Фатум

Горы вспарывали ночное небо
Как стальной тесак для резки хлеба.
Королева дышала часто, лоб блестел от пота.
Ей твердили:

– Терпи, помни о том, кто ты.

Сердце короля ухало словно лесная чаща,
Пока он ждал в покоях, притворяясь спящим.
Смотрел на небо, с тревогой гадал по звездам,
Что пошлет ему тот, кто мир их из пыли создал.
У королевы родился сын, и жрецы в молитвах
Просили, чтобы был он умен да ловок, удачлив в битвах,
Чтобы женщина та, что заставит его сердце плавиться,
Первой в мире слыла красавицей.
Чтобы был он быстрее ночного зверя, хитрее подводной твари,
Точной копией батюшки-государя.
А вырос – не жесток, не яростен, тих и мягок.
Лицо в кругу золотистых прядок.
За промахом промах – все стрелы бьют мимо цели.
Нет злости вести войну и идти на зверя.
В глазах ни грозы, ни бури, ни капли стали,
Словно из другого металла его ковали.
Король день за днем на сына глядел с опаской.
Так бывает с теми, кто искренне верит сказкам,
Кто боится пророчеств и песен лесных русалок,
Кто лишь с виду грозен, а сердцем труслив и жалок.
Лесные русалки, когда тот еще был принцем
Отвели его к озеру в чаще, велели воды напиться:

– Пей – увидишь, что ждет тебя, милый, славный.
Будешь ты сражен мечом или отравлен.

И он пил и видел мальчика в колыбели.
А русалки пели и пели, так звонко пели:

– Нам не снятся сны, но снятся чужие смерти,
Мы костлявой старухе приемные злые дети.
Погляди же, милый, кому она поручила
Проводить тебя до твоей могилы.

Это помнил король всегда. Сторонился принца.
Подозвал к себе ловчего, ловчий лишь поклонился:

– Загнать пожелаешь лису ли, степного волка?
Готовить ловушку для зайца, для перепелки?
Злых псов возьмешь, один ли помчишься в поле?
Лишь приказ отдай, я покорен монаршей воле.

И король сказал:

– Возьми на охоту принца.
Пора ему стать мужчиной, с судьбой сразиться.
Но не вздумай из жалости броситься на подмогу.
Сгинет в пасти звериной – туда ему и дорога.

Ловчий хмурился только, но принцу велел в дороге:

– Осторожнее будь да чаще смотри под ноги.
Если станешь стрелять, стреляй, не промажь по зверю.
А не то в гробу вернешься к отцовской двери.

Но на радость злому батюшке-государю
Принц упал в ущелье, и волны его забрали.
Королева рыдала, жрецы поминальную скорбно пели.

Что случилось на самом деле?

Принц очнулся среди хоровода лесных русалок,
Чьи глаза холодны, а голос тягуч и сладок,
Кому снится чужая печаль да тоска, тревога.
На подарки они щедры, но карают строго.
И поют точно тонким жалом ведут по венам.
Из горьких слез невест рождены и пены.

– Мы спасли тебя, милый, – пропели ему русалки,
– От безвестной кончины, так стало тебя нам жалко.
И за это три года слугой ты нам будешь, милый.
Ровно столько, чтоб смерть навсегда о тебе забыла.
Эта чаща теперь твой дом, а мы нынче сестры,
Не пытайся, милый, нас обмануть и бросить.
Не спеши во дворец, к цветам на твоей могиле,
Если хочешь, чтоб мы берегли тебя и любили.

Старый трактирщик в полночь устал как зверь.
Но вот одинокий путник, толкнувший дверь,
Бесшумно уселся за стойку, достал кошель:

– Расскажи мне любимую сказку своих земель.

