Будде моих миров

Посвящение

Пускай гадают иль осудят,
Но не отвечу, речь о ком:
Мой сборник посвящаю Будде,
И Будде Первому притом.

Когда мой мир перевернётся,
Желательно, в нескорый час,
Пусть он прочтёт — и улыбнётся
И вспомнит многое о нас.

С благодарностью.
Автор.
Александр Альфредович Адельфинский.


10 февраля 92 года

На зелёной волне покачался и сгинул во тьму,
А во тьме сигаретный рубин опаляет лицо,
А лицо и не ведает, сколько осталось ему,
И чертит сигарета в ночи огневое кольцо.

Огневое кольцо возникает и гаснет, а он,
Композитор полуночи, слышит, как, тихо дыша,
Не желая нарушить его удивительный сон,
Не прощаясь, уходит его молодая душа.

Но уходит не сразу, не вся, а вначале она
На орбите печали мерцает, земное любя,
Оторваться не в силах от этого дивного сна,
Зная мир наперёд и в миру отпевая себя.


Виноградник

Случится вечер, мы придём заране
Из дальних мест, пешком. По выясненью,
Кто пригласил кого и кто по почте
Отправил одинаковые письма,
Заметим, что не клеится беседа,
И сядем ждать какого-то начала.
Хозяин дверь закроет за собою,
И мы услышим, как он странно ходит.
Вот он затих, вот снова появился,
И он меж нас, в руках его корзина
С бутылями вина, и после первой
Он поведёт за дом, где виноградник
Под небом угорелым прорастает,
Весь сам в себя растёт, змеясь упруго,
Подрагивая пыльною листвою.
Вот птица с угловатым серым шумом
Клюёт его, клюёт его с налёта,
Клюёт его ещё, но виноградник
Выбрасывает ветвь, она змеится,
И птица на земле, лоза туда же…
Но мы уже ушли, и стало тихо.
Мы пьём в лесу, далече. Ветер, ветер.
Который час? — Светает. Будто поезд…
Нам ехать в полдень дальше по маршруту,
Как будто в полдень мы уйдём отсюда,
Как будто скоро мы куда уедем.
А было так: листва, и ночь, и ветер,
И мы уснём в ночи, и нам приснится
Звенящий путь по венам; виноградник
Растёт и ловит птиц, и мы влекомы
По венам виноградника за солнцем,
И не проснёмся…


***
По золотым волнам сиреневое небо
Безумно сплетает нити, зелёные нити,
Что медленно движут колокола.
В синих глубинах сна оранжевая лошадь
Выйдет из мглы, наполняющей шумом дождя,
Уходящего вверх надо мной.
На рассвете заметят, что место просторно,
Где плещется ветер по листьям.
Как сыскать океан,
Где славно ласкается утренний чёлн?
Алыми искрами души по штилю летают.
Где ты найдёшь изумрудного бога,
Усталого править тобой?
Кто успокоит усталого бога?
Призывно трубит глубина…


Эмигрантская

Я уеду в ночь, и оставит память
порванные струны.
Я уеду вдаль, не остановить,
не переиграть судьбу.
Что там было раньше? — Не заговорить
ночью безлунной.
Улетит самолёт, а земля под ним
останется в тишине.
Тишина, когда самолёт летит
между облаками.
Дай ему, Господь, долететь в ночи
до иных огней.
Приземлится он в аэропорту
с гулом и дождями.
Влажный ветер, как сон,
в новом краю
меня овей…

Самолёт, лети домой,
Забери печаль с собой!
Я теперь навек остался,
Я с друзьями попрощался.

Ей не до меня, брошенной земле,
да и новой тоже.
Грустный иммигрант, в мареве дождя
я чего-то жду,
И земля тиха, новая земля,
чем-то так похожа
На другие края, печален я,
и я по ней иду.
Светлый новый дом, подготовь меня
к новому отлёту.
Поживу, и вдруг позовёт апрель
в предрассветный путь,
И, летя, душа примет доброту
горнего полёта,—
Ей тогда всё равно,
откуда лететь
к солнечному дню.

Самолёт, лети, лети,
Мою душу отпусти.
Ты не плачь, душа, зарёю
Между небом и землёю!..


***
Самое лучшее — видеть деревья во сне,
Вот и качается крона, прохладен твой сон.
Может, остался твой сон, а тебя уже нет.
Самое лучшее — видеть деревья во сне.

Ты уже небо, и слёзы твои далеки —
Вот и проносятся мимо прозрачной грядой
Облак, сияюще тихих и светло немых,
День твой проносится мимо прозрачной грядой.

Это деревья внизу под тобой, а не лес.
В тихом полёте над кронами времени нет,
В тихом полёте — молчание ясных небес.
Ты продолжаешься здесь, но потерян и след.

Что бы там ни было, помни — они тебя ждут.
Только покрепче усни — и начнётся полёт,
Путь вдоль по ветру, без цели, часов и минут,
Вдаль, и услада твоя —
в том, что тебя, кроме ветра,
никто не ведёт…


***
Травы майского покоя.
В них следы твои змеятся,
Отклоняя вправо, влево
Травы майского покоя.

Ты ушёл иной тропою,
И о ней не плачет небо
После ливня грозового.
Ты ушёл иной тропою.

Был иль не был здесь бродивший
Перед тем, как затеряться
Переходом были в небыль?
Был иль не был здесь бродивший?

В этом нет судьбы и боли,
Сожаления и гнева,
Безучастия немого —
В этом нет судьбы и боли.

В травах майского покоя
Ты ушёл иной тропою.
Был иль не был здесь бродивший?
В этом нет судьбы и боли.


Ветер

Ветер
наполняет моё сознание, только о нём
я думаю в час, когда солнце давит и жжёт.
О ветр золотой, овевающий лики богов
и якоря
тех кораблей, что их подняли, чтобы уйти.
Ветер!

Ты, синеокий и ясный, влетаешь в дома,
где темно;
ты — свидетель зари, обнимающий
дрожь маяков;
ты Землю пронзишь —
и станет ясно Земле,
что взоры звёзд сошлись
на её пути.

Ветер!
Взрывы галактик, материи пульс —
ты.
Несёшься, а время тянется,
чтоб не остаться в долгу.
Мать провожает сына
и долго потом ждёт.
Ей снится, как ветер летит
над его головой.
Ветер!


***
а рифма умерла а снег уже не таял
таила ночь огни над полем пролетал
один другой за ним садились я не видел
аэропорт а он конечно был один
и светел кислота и холод и пространство
и светел и один и хорошо земле
земля внутри пуста и холодна поверхность
а рифма умерла а ночь таит огни
земля внутри тиха и маленькая птица
летает и молчит и сядет и глядит
а птице смерти нет летает и летает
в подземных небесах и се тогда я жив
а нынче тоже я а камень камень может
и многое хотя земля внутри тиха
благодаря и се над полем над ангаром
Таила ночь огни. Земля ещё была.
И странно, как на ней и холодно, и снежно.
Летает и молчит, а стены холодны.


***
Может, это просто в небе снилось тебе
В час, когда в далёком доме белых ветров
Кто-то, ты не помнишь кто, тебя укрывал
По утрам светлым облаком серебра.

Музыка звучала каждым утром, и ты
С нею просыпался, но за миг до того
Все аккорды повторялись эхом одним,
И ничто не сравнить со звучаньем его.

Так, спокойно и легко, проходят года,
Оставляя в памяти божественный свет,
Что когда-то просиял на юность твою,
И летит за тобою, и плачет вослед.

Может, это просто в небе снилось тебе,
Оставляя в памяти божественный свет.
Все аккорды повторялись эхом одним,
По утрам светлым облаком серебра.


Осень

Мягко ложится город
   в жёлтую тишину,
Небом уходят листья
   в лиственную страну.
В лиственной той стране
                ветер сейчас,
Садится солнце,
в лиственной той стране
вечер без нас
В тихих безлюдных снах.
Ты поймёшь,
Что за дождь стремится вверх над тобой,—
Это листву зовёт лунный свет голубой.

Может быть, ты спросишь, что за
Это бредни, я не знаю,
Просто так напела осень мне.
Осень, листья выгорают,
Золотятся, улетают
В жёлтом и оранжевом огне.

Осень сквозь сердце вьётся,
Год не вернуть назад.
Что же поёт, смеётся
Радостный листопад?
Всё потому, что он
          скоро пройдёт,
Его планета
           в небе висит и ждёт,
Скоро ль её
   первый коснётся лист,
       а за ним —
Мильон отыгравших июнь грозовой,
Жаркий июль и август
    роскошно-прекрасный.

Смотришь ты печально
    в синеву,
    но, знаешь,
    не печалься —
Пепла в сердце нет, перегорел.
Листьям станет лучше
    на планете листьев,
    не прощайся,
Ветер вымел день и улетел.
Так печально и прозрачно
    улетает жизнь
    куда-то,
Улетает, медленно кружась.
Ты пройдёшь по кромке
    листопада,
    по огню заката,
На рассвете плача и смеясь.

Эти ноты мне навеял
    бриз над морем,
    он играет
В вихревых пространствах облаков.
Ты пройдёшь по кромке
    листопада,
    по огню заката,
По реке огня
           Без берегов!..


Эжени

Солнце зайдёт через десять минут по моим.
Голову — вверх, посмотри, что за птицы летят
к тёплым краям.
Я не знал,
что так радостно плыть за тобой.
Кем ты была тогда?
       Я назову тебя
    Эжени.
Эжени! Два дельфина, один горизонт.
Переплывают радиоокеан
умерших звёзд.
Переселение ветра —
  это тоже надежда.
У дальнего берега мы разлетимся навзрыд.
Эжени!
Вечная слава, спасибо богам за судьбу.
Боги, наверное, поняли нас, ведь они
стали морем,
А оно
     примет всякого, кто позовёт,
Не боится и верит в него,
В море свой взгляд
         опрокинет.
Как огонь,
         животворный и добрый огонь,—
Добрые крики восторга и курс на судьбу,
прямо в лоно.
Прямо в ночь
     уплывают дельфины любви,
Оставляя созвездие Псов
     далеко позади,
     оставляя…
Эжени!..


***
Голоса звучат во тьме небес.
Дай Бог,
чтобы ты
                услышал и проник,
Чтобы твой
          ветром прошитый
         лес
К этим небесам
      приник.

Будет всё — волненье и покой,
Краткий мир и долгая борьба.
Не жалей в ночи, что ты такой,
Какова твоя судьба.

Может ли? — я тебя с тобой примирю
Лишь на миг, только ты не горюй.
Нам ведь прожить, вероятно, много лет.
Надо много бед, чтобы излучать свет.

О мой друг, я вижу, ты устал,
И я, значит, нам с тобою в мир идти.
Ты опять во сне поймёшь Христа
И пройдёшь его пути.

А когда с тобой Он станет говорить
О тебе святые звёздные слова,
Улыбнёшься ты: «Не может быть
Эта
      синева!..»

Может ли? — я
     тебя с тобой
примирю…


Жёлтый сигнал

Чисто — это без имени, только она —
Мяч упругий зелёного эха из рук.
Окна, синея чёрным, касались дна,
Им разлетались стёкла, ломая звук.

Двор, и квадратный, и серый, пустой проём,
Слепые окна этажных сырых квартир.
Ходим по гулкой клетке и окна бьём.
В Господе переселенье в нижний мир.

В двадцать один-пятнадцать свет потускнел.
Где-то считало радио от двухсот.
Я оглядел здание, там звенел
Воздух, касаясь пыли остылых сот.

Двое сидели вне, а после ушли,
Двое сидели обнявшись, а как ещё,
Они и я увидели — центр земли
Становится ал на нечет, багров на чёт.

Горела внизу трава, я улетал,
Низко над ней паря и вдыхая дым.
Слева дрожал на чёрном жёлтый сигнал,
Дым ел глаза и делал его двойным.

Вот уже веет водой, и это река.
Бетонная площадь берега освещена.
Стоят автобусы немо, бока в бока.
Бог мой, эта осень тягостна и длинна.

Я вхожу на контроль в сияющий грот,
Там, в глубине, врата и дорога вниз,
Мы последние, скоро закроют вход,
За нами сойдутся стены, падёт карниз.

Бог мой, твои ночи ветрены и длинны!..

В это время железный динамик оглушительно резко щёлкнул и объявил. Небо стремительно светлело и часто-часто пульсировало.


***
Может быть, на исходе ночи,
В час, когда длится на небе усталом
   тишина,
Может быть, на исходе ночи
Захочешь вернуться, но это скольженье —
Уже не касаясь поверхности моря,
Уже на отлёте.
Становится меньше
         земля подо мной.


***
Электричка, кукушка, гризетка,
Продымлённая дымом окраин,
Наконец в темноту уезжает,
Электричка, кукушка, гризетка.
А вокруг беспощадное поле
Недреманной померкнувшей тверди
Ожидает крушенья и смерти,
И молчит беспощадное поле.
Стенки тонкие, плоть ненадёжна,
Полотно — колея водяная.
У кукушки судьба ледяная,
Окна чёрные, плоть ненадёжна.

В поле гадина ходит, и свищет,
И щекочет своей темнотою,
Нехорошей дрянной темнотою —
Это гадина ходит и свищет.
Электричка во мраке заметна
И мерцает в ружейном прицеле —
Это гадина метит без цели,
Ведь электричка во мраке заметна.
Эту тягу и место для пули
Объясняют и цифры билета,
И давленье вагонного света.
Это время и место для пули.

И воет, воет электричка железная,
Про остановки на пути забывая.
Она усталая, ночная, живая,
Она холодная, чужая, железная!
Электричка, кукушка, гризетка,
Продымлённая дымом окраин,
Полуночную жуть пробегает,
Электричка, кукушка, гризетка.
И костры разложили и греются
В ожидании верной делёжки
Дети голубя, волка и кошки,
Они и ждут, и грядут, и надеются!..


***
Я до слёз полюбил тебя, знаешь? И, может быть,
скоро,
Как покину и сгину, оставив притихшую
землю,—
Посмотри, это палые листья в полёте
кружатся,
Это я посетил тебя после нелепой
разлуки.

Я искал тебя долго с наивною жаждой
вернуться,
Я искал тебя долго по карте земной
и небесной,
Отказавшись от жизни, что ангелы мне
обещали,
Жизни новой, вдали от тебя, на далёкой
планете.
Ты глядишь сквозь меня, ты проходишь,
того и не зная,—
Это я, а не ветер, тебя овеваю
прохладой.
Это я, а не солнечный луч, по утрам
согреваю.
Это я, а не сон, отираю слезу твою
нежно.

Ты не плачь, не горюй, будет сон твой
прозрачен и тонок.
Позабыть — не предать, я хочу тебе только
благого.
Ты не верь в эти бредни, что я говорю тебе
ночью.
Это фазы луны, и усталость, и память,
не больше.

