Шёл по городу волшебник

Илья Бокштейн, 1997 год. Фото: Борис Криштул





      Настоящая статья и приложение к ней в несколько сокращённом и прискорбно искаженном  варианте видели свет в "Иерусалимском журнале" №10 за 2002 г. Ниже приводится полный текст, содержащий:

  1. Статью "Шел по городу волшебник"
  2. Пояснения к стихам
 3. Стихи:

  a. триптих "Шагал" (Ш 1-3 - факсимильный Бокш. - ксерокс)
  b. "Шагал-4 или Фантазии по темени плетня", образующее тетраптих.
  c. "Шагал-5" ("Шагал-3" в бокштейновской нумеровке, в книге "Блики
 Волны", стр.205)
  d. триптих "Кирико" (1-ая, 2-ая створки - факсимильные
 бокштейновские)
  e. Vivrista ("Блики Волны", стр.314)
  f. "Виврист-2" или танцующий Бокштейн } два стиха
 g. "Монах" } посвященные Бокштейну
 h. "Монах и странник" - по мотивам Бокштейна
 i. Монах и Странник - Бокштейн - 2 версии.


  Шел по городу волшебник

      Я и сейчас вижу его. Вот, завернул за угол. Цвета залежалой
 тель-авивской пыли и такого же запаха. В одеженке с чужого плеча, в полу-безумной бороде в звездах. Магическими пассами птичьих ручек он творит и гонит перед собой слова. Мечтатель и странник ("странный человек, не похожий на других"), он хворостинкой слова погоняет чудеса. Чтоб не разбежались. Чудесам хорошо с ним, в этом странноприимном закутке, где нет машин и телефонов, попоек и зарплат, долгов и связей, где дома угловато летят в космос, плоскости пересекаются, рождая цвета и запахи, где Судьба и Время, Пространство и Образы Вещей играют в чехарду и творят тесто мира, замешанное на красоте и гармонии. Где все так чутко и хрупко, что "балка обрушится, если чуть прислушаться".

      И возникал он так же. Иногда проявлялся сквозь пыль, как на старом дагерротипе, с полу-фразы затевая прерванный пол-года назад разговор (а на самом деле продолжая уже вслух бесконечный внутренний диалог); иногда - обнаруживался у дверей - всегда без предупреждения, телефона, вдруг. Телефоном он не пользовался никогда. И не потому, что не умел им пользоваться (а он не умел), - просто телефон, как и тысячи других атрибутов нашего бытия, не числился в инвентарном списке
 необходимого. Его не было.

       Он заходил и оставался. Иногда на три, пять, восемь часов, иногда на
 два-три дня. Чудо впускало нас обоих (нет, только меня - он и так был
 внутри), устанавливало свой микро-климат, свой порядок вещей, исчезало
 время, отпадали "необходимости", зато рождалось волшебство. Оно ткало материю пространства и слово в нем было и нитью и канвой. Материя ветвилась, множилась, сгущалась, рисунок дробился и усложнялся, впитывая все новые факторы и взаимосвязи, насыщенность росла, достигала критической массы, выпадала в осадок кристаллами, и ты (кто раньше, кто позже, у каждого своя доза) взмаливался: все! хватит! не могу!

       И он исчезал. Чуть-чуть приятно-обиженный (не приятно, по-настоящему обиженным он бывать не умел).

       А потом я его искал. Безуспешно, месяцами, как и он, наматывая
 на башмаки вервие пыльных улиц, дрожа в хамсинном мареве, мигая тьмой
 неоновых реклам. Пока в какой-то точке магического узора нить не
 находила бусинку. И чудо воскресало.

       Сейчас чуду уже не воскреснуть. Сколько бы пыли не осело на Тель-Авив,  сколько бы пар башмаков я не истоптал... Нету больше бусинки.
Волшебник творил чудеса и жил среди них. Одного-единственного чуда - на себя самого - у него не хватило.
Всегда так.


  * * *

       Любая смерть невосполнима, смерть - она смерть и есть, а поэта - и подавно, но с этой мы потеряли не просто поэта – пусть и сколь угодно гениального. Мы потеряли звезду. Живую. Это гибель мира, цивилизации со сложнейшими, уникальными, эндемными эко-системами, с магическими  взаимозависимостями, где предметы (мертвая материя) достигают уровня живой, а живая возносится до уровня духа.

      Его смерть была гибелью всего этого. А гибель рукописей - вторая и единственно-настоящая смерть поэта - развеяла прах.

