струсил, но он мне сказал: «Не бойтесь, скажите, куда едешь?» Я сказал: «В свою часть». «А где ваша часть?» «В Туле, но не знаю, как пройти на перрон, у меня украли в вагоне деньги и вместе с ними отпускное удостоверение». Но милиционер оказался ловкий парень, говорит: «Я вас проведу через туннель и посажу на поезд, так что вы не беспокойтесь». Сначала я думал, что он мне не поверил, потому что я его, действительно, обманул, потому что я никаких денег не терял, а документов у меня совсем никаких не было. Когда он провел меня через туннель к поезду, я тогда ему за услугу насыпал полную шапку домашних сухарей, и он очень доволен остался, даже поблагодарил и пожелал счастливо служить и вернуться опять на родину.

В Москве я сел в пассажирский вагон и так ехал на средней полке до самой Тулы. Погода опять стала теплая, уже зеленели деревца, и очень было приятно смотреть на природу, когда бежит поезд. То виднеется село с церковью, то небольшие деревушки, то поля, на которых пашут старички и женщины своими деревянными сохами с ральниками и боронят также деревянными боронами на своих узеньких полосках. Хороших молодых мужиков видно редко, потому что все были угонены на войну – только если раненые.

В Тулу поезд пришел ночью. Я сошел с поезда и пошел прямо в казармы. Прихожу в казарму, все спят, сидит только один дневальный из нашего взвода, Ваня из Леденска Тотемского уезда. Как меня увидел, очень обрадовался, что я вернулся вовремя. Мы с ним поздоровались, и он объяснил, что есть приказ, что кто до 15 мая их дезертиров вернется в часть, то ему все прощается, а я как раз и вернулся 15 мая в 4 часа утра. Ваню, конечно, я угостил домашними сухариками и лег спать, до подъема. В дальнейшем мы с Ваней стали хорошими друзьями, даже вместе сфотографировались, и карточки посылали домой, которые и теперь хранятся для памяти.

Утром 15 мая, когда выстроили на поверку, стали перекликать, и я отозвался. Отделенный командир подошел ко мне и спросил: когда, Зыков, вернулся? Я ответил, что в 4 часа утра. «Ну, молодец, что вернулся вовремя до 15 мая, тебе все прощается. Есть приказ командования: кто к 15 мая явится, тому ничего не будет в наказание».

Какое может быть наказание, когда нас готовили на фронт? Были усиленные занятия и т.д. Прошел май, погода была теплая, все кругом зазеленело. Солнышко, вся природа так и смеется. Товарищи, которые уехали со мной домой, вернулись не все; некоторые остались служить в своем уездном городе, в Тотьме.

10 июня нас стали отправлять на Западный фронт. Назначили нашу роту в 10-ый Новоингерманландский полк в 3-ю дивизию. Перед отправкой нас всех обмундировали во все новое, но сапог не дали, а выдали ботинки с обмотками. Выдали палатки и противогазы, но винтовок не дали, сказали, что дадут на фронте. Утром всех нас на дворе выстроили. С нами также встали в строй маршевые взводный командир Овсянников и отделенный командир Немов, а кадровые опять остались в 76-ом запасном полку для нового пополнения. Когда мы стояли в строю, выступали командир полка и командир роты. Говорили, что, товарищи, вы служите верой и правдой не как раньше Царю, а Отечеству и Революции. После митинга нас повели через весь город с музыкой на Восточный вокзал. Очень много нас провожало народу. Когда шли мы по городу, нам махали из окон и кричали «до свидания» и «до скорой победы». И так шел народ до самого вокзала. Много у нас уже было в городе знакомых, потому что после революции мы свободно ходили по всему городу после занятий.

На вокзале нас погрузили в товарные вагоны по 40 человек в вагон. В вагонах были двойные нары, но печек уже не было, потому что было тепло. Когда тронулся поезд, столько было на перроне народу, что никак невозможно пройти, все нам махали руками, а женщины плакали, кричали «счастливого пути» и т.д.

Везли на по направлению на Смоленск. Как было хорошо ехать в вагонах, когда погода теплая, да еще не знали, что нас ожидает впереди. Ребята были веселые, кто что может высказать, то всем вагоном запоем военные песни. Песням нас учили, когда водили за город на ученья, военным и революционным.

Подъезжая к Смоленску, нам объявили, что в Смоленске нам будет обед, там есть специальные столовые, да еще будет встреча с Керенским, он едет специально, и он будет нас специально осматривать и говорить речь. Поезд в Смоленск приехал быстро. Как только остановился, нас всех сразу выстроили на платформе по всей форме и объяснили, что через 15 минут придет пассажирский поезд, в котором едет Керенский и много генералов, и разного начальства. Тут командиры наши засуетились, несколько раз осматривали нас, как у каждого заправлена гимнастерка, не ослаб ли ремень и т.д. Вот стал подходить поезд. Когда остановился, и вдруг видим, выходит из вагонов целая толпа разных на службе офицеров, а в середине и сам Керенский. Он вышел на перрон, осмотрел нас, тогда подбегает к нему батальонный командир и отдает рапорт. Тогда он здороваться [стал] с нами: здравствуйте, братцы! Мы ему ответили: здравия желаем, ваше превосходительство! Потом они с генералами и офицерами прошли по линии выстроенного батальона, и на середине он остановился и стал говорить речь, что, братцы, вы едете на фронт, но вам, наверно, воевать не придется, так как мы войну будем кончать и т.д. Эти слова нам запомнились и до сего времени, потому что они были обманчивы.

После того, как проговорил речь Керенский, вся ихняя свита обратно села в вагоны, и пошел поезд на Минск. Наш батальон, мы тоже сели в вагоны, и отправился поезд по направлению на Тернополь. С Тернополя мы ехали на небольшой городок Кременец. Кременец – городок небольшой, с одну сторону большая гора. На горе видели красивый замок какой-то царицы. Поезд дальше не пошел, и нас всех выгрузили на перрон, а потом повели на станцию, и в вокзале обедали.

В вокзале мы немного отдохнули и направились пешком по направлению к линии фронта. Шли мы сначала в гору, а потом вышли на ровное поле. Через каждый час делали привал. Шли так до самого вечера, а потом часов в 9 остановились на ночлег. Спать пришлось под открытым небом. Ночь была ясная и теплая, мы все повзводно легли друг к дружке и так спали, только не спали одни часовые. Утром мы встали, умылись, но завтрака не было ввиду того, что кухни у нас с собой не было. Пройдя несколько километров, мы пришли в небольшое село, тут уже стояли воинские части. Нас встретила километра за три до села музыка, и так мы шли до села с музыкой. Пришли в село, там был уже приготовлен завтрак. Завтракали прямо на воле. После завтрака немного отдохнули. Отдых был веселый, была в части гармошка, многие бойцы плясали и веселились. Это была часть, которая пришла с фронта на отдых.

После отдыха нас построили и повели к линии фронта. Когда мы подходили к фронту, были слышны уже разрывы снарядов. Когда мы подошли в батальон, нас встретило командование батальона, поздоровались с нами и стали делать разбивку по взводам и отделениям. Я с товарищами попал в 3-й взвод во второе отделение. Товарищи были со мной Насонов Михаил Михайлович и Романов Василий Никифорович с Веригино.

Во взводе были всё старые солдаты, и нам не верили, что мы призваны на службу, а думали, что мы добровольцы, но потом все-таки убедились, что не добровольцы. Вечером собрались всем взводом на ужин. После ужина нас всех выстроили и выдали винтовки. Командир взвода объявил, что завтра пойдем в наступление. Вечером нас всех осмотрели, выдали патроны и повели в окопы. В окопах были построены землянки и блиндажи. В окопах мы пробыли всю ночь, а наутро нам дали команду приготовиться к бою. Нас молодых солдат распределили по одному к старым солдатам. Часов в восемь утра поступила команда по цепям из окопов «вперед!» Сначала было жутко, когда выскочили из окопов, но потом закричали «ура» и двинулись вперед, на ходу стреляли и все с перебежками бежали вперед. Некоторых товарищей уже ранили. Потом поступила команда «ложись». С немецкой стороны тоже трещали пулеметы и свистели пули, но потом всё утихло. После боя всех нас собрали и выстроили на поверку. Оказалось трое раненых и один убит.

На второй день всё было тихо. Слышно, как немцы разговаривали в окопах, – которые были в дозоре. Часов в 12 дня мы увидели, как один немец поднял белый флаг и вышел из окопа, потом вышли еще два немца, и он один лепетал по-русски: «Рус, не стреляйте, а приходите к нам, и мы вас угостим сигаретами». Мы сначала не поверили, но потом один смельчак пришел к нам в окопы и сказал, что у нас нет офицеров и можно к нам придти. Тогда наш отделенный командир и два бойца пошли к немцам в окоп. Там их немцы угощали чаем и папиросами. Спрашивали, почему у вас сделали революцию и сбросили Царя и т.д., а потом говорили, что на что нам война, вы же нам ничего плохого не сделали, а также и вы нам. Но потом пришел ихний командир и больше не разрешил вести беседу. Когда наши пошли обратно, то боялись, что немцы будут стрелять сзади, но они не сделали ни одного выстрела. Длилось такое перемирие с полчаса.

После этого до вечера всё было тихо, но под вечер, видно, вернулись командиры и узнали про перемирие, и пошла сильная перестрелка. Так мы дня три стояли в окопах. Ни мы, ни они не наступали друг на друга, но через три дня мы опять пошли в наступление. Был приказ во что бы то ни стало[выбить] немцев из окопов и занять впереди маленькую деревушку. Только начало светать, стала бить наша батарея по немецким окопам. Немцы в панике забегали, а тут застрочил наш пулемет. Тогда нам скомандовали «вперед», мы выбежали из окопов и бросились на немцев, но они перебежали во вторую линию окопов и стали отстреливаться. В это время со мной бежал недалеко с Веригино Вася, и я видел, как он повалился на землю и больше не поднялся, но мы все бежали вперед.

Того дня мы заняли первую линию немецких окопов, но деревушку взять не смогли. Вечером в немецких окопах взводный командир Овсянников всех собрал на поверку, и оказалось, что выбыло из строя пять человек: трое ранены и двое убито – один оказался мой товарищ Романов Вася. Очень мне было жалко его, хороший был парень, но чем поможешь, и сам ожидаешь этого же. Но все же когда хоронили товарищей, поклялись отомстить врагу за смерть товарищей.

Наутро, это было 27 июня, опять мы после артиллерийской подготовки пошли в бой. Когда добежали до немецких окопов, немцев там уже не было, а они ночью укрепились в деревушке, и мы стали делать наступление на эту деревушку. Когда наша цепь была от деревушки метров сто пятьдесят, меня ударило что-то в руку, и что-то у меня теплое побежало по руке, я оглянулся на руку, а кровь бежит ручьем. Оказывается, меня ранило в левую руку и перебило кость, и рука повисла, как плеть, и пальцы все не работают. Тогда я повернул назад, но назад было бежать опасно, то я полз по траве. Когда я полз, то пули так и свистели кругом меня. Как пуля заденет о траву, так только сгинает, видно, пули летели разрывные. Кое-как я добрался до перевязочного пункта, сдал винтовку. Мне санитар перевязал руку и дал мне воды. У меня кружилась голова, потому что из руки много вышло крови, так как я полз долго ввиду того, что все еще был бой за деревушку. Во взводе нашем остался только Насонов Миша из моих близких товарищей. Миша написал меня моим родителям письмо, что Паша из боя не вернулся, наверно, убит. Дома очень плакали мать и бабушка, но я из госпиталя послал письмо, что меня ранило. Миша [Насонов] воевал до конца войны и не был ранен.

После того как санитар перевязал мне руку, еще оказалось раненых семь человек: кого в ногу, кого в руку, а двоих в голову. Нас отправили по ходу сообщения, которые могут идти, выходить далеко в одну балку; остальных несли на носилках. И это было не доходя сорок километров до Львова. Когда мы дошли до балки, нас посадили в автомашину и повезли в тыл. Привезли на станцию железной дороги. Когда мы приехали на станцию, там уже стоял санитарный поезд. В поезде было много раненых много раненых, потому что бои шли по всему фронту и всех раненых направляли к санитарному поезду.

При поезде был вагон, где делали операции, был вагон-баня и кухня. На этой станции мы еще стояли трое суток, пока не набрали раненых полные вагоны. Станцию я не помню, как звать. При поступлении в вагоны нас переписали, какой мы части, перевязали раны, а потом, кто может мыться, вымыли в бане. И направился поезд на г. Киев через Тернополь.

В Киев мы прибыли 5 июля. Поезд шел тихо да еще на каждой станции останавливался и стоял не по одному часу. В вагонах было жарко, душно, а если окна откроешь, в окошки будет песок, когда идет поезд. Были бойцы тяжело раненые, стонали, несколько бойцов, пока ехали до Киева, умерли. В Киеве их от нас из вагона унесли.

В Киев мы приехали утром. Нас, кто может, сводили на перевязочный пункт, он был при вокзале, а потом опять в вагоны. Только несколько бойцов легкораненых оставили в Киеве и увезли в лазарет.

Из Киева нас повезли на Курск. Когда ехали на Курск, я почти совсем не лежал на койке, а больше стоял у окошка и смотрел на природу. Кругом зеленела трава, а в полях зреют хлеба, и думаешь, на кой черт эта война, хотя бы скорей закончилась. В Смоленске говорил Керенский, что, братцы, воевать не будем, войну будем кончать, что вышло – прямой обман. Вот я теперь еду калекой, а разве я один, тут таких раненых, как я, лежат сотни в вагонах, а разве наш один такой поезд? А за что друг дружку убиваем? Буржуям, как нашим, так и немецким, надо чтобы больше нажиться на войне, а нашего брата, солдата, чтобы больше убивать, чтобы меньше было забастовок в городе и волнений в деревне.

В Курске нас всех развели по разным госпиталям. Нас посадили на автомашины и привезли в большой кирпичный дом, наверно, этот дом был какого-то буржуя, потому что была хорошая обстановка, в доме большое зало с красивыми люстрами, наверно, тут были разные балы.