Знаешь, я полюбил тебя так, что, похоже,
останусь
На земле, где мы вместе когда-то бродили
живыми —
Я и ты. Это палые листья парят,
не касаясь,
Это капли дождя, а не слёзы,
небесные слёзы.


Пепел

Растаешь, как снег на ветвях.
Небо войдёт в тебя.
Молчание и синева.

Пепел от снега почти неотличим этой весной.
Я иду аллеей, плывущей никуда.
Этот сон, листьев звон медью стен,
Я совершенно спокоен.
Новый день, светотень, полубред,
Но боли нет.
Я — король, я жду прилива
У моря, над ним звезда была.
Море выпьет всю обиду,
И не разлетится мир.
Море выпьет всю обиду,
И не разлетится
В гомоне галактик
Грешный и наивный мир.

Это как радиомаяки —
Тот, который рядом, и тот, который там.
В море падает дождь или снег,
И тени нет.
Снег ночной над гулким морем.
Ты вспомнишь, как в жизни до тебя
Ты вдыхал чужие звёзды —
И не повторится миг.
Ты ловил на небе звёзды.
В море отразились
Небеса ночные,
А тебе и что с того.

Поймаешь себя на мелодии,
В разных воплощеньях, что он напел тебе.
Что с того, что войдёшь или нет
Ты в новый снег.
Или кто-нибудь, такой похожий,
Но только уже совсем не ты,
Пеплом белым растворится:
Мелодия продлится,
И прилив начнётся,
Только не вернёшься ты.
И не разлетится
В гомоне галактик
Грешный и наивный мир.

Может быть, в этот миг
Эхо, оставив берег реки,
Летит над водой в тишине.


***
В пять утра, когда наша казарма спала,
Полоумный дневальный пошёл покурить в туалет.
Он увидел сквозь марево льда и стекла —
Почему-то светает, и вида привычного нет.
Он окно продышал и увидел тогда:
Территория части исчезла, и нету следа,
Только лёд метров двести, а дальше вода
Океана, а дальше восходит седая звезда.
Не Солнце, а звезда!
Звезда.

Спи, тебе во сне темно.
Спи, пускай в твоё окно
Светит солнце неземное,
Воду леденит оно.
Скоро всё приметишь сам,
Дашь названье небесам,
Только им не надо этого,
А это нужно только нам.

Дома — нет, океаны порожних миров
Ненамеренно нам выделяют чужие места.
Там чужие восходы, там роза ветров,
А она, как земная, печальна, свежа и чиста.
Вот казарма земных иль небесных солдат,
В неприкаянном сне незаметно уходит стройбат
В Альтаир.
И сияет планета, несущая нас
На воде в этот ранний, освеченный холодом, час.

Спи, тебе во сне темно.
Спи, пускай в твоё окно
Светит солнце неземное,
Воду леденит оно.
Спи, пока твой Бог не спит,
Ты летишь, и Он летит,
Отставая в небе дивном
От замедленных орбит.
На Земле проснётся мать,
Станет с неба сына ждать.
Не волнуйся, мы сегодня
Вышли Бога провожать.


***
Беспамятство спасительно и явно,
Как яблоко в немых метаньях света.
Оно роняет в воду, и стрекозы
Слетаются и крестят торопливо
Плывущего цикадным белым звоном,
Скользящего меж почвой и корнями,
Весенним ветром сорванного с кроны,
Забытого легко, и слава Богу.
Хоть мир манит, но небо побеждает
Пространной синевой и постоянством,
Там ветер, трепет крыл и птичий гомон,
Слепящая механика полёта.
И длится полдень. Знаешь, я смертельно
Устал от утомительной привычки
К усталости. Неволя ледяная
Иль миру не известная свобода
Прейдут, сольются, истончатся, канут,
Останется пейзаж, пребудет воздух.
А мне так жаль живых и уходящих
Тогда, сейчас, и завтра, и вовеки.
Мне жаль тебя, рисующего воду,
Дорогу по водам и путь на небо.


***
В мире бесконечно открытых пространств
И столь же закрытых душ
Я не ропщу, но печален.

Небо, где незримо ты отражён,
Рябит, и двоишься ты
Меж ним и землёй.

Было: мы читали с тобой слова
Забытых розовых звёзд,
Расположенных по-другому.

Помнишь? Шелестела иная листва,
Собиралась гроза, а зной
Сгущался в пыли дорог.

Помнишь? Задрожала земная твердь,
И над городом вдруг поднялись,
Заметались кругами птицы.

Воды. Волны пахли озоном, травой
И чернели день ото дня.
Берега становились меньше.

Камни. Поутру находили мы
Валуны из глубин морских,
Принесённые штормом к рассвету.

Вечер. Отступило море, штормя,
Собирали в корзины дети
Гадов морских на ветру.

Ночью. Тишина разбудила город.
Замолчали цикады, больше
Мы не слышали их никогда.

Помнишь? Разошлись облака, а там,
В синеве и сиянии дня,
Нависала планета чужая.

В мире бесконечно открытых пространств
И столь же закрытых душ
Замирали наши сердца.

Помнишь? Вот тогда-то поняли мы
Одиночество наше сполна,
Незаслуженность боли.

После наступила, как ночь, немота,
И привычная наша жизнь
Отчуждалась от нас.

Видишь? Мир спокоен, и льётся дождь,
Как тогда, но тогда он шёл
С вулканическим пеплом.



Трёхстишия

***
Тихо беседуют
Старый дом и тёмная ночь.
Тёмная ночь!

***
Это птицы меня разбудили
Сквозь приоткрытую дверь.
Какое студёное утро!

***
Неужели опять
Вполоборота лицо?
Предутренний сон…

***
Откуда оно,
Это видение моря
Белым осенним днём?

***
Тоска,— безмолвно промолвишь,
Забыв, как цвели деревья
Твоей отлетевшей весной.

***
Здесь, далеко от дома,
Навевает печаль
Сон о завтрашнем дне.

***
Снова тревожит птиц
Алый закатный ветер
Жизни, скользящей влёт.

***
Звуки дрожащей ночи.
Ведал ли ты о том,
Что станешь таким, как сейчас?

***
Молод, но стар. Когда же
Вспомню, куда впадают
Улица и трамвай?

***
Ждали целую зиму,
Когда же прольётся дождь
В самом зените печали.

***
Растаешь, как снег на ветвях.
Небо войдёт в тебя.
Молчание и синева.

***
Может быть, в этот миг
Эхо, покинув берег реки,
Летит над водой в тишине.

***
Полдень и снег. Звезда
Падает из облаков.
Как далеко!

***
Пусть успокоит тебя
Немое паденье дождя
Утром в тяжёлый снег.

***
Я всё ещё здесь,— но небо,
И облако в пустоте,
И птицы летают…

***
Старый ствол айвы
Под жёлтым осенним солнцем.
Скоро пойдут дожди.

***
Гулкий осенний вечер
Застал меня в поле. Бездна
Криком уток отозвалась.

***
С моря на город, клубясь,
Мчится туман ледяной.
Холод моей свободы.

***
Сюда, в долину меж гор,
Тёплый ветер несёт
Бури южных морей.

***
Во тьме светлячок.
Близко ли, далеко,—
Где он блеснёт сейчас?

***
Как хорошо остаются
Летние травы — и травы
В миг и после ухода…

***
…И ушла.
Листьев тени
Мечутся на ветру.

***
Всё уже сказано мной,
Но продолжается утро
Гулом дневных светил.

***
Зимний день ледяной.
Где и когда повторится
Птичий морозный гомон?

***
В море седой травы
Выпит росой
Потерянный гром.


***
Ты пройдёшь и не коснёшься,
Ты уснёшь и не осудишь,
Ночью ты увидишь город,
Дом и сад, в саду деревья,
В доме — мать, она листает
Твой дневник, она печальна,
И печальная улыбка
На устах её поблеклых.
В полусне, ведь это снится,
Ты не скажешь ей ни слова,
Ни добавить, ни прибавить,
Будь что будет,
Будь что будет!


Детское

Яблоневый цвет осыпается,
На ветру бельё колышется.
Здесь уснут — и не просыпаются,
Здесь умрут, но им всё дышится.
Повторяй слова потаённые.
Был тот дом иль нет между кронами?
Пусть твои грехи утомлённые
Бродят под листами зелёными.
Смерть — она во сне прекращается.
Мама, дом, бельё колышется.
Сон так сон, душа очищается,
Нет тебя, но ей всё дышится.
Повторяй слова потаённые,
Всё равно слова не услышатся…
Яблоневый цвет осыпается,
На ветру бельё колышется.


***
На берег реки. Дымно.
Хрустальная жуть: вышло,
Да так невпопад. Берег.
Сентябрь. Пять часов. Вечер.
Здесь легче дышать. Рифма
Нейдёт, знать, оно нужно.
А тень-то моя. Странно.
А где это я? Данность.
А кто это здесь? Птицы.
Молчат и парят в небе.
Парят надо мной в сини.
И всё это так, точно.
И всё это мне. Боже.


Грибные дожди

Там, где блещет крыло небес,
Там, где меркнут добро и зло…
Я хотел бы остаться здесь,
Если б не было тяжело.
Если б не было жалко вас,
Вас, наивных, ранимых, злых,
Вас, не ценящих миг и час,
Вас, не знающих, дорогих.
Дивный край, где пока одна
Жизнь, дарована и проста,
Где не время, а времена
На кресте, и нету креста.
Каждый первый судьбой храним,
Каждый первый не знает, где
Вдруг откроется перед ним
Путь его по ночной воде.
Та вода — она не река,
А ночные грибные дожди.
Ночь — твоя, она глубока,
Предсказуемое «не жди».
Ты не жди прекращенья зла,
Ты не жди, мол, утихнет боль.
Нет спасенья, судьба — мила,
Но настолько, насколько соль
Изглагольная — немоты,
Детской жалобы поперёк.
Я ребёнок, ребёнок ты,
И по-детски ребячлив Бог.
Что Ему пустые персты,
Не врачуют души они,
Что Ему отдельное «ты»,
Если Он прерывает дни.
Видишь, сходят грибные дожди
На остылые души землян.
Виждь — и внемли, и уходи,
Окрещён, позабыт, осиян!


Надпись на книге

К чему же дарственное слово,
Что нам обычаем дано?
Ведь так легко оно готово
И рифмою воспоено.
Да это нынче будто проза,
Напишешь: «Вам. На много лет».
Средь лета знойного, мороза
Поди читай, не зная бед.
Нет, это слово не напрасно
К концу столетия звучит,
Не безглагольно-безучастно,
А, может, Бог в нём говорит.
Ведь мы живём,— что наши жизни?!—
Недолог час, мы недолги,
И что печали, укоризны,
Когда столетия шаги
За нами поспешают споро,
И краток миг, и дорог час,
И время праздным разговором
Безмолвно вытесняет нас,
Хоть наши рифмы так чудесны,
Смешны, наполнены судьбой,
Как будто кто-то Там, безвестный,
Зовёт из облак за собой.
И, вышний зов не замечая,
Пусть все дороги сочтены,
Заварим чай, а после чая
Господние увидим сны.


***
Что поделать душе, отлетевшей на зябком рассвете,
Ослеплённо увидевшей солнце и солнечный ветер?
В абрикосовом небе иль небе холодно-белёсом —
Серебристо и быстро, скорее, над домом, над плёсом.
Закругляется город, окраины неразличимы,
Остаётся река городская, всё тоньше и мимо.
Но в оставленном городе сонном никто не заметит,
Как вонзается звёздочка тусклая в дымку и ветер.
В неподвластно жестоком полёте, мигая, сгорая,
Та душа не гадает, достигнет ли ада иль рая,
Ведь при жизни земной вертикальный маршрут не укажут,
А душа, улетая, не зная, другой не расскажет.
Тут гадай не гадай и читай не читай, хода нету
На твою, ненадолго родную, чужую планету.
И не помнишь растерянно, звёздочка, путь пролетая,
Как отец был живым да как мама была молодая,
Как однажды, лет в пять или в шесть, ты увидел с порога
На рассвете звезду по маршруту от дома до Бога.
А затем, как остался один, позабыл, замечая,
Что порою в предутреннем сне замираешь, взлетая.
«Ты летаешь, а значит, растёшь»,— как-то мама сказала,
Ты не видел звезду, что над нею тогда воссияла!
Да простятся вам, люди, любые грехи и злословье,
С запоздалым «прости», с ненадёжной, недолгой любовью,
Лишь за то, что, увидевши солнце, и город, и ветер,—
Что поделать душе, отлетевшей на зябком рассвете…


Грозовой фронт

…А город не знает, что вот издалече
На утлые судьбы, на узкие плечи —
На небе не тучи, а влажные руки,
А мягкие лапы бездонной разлуки.
Затишье над городом. Тише и тише,
Темнее, вернее. Но в подполе мыши
Снуют и беснуются. Что-то неладно,
Ах, что-то на сердце неладно, нескладно.
И город не знает, что здесь, издалече,
Особенный свет и особенный вечер.
Сегодня, не завтра, свершится, случится
Такое, что может присниться — и снится.
И город молчит, а наутро светает,
И всё как обычно, но город не знает,
Что он этой ночью покинул планету.
Проснувшийся город — а города нету!
Но бродят по-прежнему люди. Без тени
Их головы, руки, изломы, колени.
И всё — за чертою, для них обведённой,
И всё — за судьбою, для них отведённой.
Петля широка, нестрашна, незаметна,
Судьба непонятна, судьба безответна.
Петля расширяется. Утром однажды
Планета — без тени, планета — без жажды.
Она, как всегда, на своём вираже,
Не зная, что нету планеты уже.
И ей невдомёк, что вот так, издалече,
На утлые судьбы, на узкие плечи,
Откуда невесть, из вселенной двойной,
Приходит разлука во тьме ледяной.

В наушниках эхом — твоя частота:
«Снижаемся. Облачный слой. Пустота».


Санкт-Венеция

Аспидно-чёрные волны ночных каналов.
Мост, поворот, запах воды и смерти.
Ночью хоронит город своих генералов,
Их отправляя в ад по неверной тверди.
Видимо, эти каналы дна не знают,
Видимо, в центр земли ползут рудокопы,
Вяло водой дыша, в аду продолжают
Рыбьи свои тоннели и подкопы.
Сваи оближет соль, понижая остров,
Время разъест гранит, оплавляя камень.
Тоненький треск домов, а плоты погостов
В полночь зажгли костры и плывут за нами.
Мы по каналу вдоль, подавая нищим.
Их глаза в темноте как глаза у кошки.
Масляная вода облегает днище,
Там, под водой, не гаснут тусклые плошки.
Как наверху, так и внизу, пустые
Улицы, города, набережные тоннели.
Баю, не плачь, дитя, эти слова простые
Хладно вольются в плеск твоей колыбели.
Племя людей воды водных людей рождает.
В аспидно-чёрной воде ночных каналов
Город из праха, к утру отболев, растает,
Похоронив своих несбывшихся генералов.