      Вот теперь он действительно умер.

      Мы никогда не узнаем, что было (жило-было) в этих рукописях.
Цивилизация погибла неузнанной и непознанной. В ней, как в уничтожающихся лесах Амазонии, исчезли звери, птицы и цветы, негаданные, нечитанные, незнаемые.

      Сколь бы тщательно не собирали мы теперь все разрозненные осколки - клочья злата - напечатанного, опубликованного, рукописного - целого нам не  восстановить, как не склеить облако. Чисто количественно все собранное вряд ли превысит 10% от целого, а качественно - и 1%, т.к. самое главное - словарь мета-языка, ключ ко  всему творчеству Бокштейна - в целостном своем виде утерян безвозвратно.

      Когда чудо убивают, да еще и выбрасывают на помойку - в самом
 буквальном смысле - Освенцима уже "не надо". Все ясно и так.
Его жизнь удивленно трепетала на грани трагедии и гротеска, смерть
 уже перешагнула границу фарса, а уничтожение рукописей ввергло его в мир. В наш с вами мир. Тот, где Жерар де Нерваль вешается на собственном шарфе в пургу, на заборе ночлежки для бездомных, где ему было отказано в приюте; где толпа, обожравшись "гороховой колбасой" зарубает топором Бруно Шульца; где сходят с ума или гибнут от удушья Новалис и Гёльдерлин, Цветаева и Мандельштам, Кафка и Майнринк.

      Наш с вами мир. Обычный. С телефонами.

      Что противопоставить трагедии, доведенной до гротеска, Катастрофе, ввергнутой в фарс? Чем ответить на все это?

      Одним из двух: дадаистской кляксой или новой Божественной Комедией.

      Нет. Из трех. Есть еще один выход. Быть может, единственно достойный. Он невозможен, немыслим, бредовен, но потому и правилен. Потому, что волшебен. На уничтожение чуда есть лишь один ответ: сотворение нового. Не воскрешение погибшего, это и вправду не по силам никакому волшебнику. Новое чудо должно заключаться в осознании того, погибшего.

      У нас не осталось даже пепла рукописей? Что ж, у нас есть их звук, их образ в пространстве, метафизический узор, вечный свет на сетчатке. Как эхо в волшебной бутылке. Как тень на доме в Хиросиме.

      Осознание чуда, нет, не умом (чудо по определению не
 подвластно познанию умом), но "третьим глазом", внутренним зрением и слухом, - само породит новое: чудо восприятия, чудо познания принципов красоты и гармонии, угадывания истинных пропорций, золотого сечения добра и зла, лжи и истины, обличий Духа.

      Волшебник - даже умерший - поможет нам в этом.

      Божество помогает - и живет - пока ему молятся. То есть
 стремятся познать.

  * * *

      Я познакомился с Бокштейном в начале 80-х в "Обществе парапсихологии и эзотеризма", где председательствовал Авраам Шифрин, его бывший солагерник. Мы тут же сблизились. На начало и середину 80-х приходятся и наиболее интенсивные наши контакты (смотрите на даты стихов). Именно тогда, сидя у меня "днями и ночами" и зародились основы творческого взаимообмена, познания и oсознания. Мы оба любили рисунок, живопись, цвет в слове.

     Как-то Бокштейн принес мне своего Шагала (Ш-1). Я сказал, что это хорошо, но для меня это не Шагал. "Ну что ж, - сказал Бокштейн, - напиши своего, напиши". Я написал. Он долго метался с ним из угла в угол, ушел, а потом  появился... с еще одним своим, предварительно испросив у меня позволения использовать аллюзии из моего Шагала в своем. Так мы делали всегда ("с позволения...").

     Бокштейн, почему-то, упорно именовал меня "Геннадием". Под этим
 именем я и фигурирую в посвящении к Шагалу-2 в "Бликах волны". В целом же образовался триптих, где боковые створки Шагал-1 и Шагaл-3 - бокштейновские, а центральная моя. Позднее я написал еще одного Шагала. "Шагал-4 или  "фантазии по темени плетня". Триптих превратился в тетраптих. На стр.205 в "Бликах волны" есть еще  один "Шагал" Бокштейна "Шагал-3" (малый эскиз) - если учитывать и его, то
 образуется уже "квинтаптих"...