Курск город, мне показался, не так большой. Дом, в котором наш лазарет, [стоял] на большой горе, из него очень далеко видно город. Церкви, сады и даже железная дорога. В Курске я лежал недолго, только 17 дней, [потом] нас опять, кто может ходить, всех собрали, назначили старшего и с историями ранения [отправили] в г. Воронеж. Подошла машина, посадили в машину и повезли на вокзал, а там стоял санитарный поезд. Из поезда вынесли несколько бойцов тяжело раненых, а нас поместили в вагоны. От Курска до Воронежа мы ехали недолго, потому что расстояние не очень большое. В Воронеже нас опять на станции посадили в автомашины и привезли в железнодорожный госпиталь. Тут я лежал до самого конца выздоровления.

Госпиталь был хороший, двухэтажный. У госпиталя есть фруктовый сад, недалеко базар, а на базаре много фруктов, ягод и т.д. Кормили в госпитале очень хорошо, и [тех], кто может ходить, отпускали в город. Для ходячих давали обмундирование. Когда пойдешь в город, одевай, а когда придешь – сдавай. Часто мы ходили на базар покупать ягоды вишню и сливу.

В конце августа меня назначили на комиссию и отпустили домой на 6 месяцев. На дорогу дали проездных денег и продуктов, а так как я от железной дороги 300 км, то давали проездные.

Из Воронежа я ехал на Москву. Погода была очень хорошая, да и на душе было весело, так как еду домой. По прибытии в Вологду я сразу пришел на пристань, но пароходы на Тотьму не ходили, то пришлось садиться по поезд и ехать до станции Морженьга, а оттуда ехать на лошадях от станции до станции на прогонных. Так и ехал до самого дому, у меня на это ушло 8 дней.

Дома очень обрадовались, что возвратился жив и здоров, хотя рука еще не действовала, по все-таки сам здоров. Дома в это время был брат Иван, торговал в магазине в Тарноге, в то время начинали кооперативную торговлю. А брат Михаил служил в Тотьме, но часто выезжал домой. Я отцу помогал по хозяйству. Помогал убирать с поля хлеб. Возил на лошади, но на зарод подавать было плохо, потому что у меня одна рука. Хлеб молотили цепами, я тоже не мог.

После 6 месяцев я ездил в Тотьму на комиссию, а то уже было в 1918 году, мне опять дали 5 месяцев. И еще дома жил до июня месяца 1918 года, а потом в г. Тотьма опять приняли на службу. Брат Михаил и еще товарищи ходили в военкомат и просили военкома, чтобы тот оставил меня в Тотьме, но так как я [был] инженерной части, то меня в Тотьме не оставили, потому что в Тотьме инженерных войск не было, и направили меня в город Ярославль. Из Тотьмы нас отправили 27 человек не одну часть, некоторых в Архангельск. В Тотьме была набрана партия лошадей, и мы до Вологды ехали на лошадях. Лошади эти были набраны на мясо, и мы их сдали на бойню, а из Вологды до Ярославля на поезде.

В Ярославле часть, в которую нас назначили, стояла в лагерях на берегу Волги недалеко от железного моста. В Ярославле нас обучали подрывному делу, показывали взрывчатые вещества: тол, динамит и разные шнуры. В конце июля меня назначают в город Тамбов на первые офицерские курсы. Так как в то время офицеров было мало, то, если есть четыре класса, то и назначали на офицерские курсы, а у меня как раз было четыре класса.

В г. Тамбов нас направили 10 бойцов. В Тамбове нас первое время обучали словесности и изучению разного оружия. Но в то время там ходили банды, и к г. Тамбову стала приближаться банда Мамонтова. Так как в Тамбове войск было мало, а банда была большая, то командованию курсов дали распоряжение покинуть город, и 5 августа мы строем вышли из города по направлению к станции Ляда. На станции Ляда мы в лесу сделали привал на обед, но в это время подошел бронепоезд и стал по нам стрелять из пулеметов. Все наши курсы всё бросили и разбежались по лесу. Меня в это время ранило в левое плечо, и я отбился от части, но рана была легкая, и я пешком направился в г. Моршанск. Шел я один да еще не знал куда, и еще был была ночь, и я шел, куда глаза глядят. Пройдя километра три, увидел забор, ну, думаю, тут кто-нибудь живет. Перелез через забор и пошел прямо в овраг. В овраге небольшие ивовые кустики, только ступил и сразу погрузился в трясину, но хорошо успел ухватиться за куст, а если бы не куст, то я тут бы и погиб, потому что засосало бы меня в грязь. Вот тогда-то я и узнал, почему тут огорожено забором. Перелез я обратно через забор и вышел на тропинку, немного попошел и услыхал шум и песни. Когда я стал подходить, то увидел большой костер, а кругом его много народу, ребят и девчат, кружатся и песни поют, а кругом лес, и недалеко была текстильная фабрика. Когда я подошел близко, то увидел, что это рабочие фабрики, но к ним подойти не смел, а встал за сосну и следил, не подойдет ли кто ко мне поближе. И вот вскоре ко мне приблизился один паренек, я спросил, что за люди, он сказал, что это рабочие фабрики и сегодня фабрика не работает, потому что все рабочие ходили в г. Тамбов; в городе сейчас находится бандит Мамонтов, и его войска грабят магазины и раздают товары населению. Когда мы говорили с молодым парнем, к нам еще подошли несколько человек. Я их спросил, как мне пройти на Моршанск, потому что мне нужно сделать перевязку и чтобы не попасть в руки бандитов. Они мне указали дорогу и сказали, что здесь недалеко село, и вы, пока темно еще, дойдете до села. Я с ними распрощался, поблагодарил и пошел на дорогу, которая ведет в Моршанск.

Когда я подходил к селу, уже стало светать. Село было большое. Я постучал в первый дом, и меня сразу пригласила одна женщина. Я спросил, есть ли у вас кто подозрительный человек? Она сказала, что только один и то свой муж. Хозяин дома был мельник. Когда я объяснил, что иду в Моршанск, раненый, и отстал от части, они сразу меня накормили и сказали, что идти дорогой очень опасно, что вчера бандиты забрали трех солдат красноармейцев и увезли с собой. Мне предложили отдохнуть. Только я хотел лечь отдохнуть, как скачут три всадника. Когда хозяин вышел на улицу, то увидел, что это были бандиты из отряда Мамонтова. Находиться мне больше у мельника было опасно, и я решил идти вперед. Когда я вышел на улицу, увидал, на двух лошадях, запряженных в телегу, едут мужчина и женщина. Я их спросил: куда едете? Они ответили, что едем в Моршанск. Тогда я попросился, чтобы они меня подвезли, и они согласились, и я с ними поехал.

Это было 6 августа, по селам праздновали День яблока, там за дорогу очень много дарили женщины яблок. Всё ехали хорошо, но не доезжая километров 5 до Моршанска, вдруг видим, под дороге скачут два всадника. Они нас остановили и спросили, куда едете, но мужчину и женщину они сразу отпустили, а меня задержали и стали спрашивать: куда идете и какой части, но я сказать боялся, думал, что они из банды Мамонтова. Конечно, они сначала не сказались, что красные, и я думал, что мне капут. Когда я сказал, что из Тамбова с первых офицерских курсов и раненый, тогда меня отпустили и сказали, где госпиталь и что они красные. Тогда я очень обрадовался, что благополучно дойду до Моршанска.

В Моршанске я пришел в воинскую часть – 41-ю дорожно-мостовую роту. Мне сразу перевязали рану и направили в казармы. В Моршанске мы стояли недолго. Кормили нас плохо, варили дохлую конину, но мы и от той отказались, заявили, что лучше варить горох или что только конину.

Из Моршанска нас отправили в г. Пензу. В Пензе мы стояли на частных квартирах и питались кто как мог. В Пензе мы пробыли только 13 дней, и нас перебросили в село Тростянка близ г. Балашова. Село большое, веселое. Мы тут стояли полтора месяца по частным квартирам у крестьян. Тут нам было хорошо и кормили хорошо. Из села Тростянка 41-ю дорожно-мостовую роту перебросили на станцию железной дороги Поворино. С Поворина нам повели по земле Донской области. Сами шли мы пешие, а вещи и винтовки везли на волах. Дойдем до станции, берем волов сколько нам нужно и едем, и с нами едет хозяин волов, и так двинулись до реки Хопер. На реке Хопре мы делали мост под Яменским хутором. Хутор большой, домов 200, а то и больше.

Потом стояли в станице Алексеевской. Станица большая, дома красивые, казаки богатые. Но только казаков было мало. Старые убежали с белыми, а молодые – с красными. Бывало так, заходишь в хату, старая казачка ругается, не пускает на квартиру и ничего не дает, а молодые, наоборот, очень хорошо принимают и угощают. А потом мы узнали, что у старой [женщины] казак воюет с белыми, а сын его воюет против белых, с красными. В одной станице мы стояли у старого казака. Он жил один без жены, а было с ним только две внучки, да эти болели малярией. Нас на квартире было только двое: я и еще красноармеец Панфилов; и вот в один прекрасный день дениковцы потеснили наши части, тогда старый казак стал агитировать нас остаться у него, перейти к белым. Мой товарищ Панфилов сразу поддался агитации и был согласен это сделать, но я категорически отказался, сказал, лучше помру, а у белых не останусь. Я уверен был, что красные победят, а казак агитировал, что красные все разбиты и Советская власть скоро падет, но я все это опровергал. Тогда и Панфилов со мной согласился. Я потом Панфилову сказал: «Как же ты, друг, стал бы воевать с белыми, когда у тебя родина у красных? Да я бы тебя не отпустил, пристрелил бы на месте, пускай хотя бы и сам погиб!» Через два дня наши войска пошли в наступление и погнали Деникина к Ростову.

Не дойдя до г. Ростова-на-Дону километров 150, меня направили сопровождать тифозных больных до г. Балашов. Снарядили 20 пар быков, в повозки положили по 3 человека и отправились в путь. Когда мы ехали, мне приходилось [помогать] больным сойти с повозки и обратно положить на повозку, когда останавливались на обед, а у больных было много вшей, они меня и наградили. Когда прибыли в г. Балашов, я сдал всех больных в госпиталь, а у самого что-то заболела голова. Сестра смерила температуру, и оказалось, что я заболел тифом, температура повысилась до 39, и меня в часть не пустили, а положили в госпиталь. Очень мне не хотелось ложиться, а хотелось обратно к своим товарищам. В станицах, когда мы стояли, питались хорошо. Бывало, приходишь в станицу, а тут скота, коров, овец [много], ходят по улице, и никто [их] не застаёт, потому что казаки ушли с белыми и все побросали, не успели угнать. Овец породы «курдюк», с длинными хвостами, режь и ешь, сколько тебе нужно.

В Балашове мы находились только трое суток. Подошел санитарный поезд, нас погрузили всех больных тифом и отправили в г. Саратов. В Саратов нас везли очень медленно, потому что дров для паровозов не хватало; так, бывало, идет поезд, остановится посреди степи, отцепится и уйдет собирать дрова на какую-нибудь станцию, а вагоны с больными стоят на пути. В вагонах было холодно, так ветер насквозь пробирает, очень много солдат поумирало. Бывало, дойдет поезд до большой станции, санитары вынесут всех мертвецов, складут в одну кучу, как дрова, и поезд опять пошел дальше, а тут еще один раз небольшая банда обстреляла эшелон. но убитых не было, только трех человек ранило, из них одного санитара.

В Саратов мы прибыли в конце декабря, погода была холодная, со станции развозили на лошадях. Некоторые, пока везли от станции до госпиталя, умирали в повозках. Нас привезли в такой госпиталь, что только умирать, а не выздоравливать. Здание трехэтажное, каменное, окна с железными решетками. Раньше это был товарный склад, а тут сделали госпиталь для тифозных. Я сначала лежал на третьем этаже. Сначала, как я заболел, был головной тиф, а потом возвратный, три приступа. Лежали на койках, матрацы были, но одеял не было, подушки набиты соломой, вот и вся постельная принадлежность. Санитары за нами ухаживали хорошо. У нас был один санитар Захаров. Когда он дежурит, то вся палата радуется. Если кому сделается плохо, то он сразу бежит к дежурному врачу, и врач делает необходимую помощь, так он не одного бойца воротил от смерти. Но не все были такие. Были и такие, что к больному боятся подступиться, чтобы на него не попала вошь, а вши у нас были, как мураши. У меня была черная шинель, и на ней очень выделялись вши, так и ползут, как мураши. Возьмет, бывало, санитар, выйдет в коридор с шинелью и начнет [выбивать] о бочину лестницы, а потом опять принесет на койку.

Так я лежал с 15 ноября 1918 года и выписан на комиссию 17 марта 1919 года, и очень был тяжел последний приступ. Когда делал обход врач, то сказал: «Если, Зыков, перенесешь этот приступ, то поедешь домой. Держись!» Все удивлялись, что я такой сухой, но всю болезнь перемог, а некоторые здоровые, а умирали.

В марте месяце меня перевели в другой госпиталь, более похожий на госпиталь, положили в нижний этаж. Здесь и постельные принадлежности были полностью. Я уже стал выздоравливать. Наша палата считалась как выздоравливающая, уже некоторые бойцы ходили в город. Со мной рядом лежал очень хороший малый из Сибири. Он уже совсем было поправился; говорил, что семья у него дома только мать и одна сестренка, вот, говорит, приеду домой и стану жениться, мать стала старая, да и невеста ждет, пишет письма. Но ему дома побывать не пришлось. Однажды он отпросился у врача сходить в город, врач ему разрешил, он зашел в клуб, а в клубе был буфет. Вот он увидел в буфете белый хлеб с селедкой. Он взял одну порцию и съел. Когда пришел в палату и мне все рассказал, что так охотно он поел селедки, тогда я выслушал его и сказал: «Миша, селедку тебе кушать было нельзя, чтобы не было чего плохого!» Он мне сказал, что ничего не будет, и лег спать. Утром я встал умыться и говорю: «Миша, вставай, будем завтракать», а он мне отвечает: «Нет, я завтракать не буду, что-то я опять заболел». И через сутки Миша умер. Когда его стали выносить, я даже о нем плакал. Какой был славный паренек! Так ему хотелось побывать дома, увидать отца и мать, и любимую девушку, а всё это совершилось только из-за селедки. Врач сказал, что он поел соленого и сделалось у него пробояние кишок, и от этого умер. У Миши были сапоги, а у меня ботинки, и, когда санитар понес сдавать сапоги, я его попросил сдать мои ботинки, а мне на память отдать сапоги, и он их отдал, а мои ботинки сдал.