Третье июля 1997 года

Письма крадены временем. Подлинник позже утерян.
Под солёным светилом молва источает слова,
Хоть свидетели умерли и приговором отмерен
Путь блаженства иного, но правда ещё не мертва.
Я беру себе дерево, коль ненадёжны примеры,
Забираю себе, коль никто не позволит забрать,
Нечто большее, нежели… Что вам от истинной веры,
Этой зыби невенчанной, можно, не видя, отдать?
Будут рифмы глагольными. Слог недоступен и тяжек,
И неправильно слово моё, хоть к иным не причесть,
Пусть оно отразится от архитектурных растяжек,
Даст гармонию линий да верность земную и честь.
Письма крадены временем. Это ли главное дело,
Коли подвиг прочтённый никто не увидит потом.
Повторю я листву, чтоб она овевала несмело
Плащаницу дождя да покинутый плачущий дом.
Он и плачет, и ведает, что безнадёжна утрата,
Но во тьме, золотистой и розовой, падших небес,
Знаешь, движется время, и в нём пребывает расплата
За не ведавший главного светлый берёзовый лес.
Эта роща шумна, голосиста, и что ей пророки,
Не дожившие до предсказуемых ими времён.
Видишь, Боже, о Тадзио, нас удержавшие сроки,
Эти белые строки побега в обветренный звон.
Колокольных громад колесница ведома без правил.
Что начертано ей, не узнать, а узнаешь — молчи.
Иисусе Христе, о мой Тадзио, я не оставил
Позабытые всеми на Марка Святого ключи.


***
Вода зеркальных ласточкиных крыл.
Она уснёт, но сон — всё та же явь.
И где, скажи, она бывает чаще,
И где она летает?
Сквозь чёрный зной неведомых светил
Ты хочешь знать. Забудь. Молчи. Оставь
Чужой абрис, и ломкий, и манящий.
И где она летает?
А тьма сгущалась в свет, и он светил.
Не плачь, усни опять, увидишь птиц,
Они летят, куда? Но свет — слепящий,
И где она летает?
Вот так и ты: и видишь, и вода
Зеркальною тропой уходит в небо,
Ты там бывал, но так, как будто не был,
Ты знал, куда…


Линия солнца

Солнце в зените иль гулкая ночь в одночасье.
Знал и бежал иль остался предвидеть последствия.
Видимой нитью она устраняет участие,
Распространяя вослед предсказуемо точные бедствия,
Линия солнца.
Если подробности мира вокруг очумелые,
Значит, беда, но остаться и жить припеваючи.
Если остаться, то, значит, ловить неумелые
Знаки конца ледяного, её проживаючи,
Линию солнца…

…Город уснул в темноте, но во тьме не приходит забвение,
Значит, иная судьба, да иные бывают последствия.
Видимо, здесь — не бывать, оттого, продолжая течение,
Бога не зная, в ночи утверждаются бедствия
Линии солнца.
Линия солнца слепит, не находит ответственных.
Сын или дочь повзрослеет, не зная решения,
Не заслужив полнолунных, невидимых, бедственных,
Ими не начатых кар, немоты, разрушения
Линии солнца.


***
…А в зелёной и влажной древесной листве —
тишина.
Ты уснёшь, и приснится тебе угасающий
дождь.
И, поднявшись заплаканно, тонет
оставленный взгляд
В этой светло-зелёной туманной
небесной воде.


***
Средь шума ветреных утех —
Лиловый жар светил летящих,
Забытых и ненастоящих
Средь шума ветреных утех.
Лиловый жар светил летящих.
Когда бы знал, когда бы мог,
Но опаляет твой чертог
Лиловый жар светил летящих.
Забытых и ненастоящих,
Но в каждом день и блеск листа,
А ныне тлен и пустота
Забытых и ненастоящих.
Но вырывается из круга,
Подпрыгнув, полосатый мяч,
И площадь прыгает упруго
Средь плача ветреных удач.
И зеркала разбиты, биты,
Пути твои не зачеркнуть,
Когда бессонные орбиты
Зеркально повторяют путь.
А значит, в шуме повторений
И предназначенных утех
Прообразы твоих творений,
Провидя плач, услышат смех.
Средь шума ветреных утех,
Забытых и ненастоящих,
Провидя плач, услышит смех
Лиловый жар светил летящих.


17 ноября 1997 года

Прости меня, опавшая листва,
За то, что ты была живой листвою,
Никто не вспомнит нас листвой живою.
Прости меня, опавшая листва.
А если вспомнит, то забудет вновь:
Его надежды, бездною творимы,
Важнее нас, взлелеяны, любимы,
Так, если вспомнят, то забудут вновь.
Тогда, живя до нового забвенья,
Струитесь, дни, когда любовь хрупка
Полётом поднебесным мотылька.
Тогда живи до нового забвенья.
Но нынче, боль, приди и след оставь
В душе моей тоскующей, томимой
Летящей жизнью, грешной и любимой.
Но нынче, боль, приди и след оставь.
Прости меня, несущаяся жизнь,
За то, что я во тьме мой след оставил,
Обжёг листву и время позабавил.
Прости меня, несущаяся жизнь.
Так, видит Бог, листва наш день творит
Средь вешних дней, что нами днесь любимы,
Но жизнь хрупка и льётся, льётся мимо.
Так, видит Бог, листва наш день творит.
Ты вдаль уйдёшь, а мне тебя так жалко,
Любовь моя, утерянная вмиг,
Потерянная в миг, когда постиг —
Ты вдаль уйдёшь, а мне тебя так жалко.
Цвети, любовь, цвети виной моей,
Терзай, твоё желанье безупречно,
Когда оно жестоко и беспечно.
Цвети, любовь, цвети виной моей.
Видать, Господь тебя благословил.
Даруй тебе божественную волю —
Прощать любви моей земную долю.
Видать, Господь тебя благословил.
Пусть век недолгий мой любовь хранит.
Я знаю, не посмотришь безучастно,
Любовь моя, забвенью не подвластна.
Пусть век недолгий мой любовь хранит.

Прости меня, опавшая листва.


22 января 1998 года

Твои моря безбрежны, как рабы-
Галерники, чей взор подобен бритве,
Но горизонт велик, как если бы
Сгущался гром на острие молитвы
И не гремел. Пускай твои стада
Бредут, не зная броду, чуя воду,
Не ведая, что ломкая вода
Несёт следы к незримому восходу.
Им долог путь, они ему верны,
Но твой прилив избыточно печален,
Как будто катер, к пристани причален,
Готов ко дну и ждёт крутой волны.
Жестокий берег пьёт чужую соль
И жаждет моря, пусть оно иное,
С приливом лунным впитывая боль
Любви, и страха, и надежды Ноя.
Земля мала для океанских волн,
Да время терпит нас, покуда может,
Но страсть велит и к жизни смерти множит,
Лелея в Боге опустелый чёлн.
Так дай нам силы, эта сторона,
Любить, когда судьбою не любимы,
Когда стремятся к нам, неумолимы,
Иные воли, а сума полна.
Твоя любовь незрима, но верна…


***
Тех ненавязчивых творений
Неведом день, но верен час.
Прости смышлёность поколений,
Они забудут, верно, нас.

Великих, тщетных и ничтожных,
С неясной им чужой борьбой,
Младых, невечных, осторожных,
С расчисленной за нас судьбой.

Им невдомёк, как мы любили
И ненавидели, любя,
Как мы творили, были, жили
И изживали в них — себя.


Засада

В одночасье поймёшь: за стеною фасада —
Полночь, темень и дождь, да судьба, да засада.
Не войти, не принять, но натянуты сети,
И движением вспять свищут пыльные плети.

Знать — не значит пройти стороной лихолетье,
Не изведать пути, не принять разноцветье.
Зацветает миндаль — на лихую дорогу,
Отчуждённую даль, ни себе и ни Богу.

Просто скука претит, и борьба неуместна,
И Господь не простит, и пожива нелестна.
В одночасье прости, но за стену фасада
Заходи, ощути, затаилась засада.

Жив ли, мёртв ли, узнай: днесь пришло лихолетье,
Размывается край, недоступно бессмертье.


Ужас

Бледные преемники Мессии…

Если видишь даль багряным оком,
Значит, даль обманута тобой,
Значит, век пропущен и жестоко
Расчленён неузнанной судьбой.

С давних пор, испорченных тобою,
Не рождённым, но зачатым влёт
До тебя расчисленной судьбою,
Ты повинен вдоль и наперёд.

Та вина, вина кровавой грозди,
Не твоя, но косвенно твоя.
Так, вгоняя в плоть тугие гвозди,
Раскалялись нити бытия.

И, вечерним пламенем заката
Лишь на миг разъят, соединён,
Невзначай поймёшь того солдата,
Что пронзил Спасителя копьём.


Тени

Там, где исчезнет наша тень,
Там воссияет день.
Здесь на мгновение, вечность, час
Свет пребывал до нас.

Мы, не они, зачернили дни
Там, где могли они.
Стало быть, надо хранить себя,
Нас легион, любя.

Нас легион, но мала цена,
Так далека она.
Нас зачеркнула немая честь
Там, где надежда есть.

Несправедливо мала цена,
Смертными учтена.
Где же, о Боже, Твоя вина,
Если мала цена?


Декабрь

Полночной птицы зимний крик.
Две тишины за ним сомкнутся,
Крылом надорваны сухим,
Зигзагом тайным и глухим,
Пространства чёрные сольются.
Полночной птицы зимний крик!

Так неуместен твой полёт
В остылом воздухе жестоком,
Так жизнь твоя, во тьме одна,
Иноприродна и странна
В своём полёте одиноком.
Так неуместен твой полёт!

Твой каждый взмах рождает боль
Иных, невидимых, вселенных,
Возникших за твоим крылом,
Погибших за твоим углом
Крыла в созвездьях отдаленных.
Твой каждый взмах рождает боль!

Всем тем, кто смог, дожить позволь!
У них свои, другие, леты,
Им сочтены другие дни,
Но стерегут, как мы, они
Иносвященные суеты.
Всем тем, кто смог, дожить позволь!

Кто смог, и плачет, и зовёт…
Их Бог устал, и только птица,
Не ведая добра и зла,
В зиме, в ночи земной смогла
Их миг на миг продлить, и длится
Кто смог, и плачет, и зовёт!

Полночной птицы зимний крик.
Он долетит и отразится,
Плутая меж земных домов,
Во тьме заснеженных дворов,
Меж двух небес летает птица.
Полночной птицы зимний крик!

Полночной птицы зимний крик.
Так неуместен твой полёт,
Твой каждый взмах рождает боль.
Всем тем, кто смог, дожить позволь,
Кто смог, и плачет, и зовёт…
Полночной птицы зимний крик!


Январь

Роскошный лепет обречённых,
Январь пресыщенных детей,
В страстях понятных уличённых,
Когда Большие ждут гостей.

Ура, грядёт большая мука —
Спадает с неба новый год,
Его дела, надежды, скука,
Его заведомый исход.

Но, как всегда, фужеры блещут,
И, как в былые времена,
Сердца безгрешные трепещут
Во искупление вина.

Горизонталь заглавий русских
В литературной тишине,
Она пьянит в стихах французских,
Чей перевод силён вполне.

Вот так и далее, но странность
Внезапной тяжести стиха
Напоминает первозванность
Первосвященного греха.

В нестройной пошлости созвучий
И преднамеренности тем
Проходит год, чужой, паучий
И детский, детский вместе с тем!


Февраль

Зима на исходе затверженно длится
И длится, поскольку уходит она,
Вот так же давно позабытые лица
Приснятся — и снятся, а ночка длинна.

Приходят, хотя их давно уже нету,
И нету весны, и зима не вполне,
Как будто бы Бог перепутал планету
И время на время наклеил в окне.

И память о прошлом замёрзла, устала,
И время ещё не скопило вестей
Наташей Ростовой в предчувствии бала,
А сон по дороге отводит гостей.

Вот гости уснули, уснули, уснули,
Им некогда ждать и весны, и тепла,
Им снится, как будет в июле, в июле,
Их летнее солнце сжигает дотла.

Хоть снег настоящий, и холодно как-то,
И так надоело под небом седым,
Им — эхо далёкого бального такта,
Им — поле, февраль и рассеянный дым.

Зима на исходе затверженно длится
И длится, поскольку уходит она,
И наши, давно позабытые, лица
Немеют под ветром от долгого сна.


Март

Февраль надоел, и страница
Перевернулась сама:
Срывается снег и кружится,
Но это уже не зима.

Снежным морским светом
Слетает иная пора:
Утром выходишь одетым,
Днём наступает жара.

То солнце, то ветер промозглый
Рождают особую сладость.
В марте — другие слёзы
И потаённая радость.

Март, как начало вздоха
И предначертанный случай.
Пусть сатанеет эпоха,
Прочие не были лучше.

Март — молоком цельным,
С марта себя хватит.
Завтра придёт отдельно,
Время за всё отплатит.

Ну а пока — можно,
Ну а пока — ладно,
Временно, осторожно,
Истинно и нескладно…


Апрель

Как тебе объяснить эти улицы в солнечных
бликах?
Где-то море обещано и разливаются
воды.
Отражается (море обещано) в уличных
ликах
Час полуденно сонной и нервной апрельской
свободы.

Ни строки! Шаг за шагом, а день
продолжается ночью.
Путешествие к морю; на поезде;
рельсы по пляжу;
Вдоль по морю, неважно; не куплен билет —
не просрочен
И действителен днём, а куда —
и не спросится даже.


Май

Не верится, но каждый вдох напомнит,
И травами, и синевой наполнит,
Машинами и запахами дня
Весенний свет замучает меня.
Как будто я, но это было раньше,
Не здесь, а где-то севернее, дальше,
Мне десять лет, но я — не я, а он,
И с папой мы идём на стадион.
Звенят трамваи громко и красиво.
Мороженое — мне, а папе — пиво.
Народу — тьма, команды — высший класс,
И мы на стадион войдём сейчас.
Футбола интересней в мире нету.
Вот дяденька чужой берёт газету.
Чтоб лысину прикрыть,— подумал я.
В газете — про Испанию статья…
А после матча дождь пролился сильный,
Особенный, короткий и обильный.
Я проглядел последний, лучший, гол,
Но ничего, пойду играть в футбол.
Так вечер незаметно наступает,
И нас домой зовут, и засыпает
Моя Москва, и я тогда уснул,
Легко уснул, как будто ускользнул…
…Бог весть когда. Бывает же такое:
Я в мае не своей живу судьбою,
А до иль после нас, живее нас,
В чужой и яркий безымянный час.