     Другой триптих посвящен Кирико. Мы, -  совершенно независимо друг от друга, не сговариваясь, - занимались теми же художниками,  они, как опорные балки, несли конструкции наших споров и исканий. При этом
 отношение наше к ним могло быть в корне различным. Так, например, отношение Бокштейна к Кирико было, хоть и не однозначным, но в целом приемлемым, он его "принимал". Мое же - однозначно отрицающим. В триптихе "Кирико" первая створка (и хронологически и порядково) принадлежит Жигалову, центральная - Бокштейну, третья мне.

     Кроме этого, прилагаю два стиха, посвященных Бокштейну. Один - "Монах" - говорит сам за себя (хоть факт этот усиленно замалчивается - Бокштейн был христианином, до последнего дня). Второй - "Виврист-2" или "Танцующий Бокштейн", - требует пояснения.
 
     В то время - начало 80-х, - Бокштейн был единственным представителем литературного мира, которого одновременно (и с большой охотой) публиковали и "Мулета" Толстого и "Континент" Максимова - это было явлением  абсолютно  беспрецедентным, т.к. во всех остальных случаях публикация какого бы то ни было автора в одном из журналов полностью и "навечно" закрывала ему доступ в другой.

     "Мулета" опубликовала большую и великолепно графически оформленную подборку Бокштейна. Толстый, вообще, проявлял очень теплое к нему отношение. Мы - Бокштейн и я – каждый в отдельности, были с ним в переписке. "Вивризм" - термин, введенный Толстым и обозначавший новое течение в тогдашнем авангарде (от фр. vivre - жизнь). У Бокштейна есть стих "Vivrista" (стр.314 в "Бликах волны"). Мой "Виврист-2" - с реминисценциями из него и из "Шагала-2".

     В целом, все мною посылаемое, представляет, на мой взгляд,
определенную ценность, т.к. проливает некий свет на то, как Бокштейн
 взаимодействовал с различными материалами и средами и как "поле Бокштейна" влияло на других. А "триптихи" - это всегда больше, чем три.

      Еще пример. Однажды Бокштейн пришел и говорит: "Слушай, я тут
 написал двухстишие и не знаю какими должны быть третья и четвертая
 строфы".
 
Двухстишие было:

  Монах и странник спорили об истине:
  Что лучше: созерцать или идти? //размышлять*

  "Давайте подумаем", - я сказал, - и каждый из нас засел в своем углу.

Я добавил:

  Не ведая, что видимость пути
 Не истинней иллюзии логичности.

  Это от 9/X/83

     Я посмотрел на написанное, задумался и сказал: "Нет, все-таки об истине они спорить не могли, об истине не спорят, она очевидна. А спорили они о счастии, т.е. о пути к ее достижению". Бокштейн не протестовал против этого утверждения, но в своем варианте оставил как было. Итак, стало:

  Монах и странник спорили о счастии
 Что лучше: созерцать или идти?

Я добавил:

  Не ведая, что видимость пути
 Не истинней иллюзии причастья.

И далее:

  Но мировой Судья лишен пристрастья.
  Уравновесив чуткие весы,
  Обоих исцелил от суеты:
  Того от мозолей, другого от бесстрастья.

Это датируется 10/X/83
 _________________________________
 * У Бокштейна - "размышлять". По этому поводу мы тоже спорили и
 каждый остался при своем.

       Не буду приводить здесь версию Бокштейна**, она широко
 известна, тем более, что в течении долгих лет он вновь и вновь возвращался к ней, придумывая все новые варианты. В тот же вечер, помнится, мы спорили до хрипоты, - прямо как Монах и Странник, – о правомерности подходов и трактовок, споры эти завели нас далеко в дебри буддийской философии и каждый остался при своем мнении.

  Интересно тут другое. Сама постановка и определение проблемы - чисто
 бокштейновские. Его колебание между Монахом и Странником, между Путником и Созерцателем предполагало их противопоставление: движение статичности. Я же утверждал, что противопоставления нет: монах, оставаясь на месте, странствует по мирам духа, а странник - созерцает в пути. Бокштейн - по крайней мере открыто - не хотел себе признаваться, что он, как раз-то, и  есть тот самый Монах-Странник, странствующий созерцатель. Думаю, он лукавил (Бокштейн умел лукавить), т.к. в более поздних версиях он вообще отказался от  философских трактовок этого казуса и перевел всю проблему в эстетическую
 плоскость, кстати, на всем протяжении этих его поисков предпочтение
 свое, свои "симпатии" он отдавал Монаху...