Дело подходило, что и меня назначили на комиссию 17 марта 1919 года. И комиссия постановила меня отпустить домой на 6 месяцев и тут же спросили, далеко ли от железной дороги, чтобы мне на всю дорогу дать продуктов и проездных денег. Я сказал, что 300 км, и меня обеспечили белым хлебом на всю дорогу. И я 19 марта сел на поезд. Одежду мою, шинель и брюки, всё прожарили, чтобы уничтожить вшей. Из Саратова на Вологду я ехал через Москву. Приезжая в Вологду, я на станции узнал, что реки еще не вскрылись и пароходы не ходят. В Вологде на вокзале я встретился с одной женщиной, которая ехала на Москву из г. Архангельска. Когда я ел, девочка увидала белый хлеб и стала просить, чтобы я ей отрезал, и мать за это хотела меня угостить рыбой, но я вспомнил товарища Мишу, который умер от селедки. Мне, конечно, тоже очень хотелось соленой рыбки, но я отказался, потому что кто знает, что могло случиться после соленого. Может, то же [бы] вышло, что и с Мишей. Из Вологды я доехал до станции Сухона, а потом все ехал на лошадях до самого дома.

Домой я прибыл 27 марта 1919 года. Когда я прибыл домой, то в первую очередь велел матери истопить баню и выжарить всю мою одежду и белье, и помыться самому, а потом уже праздновать встречу.

Дома жили все хорошо. Брат Иван торговал в Тарноге, брат Миша служил в Тотьме в Красной Армии. Брат Иван был уже женат. Когда я приехал домой, до моего приезда был в деревне продотряд. У крестьян отбирали хлеб, лен, даже лен отвязывали от прялок, даже книги у нас все забрали, и все продукты. Лен и шерсть сдавали торговцу Зыкову П. Вас., и потом это всё у него и осталось. Очень неправильно вели себя продотрядцы и их руководитель. За это [были] очень возмущены крестьяне.

После 6 месяцев мне в Тотьме еще продлили отпуск – до июля 1919 года.

В 1919 году в Верхкокшеньгу прибыл продотряд из Тотьмы по отгрузке хлеба для рабочих города, но в Верхкокшеньге был кулак Демидов, он организовал кулаков и подкулачников, и, когда было собрание у красноармейцев, они их всех заперли в церкви, обезоружили, а потом выводили по одному убивали насмерть, чем попало, поленьем и кольём. Их было 15 красноармейцев. Когда это узнала Тотьма, выслала другой отряд, вооруженный даже пулеметами. Когда ехали, то в Озёрках обедали. В это время на Погосте пилил лес с Горы Иван по прозвищу Горбылёнок с товарищами. К ним подходит один из продотряда и просит у хозяйки мяса, а Иван ему отвечает, что мясо для вас в Верхкокшеньге. Он выхватил из кармана револьвер и убил Ивана, а сам поехал в Верхкокшеньгу. В Верхкокшеньге они собрали всех мужиков и многих расстреляли, которых подозревали в убийстве красноармейцев, но самые главари остались живы, они скрылись в лесах. После этого всех убитых ранее красноармейцев повезли в Верхний Спас, там положили в баню, а кто-то ночью поджег баню, и они все обгорели. Так их в Спасе и похоронили в одну братскую могилу.

В июне 1919 года меня опять вызвали на комиссию – в Верхний Спас и признали годным к военной службе. Назначили на службу в г. Архангельск. В городе Архангельске мы стояли на 14-ом лесопильном заводе. Заводы были все [разграблены?] английскими и американскими интервентами. Потом мы зимой жили в деревне Карострова.

В Архангельске мы почти ничего не делали. Кормили нас очень плохо, давали о 400 грамм овсяного хлеба в сутки, и то несеяного, одна мякина; только и питались – что покупали картошку у крестьян, да из дому посылали посылки.

13 февраля 1920 года нас, весь батальон, погрузили в вагоны и отправили в Сибирь на Колчаковский фронт. В Сибирь мы ехали из Архангельска на Вологду, Вятку, Пермь, Екатеринбург, Тюмень, Омск, Новосибирск и на Барнаул. Когда мы сошли с поезда, то до села шли пешие 30 км всё степью, нигде ни одного кустика, а снегу – завалило все дороги, еле добрались до села. По прибытию в село нас командование разместило по частным квартирам по 3-4 человека. Кормили нас хорошо, потому что у крестьян хлеба было много и весь белый.

Стояли в селе Боровянка. Тут встречали Пасху. Год 1920 был ранний. До Благовещенья уже были посеяны поля – до 25 марта по старому стилю. В апреле месяце у нас помер один товарищ, его схоронили на площади около села. Там мы стояли до августа месяца, а в августе меня отпустили по комиссии домой. Комиссия была в городе Барнауле.

Домой когда я ехал из Вологды на пароходе, кругом горел лес, даже много сгорело деревень от лесного пожара. Столько было дыму, что трудно было дышать. Лес горел, потому что была засуха.

Когда я приехал домой, у нас тоже распахивали землю после пожара леса, а в 1922 году был такой урожай на гориле, так говорили старики, как в Сибири.

В 1922 году женился брат Миша. Он хотел взять свою любимую девушку, но мать за него не отдала, а стала отдавать в Озёрки [за того], который был ей нелюбимый; и брат Миша хотел ее во время свадьбы увезти ночью, но одна девка сказала матери, и мать на ночь заперла ее в клеть, а наутро уже приехали женихи с ружьями, и так силком увезли Мишину любимую Машу. И пришлось ему жениться на другой. Маша так и жила за нелюбимым и до смерти жалела Мишу. И Миша ее всё вспоминал и жалел всю жизнь.

Когда Миша женился, у нас семья была 14 человек. В то время в город было ехать незачем, была разруха, и дома мне [было] жениться нельзя брать в дом жену], и я ушел в дом к одной женщине, у которой муж умер, и осталось две девочки, да был дядя-инвалид.

Дом был хороший, но лошадь плохая, и хлеба не вдосталь. Когда я согласился идти в дом, мне дали лошадь, и одну корову и дали хлеба, но это все бы хорошо, только жена была на 18 лет старше. Дочкам было старшей 7 лет, а младшей 3 года, и они сразу стали звать меня папой.

После того, как я ушел в дом, дом у нас, братьев, разделился на три части. Миша-брат ушел в новый дом. Сыну старшего брата отдали горницу и дали конюшню. Отец и мать остались с братьями Иваном и Андреем, но Андрей, как ушел в армию, больше в деревне не жил, а жил в городе. Брату Мише я помогал строить дом. С кр`стным рубили двухэтажную избу и середку. Рубили летом на берегу реки, по которой брат приплавлял лес из [урочища] Монастырки. Погода стояла жаркая. Рубили – даже искры летят. В то время у Мишиной жены родился мальчик. Крестили – я держал. Назвали мальчика Ангелин, но он потом шести лет утонул. Упал выше мельницы, и его задернуло под колесо мельницы и раздавило головку – даже мельницу остановило.

Я женился в 1923 году, а в 1924 у меня тоже родился сын в июне месяце, назвали его Саша, но, к моему несчастью, он жил только до 27 декабря того же года.

Когда я вошел в дом, то мне нужно было поднимать хозяйство, и я стал распахивать целину. Летом вырублю лес, а потом его сожгу и посею рожь, и рожь родилась очень хорошая. Потом вступил в договор в кооперацию и стал возить товар. Товар я возил до 1929 года, а в 1929 году ушел торговать в кооперацию. Магазин был на Слуде, у одного крестьянина в подвале [в подклете]. Было тесно и темно, даже не было окошка, только были стеклянные двери да маленькая печка.

В 1929 году стали образовываться колхозы. В колхоз мы с братьями вошли первые. Сначала нас было 30 семей, многие еще не шли, и нас за это кулаки ругали. Однажды ко мне пришли два соседа Зыков А.И. и Худяков В. Ник., пьяные, и хотели меня побить, но потом увидали, что ничего не выйдет, потому что у меня был дядя, и мы два их не испугались; тогда они меня стали уговаривать, чтобы я вышел из колхоза, но я им ответил, что и вы скоро зайдете. Так и получилось. Когда на них наложили по 200 пудов хлеба, то и они вошли в колхоз.

В колхозе мне работать почти не пришлось, потому что я был назначен торговать от колхоза. До торговли я одно время работал у моего друга Гриши, переставлял дом на новое место. Однажды зашел разговор, что у меня есть желание торговать, но я не умею считать на счетах, и он мне сказал, я тебя научу, и он быстро меня научил. Тогда я пошел [у него] торговать, но ихнее хозяйство окулачили, и ему пришлось скрыться в город. В городе он жил в Архангельске, [на] 26-ом лесозаводе. Я у него бывал, жил он хорошо. Была с ним жена и дочка. В то время там работала [и] моя дочка (неродная) с зятем, и я к ним ездил в гости. Заходил Гриша, говорили до душам, вспоминали свою молодость, как ходили в школу и как гуляли молодцами в Озёрках на праздники на Девятую Пятницу [Троица] и на Покров.

На Слуде в отделении [колхоза] я работал один год. В 1930 году меня перевели в Городок в виду того, что завмагазином запьянствовал, и его с работы сняли. Зав был с Шебеньги Жданов Иван Леонтьевич. Торговля у нас шла хорошо, товаров стало много. В то время был Кокшеньгский район. Ответственным работникам давали ответственные пайки: муку, сахар, рыбу и т.д. Со мной работал Бусырев Михаил Иванович. В 1931 году наш район соединили с Нюксеницей, у нас осталось только Шевденицкое сельпо. Народу стало в Тарноге мало, тогда и выручка сократилась. Когда поехал район, то из Тарноги увезли все столы и комоды, даже из домов, которые были недостроены, и окна, и рамы. После того, как уехал район, я подал заявление в отставку, и меня освободили. Я передал магазин продавцу из Игумновской и ушел в колхоз.

В колхозе в то время был председателем Зыков Яков Сергеевич. В колхозе мне понравилось. Я весной пахал и косил сено, но вдруг вызывают меня в правление и сказали, что от колхоза нужно пять человек на работу в г. Архангельск. Я согласился, со мной еще 4 человек: Зыков Веня, Рыжков Пашка и др. И нам сказали, что вы до Архангельска поедете на плотах с лесом. Идите в Нюксеницу, и там вам дадут денег на дорогу и продуктов. И мы отправились. Приходим в Нюксеницу в сплавную контору, нам выдали продукты, и мы поплыли. Сначала у нас дело шло хорошо, но на одном перекате нас надернуло на мель, и наши гонки разорвало. Мы тогда, не долго думая, забрали свои котомки, едва успели, спрыгнули на берег, а гонки так и уплыли одни, а мы вернулись в Нюксеницу, сели на пароход и на Вологду, а там железной дорогой на Архангельск. В Архангельске мы поступили на 26-ой лесозавод. Все мы работали вершинными пильщиками. Зарабатывали хорошо. Я там работал три месяца, но потом у меня заболела спина, и меня перевели на другую работу. В марте месяце работа на заводе закончилась, ребята уехали домой, а я к брату Андрею в Харьков. Он тогда служил в Красной Армии сверхсрочно. Он был женатый и жил на квартире в военном городке. Семья была еще, кроме жены, бабушка и сын Павлик.

Брат Андрей устроил меня на работу во Всеукраинский дом Красной Армии. Дом стоял на Павлов[ской] площади, очень красивый, было много залов, зал, где шли оперы и спектакли, и спортивный зал. Дом был четырехэтажный. Бывало, выйдешь на крышу, и видно весь город. Хлеб в то время давали по карточкам 400 гр. на день. Первое мая я провел еще в Харькове, а на 9 мая уехал домой.

Дома я работал в колхозе только две недели. В один прекрасный день вызывают меня в Городок и предлагают мне торговать в «Центроспирте». В «Центроспирте» тогда торговала женщина Рябошинская, а ее сын был учителем по математике. Но в то же время Рабошинская обучала женщин плести на коклюшках. Когда я дал согласие, мы взяли представителя из сельсовета, и я принял магазин.

Магазин в то время находился в старом доме Семушихи (купчихи). Тут я торговал недолго, этот дом купила Шевденицкая МТС, потому что в то время пригонили 30 тракторов для станции, и мне пришлось из магазина перебираться на Дуброву в дом Федора Ивановича Пешкова, а его жену взять ночным сторожем. Я жил на квартире тоже в этом же доме у Федора Ивановича в маленьком чуланчике. В магазине с/по [сельпо] в то время торговал Меньшов Иван Иванович и его племянник Федор Николаевич. Квартира у них была у Сипина Якова Семеновича. Жили мы тогда хорошо. Вечера проводили весело, хозяин мой любил выпивать, и вот в один прекрасный день я прихожу с выходного, захожу в кладовую, где было вино, смотрю, а на полу сор. Смотрю кверху, а наверху сломан потолок. Я выбежал на потолок, а тут лежит хозяин Федор Иванович, спит пьяный, две пол-литры валяются порожние, а три еще с вином. Я его будить не стал, а сходил в милицию и привел милиционера, а он той порой проснулся, захватил с собой три пол-литры водки и убежал в поле, в рожь, и не показывался два дня. Но через два дня пришел, и его вызвали в милицию. Водки он взял только пять пол-литров, сколько у него достала рука с верхней полки. В милиции сначала он не признавался, но потом, когда вызвали жену, она его приперла, что ему пришлось признаться. После этого мне приказала Вологда снять сторожа и взять другого. Из Вологды приезжал ревизор, но в магазине всё было в порядке. За 5 пол-литров жена за него заплатила, а его отправили по вербовке от колхоза в Архангельск на лесозавод.

В «Центроспирте» я проработал пять лет до 1937 года, а в 1937 году опять районы разъединились, и из Нюксеницы приехали все организации района в Тарногу, и образовался Тарногский район. По приезде района был открыт продуктовый магазин с тремя отделами: кондитерский, гастрономический и хлебный, но продавцов не хватало, и вот приходит ко мне председатель «Рай[потреб]союза» Хорошилов Петр Михайлович. Предложил, чтобы я переходил к ним на работу зав. гастрономическим отделом. Я дал согласие, и они подали телеграмму в г. Вологду на винзавод, и сразу оттуда приезжает ревизор, и я передал «Центроспирт» Николаевой Павле Васильевне, а через три месяца «Центроспирт» ликвидировали, и все вина передали мне на склад. Когда я работал в гастрономии, я обучил торговле семь продавцов, мне за это платили дополнительную ставку, и так я работал до 1941 года.