– Есть легенда, покрытая тайной, – сказал старик.
– Тот, кто был ей свидетелем, тот ее и творит.
Говорят, в темной чащи пугающей глубине,
В ведьмин час можно встретить всадника на коне.
Этот конь свиреп и голоден, и суров,
Но быстрее ветра да тише любых шагов.
Его ржание гром рождает на небесах,
Злая ярость искрит в глазах.
Говорят, кто с тоской придет в тот дремучий лес,
Кто будет желать возмездия и чудес,
Кто дары от сердца оставит хозяйкам чащи,
Тому всадник сослужит мечом и стрелой разящей.
Он найдет злого монстра, губителя, палача.
И заставит его кричать.
О пощаде просить, не думая о цене.
Он убьет его, а после предаст земле.
Если скажешь, кому желаешь такой судьбы,
Я тебе подскажу, куда отнести дары.

– Я был ловчим его величества короля,
Что жесток и безжалостен, как о нем говорят.
Я учил его сына драться, стрелять в зверей,
Но его отец оказался меня хитрей.
Он отправил принца к предкам, и в тот же час
Лжецов, предателей, трусов увидел в нас.
В тех, кто службу нес, не жалея сил,
Кто был верен ему, делал, что он просил.
Кто, не спрашивая, пускался за ним в поход.
За его знамена взбирался на эшафот.
Стал бояться король, что мы его предадим,
Что достанем мечи, когда он уснет один,
И вонзим прямо в сердце, не знающее тоски,
А после свиньям бросим его куски.
Он тогда пошел к подножию черных гор,
Где в хижине ведьмы ярко горел костер,
Где призраки возгордившихся королей
Вечно служили ей.

– И нашел погибель твой яростный государь?

– Мне его не жаль.
Я ему говорил, что это дорога в ад,
Что ее колдовство не знает пути назад,
Что такого, как он, одарит она бедой.
Палача он послал за мной.
Ведьма силу ему дала да кольцо из меди.
Наступала ночь – правитель наш был медведем.
Он ревел в ночи, он путников рвал на части,
Он убил королеву в покоях в порыве страсти.
Он запер нас в страхе, в ярости и слезах,
Но дальше так жить нельзя.
Отведи меня в лес, мне ничего не жаль,
Если сгинет наш государь.

У русалки горели глаза, и горели щеки.
Вздох протяжный, тяжелый, скорбный, такой глубокий
Шелестел листвой подобно ночному ветру,
Но слова вопреки всему не звучали гневно.

– Вот и вышли три года, милый, теперь ступай.
Твой последний монстр – яростный государь.
Он опаснее и быстрее любых других, ловок будь да тих.
Мы тебе обещали не плакать, когда уйдешь,
Но моря затопят землю, коль ты умрешь.
Ловчий наш теперь, ему передай поводья,
Мы до самой границы леса тебя проводим.

Он подвел коня, и ловчий тогда сказал:

– Ты ли это, принц? Я едва ли тебя узнал.

Наступила ночь. Король поспешил на площадь,
Там ждала его привязанной нынче лошадь.
Люди прятались в домах и гасили свет,
Не желая зверю отправиться на обед.
Он чувствовал, как он рос, покрывался мехом,
Как голодный звериный рев вырастал из смеха.
И луна в ночи освещала ему дорогу
От самого тронного зала и до порога.
Он ступил на площадь, но лошадь с нее исчезла.
Там стоял ребенок бледный худой, но резвый.
Перерезал веревки, и лошадь умчалась прочь.
Его крохотный нож не смог бы ему помочь.
Зверь прыгнул к нему, в прыжке разевая пасть,
Чтобы тут же от яростной боли в груди упасть.
Король не мог поверить, не мог понять.
Разве ему суждено было так страдать?
Ему так легко обманувшему злую смерть?
Нет, он не мог, он не должен был умереть.
Свет зажигался в окнах, король лежал.
Стрелок наклонился, пока он еще дышал:

– Я сразил медведя всего лишь одной стрелой.
Скажи, отец, теперь ты гордишься мной?