  Так что, для меня он, все же, Монах, хоть и странствующий.



 
 _________________________________
 ** настоящим высылаю две версии бокштейновского "Монаха", какие только
 смог отыскать:
 
  а. раняя версия 1982 года из "Антологии Гнозиса".
  b. более поздняя версия опубликованная в "Бликах Волны".

  ***


КВИНТАПТИХ ШАГАЛ

 Илья Бокштейн

(из "Блики Волны" стр.203)

  Ш А Г А Л - 1
 (Скрипучая скрипка зеленого раввина.)

Из-за масляной шторы священник выносит
 Два паруса - свитки мерцающей торы
 Звенящие мачты - педали печали старинной
 Венчают их глобусы - слов весы - шепчутся половые шторы -
Обвившие тору цветные узоры песчинок
 А ветвистая дверь - распустилась на двери менора -
Приоткрывшись, со столика ловит снежинки -
Вопросы потоками вьющихся кос
 Идущих по стенам задумчиво красочных коз
 Штора шепчется рыбами детских голов
 На подушке кивок - ушки метаморфозы
 С потолка на тарелку спустился
 Настольного неба глубокий платок -
Павший ангел - застольный подарок мороза
 Из густого листа плавника проступает слегка
 Большущий как мама петух
 У постели таинственным глазом
 За шкафом кита
 В приглушенной кровати шептанием сдвоено
 Жалостью жаркое ухо обнявшихся двух
 На лиловом шкафу остеклившись овалом
 Позванивал маленькой ложечки такт
 Маслянистые косы царицы - метели
 Морозы к постели в посуде несут
 Возле торы на столике тонкие шпоры
 В тарелке у карпа в салатном лесу
 Шпоры встали и клюнули книгу, раскрыв
 А на торе бородка раввина - рыхлая равнина
 У наряженной церкви - на-рву -
 -окна-утренним небом заснежены
 А у комнатной ели -
Зайчата знакомой звезды - рождеству
 А из двери слова искупителя - красками нежными.



Сюр Гном

 Шагалу посвящается

 Березы - скрынки молока,
В них утром Бог купается.
Вся - в трепетании луча,
Корова крышу обняла
 И красным улыбается.
И месяц, прорубью звеня,
Коромысло качает.
У скрипки - перья петуха
 И синеглазая, она
 Влюбленностью стекает.
А за околицей пожар
 Витражных колоколен
 У девок из-под юбок жар
 Там глубинеет чудный яр,
Призывностью приволен
 Там в облаках плывет, смеясь
 Сенагогальный витязь.
Деревня - спичечная вязь -
Вся сколобочилась, дивясь
 Парению в Над-Витебск.

16.9.82


Илья Бокштейн

(из "Блики Волны" стр.204)



  Гене Суржеру

 Ш А Г А Л - 2

Доска кувшином досыта обита
 Омыт из молока вопрос
 Купающийся Бог берез
 А может быть обновы луч?
Рассветный клич:
В листе ключа
 Включи трепещущее слово
 Обняло крышу краски красное копыто
 Вишневая улыбка у коровы.
Игривы гривы взмыл смычок
 Попробуй проруби - изографа кораблик
(А может месяц?) - ладно - мела колобок
 Забеливают стену - брус ложится поперек
 Не памяти - Парижа! -
Из ноздри звенит цветок -
Пари! - ушами ослика помахивая славно.
А в облаках постель - пастели камуфляж
 Кому муляж, кому у флаж -
 -и-ваш-ка-выть-янутся Витязем - поблажка!
Заполни площадь лошадь - всполохи сплошь
 Сенагогальный бык обычая
 Клякс примиреньем в пляксу вгляж
 Из храма охры вхож в витраж
 Дома ведерком обойдешь
 Над дверью киноварью выси выпь плеснешь
 И щеткой машет рожь: я Вязи витязь, свитки, появитесь!
Над Витебском целующихся ритм
 Оформивший местечко красок Рим
 Рифмованный с ромашек кашей кашля.

  ***

  Ш А Г А Л - 4

Илья Бокштейн (из "Блики Волны" стр.205)

козы-казаки
 под шкрамью* - ракиты
 в красках розовые - рост
 окантованные молнией -
 -мо-до-моль -
над город эллитвы (2*)
 /размер увелич/
большущаи храмы
/пардон, - это краны/
обрушили крыши
 под крылья влюбивших... шшш!..
 /ся - лучше умыкать -
мельтешится, слышится
 ттамь и сямь /

 __________________________________________

 * шкрамь |shkram'|

 1) затейливая белокрасная резьба, как
 правило, над дверью главного входа
 большой избы.