Когда приехал район из Нюксеницы, «Рай[потреб]союз» сразу стал строить магазин раймаг, директором раймага был Поклонцев Василий Яковлевич. В то время хлопчатых тканей не хватало, и были большие очереди, а особенно, когда была ярмарка. В раймаге торговали продавцы Пешков М.М. и Щекина П.В.

В 1941 году наступила война, и отделы сократили, и меня перевели в хлебный отдел. Хлебом было торговать в то время плохо, потому что давали пайки, а пайки были неодинаковые: кому – 1 кило, кому – 400 гр., так надо было угадать, чтобы всем хватило согласно списку «Райпотребсоюза».

В 1942 году меня тоже забрали на войну. На войну меня мобилизовали в феврале месяце. В то время я жил на квартире Зыкова Прохора Федоровича. Я жил один, и ко мне на квартиру пришел Мальцев Федя, который и женился у меня на квартире. Он работал с Пешковым Мишей, и у них случилась растрата. Федю судили и ему дали год, который он отбывал на станции железной дороги между Вологдой и Архангельском. Я очень его жалел, потому что был больше виноват Миша, а не Федя. Пока он отбывал, я ему не однеж посылал деньги.

Когда я отправлялся на войну, работал в милиции мой зять Золотков П.М., и дочка Аня у них была, дочка Тамара, и она в то время лежала – болела оспой. После моего отъезда она через день умерла. Также болел Виноградов Шура, бухгалтер РПС. Он сопровождал мобилизованных в армию на станцию Коноша и простыл. Когда я с ним пришел прощаться и сказал, чтобы скорей выздоравливал, он мне ответил, что «не поправиться мне, Павел Дм[итриевич]», и, верно, через три дня он умер. Такой был славный парень 24 лет, у него была жена, которая мне долго писала письма в армию.

В армию нас отправили на лошадях до станции Коноша. Жена меня провожала недалеко, только до Злобино. Когда я прощался, то ошибся, сказал «прощай», а не «до свиданья», и так случилось, что она умерла в 1944 году, меня не дождалась.

На станции Коноша нас посадили в вагоны, в которых возят уголь, так мы доехали до г. Вологды. Из Вологды нас направили в г. Череповец. В Череповце мы были в запасной части. Нас обучали пулеметной стрельбе, изучали, как обращаться с гранатами. Кормили хорошо, но только было очень плохо с водой. На кухне воды не давали, и приходилось ходить с котелками на реку. В Череповце нам выдали обмундирование, а свои вещи мы отослали домой.

Из Череповца нас направили в г. Боровичи Новгородской области. Когда нас везли в Боровичи, уже на крышах вагонов стояли зенитки, потому что немцы бомбили эшелоны. Когда мы ехали, тоже подлетали, но поезд остановился, а они пролетели, – наверно, не заметили нас. Но за три дня до нашего поезда шел воинский эшелон, [и он был] начисто разбит немецкими хищниками, погибло около 800 красноармейцев и офицеров.

В Боровичах мы стояли на бумажной фабрике. Жили мы в Боровичах одну неделю. Приехал капитан из Малой Вишеры 17 марта 1942 года, нас всех построили и, кто нестроевой, всех забрали в 83-й дорожно-эксплуатационный [батальон] во второй эшелон, а кто строевой, тех – во фронтовые части.

В Вишеру мы приехали ночью. Ехать было очень опасно, потому что был близко фронт. В Малой Вишере привели в батальон и разбили по ротам. Я был в 4 роте. В Малой Вишере нас вымыли в бане, но вода была холодная, да еще в то время немцы сделали налет на Малую Вишеру. Так что мы помылись неважно. Из Малой Вишеры нашу роту отправили на станцию Пурга на железной дороге Ленинград-Москва. Всю 4 роту направили в лес, заготавливать лес для дороги, но я там заболел, и меня направили на заправочный пункт в распоряжение начальника заправочного пункта – к Бадикову Павлу Яковлевичу. Я там находился до 1 мая. Охранял базу. 27 апреля на станцию Пурга прибыл полк на отдых с фронта, и какой-то шпион сообщил немцам, и вдруг налетело 5 стервятников. Было убито и ранено около 200 солдат и офицеров. 29 апреля был второй налет, 14 самолетов, но станцию Пургу не бомбили, а пролетели на Малую Вишеру и бомбили склады нашего батальона, и в складе убило нашего кладовщика батальона.

1 мая со станции Пурга переехали на 5 км в лес. 6 мая я получил первое письмо из дому. 7 мая я попал под бомбежку, но спасся в дорожной канаве.

В июне месяце переехали в Малую Вишеру, там простояли только два дня. Заметил [нас] немец и стал бомбить. Все командование уехало, а меня оставили около заправочного пункта. Во время бомбежки у меня порвало осколком шинель, но не ранило. 3 мая 1942 г. мы переместились в лес на Кресты, недалеко от Спасского озера. На Крестах мы стояли до августа месяца. Строили лагерь, были сильные дожди и очень много комаров. В августе строили дорогу через болото. Лес рубили на той стороне озера, потом плотили плотами и представляли на тачках к дороге. К озеру тоже представляли на тачках по деревянным рельсам, а к тачкам выносили на плечах. Было очень тяжело, даже кожа сходила с плеч. Дорогу делали для того, чтобы проехать штабу армии и выйти из окружения.

В сентябре месяце 1942 года мы переехали в деревню Зайково. С 19 сентября меня назначили связным от д. Зайково до д. Фильково, это 6 км. Наша 4 рота все время находилась на ремонте дороги. 1 октября 4 роту расформировали, и нас 12 человек отправили в 1 роту, где был комроты капитан Колмаков. Мы заготавливали лес, и я ушиб ногу. 10 октября нас 12 человек направили в штаб батальона в дер. Чашково недалеко от р-на Лобытино. В Чашкове встречали Октябрьские [праздники] 1942 года. 10 ноября нас отправили во 2 роту солить капусту, и там находились до 17 ноября. 17 ноября выехали в деревню Табачное Замостье, где расчищали дороги от снежных завалов. В Табачном Замостье стояли до 17 марта 1943 года. С 17 марта по 20 апреля строили колейную дорогу с Лобытина до станции Неболчи. 20 апреля переезжаем в деревню Дубно, а потом в деревню Ключенки, где проводили 1 Мая 1943 г. Из Ключенки меня направили за хорошую работу на сутки в Дом отдыха. Дорогу колейную закончили до срока 15 мая. 15 мая переезжаем в Сопки. Из Сопок мы ходили на работу в лес. Работа была тяжелая, и многие обессилели, в том числе и я, и мне дают освобождение на три дня. Обессилели от плохого питания.

Однажды мы шли с работы усталые, растянулась рота на километр, кто шел с батогом, а кто так. А в это время ехал генерал. Остановил машину и спросил командира роты: какая это часть, что так ползет? Ротный ответил, что 83-й дорожный батальон. Когда мы пришли в батальон, нас всех выстроили. Тогда пришел генерал и спросил командира батальона, почему так идут бойцы, не в строю, а в рассыпную и с батогами? А потом спросил одного бойца, а боец сказал, что нас плохо кормят, а работа тяжелая, всё в лесу. Генерал выслушал и призвал лейтенанта по снабжению и забрал с собой, и больше лейтенант не вернулся, а питание стало лучше, и все мы опять ожили и стали работать хорошо.

В июне месяце нас в Лебедевым назначили охранять мост на речке Пчевжа. Речка в лесу, много грибов, ягод. Там мы находились до 15 августа 1943 г. 15 августа переезжаем на станцию Талицы, где строим для зимы лагерь, 26 разных помещений. Там встречаем Октябрьские 1943 года. После Октябрьских делаем снегозащиту от дер. Дуброва к станции железной дороги. 1944 Новый год встречаем в лагере в Талицы. С поселка ст. Неболочь к нам пришел добровольщик Саша, 12 лет. Его обмундировали во все новое, подгонили в швейной мастерской, и он со мной спал рядом и так привязался ко мне, как сынишка. Очень я его любил, но потом командир батальона Ситников взял его к себе в батальон.

Сначала мы были прикреплены в Волховскому фронту, главнокомандующий генерал Мерецков, потом нас перевели к Ленинградскому фронту, главком генерал Говоров, и к 3-му Прибалтийскому, генерал Масленников, а к концу войны на батальон был прикреплен к ко 2-му Белорусскому, главком – Рокоссовский.

После освобождения Новгорода в феврале переезжаем в лагеря в деревню Посад; деревню немец всю сжег, а меня и двух бойцов, Осьмина и Маркурина, оставили охранять мост на реке Вишера. 2 марта переезжаем в город Лугу, где находимся до 17 марта, ремонтируем дорогу и ремонтируем мост в центре Луги (речка Луга). Потом переезжаем в дер. Заполье. Деревня была сожжена, осталось 20%. В этой деревне немцы наших повесили двух человек. В Заполье открывает наш батальон питательный пункт.

Командир батальона был Маточка И.Дм., а начальник штаба майор Полянский. Это был человек большой души, отец родной для бойцов. Тетюхин – по политчасти, этот был идиот. Суслов – инженер по дорожному [строительству]. Писари батальона были Баранов Д. Иван[ович] из Ленинграда и Собакин Иван Викторович. Взводные были – в 1 взводе Балашов, младший лейтенант, саратовский.

В Заполье меня назначили связным – ездить на станцию Толмачево через Лугу, 70 км, в штаб армии. 20 апреля я получил от брата Ивана письмо, что умерла моя жена. 1 Мая 1944 проводили в Заполье. При ремонте дороги ранило красноармейца Беспалова. 26 апреля застрелился сибиряк Степанов. 11 мая уезжаем из Заполья под Псков, к станции Боровая, 22 км от Пскова. Один раз в Луге попал под бомбежку, но остался невредим. Но немцы светили город и попали бомбами в склад боеприпасов, были сильные взрывы. 8 мая встретил в дороге Лушова Ник. Алек. 10 мая наши взяли г. Севастополь.

18 мая получил свидетельство о смерти жен, а 28 мая дают отпуск на 10 [дней] домой. 29 мая сел на машину в 8 часов утра был в Луге, и сел на поезд. В час приехал в г. Гатчину, а в 18 часов – в Ленинград. 31 мая в 9 часов выехал из Ленинграда. 2 июня прибыл в Вологду, а в 23 часа сел на пароход «Чехов». 3 июня приехал в Тотьму. Из Тотемы на буксире «Урицкий» ехал до д. Кириллово, за что заплатил капитану 2 осьмушки махорки. 5 июня 1944 прибыл в Тарногу и домой. Дома я был только пять дней. 10 июня выезжаю из дома, а срок отпуска уже кончился. Зашел в военкомат, и мне дали еще отпуска 5 дней. В Брусенце я сел на пароход «Чернышевский». 11 июня был в Тотьме, а 13 июня в Вологде, а 14-го в 7 часов сел на поезд и 16-го прибыл в Ленинград, а из Ленинграда на автомашинах – в Гатчину. В Гатчине на станции вокзала не было, всё сожжено, и стояла одна теплушка, в которой был контрольный пост. На посту я встретил лейтенанта из Вологды. Проверили мои документы и сказали, что завтра пойдет поезд на Псков, но не до самого Пскова.

Это было 16 июня, а 17-го утром караул контроля сменился, и новый стал проверять документы, а у меня срок отпуска кончился, тогда они меня забирают и арестовывают, и хотят отправить в запасный полк, а потом на фронт под Кенигсберг. В то время шли бои за Кенигсберг. Сняли с меня ремень, отобрали нож и повели, но вот нас встречает это лейтенант из Вологды. «Вы куда, Зыков?» Я говорю: «Меня арестовали и хотят отправить на фронт». «Да ты и так едешь не в гости, а на фронт!» Тут же он велел отдать мне всё обратно и послал меня в комендатуру города. Прихожу я коменданту города, он спрашивает: «В чем дело, товарищ боец?» А я ему отвечаю: «Товарищ полковник, я ездил домой в отпуск по случаю смерти жены и просрочил, вернее, вышел срок моего отпуска». «Ну в чем же дело? «А меня забрали на станции и хотели отправить в запасный полк». «А вы куда едете?» «Под Псков, в свою часть». Он взял мой документ и продлил. «Теперь езжай в свою часть, больше тебя никто не задержит». Я поблагодарил полковника, а он был старый, и вышел. Сел на поезд и ехал до Луги, а там еще чище проверили мои документы два бойца и сказали: «Следуй за нами». Я им сказал: «Да куда же вы меня ведете, у меня же документ, без задержки до части», но они ни в какую. Привели меня в комендатуру, а тут сидит мой знакомый полковник. Он, как меня увидел, сразу признал. «Что, товарищ Зыков, куда следуете?» Я все ему рассказал, и он еще посмеялся – ездил домой, а не женился? «Нет, товарищ полковник, когда кончим войну, тогда буду жениться». Он просмотрел мои документы и как закричит на красноармейцев: «Вы что, слепые, не видите, что в документе написано, что не задерживать до части».

В часть я приехал под вечер. Сходил в штаб батальона, объявился, что прибыл. А на второй день мы переехали на луг [?]. Когда наши брали Псков, по городу били «катюши». Псков немцы весь заминировали, и, когда наши заняли, очень много погибло бойцов на подрыве. В Пскове мы не стояли, а прямо поехали в г. Остров. Город Остров был очень потрепан. А из г. Остров ехали через Пушкинские Горы. Видели могилу Пушкина.

6 июля 1944 прибыли [через] местечко Качанаво в Латвию, 13 июня – в Акамару [?] через г. Выру (Эстония). На шоссе Выру-Тарту были наши роты на контрольных постах.

Из г. Остров я ездил в командировку в г. Порхов. Он весь до основания был разбит, стоял только один деревянный дом на окраине города.

Стояли на хуторе Леяcму… <…> Хутор был богатый. Хозяин хутора ушел с немцами, а остался только его работник. Он был добрый. Носил нам молоко ведрами.