Июнь

Поиски лета. Кажется, где-то будет
Летняя правда, истинная реальность,
Только она ли? Только не думай втуне,
Как неготовы люди,
Как бесприютны люди
В поисках лета.
Летняя правда долгой зимой искрилась
И зеленела, маялась да казалась,
Но не узнали в тёплом раю июня
Божию эту милость
Лучшую эту милость,
Летнюю правду…

Не потеряй в июне лета,
Оглянешься — и где оно?
Так воздух веется согретый
Зимой в открытое окно.
И не спеши проститься с ним,
Блестящим, влажным и зелёным,
Грозою синей утолённым,—
О, не спеши проститься с ним!

Он может, вспугнутый тобой,
В суетной доле затеряться,
Увянуть и не повторяться,
Жестоко раненный тобой.
Не потеряй в июне — лета,
Когда оно тебе дано,
Когда струятся волны света
В твоё открытое окно!


Июль

Преет бездарный июль, опрокинутый слепо
Дачами, отпуском или к нему подготовкой,
Ночью протяжной, вознёй комариного крепа,
Блеклой по осени, яркой, никчёмной обновкой.

Вина креплёные — жарко, пивка бы напиться.
Звякнули, встретились, свиделись, поговорили.
Где-то кого-то нашёл и надумал влюбиться.
Ишь ты поди ж ты, ну ладно. Ну, вместе.
       Ну, были.

Боже! Лазоревым раем, затерянным летом,
Отблеском, памятью — то, что сегодня творится!.. —
После, потом. А сейчас, и не там, и не где-то
Хочет июль позабыться. И не повториться…


Август

Собирается дождь.
Пахнет пылью, листвой и озоном,
Будто плачем.
Ночью пели сверчки, а утром
Было знойно, и солнце катилось
К дождю, выжигая траву.
Две цикады,
То одна, то другая, то вместе —
Это пульс уходящего лета,
Что вздохнуло, как пена морская,
И, похоже,
Начинается выдох.
Было море,
Потаённое, под облаками,
Но недолго.
Тем краям, где мы бывали,
Словно тени на земле:
Оставайтесь!
Собирается дождь,
Пахнет пылью, листвой и озоном,
Будто плачем.
Пусть слова твои забыты,
Но останется мотив,
Он продлится дальше, дальше
В грозовые облака —
Так и надо.


Сентябрь

У станции сонной сближаются где-то
Два старых железнодорожных пути,
Вот так незаметно кончается лето,
По шпалам ещё продолжая брести.

Положено, значит, дороги сойдутся,
Железом к железу прильнут, а пока
Две птицы над рельсами вьются и вьются;
Не август уже — и зима далека.

Тепло, и цикады звенят, невелички,
Соломенный звон беспечально поют.
По осени в мире другие привычки —
Дожди, да зонты, да очаг, да уют.

Сентябрь до заката тяни, до рассвета,
Ведь, если упустишь, не сможешь найти,
И помни, что сходятся, сходятся где-то
Два старых железнодорожных пути.


Октябрь

Горы дальние видны — и трубят,
Трубы осени тревожат листы.
Кроны дрогнут, опадут, видно, ты
Сам не знаешь, что печалит тебя.

Трубы осени — своя частота,
Не услышать, не найти имена,
Эта музыка — листве, а не нам,
Оглушает, изменяет цвета.

Но подвластны мы законам одним,
И, когда большие трубы трубят,
Ты созвучен, ты один — вместе с ним,
Трубным голосом, зовущим тебя.


Ноябрь

Первый снег, до того как выпадет,
Долго землю томит и ждёт.
Дождь последний паршиво выглядит:
Слякоть, изморозь, гололёд.
Может солнце светить, но кажется
Ослепительно неживым.
Ясно солнышко покуражится
Средь рентгеновской синевы.
То потухшего, то блестящего —
Двух стихий невозможен свет.
Так и хочется настоящего,
Настоящего-то и нет.

Мы взлетаем ненужным вечером.
Отморожен, жесток и горд,
В час, когда оставаться нечего,
Опустелый аэропорт.
Помолиться — но слово грешное
Поднимает немую пыль.
Прогревает нутро потешное
Сизокрылый автомобиль.
Разбежится он и поднимется
В угасающий долгий день.
Что прибавится? Что отнимется?
Что случится? Подумать лень.

Но маршрут роковой и бедственный,
Вот начнётся у нас полёт,
Громко к чёрту пошлёт ответственный
Наш отец-командир, пилот.
Дело в том, что вдали скрывается
Над землёю, пустой, как блин,
Нас, единственных, дожидается
Самолётный гудящий клин.
Потому что давят навязчиво
То дожди, то холодный свет.
Так и хочется настоящего —
Настоящего-то и нет.

Первый снег, до того как выпадет,
Долго землю томит и ждёт.
Дождь последний паршиво выглядит:
Слякоть, изморозь, гололёд.


Над океаном

Облачных крыл океан. Птицам не больно.
Над океаном воды в океане небес
Птицам не больно.
Ветрено имя твоё. Людям не больно.
Отъединяя себя, от себя уходя,—
Людям не больно.
…Где же есть имя твоё? Над океаном.
Мы исключительно те, где мы есть, где бы ни,—
Над океаном…


Полуночные дети

Не мяч разбил стекло —
Солёный зимний ветер.
Уверенность невежд
На Боже сохрани
Спасёт решительно.
Не знать простительно:
На берегу они,
Зимы и моря меж,
Полуночные дети,
И время подошло.

Неслышна их игра,
Невидимы их лица
И ледяная тьма
Движений на ветру
У шторма самого.
Не будет главного.
Замёрзнут да замрут
Прибрежные дома,
И нам в домах приснится
Недетская игра.

Приснилось и ушло.
Забылось — и не верьте.
Отверженные сны,
Они пугают нас
Развоплощённостью.
Отдельный день погас,
Мы разъединены,
Полуночные дети,
Хоть нам во тьме светло.
Не мяч разбил стекло —
Солёный зимний ветер.


***
Кто б ни был ты — мне жаль тебя ребёнком
Безжалостным, которого жалеют.
А жалость, отпуская, опускает,
А там, внизу, нетрудно и подумать,
Что выше всех, покуда недостойны.
Ты сам-то где, и что, молчи, с тобою?
Ты сам-то кто? Обрезав пуповину
Вселенной, ты куда придёшь отсюда?
Неважно, вправо, влево, ты родился
Ребёнком. С каждым шагом, взрослым вздохом
Такое ощущение, как будто
Использовали. Как? Ты сам не знаешь.
…Пейзаж. Заткнись! Смотри, какая радость:
Когда-нибудь и мы с тобой родимся
Детьми. А кто мы, в сущности, сегодня?
Нам догонять и ждать — святое дело,
Но я-то знаю: эти догонялки
Заранее смертельны. Мы бессмертны.
Так докажи, попробуй. Я не стану,
И ты не станешь. Проще — ты не встанешь
В попытке доказать. Но ты родился
Ребёнком. Промолчать иль сдохнуть лучше,
Чем суетиться так, как может каждый.
Зачем вот этот разговор ненужный,
Коль ясно нам: меж нами нет ошибок,
Да и не будет, ведь вода бывает
И льдом, и паром, но самой собою!


6.13.

Вот послушай, точно так же было у Ноя:
Последний запах земли, а после укрыла земное
Вода дождями, реки, моря ли, океана,
А после запах менялся — с травы и деревьев, песка на
Что-то другое, ранее, может быть, даже плача,
Когда родится сын или дочь, а как же иначе
Это праощущение именовать, коли не было слова,
Кроме как назвать океаном, морем, но раньше морского,
Дальше, вглубь, где оси земля смещает,
Туда, где явственно был, но память того не вмещает,
Туда, где запах потопа и праковчега,
Того, до Ноя, где позже — альфа, а до — омега.
Вот послушай, есть свидетельства странной
Природы времени, мол, в его постоянной
Зыблемой ткани есть прорыв очертаний
Другого как бы времени, как бы дорог и зданий:
Здесь — толща воды и кистепёрые рыбы,
И здесь же — вечные льды, в них рукотворные глыбы
Темных домов, руины и падающие колонны,
Крик городов забытых, набат бездонный.
Ты — всегда ученик с распахнутыми глазами,
Стомиллиардный Ной, омытый своими слезами,
Дождь тебя с облаков в океан роняет,
Что тебя завтра убьет, сейчас охраняет.
Слушай, не для того меня и тебя носило
По временным потокам, чтобы сейчас размыло,
Чтобы я сказал тебе уже из чужого пространства:
— Ты слишком изменчив для моего постоянства!


***
Толковый словарь молчания,
Всемирный словарь тишины,
Несказанного признания,
Невысказанной вины.—
Я знаю, как он составляется,
Пока на земле живешь,
Куда уж ещё! — пополняется,
Столь неумолимо хорош.
И даже с небесною сферою
Когда встречаешься ты,
Отмерят позднею мерою
Несбывшиеся мечты.
Но мужеством высшей цельности,
Пусть наперекор судьбе,
Зову я: в твоей отдельности
Будь верен, как я тебе.
Пусть миру в вину вменяется
Безвыходность языка —
Есть то, что не отменяется
И действует наверняка.
С учетом провальной сложности,
Космической пустоты,
Поверь, есть у нас возможности
Божественной красоты.
И с этой осмысленной ценностью
Мы вместе в нашей борьбе,
Ведь нам освящается верностью
Жизнь, данная мне и тебе!


***
Знать бы цель, сообразно которой на нечет и чёт
На обратной поверхности неба обратный отсчёт
В столь зияющей верности окна имеет двойные,
Где сквозь мнимые стёкла событий ряды потайные.
В тех рядах коридорных проёмы другие видны,
И уже непонятно, с какой непрямой стороны
Заприметишь себя, отражённого до или после,
Здесь рождённого, в это же время убитого возле.
Назначаются сроки, а стрелками в кровь циферблат
Предугаданно исполосован, рассвет и закат
Белой линией солнца твои небеса разделяют
И тебя наконец-то безжалостно определяют.
Пригвождённому тенью полуденной только и есть
В тишине горизонта звенящего ясная весть,
Что, среди неуверенных истин и шатких известий,—
Вертикальная линия. Вверх.— И ни шагу на месте!
На обратной поверхности неба обратный отсчёт,
Но случится ж такое — неважно, где нечет, где чёт,
Если точно решил, и летишь, и в полёте смеёшься,
И уверен, что не раздвоишься. И не разобьёшься.
 

***
…И какая разница в том, что скажу тебе
Или нет; непрерывность полуденных галерей,
Где такие картины наш отражают свет,
Словно окна, застеклены. Подойди сюда.
Там, за стеклами, немо плещет моя вода,
Города омывая, только вот звука нет;
Нам на лица оттуда — отблеск тех фонарей,
Маяков мерцание дальних; в моей мольбе
Ничего, конечно же, звуки разделены,
Вдох — по эту сторону, выдох — по ту стекла,
Я не слышу, о что же случилось со мной, смотри:
Отражения наши в картинах ушли от нас.
Сон живёт минуту, а кажется, длится час,
Уходи скорее, страшно мне изнутри
Видеть, как в окне позади тебя тень легла:
Остановкой сердца кончаются эти сны.
Я о главном самом хотел, но тогда ещё
Невозможный холод выжег мои глаза,
Как догадка, Боже, догадка, что я уже
Опоздал на четыре жизни невесть когда.
Я плыву обнять тебя, но леденит вода,
Унося меня, чуть помедлив на рубеже,
За; туда, откуда совсем не бывает, за,
Сколь же может считать молчание белый счёт!
…И какая разница в том, что устанет ждать,
Разольётся плач серебряный в тишине
За её закатом, он ведь, конечно, не —
Он ведь просто не. И места ему не дать.


То, что останется с тобой

В тот месяц май дожди наконец оставили в траве море жёлтых цветов. По ним так давно тосковала душа твоя.

Жёлтый ветер бывает очень верным,
Он над жёлтыми цветами пролетает,
Волны трав поднимает, не считая,
Не печалится, не плачет, наверно.
Ты лежишь по центру жёлтого луга,
Отражая небо глазами,
Волны ветра нагоняют друг друга
И уносятся, вне нас и не с нами.
Волны жизни на себе тебя качают,
Незаметно делая отдельным,
Ты пришёл сюда — разъятым встречают,
Ты в траве лежишь — становишься цельным.
Бог-то даст — увидишь много на свете,
Но такое навсегда остаётся:
Восемнадцать лет и майское солнце,
Луг вокруг — и верный жёлтый ветер.


Второе мая. У моста

Не зря река приманила сюда,
Ведь мы для неё — весть,
Ведь нас с тобой запомнит вода
Такими, какие мы есть.
Ей ночью — мрак, одиноко так,
Как мимо никто не пройдёт,
Ей русла тракт — неизбежный знак,
Что надо ждать. Ждёт.
Так новый вестник безмолвно зван
Полдневной рекой ночной.
Его лицо отразит океан
Волной. И ещё одной.
Но образ, каким бы ни вышел он,
Единый и огневой,—
Иначе понят, не тем рождён —
А был бы лучше живой.
И я потому так боюсь терять
И забывать невольно,
Что страшно стихии чужой вверять
Взгляд, которому больно.
И мне у него, ранимого, светлого,—
Хотелось просить у тебя прощения
За то, что против течения этого
Нет никому возвращения.


***
Творить облака, пугаясь,
Солнцем в воде повторяясь;
Верность, прозрачность, небедственность —
Это ли не ответственность!
Было немерено
Обретено и потеряно:
Там, где листва нежная,—
Осталась ли в нас, бережная?
Может, не потерялась —
Умножилась и осталась.
Мы смеялись, как дети, но наши причины
Были как наши морщины.


№ 3616
 
Сны мои сумрачны и медленны,
В них будто повесть какая-то
переводом обратным сброшена.
Будто это не я, а кто-нибудь
мной чувствует, не может успокоиться,
а я за ним собой наблюдаю.
Не знаю, куда ему хочется,
он туда — и я внутри,
в себя по пути сворачивая.
Сны мои осмыслены покадрово,
в них само собой разумеется,
в них само собой продолжается.
Будто надо лететь – пожалуйста:
я знаю верный способ летать
после захода солнца.
Сумрак снов моих синим сеется,
там лето — только лето
в долгих снах моих,
только почему-то там нерадостно.
В среду ему показалось,
что он смог проснуться.
Это было его заблуждением,
впрочем, он, как всегда,
понадеялся на другие дни недели.
Куда и из какого рая
бежал ты на своём велосипеде
крылатом?
Кристальной тайны луч,
когда я вижу свет ранимый твой,
мне страшно за тебя и так легко,
и больно в немоте моей ночной,
и радостно от ветра твоего,
сквозящего мгновением вершин
неведомых. Твой потаённый миг,
как будто в перевёрнутый бинокль
направленный. На дальней стороне
что сбудется, известное тебе?
Не отвечай.










