теорема ноль. архангелы падали в ямы людской тепло

архангелы падали в ямы людской теплоты, 
я рождал себя сам из одной,
совсем одинокой искры, под хоралы комет, 
на ложе крапивы всё что-то искал человек,
из одной заблудшей звезды грыз зубами обет. 

бараки стояли в холоде улиц, как железные спицы, 
в которых синие морды норовили как следует спиться,
в кителях ржавых, нахлобучив мокрые шапки на лица,
им снежинки под ногти падали по крупицам,
как одна белоснежная птица,

вырваны перья и сломаны крылья, 
гудит пластичностью окон разбитая келья, 

люди-коконы, летит очередная неделя
в мусорный бак, в сток, в слив, в удушливый сад,
и безумец глотает шпагу, и бродяга это Маркиз Де Сад, 
и маленький, рубленный ростбифом парень, 
калека, но Страдивари, котелок варит   
тонкие лоскуты радости или запахи гари, 

ты тут Гудини или просто нервный будильник, 
в котором, как волк за хвостом,
крутятся стрелки и мили, 
а мы всё горькую пили, и пили,
били посуду и нервно курили, 
гладили плечи, истому, пространство, 
осязали свой воздух, как всеми забытое царство.   

у нас руки, зимой сбитые в рваные тряпки, 
и под ухабом видны лишь одни кем-то забытые тапки, 
сотни застывших следов, от вида оных
мою шею словно лизал Ксеноморф,
и вгрызался под сердце бульдог, 
он видать, искал себе кров, -   

морфий - стакан. что, забыл нажать на стоп-кран? 
твоя грудь колесом или высохший в поле бурьян? 
лицо скрыла тень, метель и буран, 
или битой-ударом в лицо со свистом огромный бугай,   

и ночь теперь это чёрный воронов лай,   
свист пролетающих переулками стай,
где тонкие ветви, как булимия, 

и я, очертя себя мелом от города-Вия, 
смотрю на конвульсии мира с обрыва, 
и волосы-тина, и молчаливая рыба
бьётся во льдах, где царит заполярная глыба, 

и на мне, всё так же,
то ли улыбка-сатира,
то ли выстрелом гром из мортиры.