27 июля gjшли на город Отепя (?), город весь был сожжен, потом шли на город Канени (?), на станции Иванково и вышли на шоссе Псков-Рига и г. Валга. Цесис, Валмиера и Сигулда (Латвия, р. Сигулда от Риги 51 км.)

Однажды я из Сугулды ездил в штаб фронта с пакетом. Сдал пакет и поехал обратно в штаб батальона. Машин попутных не было, и я пошел пешком. Впереди увидал, стоит на по поле машина. Ну, думаю, вот сейчас подвезут меня. Кругом машины стоят красноармейцы, и по полю тоже ходят красноармейцы, собирают гранаты и бомбы. И вот, не доходя до машины метров 200, как трахнет, и только видно было обломки машины и мертвые тела убитых бойцов. Убило 15 человек, некоторых откинуло метров на 10, осталось только 7 человек, которые были далеко от машины. Если бы мне подоспеть на это время, и меня тоже постигла же участь, но по счастью я опоздал. В виду такого происшествия вдруг приехало начальство из штаба армии и всё сразу выяснили. В команде, которая собирала гранаты и бомбы, был командир ст. лейтенант. Он бойцов торопил, чтобы скорей набрать машину, и поэтому один боец не посмотрел, в одной гранате был капсюль. Когда он бросил в машину гранату, и она взорвалась, также взорвались и все остальные, которые были в кузове. Если бы он отнесся внимательно, этого бы получилось и красноармейцы были бы живы. После этого я сел на автомашину и обратно вернулся в г. Сигулда.

14 сентября 1944 г. был освобожден от немцев г. Рига, и тогда штаб армии переехал в местечко Ропажи в 22 км от Риги. Я из Сигулды часто ездил в штаб армии с донесениями из батальона. В Ропажах стояла у Белого озера наша 1-ая рота, регулировала на дорогах перекрестки. В роте был конюхом Пешков Иван Авксентьевич, мой тов[арищ] из д. Вахнёва. Однажды я к нему пришел ночевать (опоздал ехать в батальон). Зыков, говорит Пешков, ты любишь шампанское? А я спрашиваю: а что? Я, говорит, нашел целый погребок, бутылок полсотни. И вот он принес 5 бутылок, и мы сразу выпили три бутылки, а потом утром еще две. Когда я вернулся в батальон, сказал ребятам, и они съездили к Пешкову и привезли шампанского 23 бутылки, и все вместе с командирами выпили.

В г. Сигулда мы встречали 1945 год. К Новому году я ездил в штаб армии в Ропажи за наградами, и мне вручили награду – медаль «За Отвагу». В Сигулду мы прибыли 14 октября 1944. 17 февраля 1945 года выехали из Сигулды на поезде через г. Ригу, Вильно, Белосток до станции Яблонец, а потом сошли с поезда и ехали на машинах через город Бромберг (Польша), а в г. Кроне [?] прибыли 7 марта 1945 года, а из Кроне выехали 15 марта 1945 года. Шли через город Быдгощ на реке Висле. Река большая, очень хороший железный мост – немец не успел взорвать. Дальше переходили реку Одер (Германия), но железный мост был взорван, и переходили по понтонному мосту. 15 марта зашли в город Кониц на границе Германии с Польшей. В г. Конице [?] я лежал 8 дней в санчасти. 11 апреля зашли в г. Тельпельбург. 12 апреля 1945 г. умер президент Америки Рузвельт, на его место назначили Трумена. 23 апреля была гарнизонная комиссия, для здоровых для отправки на передовую, но я по старости был освобожден от комиссии. Из Тельпельбурга выехали 4 мая 1945 на поселок к г. Шпей. 1 мая праздновали в городе Тельпельбруге. 8 мая вошли в город Штеттин.

С 24 [апреля ?] по 2 мая наши войска вели усиленные бои за Берлин. 25 апреля 1945 войска союзников соединились с нашими войсками в городе Торгау между реками Эльба Мульде, с войсками 1-го Украинского фронта, главнокомандующий маршал Конев, наш вологжанин. В операции за Берлин участвовало более 4000 танков, 2200 орудий и минометов. С воздуха удар справа (?) до 5000 самолетов. Авиация шла над полем боя волнами. Ночью прошло тысячу бомбардировщиков, остальные утром. В течение суток было сделано 15 000 самолетовылетов. Освещало до 200 прожекторов через каждые 200 метров. Прожектор, чтобы ослепить противника. Немцев участвовало полмиллиона солдат и офицеров. Нашими войсками взято в плен 300 тысяч и 150 убито, а остальные разбежались. Это было около 4 часов ночи на 20 апреля 1945 года. При капитуляции Германии было взято в плен два с половиной миллиона солдат и офицеров, из них один миллион двести шестьдесят тысяч, 1 260 000, мы, а остальное – союзники. Так закончилась операция за победу [над] Гитлеровской Германией.

Город Берлин был взят нашими войсками 2 мая 45 г. Наш 83-й дорожно-эксплуатационный батальон находился в г. Штеттин. 8 мая я стоял на посту у штаба батальона. В 5 часов утра к штабу подходит подполковник и лейтенант. Я их остановил: «Стой, кто идет!» А подполковник и говорит: «Что вы спите, тут война кончилась, а вы всё спите». Я сразу не поверил, потому что всю ночь кружились самолеты над городом, а это самолеты были наши. Подполковник велел вызвать дежурного, я сосвистал, и сразу прибежал дежурный. Поздоровался с подполковником и спросил: «Чему могу служить?» А он говорит, что кончилась война, поздравляю с победой. Тогда дежурный сделал подъем и объявил, что кончилась война! Тут все бойцы быстро встали друг друга поздравлять и целовать с победой. Это было 8 мая 1945 г. Это был самый счастливый день жизни, мы этого дня ждали пять лет.

9 мая справляли день победы. В день победы до 10 часов утра я стоял на посту у склада. Когда я пришел с поста, все бойцы были уже навеселе, потому что им выдали водки 150 граммов. Я спросил у дневального Шапова Васи, а где моя водка? Он ответил у старшины. Я прихожу к старшине, а он мне ответил, что у меня водки нет, и стал меня из комнаты выгонять, а я не выхожу, я требую. Тогда он вынимает наган и говорит: не уйдешь – пристрелю. Я тоже, не долго думая, вынимаю свой наган (у меня, как у дежурного, тоже был наган). Ну, думаю, что пристрелю хохлацкую морду, но при нас был тов. Тихонов (сержант), он нас рознял, а потом доложил командиру батальона, и он старшине дал взыскание, а мне водку выдали. Командир батальона был тогда Маточка Иван Андреевич, а взводный – Маточка Виктор Андреевич, брат комбата. Начальник штаба была Полянский, душа был человек. Майор Тетюхин по политчасти был настоящий идиот. Когда кончилась война, все радуются, а он плачет: «Вы все поедете домой, а мне и ехать некуда». Он рад бы еще пять [лет] воевать. Приезжал к нему зять раненый, хотел остаться у нас в батальоне, но он, идиот, не пригласил, так тот и уехал.

Штеттин – город большой и красивый, много разной зелени, а особенно сирени. А какие красавцы каштаны, очень большие, цветут наподобие нашей черемухи белым цветом, но только цветы крупнее. В Штеттине мы жили хорошо, спали на мягких перинах, но кровати были деревянные, из дуба. На занятия нас не гоняли. Только несли у штаба батальона караульную службу, а в свободное время шныряли по домам, потому что немцев было в городе мало, все ушли с войсками, но потом стали многие возвращаться. Немцы были очень напуганы, что русские всех немцев расстреливают, не щадят ни старого, ни малого, но когда узнали, что это неправда, стали возвращаться обратно. Немцы не думали, что русские так скоро придут, а когда наши нагрянули внезапно, и они всё побросали, и в домах было много оставлено разного имущества. Было: бери, что тебе нужно, и которые жадные – брали. Наш командир батальона Маточка отправил домой в г. Николаевск, на Дон, целую автомашину. Погрузили пианино, зеркалов несколько, разных ковров и т.д. И отвезли родину. Так отправляли многие офицеры.

В Штеттине мы оборудовали в одном доме баню в раздевалке, настлали ковров, а где мыться – сделали печку с котлами и парилку. При штабном взводе был у нас командир взвода лейтенант Козлов, молодой, очень веселый, ловкий паренек, он был Саратовской области. Из Штеттина нас возили на машинах смотреть столицу Германии Берлин. Он был очень разбит, но видно, что хороший город. Штеттин тоже был здорово разбит, мосты все взорваны, он же портовый город. В 15 км от Штеттина был подземный склад с горючим, которого бы хватило на четыре года, и тут же был военный завод, где работали наши пленные. Некоторым пленным удалось убежать из плену и пробраться к своим войскам, и сообщить нашему командованию про склады с горючим. Тогда наша авиация обрушилась на то место, где были немецкие склады с горючим, и разбомбила, и склады загорелись, горели 2 месяца.

В одном убежище около Берлина было убито немцов союзниками около 8000 т [?]. Если бы наша авиация не разбомбила склады с запасом горючего, то немцы еще бы долго могли сопротивляться, а то у них не стало горючего, и они танки уже закапывали в землю, и из них стреляли.

19 мая мы выехали из г. Бромберг-Быдгощ (Польша). Был в Штеттине устроен командованием хороший обед, угощали водкой и разными закусками. Водку наливал из чайников сам майор, командир батальона. Выступал с речью. Благодарил нас, вологжан, за хорошую службу, за работу, которую мы сделали для армии для победы над фашистами. А мы сделали много, особенно дорог около Ленинграда по болотам, а также мостов на разных реках, а женщины стояли на постах регулировщиками с красными флажками, показывали путь нашим войскам. Из них некоторые девушки погибли. Например, в Ропажах под Ригой одна девушка из Чувашии стояла на посту, ехали какие-то шпионы на машине легковой и повернули прямо быстро на девушку, и она не успела отскочить, и задавили ее. И так много случалось во время войны. Из Штеттина нас провожали км 10, и все махали, кто чем мог.

В г. Бромберге мы стояли до 28 июня 1945 г. 15 июня у нас произошел один случай. Когда шли наши старший лейтенант и два красноармейца, с чердака [их] обстреляли поляки, и одного красноармейца ранило. Тогда лейтенант и второй красноармеец забегают на чердак, и лейтенант убил польского полицейского. Когда [его] хоронили, то один поляк выступал, что, говорит, кончилась война, а мы еще друг дружку убиваем. [А] наши в ответ: «Кто же начал стрелять с чердака первым, господин пан?» Тогда он больше не сказал ни слова.

В Бромберге в одно воскресенье, 22 июня, поднялась такая буря, что поломало все деревья, и повредило много домов. Одно дерево было посажено в 1778 году, садил сам Фридрих II, когда был прорыт канал под названием Пан [?]. И то [дерево] вывернуло с корнем. Очень было толстое; мы схватились четыре человека руками и то еле обхватили. После бури набежало много поляков и стали собирать прутья и ломать деревья. Мы помогали одному старику со старушкой, и он нас принес нам за это маленькую спирта, а потом завел в свой сад, где много было ягод, сказал, ешьте, сколько хотите.

Из Бромберга мы выехали 28 июня в 205-ый запасный полк, 2-ой батальон, 6-ая рота в г. Гравденица. В Гравденицах нам выдали новое обмундирование. Из Гравдениц многих молодых ребят отправили на фронт с Японией, а нас, старичков, на родину.

16 июля выехали на поезде из Гравдениц, а 17-го прибыли на станцию Острелец. 18 июля – Волковыск, где проезжали через реку Неман. 18 мая обедали г. Молодечно,  кормили хорошо. 19-го – Полоцк, река Западная Двина. С 20-го – Невель, Великие Луки, Осташково на берегу озера Сели[гер], из которого вытекает Волга. Дальше Рыбинск, Ярославль. 23-го июля прибыли в Вологду. В Вологде мы распрощались с товарищами из разных районов нашей области, а 24-го июля выехали из Вологды на пароходе «Чернышевский». 25-го прибыли в Тотьму. 27-го на пароходе «Массовик» прибыли в Брусенец. 28-го июля – в Тарногу и в колхоз «Красные Шевденицы» в деревню Хом.

2-го сентября кончилась война с Японией.

Так я кончил вторую империалистическую войну 1941-1945 годов.

Командирами фронтов были следующие: 1-ый украинский – маршал Конев; 2-ой Украинский – Малиновский; 3-ий Украинский – Толбухин; 1-ый Белорусский – маршал Жуков; 2-ой Белорусский – Рокоссовский; 3-ий Белорусский – Василевский; 4-ый Украинский – Еременко. Волховский фронт –генерал Мерецков; Ленинградский фронт – генерал Говоров. 3-ий Прибалтийский – генерал Масленников. 1-ый Прибалтийский – генерал Баграмян.

Командиры батальона – Ситников, Маточка. Командир 1 роты – капитан Стрункин. 2 рота – Комаров. 3 рота – Гришин. 4 рота – старший лейтенант Никифоров, Дрейн. Начальник штаба батальона – Полянский. По политчасти – майор Тетюхин. Инженер по дорогам – капитан Суслов. Старшина [роты] – Ермаков. Взводные командиры – лейтенант Балашов, Козлов, Копыльцев. Писарь 83-го батальона – Баранов Д. Иван[ович]. и по хозяйству – Собакин Иван Викторович. Вот все командиры, которых я запомнил и были записаны в моем блокноте.

Рядовые красноармейцы: Вася Шанов и Миша Тихонов, и Вася Бузило, 18 лет, и был Ракит[ский]. Они прибыли к нам после ранения, а вместе [с ними] прибыли в батальон Гарманов, Абанин, Константинов, Карпушев, Алексеев, Беглецов, Семенов, Люнев, Соломин, Бобылев, Пешков, Конев, Едемский, Лаптев, Смирнов и т.д.

От Москвы до Берлина – 1800 км.

По прибытии на родину я отдыхал три недели, а потом меня вызвал в Райсоюз председатель РПС Зыков Гавриил Григорьевич и предложил мне принять склады РПС временно от тов. Севрюгина. Склад я принял. Прошел месяц, но Севрюгин на работу больше не вернулся, и мне пришлось остаться на постоянную работу на складе. На складе в то время были все товары, продуктовые и промышленные. Склады были плохие. Продуктовый склад – это была раньше конюшня. Промышленных товаров, мануфактуры, готовой одежды и трикотажа был склад в старом магазине Шевденицкого с/по. На складе я работал три года, а потом меня перевели в продмаг.