Радио коротких волн

Эхом из дальних бед
вселенной твоей двойной —
15 плачущих звонких лет,
званных радиоволной!

23-15.15 лет.
Свет погаси и включи фонарь,
Направь на шкалу и найди волну.
Тебе загудят, разрезая бриз,
Протянутые на сыром ветру
Мокрым металлом в дальней ночи
Радиомачты Атлантики.
Радиоголос не предаёт,
Он не из тех, что кругом тебя,
Он понимает, как одинок
Каждый, кто прожил 15 лет.
Он понимает, что тысячи миль
Там, под дождём, продлевают мир.
Кажется, дальше нельзя, но ты,
Ты продолжаешься.
В тех городах, где тебе — увы,
В тех небесах, что одни на всех,
В долгих сигналах, ночных позывных
Радиоатлантических.
Каждый, кто прожил 15 лет,—
Маленький принц на сухой земле,
Но, отдалённые,
Манят его, он не знает сам,
Сны или радиоголоса? —
Волны солёные.
Время на минус, невдруг, весной,
Станет он радиотишиной,
Радиостранностью.
Ночью сыграет ему одна
Радионота, звезда, волна,
Брошенной данностью.
Ведь голоса, что тебе поют
Над океаном, не предают,
И, отдалённые,
Катят, незримые, сквозь тебя,
Так безответно тебя любя,
Волны солёные.
А у края печали,
за краем твоих минут,
Радиомачты Атлантики
уже не тебя ждут.


***
Неизвестно, когда и с кем тебе станет больно.
Это слишком скучно — множить одно и то же.
Это как собираться к морю и чувствовать моря соль, но
Отложить на месяц, как на никогда, похоже.
Это как подбирать вслепую морские краски,
Рисовать океан, в океане волну не видя,
Целовать в темноте карнавала чужие маски,
Уходить в далёкое плаванье, в ванне сидя.
А ведь ясно было заведомо и мудрее —
Допускать возможность такую, что дышит вольно,
Уходя, останется и, позабыв, согреет.
Неизвестно, когда и с кем тебе станет больно.


***
…Не нарвался б ты, сердечный
Преходящий паренёк,
На голодный, тусклый, вечный
Подземельный огонёк.
Как ему тебя охота!
Как ему тобой гореть!
Бездны чёрная зевота
Тянет руки обогреть.
Коль законами другими
Фишка определена,
Непромолвленное имя
Замыкает тишина.
Безответной и убогой,
Ей вообще ни до чего,
Есть иные лики Бога
И намеренья Его.
Огневой предел желанья
Не спеши перешагнуть,
В дальних бликах мирозданья
Не угадывая путь!


***
Боги, сколь знаком чутких губ излом,
Небрежение океаническое,
Уязвим, влеком, и ему не в лом
То, что действо, увы, классическое.
Ах, война кругом, ах, от дома дом
Потихонечку загорается,
Но в дому былом — твой фотоальбом,
И огонь к нему подбирается.
Жребий не тяни, ведь у пристани
Всё готово, почти отплытие,
Но тебе — ни-ни, уплывут огни,
Не тебе суждено прибытие.
Не такой, иной, ты к воде спиной,
Хоть влюблённый в неё мистически,
Эй, смелей, не ной, по тропе ночной —
Позапрошлый, смешной, трагический.
Да, не Ной, а я — точно не судья,
Но, прошу у судьбы прощение,
Где же, глупый, я, да и тень твоя
Напоролись на раздвоение?
Через край знаком этих губ излом,
Небрежение океаническое,
Пофиг, что влеком, пофиг, что не в лом
То, что действо — опять! — классическое.

***
Не считая должным делить юдоль и делиться песней,
Не считая важным думать, кто и за что осудит,
Проплыви фарватером тайным, которого интересней…
Впрочем, может, есть (мы, как дети. И тоже люди).
Отдавать – отдай, или нет – что за дело, но мглистый остров,
Если, может быть, точно есть, то, возможно, он навевает
Холодинку безумия. Это корабль, не остов,
Потому что команда здесь и тебя отпевает.
Симметричны верхним – крестами вниз подземные храмы.
Службы там интересны, убранство тож благородно,
Как же весело падать в ночные воздушные ямы,
Наблюдая и тех, и этих, легко и теперь свободно!
Антифуги и фуги – два поезда в лабиринте,
По одной колее умчатся гулкие звуки…
Что за дело тебе до твоих потайных открытий –
На асфальте мёртвом раскинуто стынут руки…
Здесь, на острове, знаешь, такое бывает пенье,
Я бы спел, но как мне в сплошном тумане
Докричаться! А цепь разрывает звенья
И безмолвно тонет в моём ночном океане.


***
Напряженность дорожного полотна,
И тогда, когда нет на шоссе машин,
От асфальта до дальних лесных вершин
Дрожью бьет, невозможна, почти видна.
В ней предчувствие гор и морей, она —
Соответствие нижних и вышних нот.
Как проверка твоих основных частот —
Напряженность дорожного полотна.
День суров и краток, а ночь длинна,
Но, пожалуй, стоит и то учесть:
Где бы ни был ты, но с тобою есть
Напряженность дорожного полотна.
И тебя постоянно зовёт она
Восхождением к свету твоих вершин,
Единением многих путей в один,
Напряженность дорожного полотна.
Если чёрная бездна не знает дна,
Заклинаю, прочувствуй и сохрани
То, чем блещут мгновенные наши дни,—
Напряженность дорожного полотна!


***
Никакое нечто нездешних мест
Здесь, по эту сторону бытия,
По-земному видишь, пока окрест
Может маяться ломкая тень твоя.
Не тащи с собою земную тень —
Там уж точно тебе не качать права,
Если плюс и минус, как ночь и день,
Различимы здесь, на земле, едва.
Это даже движением не зови,
А, скорей, проявлением величин
Или вычетом целого, не яви
Ни поспешных слов, ни смешных причин.
Распылённый в белой условности,
Где миры навряд ли разделены,
Будь готовым на неготовности,
Незаметный обрыв твоей тишины.
Там ландшафтов, знакомых тебе, не жди,
Именем непослушным не нареки
То, как, может быть, смоют весной дожди
Меловой рисунок твоей руки.


***
И кто через кого из нас уходит? —
Меняются века, и берег вроде
Всё тот же, но остались на песке
Следы к реке. Обратных нет. К реке.
Неизмерима бытия размерность,
Её, такая мертвенная, верность
И в самый неожиданный излёт
Ленивое течение вольёт.
А я, с молчанием соизмеряясь,
В мирах чужих неверно отражаясь,
Я знаю океан полночных вод,
Куда меня река моя несёт.
Там ничего хорошего, плохого,
Там ветра нет палящего, сухого,
И я, не оставляя тень на дне,
Не понимаю, нужно ль это мне.
Поскольку есть веление иное,
Неважно, пусть небесное, земное:
В мой океан, над океаном, за
Мои, увы, чужие мне, глаза.
Но берегам, что уносимы мимо,
Не знать, что есть огонь неугасимый,
Непостижимый, тайный трепет мой,
Неудержимый жар, горимый мной,
В тех небесах, где яркий сильный ветер
Свободно и легко парит на свете,
Где боли нет и смерти тоже нет,
Но верной синевы весёлый свет.
Смотри, смотри, я жил, я ждал и встретил,
А я-то думал, так никогда и не бывает,
Но, как видишь, бывает.
Вот почему душа моя ясная
Над океаном живым, волнующим и прекрасным,
Утром, свежим и солнечным,
Любовь моя! Душу твою встречает.


***
— Тонешь ли в лодке днём на исходе лета,
Целую ночь уходишь от пистолета,
Рано ли, поздно — изменится угол взгляда:
Охолонись, пожалуйста. Легче надо.
Невыносимо видеть — смотри смелее,
В ярости будь спокойнее, веселее,
Осознавая право на ход ответный
Вечных подростков, брошенных в мир дискретный.
Лёгкость — не глупость. Мерой взаимной мерьте
Самоиронию жизни, судьбы и смерти,
Видя, насколько зыбки и бестолковы
Памяти, мнений, теорий, надежд основы,
Сколь нелинейно развитие всех событий,
Непроверяема верность любых открытий,
Сколь недостаточны доводы, точность сера,
Быстро меняют оттенки и страсть, и вера…
Легче! — И слово отмучилось, что нестранно,
На берегу пустынного океана.
Весел, остёр, ветер растёр серьёзно
Лёгкое слово грозно. И стало поздно.


Озеро

А.Ш.

Если тебе приснилось озеро, ты думаешь о том, что всё ещё поправимо. Но для него ты отныне наблюдаем и настойчив: однажды приснишься озеру ты, и вот тогда…

Птица, летящая над водой,
хоть верь, хоть не верь, а найдёт черту,
за ней она продолжается в ту-
манном клине линии той.
Она теперь не для нас летит,
не нам на розовом берегу
гадать, кто выйдет и кто защитит,
в какой руке и в каком снегу.
Навстречу любому — зеркальная гладь,
очнёшься — и не угадаешь, когда
тебя на земле позабыли терять
земные полночные города.
И тем городам до тебя невдомёк
твоя потаённая сторона,
когда через борт удивлённый поток
не встретит ни лодки, ни днища, ни дна.

Глухим рассветом над озером
океан зелёный волнуется и клубится.
Здесь — выдох, но точно известно, что вдох
там,
       куда улетела птица.


***
С каждым годом вода менялась морская,
Мне показалось со временем, что, если
Тронуть время это с этого края,
С той стороны время моё исчезнет.
Значит, тогда другие уйдут из дома,
Значит, минус на минус плюсом не будет,
Даже если и будет, то по-другому
Мир повернётся после других прелюдий.
Точки множились, и раздвоились аллеи,
Поди узнай, по ветру плачет какая;
Ветер не ведал, как пролететь над нею:
Сквозь неё проступала аллея другая.
Вот потому-то, если сегодня смажешь
Невидимые смыслы и даже возле —
Не только в будущем — в прошлом уже не скажешь,
Что там было сегодня, завтра и после.
Вот потому-то, однажды выйдя из дома,
В зеркало выстрелишь, меток, жесток и светел.
Это лицо опасно тебе знакомо:
Это ведь ты другого себя заметил.


***
Чистой воды трава,
Чистой травы вода.
Перемолчи слова
И приходи сюда
Радостно. Мы едва
Поняли, и тогда —
Чистой воды трава,
Чистой травы вода.
Чаньский смех никто не знал,
а он стоял и смеялся.
Нужен подвиг, чтобы стать
обычной собакой,
стрелкой часов солнечных
тень отбросить,
влиться рекой, поэтому
нет никаких усилий.
Проблема не в качестве силы,
не там, где её не бывает,
не в точке отсчёта дело,
не в до и не в после,
не между, не где-либо там ещё,
не в средстве, не в цели,
не в тишине и даже не в чаньском смехе.
Проблема не в том даже,
что воздух однажды
теряет имя, неважно и то,
что неважно,
чем назвать его после,
и что не наступит,
когда теряет смысл
отсутствие смысла.
Не кризис текста, потуги литературы,
не код, которым замок откроют детский…
…Проблема в том, что ты переходишь утро
и в том, что ты перейдёшь его,
будь уверен.
А дальше — нечем,
и это прекрасное нечем
тебя разорвёт на части…
(и это счастье?..)


***
 
...ты даже не снег после.
А. Шимек
 
Кто ты, за вычетом обстоятельств?
В сухом остатке времени каждое
Из неучтённых глухих предательств –
Конечная разновидность жажды.
Не царское дело, а ближе к вечеру
Песок в часах – это дюны тоже.
Тебе не скажут, но так замечено:
Рисуешь плохо. Хотя похоже.
 

***
Умерших не вспоминая,
Ловя рассеянный свет,
Неб;режно то сминая,
Чему названия нет,
Безжалостно рвётся лето
К отчаянным небесам,
Отчаленным эхом спето,
Которое крикнул сам.
Понятно, прозрачно, мудро,
Смешно разводя мосты,
Тебя забывает утро,
Которое кинул ты.


***
Цель-то понятная, близкая, внятная,
раз
Выйти из дома, увидеть,
как бьётся волна,
Следом другая на берег,
сереющий здесь,
Пена на камне, а камень
изъеден волной.
Мне бы зима за окном,
ледяной горизонт,
Ветер по стёклам,
мерцающей лампочки свет.
Тесно и холодно, но
серединой ночной
Я-то узнаю, как мечется
ветер во тьме.
Да не теперь. Потому что
раскладом иным
Мне в суходоле свистит неприкаянным Ом-
Мане-падме-хум судьба металлическим при-
Вкусом последних сует
у немого виска.


***
Псамата, богиня морского песка,
Я знаю, как ветер играет
В песчаных изгибах у моря, пока
Их ветер зимой собирает.
Глагольные рифмы. Не дай тебе Бог
Так скверно в себе повториться,
Но знает песок — он и через порог,
Как время, струится, змеится.
Псамата, доколе продлится игра,
И кто нам её выбирает?..
Тогда себе скажешь: похоже, пора.
А ветер песок собирает.


О'Хара

Укус змеи и поцелуй ребёнка.
Анапа. Мама-папа, свет, как будто
В последний день у моря. Я, допустим,
Уже давно как умер, но надежда
Всё греет и не хочет затеряться.
Я не хотел и сам остановиться
Над берегом, я пролетел бы мимо,
Но выше надо, и тогда над морем —
Над океаном — мир творится, как бы
И не было его, и день Господень
Благословен и выдохом, и вдохом,
Опять же, океана. Я — остался,
Я первый в нём, но первых не бывало,
Поскольку дальше дальняя планета
Летит и видит, мы её не видим.
Она безумна, олицетворима,
Но где же мы?..


***
Ночь тишины.
В ней не увидишь сны.
Ночь навсегда,
Долгая, как вода.
И не грусти:
Пройдены все пути.
Ночь та — без слёз —
Примет тебя всерьёз.


***
Здания верхний угол, абрис балкона,
шпили, карнизы, ласточки, кроны, крыши:
их сочетание звонко и неуклонно
тянет, ведёт и тащит круче и выше.
Знаешь, свобода может предельно жёстко,
определившись, ринуться прямо в очи,
Это такое благо, что метит хлёстко
врезать тому, кто с нею ходить не хочет.
Как доказательство — вот она надломила
геометричную архитектуры плотность,
из недоступных далей достала сила,
бросила в неба ясность морскую водность.
Тем самоценным образом, как удача
невыразимо чистой, кристальной пробы,
пала тебе на плечи судьба-задача,
цели не зная, выполнил точно чтобы.