2) белокрасное резное украшение церковного
 портала.__________________________________________

2* эллитва |el'tva|l - ll / л - лл|
кля 2
 __________
 2 кля / kla | - ключ читателя

13 января 1986
 __________________________________________

большущаи храмы / 2% под крылья влюбивших...
ся - лучше умыкать мельтешится
 слышиться ттамь и сямь / ттамь и сямь

 Ш А Г А Л - 5

Сюр Гном

"Фантазия по темени плетня" или "Шагал-4"

Укачала головка мака
 На полене Алену к сОну
 Укачала Алену кО сну
 Оплетая косу на сОсну.

След во сне я за ясным станом
 Синим тыном горшок черпая
 Оплошала меня старуха
 На козу меня променяла

 То ли радость сидеть но шишкам,
Лишь бы синим в перо тапая
 Запропаститься никудышним
 Неприметное замечая

 Мне бы прыснуть зеленой плетью
 Небеса одарить подолом
 Я по глине козу велею
 Два сучка обожженной злости

 Вейся, вейся по красной глине
 Петушок голубого теста
 Разрумяненный на крестинах
 На платке расписного детства

 Так и шел бы - гулящий Каин
 Крапивою язык скоромен,
Озолачивая незрячих
 Островершием колоколен.

25.01.86


ТРИПТИХ "КИРИКО"
  I
Анатолий Жигалов

 ПЕЙЗАЖ В СТИЛЕ КИРИКО

 Мою любовь измерит манекен
 Мадам, пройдемтесь парай параллельной
 Соперница же в зеркале аллей
 Двоится профилем. Крыльцо улыбки
 Лишенное перил введет в обман
 Сам Винчи уловлял стекляной сетью
 Беглянку губ и глубину долин
 У бабочки фасеточное зренье
 И это ей мешает видить суть.
Часы не тикают а ткут секунды
 Льняная ткань смиряет вашу страсть
 Другая. Бедра втиснула в пространство
 И здесь строитель допустил просчет
 Бесстрастный созерцатель сопоставив
 Два силуэта выведет иной
 Вне наших примитивных измерений
 А мне, увы, картину не собрать.
Я точку схода, видно, перепутал
 Прогулки чинной четкий механизм
 По парку синтетических эмоций
 Введет вас во дворец цветных витрин
 Где в позу каждый встанет как он хочет
 Наш дом из кеглей закругленных фраз
 Разрушит шар пока он не погас.

  II.

Илья Бокштейн

 КИРИКО

 Я угломером разделил кольцо
 на циферблате мыслей
 круг цветов
 и треугольники вокруг расположил
 пространство увеличено внутри
 сложенным столиком. Смотри:
какою деревянной глубиной
 сияет пустота
 внутри огромного ореха!
наполовину срезан сетчатой
 ракеткой
 у шкафа тенниса лицо
 и на тяжелом угловатом
 монетами обклеенном плаке'*
жестикулирует кругами
 на доске
 на угломеры вставший манекен.
 ______________________________

 * плаке' - (фр. plaquer) - изделие покрытое тонкими
 листочками из ценных материалов.

  III

Сюр Гном

 К И Р И К О

 Как гулок шаг в небесных мастерских
 Как многолико и пустынно эхо...
В зеркальной раме спит переодето
 Амфитеатр радостей земных.

Модель творенья - кокон Бытия.
Манящий плеск грядущего изгиба.
Мышление - прерогатива вида,
Творящего в "нигде" и в "никогда".
Но под резцом крошатся небеса
 И оплывают ядовитым воском...
Поставить Башню! Сообщить подмосткам
 Всю безысходность кукольного па.
Сплетенья швейных ласк - узор смертей,
Машинный блеск небесного распада.
Углов прищуры - оперенья взгляда,
Пустые звенья маслянных цепей.
В совокупленьи плотных плоскостей -
Пугливый возглас запредельных граней.
Кристальный зуд божественных гортаней
 Рождает чувства - символы Вещей.
Фабричный бюст - покладист и безвинн
 Макетный пульс отстукивает мерно.
Любовь по выкройкам течет прямолинейно
 Вдоль геометрии напрасных величин...
И все же... нить не лишена конца
 И замкнутость - не значит бесконечность.
Впитаться в точку - воплотиться в Вечность,
Изведав боль тернового шипа.