Продмаг был маленький, но и товаров после войны было мало, но потом его расширили, потому что товары стали поступать. В раймаге в то время торговали Павла Васильевна с Вечеславовой Зоей Сергеевной. Продмаг я передал Шкариной Але, которая вскоре насидела четыре тысячи, и ее с работы сняли за пьянку. Она часто торговала пьяная и дома устраивала попойки. В раймаг меня назначили одного. Сначала я дал согласие, но попринимал один день, а потом струсил, что одному в таком магазине будет трудно справляться. Тогда был председателем Райсоюза Гладковский Александр Степанович, а Зыкова Гавриила Григорьевича с работы сняли за то, что они с Угрюмовым Семеном украли тушу коровы, а мясо поделили между собой. Угрюмов был завхозом РПС. После этого я струсил принимать магазин. Гладковский вызвал меня в кабинет к себе, двери закрыли сказал: «Пока не дашь согласия принимать раймаг, я тебя из кабинета не выпущу». Тогда я предъявил Гладковскому, чтобы он освободил [мою жену] Ольгу из столовой (в то время она работала в столовой вторым поваром), и он освободил, и я принял раймаг. Я торговал в одном конце, а жена Ольга дежурила в другом конце, чтобы кто не утащил товара с витрины и из-за прилавка.

Один я работал в раймаге работал шесть месяцев, а потом мне дали продавца с Шебеньги Лихоманову Александру Васильевну. Она от меня приняла отдел с железом, парфюмерией и галантереей, а мне два отдела – мануфактура, трикотаж и обувь.

У Лихомановой были муж и сын, но муж скоро умер, и она вышла замуж за Романова Василия Павлов[ича], но потом [и] мальчик умер, а с Романовым В. Павлов[ичем] детей нет. Так мы с Шурой Романовой работали два года, а потом нам еще дали продавца Сиротину Марию Григор[ьевну]. Я ей передал обувной отдел и готовую одежду, и мы работали уже трое, все по разным отделам, но потом все отделы соединили.

Завмагазином был я (Павел Д[митриевич].) У Сиротиной в то время училась дочь в г. Вологде. Когда кончила ученье, ее назначили учительницей в Заборье, тогда и мать запросилась в Заборье, чтобы ее тоже отпустили работать в Заборье. Райсоюз разрешил. Когда она стала от нас уходить, мы потребовали снятия товарных остатков, и когда проверили, товара у нас не хватило 2100 рублей старыми деньгами, по 700 рублей на человека. До этого у нас столько лет ничего не бывало, а тут получилось, чего мы не ожидали. Это нас подкузьмила Сиротина. В дальнейшем мы точно узнали, потому что когда ушла в Заборье и сразу с дочкой поехали в Ленинград, а [она] тогда говорила, что «нет денег, не знаем, как жить, что дочка еще только с учебы и денег нет». Вместо Сиротиной нам дали Раю Гущину, которая и теперь торгует, да еще до Раи взяли на работу Калининскую Зою, и стало нас четыре продавца, включая заведующего.

После войны, когда мы торговали с Шурой Романовой, по отделам были большие очереди за мануфактурой, а особенно, когда привозим штапелю или шерстянки и головных платков. Один раз даже чуть не своротили прилавки.

В 1955 году раймаг обворовали, унесли 11 костюмов мужских и один женский. Попадали воры в окно, вырезали стекло, потому что заставней у окон в то время не было, но после кражи заставни сделали. 5 (пять) костюмов весной нашли у плоски (?) в лесу, завёрнуты в женскую юбку, а остальных так и не нашли, также и воров нигде не обнаружили, но стоимость костюмов с нас списали.

В 1957 году я ездил от РТС по путевке профсоюза в г. Ленинград (Кировские острова) в дом отдыха. Очень понравилось. Каждый день ездили в город. Смотрели все примечательные места: Зимний дворец, где заседали во время революции меньшевики, музей Военно-морского флота, Казанский собор, Петропавловскую крепость, где сидели брат Ленина Александр и другие революционеры. Смотрели броненосец «Аврора». Потом ездили в г. Петродворец по Финскому заливу на пароходе «Совет», там смотрели фонтаны и парки, но Царский дворец был еще не восстановлен. Снаружи уже был восстановлен, но внутри еще нет, потому что его немцы превратили в конюшню. Очень нам понравился фонтаны «Самсон» и «Адам и Ева», и другие. В Петродворце мы находились целый день, а потом на том же пароходе вернулись в Ленинград. В Ленинграде я ходил в торговую базу, где для раймага достал триста белых шерстяных платков, которые я потом продал без отоваривания, а раньше платки продавали на яйца.

В 1958 году от нас ушел пред[седатель] РПС Гладковский в г. Вологду, при облисполкоме в торговый отдел, а на его место поступил Зубакин С.В.

В 1958 году в июне месяце я ушел на пенсию. За хорошую работу мне при уходе подарили ручные часы.

До 1962 года я отдыхал хорошо, часто ходил на работу делать снятие товарных остатков и т.д. Романова Шура после меня ушла с работы и уехала в г. Ташкент к матери и братьям со своим мужем. Остались в раймаге трое – Зоя, Рая и Маруся.

В марте 1962 года у меня заболел правый глаз, признали болезнь «глаукома» и направили на операцию в город Вологду. В Вологде я пролежал две недели, а потом получил от брата Андрея из Москвы письмо, чтобы я не делал операции в Вологде, а приезжал в Москву. Из Вологды меня отпускать не стали, но я отпросился домой, домой меня отпустили.

В Москве меня сразу не приняли, потому что у меня не было направления, и нам с братом пришлось идти в Министерство здравоохранения и предъявить пенсионное удостоверение, тогда приняли. Это было 9 апреля 1962 года, а в больницу ждать очередь до 5 мая 1962. Пришлось ждать очереди три с лишним недели. За это время съездил в гости в г. Волоколамск к племяннице Лиде, а к 1 мая вернулся к брату Андрею.

Первое мая провели хорошо и весело. Смотрели, как проходили войска с ракетами и разным оружием. 5 мая меня положили в больницу имени Гемгольца, научно-исследовательский институт глазных болезней. Лечили меня врачи Яковлев Алексей Андреевич и Царицына М.И., сестра Раиса Павловна. С 5 мая до 19 мая все делали исследования, а 19 мая сделали операцию. Операция прошла хорошо. 3-го июня меня выписали, и 7-го июня я был уже дома.

До сентября месяца я отдыхал, а 3-го сентября меня вызвали в собес, и мне вручили путевку проехать по Волге от Москвы до Астрахани на теплоходе «Иван Сусанин». Я принял путевку и выехал из дому 7 сентября 1962 года. 8 сентября в 6 часов уже был в Москве. 10-го уже был на теплоходе «Иван Сусанин». Теплоход был построен в Демократической Германии, стоимость его 9,500 тысяч рублей. 4-этажный. Длина 96 м, ширина – 15 м, скорость – 26 км в час. 1200 лошадиных сил. [Осадка] 2,7 метра в воде.

Я находился на втором этаже, 20-я каюта. Со мной находились три товарища с Вологодской области. Из Москвы мы отплыли 10 сентября по каналу Москва-Волга, [длиной] 126 км. 1-ый шлюз, где монумент Ленина. Направо – Иванковское водохранилище. Видели г. Дубну, где атомный исследовательский институт. Город Дубна построен, где раньше была деревня Иваньково. Вода поднята в водохранилище на 35 метров. Всего по каналу Москва-Волга 6 шлюзов. Вышли на Волгу около города Калязин, где видели затопленную городскую площадь искусственным озером. В воде стоит трехъярусная колокольня, а город перенесен на гору.

11 сентября прибыли в г. Углич. Смотрели Кремль, где убит Шуйскими племянниками Дмитрий-царевич. Хотели убить тайно, но увидела тетя Ирина, и еще с ней была мать царевича. Они сказали пономарю. Пономарь забежал на колокольню и оповестил об убийстве царевича. Ударил в колокол. Сбежался народ и поднялся бунт. Но после этого пошло следствие. Шуйского оправдали, а бунтовщиков многих казнили. Отрезали уши, вытягивали языки, а многих сослали в Сибирь, в том числе сослали и колокол. Было [у него] отбито одно ухо (у него было четыре уха) и лишили языка. В Сибири он находился 300 лет, а потом опять привезли в г. Углич. Язык ему возвратили, и он звонит. Смотрели Преображенский собор и т.д.

13 сентября приплыли в г. Горький. Плыли через г. Рыбинск, к нему не приставали, потому что была ночь. Рыбинским морем интересно плыть, плывешь – даже не видно берегов. В г. Горький осмотрели Кремль, который основан в 13-ом веке. Смотрели картину величиною 48 кв. м. художника Маковского Константина – призыв Минина спасти Московское государство. Рамка у картины весит полторы тонны. Видели Коромысловскую башню. Когда начали строить башню, был обычай такой – кто первый пройдет мимо, когда будет закладка башни, того человека заложить в котлован. В то время шла с водой дочь купца Алёнушка, ее заложили в котлован с ведрами с коромыслом, и поэтому башня называется Коромысловская. Видели, где родился Александр Ильич и Анна Ильинична Ульяновы. Видели памятник Чкалову на набережной Волги. Видели, где Горький проводил свое детство в доме Кашириных, в сквере есть бюст [Горького] мальчиком.

14 сентября прибыли в г. Казань, где осмотрели Кремль, кремлевскую башню высотой 56 метров, университет, где учился Ленин, памятник еще студентом Владимиру Ильичу Ленину. Еще осмотрели музей и т.д.

15 сентября – г. Ставрополь (?), Вол[ж]ская ГЭС. Город Ставрополь (?) выше ГЭС на 6 км. Он весь полностью затоплен и теперь строится новый на левом берегу Волги в 4 километрах от плотины. Выстроен на левом берегу г. Комсомольск, а на правом берегу, в горах, с километр от станции г. Жигулевск (!) молодой красивый город.

Волжская ГЭС [имени] Владимира Ильича Ленина длиною 700 метров, высота – 84 метра, 6 этажей, 20 турбонегенераторов, 115 тысяч кило[ватт] каждый. Мы были под водой 21 метр. Длина плотины 6 километров, поперечник – 60 метров. Есть водосборочные шлюзы, куда выпускают лишнюю воду и два шлюза пропускных. Всей станцией управляют два человека, а всего обслуживают 11 человек. Вода поднята на плотине [на] 26 метров. Все машины электростанции – 2,300 тысяч киловатт.

16 сентября воскресенье – зеленая остановка «Сероглазки», хотя была осень, но погода была теплая и солнечная. Остановка была между Куйбышевым и Саратовым. выходили в один Дом отдыха, где ставили концерт и танцевали на берегу Волги. 17 сентября плыли по Волгоградскому морю мимо города Камышина, где много арбузов и яблок.

Волгоградская ГЭС [имени] 22 съезда. Надводная часть 45 метров. Вода поднята на 26 м, мощность – 2,543 тысяч киловатт. Вода затопляет на 600 км в длину. Город Волжск примыкает в Волжской ГЭС. Он построен на новом месте. 17-го – Волгоград с населением 624 тысячи человек. Основан в [1]638 году, был Царицын. Смотрели город, Мамаев курган, братские могилы. Вышка [монумент] 196 метров в вышину, Мамаев курган – 184 метра над уровнем Волги. Площадь Комсомольская – где есть убежище с трехэтажный дом, где при обороне находился городской штаб обороны города. И есть убежище, где находилось немецкое командование, а потом все взяты в плен с главным Паулюсом. Видели Площадь Революции, [где] захоронены бойцы революции и герои обороны Сталинграда. Видели памятник, где схоронены испанец, татарин и русские герои-защитники города. Памятник герою-летчику Баранову и Хромову. В Сталинграде погибло 42 тысячи человек мирного населения. За Мамаев курган было много убито и взято в плен [много] немцев, которые после войны восстанавливали город. Волгоград длиною по Волге 75 километров. 21 сентября, [когда плывем] обратно, кладем венки на могилы защитников Сталинграда. Лестница тянется [на] 142 м.

18 сентября в 17 часов 30 минут прибыли в город Астрахань. Смотрели пальмы, одной 150 лет, двум по 100-90 лет. Листья у пальм 5 метров длины. Смотрели Кремль, кинотеатр «Октябрь», музей, памятник Кирову. Астрахань город небольшой, от Каспийского моря 56 километров. Берега у города плоские, много зелени. В Астрахани мы стояли полторы суток, выехали 19-го в среду в 20 часов 10 минут вечера.

20-го зеленая прогулка. Погода была теплая, и прямо на берегу ставили концерт своими силами. У нас на теплоходе были артисты и баянисты, пенсионеры и танцоры разных наций. Очень был веселый концерт. После зеленой прогулки приставали к селу Николаевское, где много очень арбузов. На берегу колхоз навозил столько арбузов, что целая гора, и грузили на баржу для отправки в Москву, а которые чуть побиты, нам отдавали бесплатно есть. В этом селе раньше было много калмыков, но в военное время они взбунтовались, и их всех выселили на север, но когда поступил на пред[седателя Совета] министров Хрущев, они стали возвращаться обратно. Они очень мстительные и злые, не любят русских. Ходят все с кинжалами, и русский не попадайся только один, а то зарежут.

22 сентября прибыли в Саратов. В Саратове были в музее, в домике, где родился Чернышевский, в музее Радищева. Дальше город Вольск, но мы в нем не были. 23-го – Куйбышев. Видели памятник Чапаеву на коне. Смотрели парк на берегу Волги. Пляж длиной 1 км 700 метров. В Куйбышеве населения 900 тысяч человек. Длина города 30 км, ширина города 13 километров. Видели пивоваренный завод, памятник Куйбышеву.

24-го – Ульяновск с населением 230 тысяч человек. Учится в нем 54 тысячи. Были в гимназии, где учился Владимир Ильич Ленин, за какой партой он сидел. Ульяновск город небольшой, но красивый.