***
Как надёжна на камне сухая тень,
Хоть ни жизни в ней, ни надежды нет.
Воздух ясен и солнечен, будто в сень
Сентября безнадёжно уводит след.
На земле, на траве, на песке, пускай
Так подвижна и зыбка, но тень твоя —
Подтвержденье того, что ещё строка
Различима прообразом бытия.
Но отринутым эхом от берегов
Океан жестокий давно зовёт,
От огней былых, от земных снегов
Он тебя безжалостно оторвёт,
Но не плыть, не тонуть, а над ним лететь,
Ведь отрыв отсроченный так силён,—
Ты не будешь жить, ты не встретишь смерть,
Океаном полуночным преломлён.
Косяком, повзводно, по одному,
Не во сне, а в наших предельных снах,
Мы, хотим иль нет, а нужны ему,
Отражаться вкось на его волнах.—
Подтверждением чёрных, кромешных вод,
Ведь, когда, не дай Бог, наступит день,
Океан, что тебя над собой несёт,
В небеса не отбросит тень!


***
И вот тогда-то — и теперь я понял:
Полетят земные, небесные птицы,
Не ласточки, не синицы —
А просто птицы.

И, более того,
Я понял, что не будет ничего
После. Но будет возле,
Тобой изнутри осиян,
Океан!

Было страшно,
Мне и тогда было страшно
Понять и приять
Слово. Ad obo.
А видишь, я плачу,
Без слова не значу,
Себя без тебя трачу.

…А знаешь, у полёта
Единственный есть смысл —
Лететь и далее, но не сгорая,
гореть,
Осознавая. И так прекрасно
Мне видеть невозможные глаза
В чудесных небесах
Твоих. Без них я
Не бываю.

Себя забываю.


***
Всхлип лабиринтов подземных моих.
Сумрак придавленных анфилад.
Ты и проснёшься, но снова в них —
Вглубь. Наяву. Поэтажно. В ад.
Вверх — мегатонны немой воды,
Вниз — настигает, когда уснул,
Осень земли. Листья. Детства дым.
Каменный колокол. Донный гул.
Ом… То ли сон, то ли я найду
Льющейся тенью, в мерцании зла
Комнату, ту, что почти в аду
Скрыла небьющиеся зеркала.
Им, металлическим, всё равно,
Коли, доколе, не знает сам,
Кто отразится, кем, а дно —
Это подземные небеса.
В них серединный провидя путь,
Плетью полночного сквозняка,
Следом, неведом, меня забудь,
Неотражённый ещё. Пока…
«Анфилада [фр. enfilade] — ряд комнат,
сообщающихся друг с другом дверными проёмами,
расположенными по одной оси;
создаёт сквозную перспективу интерьеров».
Белым и зябким звенящим у моря утром
плоский кидаешь камешек; он — на волну,
потом ещё на одну, еще на одну.
Птица,
в знойной солнечной точке, где тебе раздвоиться?
Где между делом,
да и каким ещё делом,
он наперёд ошибался в том,
что душа его отлетела?


***
Мне смешно смотреть на печаль мою:
Изначально построены на костях
Храмы разных времён, я вошёл и пью,
Ведь назначено пить у тебя в гостях.
Ты на бойне работаешь помолясь,
Неопасен и ясен, пока светло,
За тобою — гурьбою, а после — хрясь! —
Так, что даже забыть — и то западло.
Молоко и кровь так легко мешать,
Жизнь отдать — и обратно её вернуть,
Ничего не значить, но всё решать,
Обещать, не выполнить и заснуть.
Ничего, и дальше поспи пока,
Радость мира и язва последних зол,
Ты-то справишься с этим наверняка,
Я-то справлюсь, поскольку сюда пришёл.
…А на самом деле пропал и след
Разделения, так как его и нет,
Да и не было вовсе, и зла, и бед —
Раз не задан вопрос — не ищи ответ.
А вопрос невозможен, слова пусты,
Да и те потерялись, какие есть,
Впрочем, те, что есть, не рождались, ты
Обнулённый здесь, молча дышишь весть.
И с таким-то дыханием непременно
Ты родишься — и гаснешь одновременно!


Путешествие эха

Путешествие эха в горелых песках. Отразиться
Невозможно и не от чего. Полоумная птица
На пожаре лесном, или люди в пылающем храме,
Или мыши летучие между дымами, домами,
Или плазма в магнитном подвешена яростном поле,
Пассажиры метро, обрушение сводов и боли…
Сто веков тишины, потому что оставлена веха,
Не туда завернувшая, вкось, путешествие эха.
Ты подумай, тогда, на гадании дрогнуло блюдце —
И уже океанские волны над городом бьются,
Или там, на мосту, недотянуты бренные скрепы —
Мост разорван рекой, буруны, уносящие щепы.
Ты подумай и помни, что всякая мысль или слово
Неизвестно когда и куда отразиться готово,
Незаслуженно или за дело, огнём над песками.
Выбирай: сто веков тишины или вопли веками?
При раскладе любом и созвездий любом положеньи
Ты заранее жертва, виновная в том преступленьи,
О котором тебе — упаси тебя Бог! — не расскажут,
Но хотя бы уже за вопрос непременно накажут!..
…Это значит, что ты невиновен, что пламя не жжётся,
Голова прирастёт, и верёвка сырая порвётся,
Как безумное эхо когда-то рвалось над песками.
— Вот тебе сто веков тишины! и забвенье веками.


***
Тишина — это нить колокольчиков под водою,
Детский звон которых уже унялся,
Это колокол индевелый зимой седою,
В час, когда звонарь ещё не поднялся,
Это междузвучие ранней птицы,
Неосознанность ветра над берегом и волною…
Как сместимы всё же её границы,
Как же мы избирательны с тишиною!
Вот бы длить её среди величин мгновенных,
Изменяя масштаб навстречу любой удаче,
Находя тишину по центру сует забвенных,
На балу безумия, в гомоне, крике, плаче.
Но позволь сказать тебе это прямо:
В тишине великой точка есть невозврата,
За которой — прямая кардиограмма
Обрывается в ноль, отчуждённа, невиновата.
Обрывается в пустошь, цикады и тёплый вечер,
Где, как будто из зеркала, так на тебя похожий,
Выйдет серый путник неслышно тебе навстречу,
Сквозь тебя пройдёт — и не молвит чужой прохожий.


***
А.Ш. и Е.Л.

Когда я стоял на земле
И в небо смотрел, и смеялся,
Сияющей пустотой
Наполнилось имя моё.

И я ни о чём не жалел,
И смерти уже не достался.
Что мне до неё!
Остался мой смех золотой.

Метался,
Но берега не находил.
Терялся
При свете счастливых светил
Мой солнечный смех золотой.
Что мне до него!
И он растворился,
Но знаю, он где-то продлился
В объятиях нового дня,
Я счастлив. Что мне до меня!


Над океаном — 2

…Ты проживёшь ровно столько,
Сколько тебе приснится.

…И понял я тогда, что мало нас,
Но много наших планов и желаний,
И мы больны неявленностью чувств,
А потому безмерно одиноки,
Притом бессмертны, если и не так,
То мы, увы, тем более бессмертны,
Но это и неважно. Города
У океана чёрного, ночного
Уже в снегу; в подземных коридорах
Вода морская в палец глубиной,
И лестницы уводят дальше в воду,
Но лифты снизу кто-то вызывает.
Там, верно, есть подводное метро,
Где на кольце качаются вагоны:
Зовёт и в сердце ада увлекает
Безумная воронка. Но тогда,
Когда последний маякнёт сигнал
На стороне, что глубже глубины,
Не плыть и не тонуть, но в ночь лететь
Над океаном.


***
Просодический плен океанских строк,
Что, по сути дела, одна строка,
Означает неизмеримый срок,
Что поболе жизни наверняка.
Вот изменится вид, стихотворный стиль,
И, возможно, давно уж пора ему,
Но манящий меня на мильоны миль
Океан не достанется никому,
Потому что он сотворён не мной,
Лишь слегка приоткрытый рукой моей,
И не первый я над его волной
Прозревал безмерность его морей
В долгом тихом полёте, пространном, странном,—
Композитор полуночи. Над океаном.


Смена ветра

Незаметная смена направления ветра —
Или это корабль повернул в ночи,
Но на палубе зябкой в канун рассвета
Курит бледный вахтенный и молчит.
Корабельная дрожь напряжением дальним
Продлевает невидимую волну:
Мы на ржавой грани воды и стали
Сторожим зелёную тишину.
А она поднимается в нас, и мимо
Корабельного гула в святой воде,
Словно отсвет белого пара, зримо,—
К понимающей музыку темноте.
Так и ты поймёшь, что и раньше было,
Перед бликом рассветного бытия,
Но какая волна облака творила,
Не доплачется детская тень твоя.
Океан небес, коль тебе не спится
В одиночестве облачной немоты,
С океаном водным стремится слиться
И обнять так, как, знаю я, хочешь ты.
Вот поэтому-то, как меняет вахту
День, неведом и этим к тебе суров,—
Не нашедшему неба последнему такту
Где найти симфонию тех ветров?
Незаметная смена направления ветра.
Или это корабль повернул в ночи.
Улови в каноне канун рассвета:
Вышней нотой неба вода звучит.


***
Слишком прежде родиться, в эпоху позднего цирка,
Космотуризма раннего, позднего Интернета,
В полувоенном и предвоенном мире
С неустоявшимся взглядом на христианство;
С памятью свежей об античных походах,
С магией, сглазом, порчей, нелеченым СПИДом,
Антитеррором, матрицей, глобализмом,
С генной модификацией, Третьим Римом —
С чем бы то там ещё, всего не упомнишь.
Сумраком зимне-синим в оранжерее,
Яркой и влажно душной, взорвутся стёкла.
Это и было — слишком поздно родиться?..
Вот и приснится, а можно кино поставить,
Старый корабль-призрак в Нью-Йоркской бухте,
Или посадка гуннов на электричку,
Или Сарданапал целуется с Ким Ир Сеном.—
— Так полюса сближает жестовая культура,
Вот тебе, дитятко, Юрьев день в омулевой бочке.
Хочешь, смотри «Титаник» в затопленном кинотеатре…
Преждеродившийся, снова тебе на выход!
— Юнга, какие там игры, да в наши годы,
Я лет четыреста как не играю в карты,
Я раз пятьсот рождался, уже не помню.
Жалко мне вас, современных и древних, жалко.
Это и значит — слишком прежде родиться.
Это сойти с ума в сорок первом, двадцать второго,
И накатать, пока не убьют, с полсотни
Писем в стихах. Под бомбёжкой. Без адресата.


Европейская баллада

«К полуночи выше подступит вода,
И надо тебе торопиться.
За дедом езжай — и скорее сюда,
Успей к девяти воротиться.
Он, хоть сумасшедший, а всё-таки дед,
Он вместо отца тебе с детства,
Смотри, чтобы был потеплее одет,
В машине — таблетки от сердца».
Ну, рыжая Хильда, скорее езжай,
Как бледная мать повелела,
Пока монотонный и облачный край
Вода не вконец одолела.
Одна в непогоду, ребёнок почти,
На жёлтой поганой машине,
Послушай диджеев, не бойся в пути,
Вода ведь не сразу нахлынет. 
…Она возвращалась пешком и одна,
Успела к дождливой колонне
Автобусов полуисправных, она
Забылась в набитом салоне.
…Вода пролилась в подростковые сны
В армейском большом самолёте,
Водой и бедой континенты полны,
Дожить бы на автопилоте…
Ей снился оставленный запертый дед
В затопленной жёлтой машине,
Где стёкла приспущены, выхода нет,
Вода пробирает и стынет.
Прозрачно мерцающим взглядом с холма
За этим она наблюдала,
Ждала и смотрела, как в дождик дома
Красиво вода прибирала.
Потом повернулась, устало пошла,
Как будто бы сбросила юность,
Не помня во сне, как она доплыла,
Но помня, что не оглянулась…
Но помня, что, если года отмотать
Назад, до стыда или бреда,
В том доме, куда её сплавила мать,
Объятия странного деда.
В том медленном, невероятном кино,
Где после постели — молиться…
Ах, рыжая Хильда, тебе всё равно,
Куда самолёт приземлится,
Ах, неотвратимая ломка, ты спишь,
И мокрая чёлка упряма,
Но скоро ты рыжего сына родишь,
И он назовёт тебя «мама».
То будут иные уже времена:
На карте фашистских религий
Безумные люди свои имена
Запишут в кровавые книги.
Поверх городов — океанский прибой,
Но выше, по склонам, по суше,
Народы твой сын поведёт за собой
Враньём о безгрешном минувшем.
Погибнет героем и будет воспет
В стихе, полудиком и ярком,
Но, Хильда, твой морок, загубленный дед
В раю ему будет подарком.
К полуночи выше подступит вода,
Не надо тебе торопиться,
И выброси ключ от машины, тогда
Твой мир не успеет родиться.
Тот выбор, что шаток с начала эпох.
Жест. Слово. Восток или Запад…
Но воду вдохнёт неоконченный вздох,
Кто знает, какой это запах…
…Пока санитары ещё не вошли,
Мы, внятны, безумны и робки,
Пока нам Господь не скомандовал «пли»,
Планету выносим за скобки.
Вот только бы в сером рассвете тогда,
Под рокот органного зала,
Сквозь окна ворвавшись в палату, вода
Ответ наконец навязала.


Закон натяжения

Рифма — капля грозы в океане ритма;
Бабочка ритма не знает, какой волной
Отражены её крылья; нет Интернета,
Вырубились тиви, радио и мобилы.—
Так поколению стёршихся эсэмэсок
Солнце заходит; так я когда-то понял
Ряд немоты: камень… таблички… папирус,
Всякие там бумаги, носители жеста,
Просто носители — тоньше, умней, и рвётся.
Тонкое рвётся — главное остаётся? —
Чтобы оставить шизофрению камня
С элементарной разгадкой универсалий.
Лексика графа Толстого — не перебить бы;
А восприятие радио — переключай каналы;
А одиночество — выше себя не прыгнешь.
Камень глухой долби у дна океана.
Сотые мы или первые — нет никакого смысла.
Код оставить можно лишь в настоящем.
В матрице водной разницы нет для «завтра»,
Ведом ей только закон натяжения…
…Выбросишь каменный ключ — а он по воде вернётся.
Вот и сейчас…


***
Сквозь зеркала сквозящего стекла
Промчатся стаи громких птиц, но стаи
Сквозь них и им навстречу пролетают
Сквозь зеркала сквозящего стекла.
Внизу вода, и кажется воде,
В междузеркалье стен катящей волны,
Что волны встречных там приливов полны,
Иль это сон зелёный на воде.
Безмолвных зданий строй продлится вне
Внутризеркальных ближних повторений,
Умноженных частот и отражений,
Не ведавших о зазеркальном дне.
А дна и нет, и розовых вершин
Надоблачных столь внятны очертанья!
За зеркалами — улицы и зданья,
И в мире им сквозит просвет один,
Когда поймёшь, что двойники у солнца
Суть поимённых дней седая прядь,
И отражённым городам стоять
И преломлять гондолы и оконца.
Так, в зеркалах кристальной простоты
Хрустальным утром и не разгадаешь,
В каком зеркальном мире пропадаешь,
И где себе навстречу выйдешь ты.