Песок времен прохладен по утру.
Покоен жернов и стройны подобья.
Но тень изобличает Сатану.
Несущего цветок правдоподобья.

1 июня 83


Илья Бокштейн

("Блики Волны", стр.314)

 Vivrista

бредочки бредочки
 бредут на водопой

 о! - слов моих кулечки
 болтают под водой
 бредочки, бредочки
 склонились у воды
 а на воде плевочки плещают не туды
 бредочки ошалели позвольте господа
 мы две недели ели
 балдели и храпели
 но где же эти мели
 чтоб вырезать всегда?
защелкали словечки: не хны,
не хны,
сумейте плесть колечки колючие
 вумны
 проткните дверки злобы залейте
 водо-ем
 мы все поставим пробы на нем,
зачтем
 вам памятник поставим
 из печени моржа
 моржами сами станем вы сядьте на ежа
 а если будет больно
 ну что ж, ну что ж
 сидели и довольно
 гляди: садится вошь

 Сюр Гном

 Танцующий Бокштейн или ВиВрИсТ-2

Смычок - отмычка смельчака
 Насмешностью витиеватой
 Продет парик придурковатый
 В чертополосицу лица
 Следите! Бант озорника
 Смешал фигуры в менуэте
 На заговоренном паркете
 Поддев запястьем башмака
 К чему вороне кружева
 Набитой чучелом батиста?
Вам дозволятся струиться
 В заподнебесье сюртука!
Туда, где умно лопоча,
Гуляют толпы тараканов,
На каждом усике нирваны
 Неся ничуть не расплескав
 Нарвите уши у зайчат
 Осыпьте ратушу сиренью
 Вам заповедано Бокштейном
 Звенеть из медного дупла
 Я ананасы на кладбище
 Роняю муторной рукой
 Кишат ромашки кашей кашля
 Бредочки гня на водопой.

27/IX/85

Сюр Гном

 МОНАХ

 Илье Бокштейну

 1

В поклоне скит зрачков - сквозь-бирюзовый мрак.
Презревшему сует влачащиеся гимны
 Соцветья глубизны - не одичавший символ,
Но златой пылью сна увитый ВосьмиЗнак.

А капюшон - купель сочащихся плодов.
Вдоль трепетанья сфер, по четок средоточьям
 Рука рисует трель, узретую воочью
 Чтоб фрески, словно крипт настояные мощи,
Влажнея востекли к ланитам куполов.

Молитвы синева, оперившись пурпуром,
Мерцает из-под скул дыханием лампад
...................................
Теплеющий базальт... листок архитектуры...
Небесного огня всеблагостный распад.

  4.10.82

  2

Свечи фитильный склеп - молочная смиренность
 Златистый хоровод шалящих ангелят.
Келейный полусвод - чарующая пленность
 Ажурный взмах теней округл и стрельчат.

Ажурный взмах теней округл и стрельчат.
Под полу-нимбом век - неодоуменья просинь.
Склоненной головы ласкающая проседь.
Блаженая капель полу-пронзённых глаз.

Блаженая капель полу-пронзённых глаз.
В озерах образов, в лучах ультрамарина:
 .......................................
Простертая ладонь св. Августина
 Оливковым перстом благославляет нас.

  5.10.82

  МОНАХ И СТРАННИК

 Илья Бокштейн

 из "Антология Гнозиса" (1982)

Монах и странник спорили об истине:
Что лучше - размышлять или идти.
Монах ответил: погоди,
Позволит ли твой путь
 Уйти от смерти.

  II

  Илья Бокштейн
 из Авероны, гранх Диньжер, "Блики Волны", стр.135

Монах и странник спорили об истине:
Что лучше - размышлять или идти.
Монах ответил: погоди,
Позволит ли твой путь
 Уйти от смерти.
Ответил странник, подожди:
Позволит ли твой путь
 Уйти от мрамора, от красной статуэтки.


  III

  Сюр Гном

 Монах и странник спорили о счастии
 Что лучше: созерцать или идти?
Не ведая, что видимость пути
 Не истинней иллюзии причастия.
Но мировой Судья лишен пристрастья.
Уравновесив чуткие весы,
Обоих исцелил от суеты:
Того от мозолей, другого от бесстрастья.

  10/X/83