25-го – Чебоксары, Чувашская [А]ССР, столица. Смотрели краеведческий музей и картинную галерею и магазины. В Чебоксарах выход в город – надо подниматься к городу, лестница 102 ступени, я считал. И город показывается как за горой, его с Волги и видно, но ниже по Волге строится новый город с красивыми зданиями.

Дальше зеленая остановка «Ильвинка». Лестница 180 ступеней, тут хороший дом отдыха и много разных строений. Красивый дубовый лес. Есть очень большие дубы-великаны. В Ильвинке тут для нас отдыхающие ставили концерт, который очень понравился. С берега очень далеко видно Волгу, как плывут корабли.

26 сентября стоим на якоре, туман, погода стала холоднее, и солнце стало смотреть реже. Были еще в г. Горьком, но никуда не ходили, смотрели только мост через Оку и где раньше была Макарьевская ярмарка. Переплывали мимо города Балахны.

27-го – Кострома. Смотрели исторический музей. Пешеходная экскурсия по городу. Город Кострома основан в 1152 году. Кострома моложе Москвы на 5 лет. В 1613 году был коронован князь Михаил Романов в Костроме. В 1913 году [было] 300 лет царствования Романовых. Родился Иван Сусанин в 60 км от Костромы. В Костроме красивая набережная, каланча и знаменитый собор. Беседка Островского Александра Николаевича на берегу Волги. Памятник Ленину. [Он] был построен царю Михаилу и семье Романовых, но после революции переделали Ленину. В парке видели тот дом, где выступал Свердлов в 1904 году. За это его хотели арестовать, но он ушел, помогли ему в этом товарищи. Очень красивый в Костроме парк.

Дальше мы продолжали путь на Ярославль. В Ярославле пешеходная экскурсия. Музей-заповедник. Красивая в Ярославле набережная и т.д.

28 сентября – Рыбинское море, зеленая остановка «Новоокатово», концерт в Доме отдыха. В Ярославле некоторые товарищи сошли с теплохода и уехали железной дорогой на Вологду, но мы с товарищами с Тарногского и Тотемского районов 19 сентября прибыли в Москву на Речной вокзал. Так кончилось наше путешествие по путевке Москва-Астрахань и обратно Москва. На теплоходе «Иван Сусанин» было в каютах очень чисто. Кормили нас хорошо, читали нам разные лекции. Проводили для нас разные игры и концерты. Был богатый буфет, где можно купить пиво и разные вина, но только напиваться нельзя. [Как] самый красивый город на Волге мне понравился Волгоград, а особенно набережная, когда сидишь и смотришь на Волгу. Вся набережная в разных цветах. Сидел бы целые сутки и кушать не захотел, а всё смотрел на Волгу.

С речного вокзала я ехал на троллейбусе, а потом до Смоленской площади – в метро. 29 сентября в 16 часов явился на квартиру к брату Андрею. 30-го с братом ходили смотреть в Кремль [О]ружейную палату. В Оружейной палате очень много разных экспонатов. Видели всадников на конях, богатырей в панцирях и латах, кареты разные позолоченные царских семей и князей. Платье разных цариц. Есть платье Екатерины II, хвост растянулся на два метра. За ней шли служанки и несли этот хвост платья. Видели одежду царя Петра Первого, а особенно сапоги, наверное, по пуду один сапог. Очень много золота и бриллиантов в разных шляпах и евангелиях, и крестах.

2 октября 1962 г. я ходил в Мосееве в Научно-исследовательский институт глазных болезней им. Гемгольца. где мне делали операцию в мае месяце 1962, на проверку глаз. Проверял старший врач зав. институтом врач-профессор Чернявский. При проверке оказалось, что глаз у меня (на котором была операция) – зрение на 70%, и тут же мне объяснили: до операции видел 40%, а после операции – 70%. Это редкость, [что] из тысячи пациентов бывает такая удачная операция. Это институт находится на ул. Садовая-Черногрязская, д. 14/19.

4 октября я выехал из Москвы, в 4 часа утра был в Вологде, а 11 часов был уже дома. После этой поездки я отдыхал, летом работал в своем саду, а зимой ходил в магазин делать снятие. Летом еще торговал пивом и т.д.

ДОПОЛНЕНИЯ

1)  Придя с войны в 1944 году, [умер] 14 апреля дядя Василий Андреевич, а также умерла и моя жена в 1944 году, так что мне пришлось жениться на другой. Дядя, когда я к нему приходил в дом, то он весь дом и все имущество отписал мне, и вот в 1951 году этот дом, но не весь, а переднюю часть, перевез в Тарногу. А остальное, середку и зимний пятистенок, оставил названной дочери с ребятами, жалеючи ребят и ее саму, потому что ее мужа Андрея убили на войне.

Летом в 1951 году работники Райсоюза сделали воскресник и перевезли [этот дом] одного дня. На машине возили Савватий Алексеевич Коробицын и Копнин Николай Матвеевич. На машине с прицепом. А остальные работники РПС разламывали дом и наваливали [бревна] на машины. Всего работало 12 человек. После перевозки мы сразу с братьями Ваней и Мишей стали дом класть (место мне уже дали раньше). Весь пятистенок мы склали на восемь рабочих дней. Вся работа и перевозка мне встала в восемь (8000) тысяч рублей. Того же 1951-го года сбили печь и склали трубу, а крышу сделали Попов Иван Дм[итриевич] и Савинский Федор Афан[анасьевич], и к 1 мая 1952 года я перешел жить в свой дом, а первого мая 1952 года праздновали новоселье. К новоселью варил пиво и помогал брат Иван. На новоселье были в первый день мая все свои родные, а второй день – работники РПС, всего 24 человека. Всего за праздник было более 50 человек. И вот я в этом доме живу с 1 мая 1952 года. За работу братьям и Мине Кузьмину платил по 30 рублей на день (старыми деньгами), и каждый день [выставлял] по 2 (две) пол-литры водки. Погода была теплая, дождей не было, оклали весь сухой дом в июне месяце 1951-го года. В свой дом мы с женой Ольгой перешли в 1952 году.

Я работал в магазине, в продмаге, а Ольга – в столовой вторым поваром, но когда меня перевели работать в раймаг, я попросил Гладковского А.С., чтобы он освободил Ольгу из столовой, и ее освободили, и в дальнейшем она работала на разных работах. С женщинами летом драли дуб, а осенью солили капусту и т.д. Весной и летом ухаживали за огородом и садиком.

Так жили спокойно до 1969 года, в а 1966 году ездили в гости в Киев к брату Андрею, а в 1968 году Ольга ездила в Архангельск к Андрею И., в 1969 году она что-то начала жаловаться на ноги, что плохо ходят ноги, но не болят. Начали лечить свои врачи от ревматизма, но пользы никакой. В 1970 году 8 июня я свез ее в областную больницу, там лечили 10 недель до 18 августа 1970 года. В Вологде лечили, делали уколы, вливали кровь, но пользы никакой. Сначала, когда приехали, была радостная и говорит, что у меня ничто не болит, только ходить не могу, но потом стала одышка, и всё это, леченье, уколы и таблетки, повлияли на сердце. И 26 октября 1970 года в 23 часа 30 минут она умерла, и мне пришлось жить одному. Очень большая для меня была утрата, я потерял своего лучшего и любимого друга, которого никто и никак мне не может заменить. 28 октября 1970 года ее похоронили. На похоронах было очень много народу. День был теплый и солнечный. Вот так и кончилась наша жизнь с Ольгой Александровной, с которой я жил 24 года.

2) 16 декабря 1918 года было восстание кулаков против продотряда красногвардейцев. Убито было 14 человек. Пятнадцатый было уполз к одному дому в [деревню] Угольную к Якову, но тот не открыл ворот. Он так и замерз, Ершов. Убиты были комиссар Губин и ком. отряда Киселев. Первый был убит красноармеец Бурачек, ему [было] только 15 лет. Восстанием руководил Ульяновский Павел И. из д. Норушка, но главный был Демидов Анд[рей], но он уже был арестован. Военкомат и сельисполком не помогли, а приняли хладнокровие.

В возмездие кулаков было расстреляно 17 человек. Приезжали на усмирение 50 человек красноармейцев с пулеметами и винтовками. Озерецкий волисполком и военкомат тоже были разогнаны, но там восстания не было, и потом всё восстановилось.


ПРИЛОЖЕНИЕ 1

ШТУРМ ЧОНГАРА

Капитан Тимченко
Ст. л-т И. Болдырев


«Невзирая на мощь обороны Чонгарского перешейка, гeрои 30-й стр. дивизии форсировали Сивашские переправы».
М. В.Фрунзе.

Наступила осень 1920 г. Третий год в Советской России шла гражданская война. Давно уже были разгромлены Юденич, Дутов, Колчак и, наконец, Деникин. Щедро оплачиваемые англо-французской буржуазией. 12 октября Пилсудский, боясь нового разгрома, вопреки требованиям своих западных хозяев, поспешил заключить перемирие со страной советов, даже на менее выгодных для него условиях, чем предлагало ему советское правительство весной того же года. Оставался последний из организованных фронтов, оплот международной и русской буржуазии – врангелевский фронт.

14 октября по стратегическому плану тов. СТАЛИНА под Каховкой начался первый разгром врангелевских офицерских частей. Мобилизованные Врангелем рабочие и крестьяне полками переходили на сторону Красной армии.

В последних числах октября командармом южного фронта Михаилом Васильевичем ФРУНЗЕ было завершено поражение «черного барона» в северной Таврии, и две кавдивизии 1-й конной под командованием тов. ТИМОШЕНКО и Городовикова с 30-й стрелковой дивизией нанесли Врангелю крупное поранение и ворвались на Чонгарский полуостров.

Но на глазах бойцов с грохотом упали взорванные Врангелем фермы железнодорожного моста у станции Сиваш, и ярким пламенем пылал Чонгарский мост. Белое офицерье ушло в Крым, разрушив все переправы.

Бойцы передовых частей 1-й конной и 30-й стрелковой бросились было вплавь в морозные воды Сивашского залива форсировать его, но с Крымского полуострова из долговременных укреплений был открыт бешеный артиллерийский и пулеметный огонь, наша артиллерия сильно отстала от передовых частей.

Стало очевидным, что взять Чонгар не удастся. Нужно тщательно готовиться. Эта трудная, ответственная и почетная задача была возложена на 30-ю дивизию, овеянную славой подвигов и геройства в боях у Перми на Урале и в Сибири.

Стояла трудная задача – форсировать глубоководный в этом месте Сиваш и сквозь долговременные укрепления, подготовленные иностранными инженерами, по новейшим данным империалистической войны 1914-1918 гг. ворваться в Крым для окончательного разгрома Врангеля.

Несмотря на перебои с питанием, отсутствие жилья, теплой одежды в условиях наступивших холодов, перебои даже с питьевой водой, началась деятельная подготовка к форсированию.

Врангель создал целую систему оборонительных рубежей. Были оборудованы цементные укрытая, площадки для орудий с пристрелкой их по всему Чонгарскому полуострову и переправам, капониры с пулеметами и пушками Круппа, Шнейдера и Канэ, а перед каждой оборонительной позицией простиралась до берегов Сиваша в 3-4 кола густая сеть проволочных укреплений. Недаром его называют Крымский Верден. Врангель был уверен в том, что Красные войска в Крым не пройдут и писал в обращении: «Население полуострова может быть спокойно. Хотя наша армия и невелика, но даже одной ее пятой хватит на защиту Крыма. Укрепление Сиваша и Перекопа настолько прочно, что у красного командования для их разрушения не хватит ни живой силы, ни технических средств» (Известия № 309, 10-11-30).

Уже 4 ноября днем собирались по хуторам Сивашского побережья лодки, бревна, доски и прочий подсобный материал, строились плоты и понтонные сооружения, а ночью саперы под завывание сильного, шквального нордоста наводили переправы и ремонтировали разрушенные Врангелем мосты. С начавшимися морозами обмелели берега Сиваша, и вода стала покрываться тонким слоем льда. Каждую ночь переправлялась разведка на крымский берег, разрушая заграждения и добывая все новые и новые сведения об укреплениях противника, лучших путях для атаки, его силах, моральном состоянии солдат.

В одну из последних разведок для рекогносцировки и определения тыловых рубежей в ночь на 9 ноября была выслана от 265 полка команда пеших разведчиков. В темную, пасмурную полночь, по обломкам разбитого моста шли бойцы для выполнения этой задачи. Противник ясно освещал прожектором переправу, открыв пулеметный и артиллерийский огонь. Но разведка не дрогнула, не было слышно стонов и криков раненых. Все, как один, добрались до Крымского побережья. В ночной темноте разведчики перевязали раненых товарищей и ползли к заграждениям противника. Несколько минут работы комвзвода Никитина – и колючие пруты проволоки упали на землю.

Целую ночь проползали вдоль позиций противника храбрые разведчики и к утру, собрав очень ценные сведения, устремились обратно. В предрассветной мгле вновь шарили по переправам лучи прожектора, и, когда половина команды перебралась уже на наш беper, противник вновь открывает артиллерийский огонь. На этот раз метким попаданием был разрушен пешеходный мостик. Создалась заминка. Сзади пулеметный огонь одного за другим выводил наших- бойцов, впереди плавали щепки разбитых балок мостика.

– Назад! – закричал политрук команды. В этот же момент несколько бойцов во главе с командиром взвода Эсауловым под свист неприятельских пуль бросается в холодную воду и в течение 30 минут восстанавливает мост. И вот снова пригнувшись следуют бойцы неся с собой раненых и убитых героев. Последним следует, истекая кровью, политрук роты. Разведка была выполнила.

К вечеру 9 ноября в распоряжение частей, форсирующих Чонгар, прибыл тов. ФРУНЗЕ. Он подробно спрашивал о ходе подготовительных работ, данных разведки, положения и состоянии войск.

«Настроение полков, – вспоминает он, – выше всяких похвал. Переданное мною частям сообщение о взятии 6-й армией Перекопа еще более подняло настроение и вызвало горячий дух соревнования».

Позже Михаилу Васильевичу ФРУНЗЕ полки доносили о готовности штурмовать Чонгар. Вечером 10 ноября командир 266 полка был вызван в штаб бригады 89. Здесь уже сидели командиры и комиссары остальных частей и покуривали махорку, бурно делясь впечатлениями дня. Комбриг откашлялся, оглянул всех своим взором и, освещая карту тусклым светом фонаря, начал ровным и спокойным голосом излагать план ночного штурма.