Океанский код

Рисковый и немой слепящий взгляд —
Как небеса и пепел, соль и море
Чуть бледное, как солнца быстрый ад,
Промчится по песку и меркнет вскоре.
Но потрясает дрожь упругих вод
Мгновенно развернувшейся спирали,
Иной рисунок звёзд напишет вход,
Вот-вот, но поздно; только разобрали
Отыгранного цирка шапито.
Следы ведут, а взгляд бесцветно-синий
В том нападенья след оставит, кто
И сам растопит лёд, взрывая иней.
Тогда внезапно снег потёк слезой,
Дождём, опровергая постоянство,
Под неисповедимой бирюзой,
Расслаивая гибкое пространство.
О, как же быть, коль считываешь код
И кодом океанским отвечаешь:
Секундой алой истекает год —
Ты криком белым молнию встречаешь!!!
В индиговых морях зелёный Бог
Причалит в лодке, а глаза такие,
Что ясно: и над ним кружится Рок,
Как долгие течения морские.


***
Я — шут, а время быстрых лет
Дельфиньим плавником
Срезает молодости бред
С молитвой ни о ком.
И весело, хоть пусто так
Среди морских равнин:
К поющим венам — острый знак,
Как над водой — дельфин!


***
Без запаха пухом пылят тополя,
А где-то моря обнимает земля.
Морей, и дождей, и озёр-то и нет:
Един Океан, да сияющий свет.
Сквозь воздуха воды палящих светил
Свет вечный сияет, что Он освятил.
Но ведомо нам, как тоскует земля
По водам — над ними пылят тополя.
Дождь падает в воду, а дальше — кто знает,
Как Божию воду Господь собирает.


***
…И не всегда я рифму призываю
В стихах моих, пред вечностью живых.
В них волны, ветер и воды свеченье,
Когда она — вода — поболе нас.
Ведь Дух Господень, Он витал над нами,
Доселе не рождёнными, во тьме,
И в немоте гигантскими крылами
Обвил Собою каждый миг и час.
Мы все пред Ним прошли, заполонили
Господнее сознание, а там,
Где будем мы, где мы и не просили,
Господь расчислил нас по временам.


***
Смотри, как плачет август на излёте.
Земля молчит, и я молчу, покуда
Мне рифмы нет, и что с того. Здесь, видишь,
Спокойно всё и просто. Помогают
То память, то привычка. Ясно небо,
И ясен я, и нет ни упований,
Ни времени, а воды междуречья
Струятся и двоятся, и в который
Несчётный раз проснёшься и подметишь,
Как новый мир вокруг тебя вертится,
А ты всё тот же. Август на излёте.
Прости меня, прости, мне так хотелось
Молчать и видеть лики поднебесны,
Внимать без слов, ведь август на излёте,
И выцвела листва, и солнце светит.
Пойми меня, Господь, мне так хотелось.


ВЕНЕЦИАНСКИЙ ЦИКЛ

Посвящение Лонгфелло

…Чтобы выйти из комнаты,
необходимо это проделать
в обратном порядке.

Чтобы войти в комнату, надо
проделать обряды, а прежде осмелиться; после
внести это эпилептоидное движение
из блеска солнца в запахе простынь;
вплести ноты мелодии фортепиано; если
это станет движением океана
в венецианском зеркале кривизны —
ап-и-поверить-в-ласточек-над-углом-дома,
приснившегося тебе не сегодня;
ап-и-поверить; дальше обряд познаётся самим
собой, ибо его развитие предполагает
его познание;
чтобы выйти из комнаты, необходимо
это проделать в обратном порядке.


***
Движения пчелы вневременны и вязки
Над вешнею волной венецианских вод.
Откуда взяться ей? А немота раскраски
Сгущается пестро и по ветру несёт.
Так вешней белизны и в темноте, наверно,
Проверен тайный ход смешением начал.
А ты наметил путь и тянешься неверно,
Но в суходоле ждёт провеянный причал.
Под ним волна, что сон, что бред иль фотоглянец,
И поутру гудит немного голова.
Ведь в разных зорях есть, да, общий есть багрянец,
Хоть рифмы и бедны, исчерпаны слова.
В том и надежда, что смещение причины
В неполноте своей нам оставляет связь,
А потому смешны кручины и почины —
Венецианских вод волна не прервалась.


***
Тяготения в алгебре, геометрии ль
совпадают с несовершенством жеста,
данной в сей момент неухоженностью
иль ухоженностью чрезмерной
языка: так приходит травма,
дальше — травматология
универсалий;
так нисходят истины и блаженство
их познания;
так сквозь меру калечена
неподвластная здесь безмерность;
мера слишком пластична, в этом
её бессмертие
надежды на меру!
Потому непонятна доселе
столь неявная соподчиненность
и Эйнштейна, и Теслы, дальше уж
обессмысливается познание.
И приплыли.


***
Что объединяет движение и неподвижность?
Это — их невозможность поставить точку
В тексте течения, это — как мерить море вдохом,
Это — неполнота половин, и где граница?
В цикле стихов забавных можно бы стать педантом,
Разъединяя, властвуя и надеясь
Что-либо исчерпать, завершить, оформить,
В камне высечь, отлить в каком-то металле.
Но не Венецию, ибо зачем усилием портить
То, что само к тебе стремится и льётся,
Пусть корабли гудят, покидая порты —
Венеция длится, движется, остаётся.


***
В полночь стало светло, и дождь полетел вверх,
Каждая его капля летела обратно
В густеющие облака, и моря стекались
К площади Марка Святого, назначено было
Восстановить равновесие, но воды терпели
Долго, а потому рябь морская
Поднялась до колен, и, если встать на колени,
Вверх посмотреть — там становилось ясно:
Явно безумие, но столь очевидно зримо,
Проникновенно, но в небесах отражалась
Тоже Венеция, но эта Венеция после
Или же до тебя, а каждая капля —
Всё меньше и меньше.


***
Молния шаровая над каналами серым утром,
Не оставляя след, наблюдает, необъяснимо
Её внимание.
Город проснулся, но в тишине как будто
Каждый звук отклоняется вкось и мимо
По-над домами.
Кто объяснить и мог бы — тот не запомнит,
Как пространство сворачивалось и творилось
С другой сторонки.
Вот и тебе сейчас легко и не больно скомкать
То ли тебе наказание, то ли милость —
Твори и комкай.
Куда завернёт изменчивое и немое
Всплытие молний из глубины моренной? —
Тебе творить в канале звенящих молний.
Тебе и вены.


***
…Иные
Теснятся на площади Святого
Иосифа, как в моровую язву
Теснились у костров и различали
С тревогой отступления заразы.
А вдруг прихлынет? — разом измельчают
Мгновением творимые таланты.
А мне не надо: если вдох и выдох
Там где-то непонятно совпадают
С пульсирующей манией тоски,—
Что мне следы! — сверкает и искрится
Пароль один, незавершённость жизни,
Но если что и суждено увидеть,
Так это эхо дальних побережий,
Где ясное проверенное имя
Растворено в крови моей, и это —
Венеция!

Венецианский цикл окончен.


***
Пиши спокойно, будто не прочтут.
Пускай в стихе главенствует стихия…
Хоть нынче сочиняю здесь стихи я —
Они важнее, а не автор тут.

Я — средство стихотворное, не цель,
Всего довесок, просто приложенье.
Мои стихи — совсем не достиженье,
Они — мой океан, но я — их мель.

Я так мешаю им несовершенством,
Неточностью немого языка.
И, коль они со мною, то — пока,
Мне наш альянс не кажется блаженством.

Но и в стихах окажется обман,
Когда в строке появится природа,
Первооснова, рабство и свобода,—
Прекрасный. Изуверский. — Океан!


***
Постоянно (всегда, ежечасно)
Люди селятся там, где опасно,
Где разлом или воды прилива,
Потому что ведь очень красиво!

Идиотская логика вроде.
Род за родом грядёт и проходит,
Констатируя, сколь же прекрасно
Это самое то, где «опасно».

В этих «круто», «красиво», «свобода» —
Регуляция вида и рода,
«Иксов», «игреков», общих и целых,
И оседлых, и гибельно смелых.

Ах, какая же, право, обида
Индивиду от логики вида!
Сокращает нас наша природа.
Но «красиво». Поскольку «свобода»…


Бильдербергские размышления

Входная плата в Бильдербергский клуб —
Во всём, где ты умён, познай, что глуп,
Познай, что мы не можем, как хотим,
Но там, где можем, правим миром сим.

Входная плата в Бильдербергский клуб —
Познай, что мир возможностями скуп,
Познай и относительность добра,
И то, что знак ценнее серебра.

Входная плата в Бильдербергский клуб —
Познай, как мелок человек и груб...
И на таком познания пути
Подумай крепко, стоит ли войти. 


***
У гражданки собаки
Нет стремления к драке,
И как личность она — толерантная.
Но! Инструкция при изготовлении
Предполагает отклонения в поведении —
И вот тут-то она девиантная.

На основе примера
Постигается сфера
Расширительного толкования.
Но! Особенность человеческого
Предполагает отклонения от отеческого,
С переходом в опасные состояния.

У курортного моря
Нет желания горя,
И в душе оно — чадолюбивое.
Но! Товарищ, судьба проверяется,
И даже доброе море теряется,
Когда в общем-то умная личность,
Проверяя везенья наличность,
Этакой забиякой
В штормовое время купается
С в общем-то доброй собакой!


***
«На ветре», ну, а может, «на ветру»;
«Ниби;ру» или, скажем, «Нибиру;»,—
Но нами принимаются решения
В зависимости от произношения.
Короче, в год «ниби;ру-нибиру;»
Сидел поэт на «ве;тре», на «ветру;»,
И думал, что небесные решенья
Зависят от его произношенья.
А небо, между прочим, шло огнём
И очень крепко думало о нём…
Вот столь же я хотел заметить вам,
Что наше тяготение к словам
Определяет, не определяет,
Вполне серьёзно, очень забавляет,
Пьянит, невероятно отрезвляет,
Преисполняет, архи-уязвляет…
Но плакал лес по пиленым дровам!


***
Рыдал тираж от груза графоманства,
Безграмотности, ханжества, шаманства.
Стихов кипел плохой девятый вал,
Редактор валидольчик доставал,—
Но радовался автор многократно,
Что родственникам сделает приятно
И что в Москве сомнительный журнал
Его уже раз пять упоминал...
…Всё суета! Поверь, какое горе,
Что пишешь ты, а где-то плещет море;
Что в мокрый сад открытое окно
Не для тебя сейчас растворено;
А дерево, что срублено для книги,—
На совести пред вечностью вериги;
И ты уже однажды не поймёшь,
Кто твой хозяин — истина ли, ложь;
И не в одной словесности дорога,
И можно напрямую видеть Бога
И различать в молчании черты…
Ты занят. Потому что пишешь ты…


Сборка велосипеда

Помнит каждый это море слёзных бед,
Если в детстве собирал велосипед:
Раз за разом собираешь, но, как жаль,
Остаётся снова лишняя деталь!

И теперь ты наблюдаешь с высоты —
По одним и тем же граблям ходишь ты,
И в какую бы ни хаживал ты даль,
Но тревожит неучтённая деталь!

Чтобы поиском себя не истереть,
Отвлекись и постарайся полететь —
И над морем-окияном встретишь ты
Ту потерянную капельку мечты!

…Ты, отсутствующий, будешь так хорош
В час, когда ты эту капельку найдёшь.


***
Капля дождя соответствует небу.
Капля росы — океану где-то.
О человек, ты безумно не был,
Это фантазия — вся планета.

Мы сочиняем планету строчкой,
И в телевизоре, и картиной,
Пикселем малым, экранной точкой,
Мы — словно мишка на белой льдине.

Знает он, что в океане — рыба,
Лапой умелой его крутима,
Только иного пространства глыба
Мишкою умным непосетима.

Ты повози его в зоопарке,
Ты расскажи ему чушь про вечность.
Будет глядеть, но ему подарки —
Мишкины только, не человечьи.

Так вот и мы: только шаг отсюда,
Вдаль от известного побережья,—
И аналогия вместо чуда,
Образ печальный того, что между.


***
Когда ещё в новинку седина,
Ты в оптимизме заключи едином,
Что именно она тебе нужна,
Ведь ты подростком быть хотел блондином.

Когда черты потрёпаны лица,
Нет слов для описаний этой рамы,—
Будь радостен без меры и конца,
Сказав, что это бурной жизни шрамы.

Но глупости, что ты солжёшь себе —
Себе же и оставь твои решенья.
Не в седине тут дело, не в борьбе —
В естественности позднего движенья!


***
Ангел огненный играет на трубе.
Сколько личностей скрывается в тебе?
И, линейности убогой вопреки,
Сколько их змеится наперегонки?

План небесный, план подземный и земной.
Сколько возрастов общается со мной?
Многомерность неудобную храня,
Сколько с ближними общается меня?

Утомляет переменчивейший план.
Где единство? Так зовёт нас Океан.
Он, единый, разливается в тебе.
…Ангел пепельный играет на трубе.


Этапы восприимчивости

...В комнату входит Байрон великолепный,
Весь такой поэтичный.
Барышням кажется, вид у него свирепый,
Ну и отлично.
Он наливает нечто, берёт печенье.
Барышни падают в обморок (восхищенье).

...Синематографъ. Девочка входит в море,
Держит сачок в ручонках.
Девочка тонет. В зале слёзы и горе,
Жалко ребёнка.
Кинематографист, как видится, был жестокий.
Очень лиричный, тонкий и одинокий.

...Список «концов света» висит в Инете,
Ясен и светел.
Дата очередного дана отдельно.
Всем параллельно...
 

Путь

Подустав от силлабо-тоники,
Престарелые электроники,
Нахватавшиеся серьёзу,
Пишут прозу.

Им отныне, наверно, кажется
То, что проза покруче свяжется,
То, что в прозе есть место, братцы,
Заболтаться.

Но у прозы природа жёсткая,
Там иное, чем рифма хлёсткая,
Нет надежды, что форс нагонишь.—
В ней утонешь!

Подустав от неё классически,
Нахлебавшись океанически,
У поэзии ждут прощенья —
Возвращенья.
Но творец там не ждан заранее,
И спокойно его дыхание.
Он становится мудрым, классным
И несчастным.