... – Итак к 24 часам 266 полк подтянуть к Чонгарскому мосту и начать скрытую переправу на Крымский берег, до окончании которой занять исходное положение для штурма двумя батальонами укрепленной позиции противника. 267-й полк следует за 266-м. Сигналы и пароль выдаст сейчас начштабриг, – комбриг провел рукой по лбу, как бы вспоминая, все ли он сказал. – У меня все! Есть ли вопросы?

Но простые слова комбрига были понятны, и командиры полков поспешили в свои части готовить их к атаке.

Наступила темная холодная ночь. В поле свистел сильный ветер, ударил крепкий мороз, а по мерзлой земле пробирались к мосту бойцы и командиры, таща за собой винтовки, гранаты и пулеметы. Несколько раз пробегал свет прожектора с крымской стороны по Чонгарскому полуострову, но казалось, что красные части – в глубоком сне. Все движение было бесшумно. Несколько минут ожиданий у Чонгарского моста казались часами. Но вот сигнал перебравшейся уже на тот берег нашей разведки, и по узенькому скользкому настилу шириной в два бревна, в абсолютной тьме, ощущая под зыбкими досками волны Сиваша, гуськом по одному начали свое движение батальоны.

Очень скоро вражеские прожекторы заметили продвижение пехоты, и сразу же шквал артиллерийского и пулеметного огня поражает переправлявшихся людей. Слышны слабые крики и стоны падавших героев. Вот упал политрук 3-й роты, всеобщий любимец и замечательный весельчак Захар Черномордин, сзади с глухим стоном валится замертво Кирилл Калмыков, так много рассказывавший о жизни в Алтайских горах, падают Харис Рамазанов, Андрей Романов, Григорий Шевченко и много других замечательных бойцов и командиров. Но остановки нет. Бойцы идут и идут, лишь несколько ускоряя свой шаг. К 3 часам 30 минут утра два батальона 266-го полка переправились и залегли. В районе ст. Сиваш по дамбе удалось пробраться роте пехоты.

Мощный огонь открыла вся наша артиллерия, подавляя огневые очаги на передовых позициях противника. В 5 часов 10 минут раздается громкое красноармейское «ура» и с криками «За Ленина», «За коммунизм», «За советскую власть» бойцы с винтовками наперевес бросаются в атаку. Противник косоприцельным и фланкирующим мощным огнем обливает наши цепи. Один за другим выбывают из строя бойцы и командиры, но стремительный порыв атаки не угасает. Комбат Михаил Семенович ЗЫКОВ под непрерывный свист пуль быстро отбрасывает рогатки, режет проволоку, показывает пример храбрости и геройства своим бойцам. Короткая его команда «В атаку», и через несколько минут командир батальона, а за ним весь eго батальон уже на бруствере окопа. Короткая схватка, а в 6 часов 40 минут ЗЫКОВ доносит: «Первая линия окопов наша. Захватил орудия и боеприпасы. Наступление продолжаю».

Впереди всё бесшумно полз разведчик 9 роты Мингазетдин Шингарев со своим дозором. Проползли проволочные заграждения, сейчас должны быть блиндажи противника. Но что-то брякнуло. И на фоне светлеющего горизонта Шингарев заметил несколько сидящих фигур. «Застава», – мелькнуло в уме. Пролезавший вместе с Шингаревым Андрей Дряблов застрял в проволочном заграждении. Проволока зазвенела. Застава сразу же открыла по нему частый пулеметный огонь. Тогда Мингазетдин быстро проползает с фланга к заставе и в результате ночи КРИЧИТ: «Вперед за мной !» – бросается в рукопашную схватку. Оторопевшие от такого дерзкого налета офицеры бросают оружие и в панике бегут. А Шингарев преследует их из оставленного ими пулемета, огнем. В 6 час. 45 минут командир 266-го полка уже доносит: «Полк захватил вторую линию окопов, два дальнобойных и два легких орудия, выступают в Тюп-Джанкой!»

К полдню, потеряв свыше 50% ранеными и убитыми, батальон ЗЫКОВА подходил к хутору Джандавлет. Вдруг из Таганаша в широком строю во весь галоп показался отряд конных офицеров, и пулей замертво падает замечательный пулеметчик Борис Ходушкин. В рядах Красных бойцов появилось смятение. Но комбат ЗЫКОВ , взяв пулемет Ходушкина, с криком «ура» бросается вперед. Бойцы видят, как героический комбат поливает офицерскую конницу. Вдруг заело пулемет, и несколько озверелых конных наскочили на ЗЫКОВА. «Ура», «Вперед», – закричали бойцы батальона, побежали на выручку Комбата, но ЗЫКОВА уже не было в живых.

Много славных бойцов и командиров погибло в этих боях, отдавши свою жизнь за счастье нашей прекрасной родины, за дело Ленина-Сталина. Потери некоторых полков доходили до 90% всего состава. Но 16 ноября Крым был очищен от Врангеля.

Товарищ ЛЕНИН, характеризуя эту победу, сказал на VIII съезде Советов, что эта победа «одна из самых блестящих страниц в истории Красной Армии – есть та полная, решительная и замечательная быстрая победа, которая одержана над Врангелем».

(Журнал «Ворошиловский стрелок» Сентябрь 1939 года №№ 19-20).


ПРИЛОЖЕНИЕ 2

ГЕРОЙ ЧОНГАРА

       В 1965 и 1966 годах в газете» Ленинец» были опубликованы материалы о герое гражданской войны, нашем земляке М. С. Зыкове. Сегодня мы помещаем более подробный рассказ-воспоминания о М. С. Зыкове его однополчан и земляков С. Беляева и Н. Худякова.

Годы гражданской войны все дальше и дальше уходят от нас вглубь истории нашей Отчизны. Но героизм советских патриотов, проявленный в боях с интервентами и белогвардейцами за Советскую власть, не меркнет, не забывается.

В статье «Памяти Перекопа и Чoнгapa» М. В. Фрунзе писал: «Победа над Врангелем в боях за Перекоп я Чонгар стоила нам десяти тысяч жизней советских патриотов, отдавших жизнь за рабоче-крестьянское дело. И если ним теперь легче, то этим мы в значительной мере обязаны геpoям Перекопа и Чонгара... Память об ЭТИХ десяти тысячах красных героев будет вечно жива». В число этих десяти тысяч входит и тарножанин Михаил Семенович Зыков.

Мы, однополчане и земляки М. С. Зыкова, в связи с приближающимся 50-летием Великого Октября, сочли своим долгом рассказать о нем все то, что сохранилось в нашей памяти, а также то, что удалось нам разыскать о Зыкове в исторических архивах.

Михаил Зыков родился в 1807 году в деревне Хом Тарногского района, в большой крестьянской семье. Михаил с детства познал нужду, испытал все тяготы военной службы в царской армии.

Вступив в ряды партии в феврале I919 года в Тотьме, он тут же записался добровольцем на фронт против Колчака. 13 мая 1919 года сводный вологодский коммунистический отряд добровольцев выехал на фронт, сначала в Вятку, где находился штаб третьей армии Восточного фронта, а затем в район г. Глазова, где в это время шли ожесточенные бои с наступавшими колчаковцами.

По прибытии па фронт М. С. Зыков стал помощником командира 8 роты 260 стрелкового полка имени И. М. Малышева. Командиром этой роты был назначен друг Зыкова Сергей Горячевский. Оба они очень скоро проявили себя смелыми и храбрыми командирами. Горячевский уже через месяц был выдвинут на должность командира 2-го батальона. М. С. Зыков в скором времени стал его помощником.

В июне 1919 года наш стрелковый полк прошел с боями из района Глазова до реки Камы и, перешагнув через нее, освобождал от колчаковщины Урал, побывал в Екатеринбурге (Свердловске), с боем взял город Шадринск, затем вместе с другими частями Красной Армии вырвался на широкие просторы Сибири.

В августе 1919 года мы вышли к берегам реки Тобол. Колчак здесь собрал свои последние силы и пошел в наступление. Начались упорные кровопролитные бои.

266-й стрелковый полк в течение октябри 1919 года занимал позиции на участке Кашеир – Вердюгино – Нерпино на нравом берегу Тобола. Колчаковцы силами двух полков главный удар направили на укрепления 2-го батальона, которым в то время уже командовал М. С. Зыков. Но, несмотря на превосходство в силах, белые успеха не имели.

Позднее по заданию командования М. С. Зыков с двумя ротами совершил дерзкий обход белогвардейцев и ударом с тыла уничтожил много колчаковцев, заставив остальных в панике отступать.

Еще более разительными для врага были действия комбата Зыкова в бою за село Тарышкино Акмолинской области. В результат сражения село было взято, захвачен обоз из 200 подвод, два орудия и другие трофеи. Но назавтра беляки в составе четырех полков окружили село и открыли бешеный артиллерийский и пулеметный огонь. Бойцы 5 роты, охранявшие подступы к селу, не выдержали и начали отступать. В этот критический момент командир батальона не растерялся. Он сам бросился в бой, увлекай за собой товарищей. Красные перешли в стремительную контратаку.

«Благодаря безумной храбрости командира батальона товарища Зыкова, – читаем мы в донесениях полка за 13 декабря, – положение было восстановлено». (ЦГАСА. Ф. 3574., ОП.1., ед. хр. 11 А, л.6). Писарь полковой канцелярии не сумел найти точного слова. Это была не безумная храбрость, а весьма необходимый самоотверженный поступок комбата. Только личным примером он мог повернуть и повернул своих стрелков в контратаку на врага.

Таких боевых схваток было немало. И всюду М. С. Зыков свято выполнял свой ратный долг командира, коммуниста.

20 декабря 1919 года наш полк достиг г. Томска, а 3 января 1920 года он находился уже в г. Ачинске. Колчаковская армия была разгромлена. Адмирал Колчак и его премьер Пепеляев но решению военно-революционного комитета г. Иркутска 7 февраля были расстреляны.

Малышевский полк в апреле 1920 года по указанию командования дивизии вышел на границу и занял линию ст. Енхор – Боцы – Новые Ичета. Начались дни военной учебы и упорного труда в помощь местному бурятскому населению. М. С. Зыков и здесь оставался примером для своих подчиненных. Он учил стрелков военному делу, вместе с ними работал на полях, как коммунист неустанно вел политико-просветительную работу среди бойцов и местных крестьян.

При встречах с Горячевским, ставшим помощником командира полка Зыков, вспоминая пройденный путь, сожалел лишь о том, что в полку сильно поредели ряды земляков.

– Больше всего мы потеряли вологодских добровольцев в боях в районе реки Тобол, – говорил он. – 30-я дивизия, в которую входил Малышевский полк, находилась в Забайкалье до сентября 1920 года. Командование Красной Армии решило перебросить ее на Южный фронт против Врангеля. Южным фронтом, как известно, руководил М. В. Фрунзе. Наша дивизия была включена в состав 4-й армии (командующий Лазаревич). М. В. Фрунзе поставил перед 4-й, 13-й и 1-й конной армиями трудную задачу: овладеть Чонгарским перешейком, форсировать Сиваш, выйти в Крым, занять Джанкой и затем освободить от врангелевцев Феодосию и Керчь. Самое трудное и сложное дело в этой боевой операции состояло в том, чтобы форсировать Сиваш по двум разрушенным противником мостам – Сивашскому железнодорожному и Чонгарскому. Эта часть боевой задачи была возложена на 30-ю стрелковую дивизию.

Заняв с боями Чонгарский полуостров, части нашей дивизии подошли к мостам через Сиваш 2 и 3 ноября 1920 года. Началась подготовка к форсированию Сиваша. Первым перейти по восстановленному саперами Чонгарскому мосту и с ходу вступить в бой врангелевцами должен был наш коммунистический 266-й полк имени И. М. Малышева.

В ночь с 7 на 8 ноября три батальона Малышевского полка один за другим бесшумно перешли по скользким бревнам шаткого моста на крымским берег.

Четыре дни длился кровопролитный бой. Все красноармейцы понимали, что назад отступать нельзЯ. Топорами, штыками, прикладами они рвали проволоку, бросались во вражеские окопы и там уничтожали врагов. Врангелевцы яростно сопротивлялись. Потери были велики. К моменту захвата третьей линии вражеских окопов в батальоне М. С. Зыкова оставалось уже менее половины бойцов.

Как тяжел был тот бой для малышевцев подтверждают воспоминания очевидцев, участников штурма Чонгара. Красноармеец 268 полка тов. Ходак, проходивший следом за 260 полком, писал:

«Мы подошли к проволочным заграждениям. Повсюду в поле лежали трупы людей и лошадей. Здесь же валялись не взорвавшиеся мины; много трупов висело на колючей проволоке. Здесь погибли красноармейцы 266 и 265 полков». (Перекоп. Сборник воспоминаний. Огиз. Гос. соц. эк. издательство. М. Л. 1941 г., стр. 236).

Здесь же смертью храбрых на 23-м году жизни окончил свой боевой путь и наш герой Михаил Семенович Зыков. Это случилось ночью с 10 на 11 ноября. Шла атака на последнюю линию укреплений врага. Врангелевцы оказывали особенно сильное сопротивление. Левый фланг, где находился Зыков, неожиданно оказался под ударом вражеской конницы. Пуля сразила на смерть пулеметчика батальона Бориса Ходушкина. В рядах красных появилось замешательство. Тогда комбат Зыков взял пулемет в свои руки и начал яростно поливать из него вражескую конницу. Но вдруг пулемет заело. И в этот момент на М. Зыкова налетела группа конных офицеров Врангеля...

Посмертно, за проявленный героизм и отвагу М. С. Зыков награжден орденом Боевого Красного Знамени. Имя его никогда не будет забыто. Мы. однополчане, вспоминаем его с гордостью за вашу Советскую Отчизну, вырастившую уже в первые годы своего существования таких славных бойцов за социализм и коммунизм, каким был М. С. Зыков.

С. БЕЛЯЕВ, Н. ХУДЯКОВ, персональные пенсионеры

(Газета «Ленинец», орган Тарногского райкома и районного исполкома совета депутатов трудящихся. № 42 (3630), суббота, 8 апреля 1967 г.)