***
Избегни нарочитого серьёза,
Поскольку очевидна рифма — «проза»:
Поэзия сама уже трагична,
Плюс ты её утяжеляешь лично;
Влияние величия — «тлетворно»;
Плюс творчество депрессии «покорно»;
Легко нам впасть в «учительство пустое»,
Сказав, что это дело — «непростое»;
Замечена надуманность «дерзаний»;
Ещё — преувеличенность «терзаний»;
Ещё у нас наличествуют «бедность»,
«Поверхностность», «языковая бледность»…
…Но избегай и этаких советов,
Авторитетов, неавторитетов,
Прими их всех, с их авторской судьбою,
Но будь собою!..


***
Океан удивительно стойко жесток,
Разбивает он берег и губит росток.
Это главное, видимо, свойство его —
Океан не щадит на земле никого.

Но жестокий такой океан не один,
Есть человек, изувер-господин.
Но над ними жесткости есть чудеса,—
Это солнце и место его, небеса.

Ничего нежестокого в сущности нет,
Всё не наше — от нас до далёких планет.
Я на эту жестокость, немея, смотрю
И за это Всевышнего благодарю,

За растраченность утра и сомкнутость дней.
Я возвышен — а мог быть хоть каплю умней.


***
Свойство культурного шока заключено
В миге, когда разбито твоё окно,
Или, когда ты в детстве получишь в нос,
В миг понимания — это уже всерьёз.

Или когда ты в город придёшь морской
И обнаружишь — город уже другой,
Вовсе не тот, что с детства знаком до слёз,
Так понимаешь — и это уже всерьёз.

Но, не дай Бог, окончится этот шок,
Это означит, сам ты себя отжог:
Если не знаешь боли от летних гроз —
Это в последний раз, навсегда, всерьёз.


***
— Доктор, я всяческий раз
Слепну на третий глаз,
Ведь я драматически посторонний
В эстетике позднего Туккьярони!
— Доктор, с недавних пор,
Как слышу Вазедский хор,
Тут же в депрессии погрязаю —
Ведь я Хокусая не перехокусаю!
— Доктор, спаситель мой,
Верните меня домой,
Ибо казарма у нас прокурена,
А дома ждут сочиненья Бакунина!
…Восьмидесятые годы. Стройбат.
Нам не дают автомат…
…А доктор молвит: «Ещё чего!
Поставлен я не для того.
Отслужите — и в институт возвращайтесь,
Но тут вы не выделяйтесь».
…Вот именно так и во все времена
Высушивалась страна!
Ах, декабристы,
Мальчики чисты,
Все бы вам эти моря.
Вы повидали,
Вы пострадали…
Полноте. Это вы зря!
Ваша во все времена
Неблагодарна страна…


Страшно номер три (сон)

Сумрачный ливень страстно
бил по ярко-широким тропическим листьям,
подвижно огромным, избыточным листьям,
чудовищным продолжениям подземных
раковых корней
их общего дерева, где внизу
глухо и стыдно билось
их общее тёмно-бордовое
лукавое, наглое сердце, которое
знало больше меня.
Они были вместе, во многих
ярусах и рядах,
хаотично работая над неизвестно чем.
Их было много
за окном комнаты,
где я один понимал
и почти догадывался:
это — уже
Страшно Номер Раз.
Когда все инструменты симфонического оркестра
настраиваются разом —
вот Такая была музыка в комнате,
где с потолка (я догадался)
тоже лил дождь.
И это уже наступило
Страшно Номер Два.
Я стоял в длинном-предлинном плаще
и шляпе с широкими полями.
Я подошёл к зеркалу, но, прежде чем
я тяжело поднял взгляд,
я уже Знал.
От верхних до нижних век моего отражения
смотрели на меня не глаза мои,
а чёрные впадины,
как два вычитания вечности.
Там была полночь, но не было звёзд,
потому что
там не было неба.
Я усмехнулся.
Номер Три.
Гром или залп орудия лопнул сзади —
то прорвались измерения, из одного
повисла в комнате вниз головой
половина человека.
Глаза его были белы, но
(мне показалось, я давно устал это знать)
из тумана глаз проявились зрачки.
Человек посмотрел в мои глаза,
где было темно.
И он усмехнулся.
И он усмехнулся
(мне показалось, я умер туда,
куда умирать запрещено).
Вот почему, если тебе
стало Страшно Номер Три,
то знай — это мир другой стороны
хочет вернуть тебе
Твои глаза.


***
Вот здесь в порту, в его вот этой части,
Должна быть надпись маленькая «Кассы».
И я стою и думаю упёрто:
Вот здесь стояли раньше кассы порта.

Вокруг ходили парочки влюблённых
Вкруг розовых кусточков запылённых,
И музыка играла здесь так мило.
Но ничего тут нет. Асфальт. Могила.


***
Ходят стоэтажные корыта
По опасной просини морей.
Всеми незаслуженно забыта
Прежняя порода кораблей.

Их невероятные обводы,
Их галантный благородный стиль
Красотой вплетались в непогоды
И великолепны были в штиль.

Поколений жизненная веха,
С вами наша жизнь была светлей…
Плачет затерявшееся эхо
В остовах убитых кораблей.


***
В юные полузабытые годы,
В смутном предчувствии сказочных стран,
Помню, гудели весь день пароходы,
Не было видно причала в туман.

Жизни неслись быстротечные воды.
Где же вы, страны, и где океан?
Только и помню, гудят пароходы
Где-то сквозь юности дальней туман.


***
Сочи, небо, помню ясно,
Как я счастлив был тогда,
Видя, как они прекрасны,
Пассажирские суда.

Словно минуло столетье.
Где вы, призраки морей?
Их увидел в Интернете
Я на свалке кораблей.


***
Портовые «Антей», «Борей», «Меркурий»
На старых и чуть ржавых якорях.
Их ветры черноморские продули,
И не было их круче на морях.

Списали их уже куда-то к чёрту,
Как будто приказали мне: «Старей!»
Но я перебираю, словно чётки,
«Антей», «Меркурий», а потом «Борей»…


***
Город приморский, я здесь раздвоился,
Голос мой надвое громко разбился.
Здесь я хожу, словно детство встречаю,
Словно ребёнком себя замечаю.

Вот выхожу я к себе из-за дома.
Лестница узкая к церкви знакома.
Колокол бьёт на моря и планету.
Где же я сам? А меня уже нету.


Прикосновение

Наше общение с этим городом
всегда лишено рифмы и ритма,
но в то же время оно зарифмовано,
более, нежели рифма любая;
отмечу я также, что только недавно
я обнаружил наличие ритма
(в годы и годы), просто я раньше
не замечал, потому что ритм
надо прожить собой; у моря
город меня не пускает в себя
так, чтобы жить (так, чтобы жить);
то отдаляется, то приближается,
пеной морской манит, а затем
он отпускает (он отпускает);
видимо это затем, чтобы длить,
видимо это затем, чтобы ждать
прикосновения!
 

«Море волнуется раз»

Море волнуется раз,
Море волнуется — два,
Море волнуется — три…
Морская фигура, замри.
(из уличной игры моего детства)

Умерли деревья детских лет,
Но деревьям детства смерти нет:
Образы их по небу летят,
На меня заплаканно глядят.

Тех дерев волшебных нету тут,
Только надо мной они цветут,
Надо мной летят к морям моим,
Лепестки цветенья дарят им.

Полетели с ними! Посмотри:
Замирали мы по счёту «три»,
Те фигуры наши на земле —
Памятники нам в цветущей мгле.

Мгла цветёт у моря, я брожу
Между тех фигур, на них гляжу.
Это я среди детей других,
Только те глаза живей моих.

Памятники те, прощальным, нам —
Реквием по детства временам.
Голоса застыли, посмотри,
И звенят, звенят на счёте «три».

…В звёздном лабиринте я искал
Свет морских божественных зеркал.


Океан во мне

Тишина мерцает водой,
Архаическою, седой.
Над водой, на воде, на дне, —
Океан во мне.

Нам распахнуты слёзы гроз,
Воздух ночи, движенье звёзд.
Нам достаточен миг вполне.
Океан во мне.

Миг окончен, и ты летишь,
Звёздным плачем роняя тишь.
В закосмической той стране
Океан во мне!

На иной стороне листа
Будет память весной чиста.
Ты шепни от меня весне:
«Океан во мне»…


Младенческое

Тогда, когда ходить ещё не мог,
Лежал, свои рассматривая руки,
И чувствовал в отчаянье немом,
Как некие мои воспоминанья
Стираются волною за волной,
И пахло почему-то океаном,
Хоть слово не известно было мне.
Мучительно, бессильно и светло
Качался надо мною потолок —
С названием, которого не ведал.
Не знаю даже ныне, с чем сравнить
Вселение внезапное моё
С последующим долгим изученьем
Того, в ком доведётся здесь прожить,
И, Боже мой, как пахло океаном…
…Прошло уже немало лет земных,
Но словно он преследует меня,
Тот самый, невозвратный, океан
Из жизни за распахнутым окном
Миров иных, и ропщется в ночи,
И терпится, и поиски мои
Бессмысленны, но, может быть, потом,
По квантовым законам, я войду
В немыслимую радость дальних вод,
Где ясные мои колокола
Звучат, звучат в сиянии небес,
Где широкоформатный океан
Шумит и плачет!


Память о колыбельной

Вода прибывает, и сумрачны коридоры.
Все ушли давно, и мокрая штукатурка.
Давит вода снаружи солью сквозь поры.
Лопнув, порвутся стены больно и жутко.

Пуля в холсте не останется, воды хлынут.
Всех морей корабли — кораблик бумажный.
Помнишь, как его складывать? Память вынут.
Новые чайки сюда прилетят однажды.

Новые чайки новыми будут нами.
Каждый однажды — истинный и отдельный.
Лишь над водой коридоров забьётся память —
Голубем белым. Память о колыбельной.


Четырнадцатилетие

Бросая камешки по воде,
Он думал: никто, никогда, нигде,
Как он, из него, не сможет понять
Ни сверху небо, ни снизу гладь.

Бросая камешки по воде,
Он слышал, как он стоит в немоте,
И та немота, он знал наперёд,
И дальше будет, и после ждёт.

Бросая камешки по воде,
Он видел, провидел и холодел:
За тою чертой, такой же один,
Показывал кто-то чреду картин.

Бросая камешки по воде,
Он плакал, затерянный в той чреде,
А звёздные смерчи вбирали свет
И этой, здешней, и тех планет.

Бросая камешки по воде,
Он не выбирал, он знать не хотел,
Он ведал, но было страшней всего,
Что в этом — счастье его.


***
Комнаты, покинутые нами,
Ставшие заброшенными снами.
По оконным стёклам дождь струится
Там, где ничего не повторится.

Сны дождём покрыли эти стёкла,
Сонно изнутри стекло намокло.
Ты ушёл, но памятью струишься,
Комнатам, как дождь, размыто снишься.

Ты — их сон, во сне виденья странны:
Ты для них — дожди и океаны,
Ты — над океаном воздух, ветер,
Ты уже на том и этом свете.

Комнаты оставленные — помнят.
В небе — корабли из наших комнат.
Нас довоплотят чужими снами
Комнаты, покинутые нами.


***
Моя душа сгорела очень рано,
Я сердцем стал до времени седой.
Целил я, что осталось, океаном,
Суровой океанскою водой.

Но слишком солона она, жестока,
То дно манит, то гибельная мель,
То в космосе надводном одиноко —
Так, что забудешь исцеленья цель.

А цель проста: постичь и раствориться
И распахнуть гармонию мою,
В мой рай войти, где облачные птицы,
Невидимые, в сумерках поют.

Так я открыл иные океаны,
Где болью их вода не солона,
Где поутру ласкающи туманы,
Где музыка моя растворена.


Адский поезд

…Довольно долго
Меня томил сюжет довольно странный.
Мы сели в поезд, солнце заходило
И оставляло длительные тени,
И было слишком внятно и тревожно.
Перрон застыл, как будто мир втянулся
В состав наш длинный железнодорожный,
А солнечно слепящие лучи
К нам не вошли, оранжево остались
Снаружи. Я глядел на тот перрон,
Осмысленное здание вокзала
С просветами заката акварелью,
И я понять не мог, что говорили
Мне виды эти, как предупреждали,
Мол, надо выйти, никуда не ехать,
Остаться с солнцем.
Затем как будто я уснул на время,
А, как проснулся, поезд изменился.
И вроде ничего первоначально,
Но как-то поменялась атмосфера,
А прежде за окном пейзаж менялся.
То ангелы, то корабли летали,
То поезда другие над землёю,
То бесы, то порою целый остров
Взметнётся над водою и парит,
И сверху вниз с него стекают реки,
Стремятся водопадами, а море
Волнуется, шумит, хотя безмолвно,
Ведь мы-то за стеклом.
А после стало просто невозможно:
Вода уже летела вверх, не вниз,
Стремясь туда обратным водовзлётом;
И реки утекали там к истокам,
Дожди взмывали вверх, и облака
Росли красиво.
В поезде никто,
Никто и ничему не удивлялся.
Все ели, рассуждали, обсуждали
Себя! Потом они внезапно встрепенулись
И стали делать селфи: «я — и бесы»;
«Я — а подальше острова летают»;
«Я — и еда на фоне странных видов»…
Не удивляясь и не осуждая,
Пошёл я прогуляться по вагонам.
В них были все: и некие народы
Древнейшие, которых я не знал;
Шумеры были, были египтяне —
У них воскресли разом фараоны,
И слуги, и наложницы, рабы;
Я видел там друидов, видел скальдов;
Там викинги сидели и молчали,
Затравленно блестели их глаза.
Я видел человечество в вагонах.
Темнело долго, клейко, я смотрел,
Глазам не веря, в то же время веря,
И я понять не мог, к чему вот это —
Вот это приключение досталось
Как раз-то мне. Мы въехали на мост,
И дно вагонов загудело зыбко,
А там, внизу, в провальной темноте,
Прикрытой чуть туманом голубым,
Огни мерцали. Думал я сперва,
Что это города, и, как ни странно
(Я это понимал уже тогда),
Отправился в вагон- я ресторан.
И я тому отнюдь не удивился,
Кто там сидел, и мы вели беседы
На разных языках, и вот вошёл
Знакомец давний: он поправил плащ,
Испил со мной вина, причём остаток
Свернулся в кровь; знакомец посмотрел
В окно, глаза рубином засветились.
И я увидел: поезд повернул,
Он по мосту спускался, по спирали,
А там, внизу, как будто Колизей
Вселенский ожидал нас, он огромен,
Галактике подобен стадион.
Он факелами нервно освещён,
И нам — туда. Мой искренний знакомец
Сказал: «Теперь мужайтесь все»…
Под нами ныли, скрежетали рельсы,
Знакомец вышел прямо через стену,
Пройдя металл, как призрак одинокий.
И стало слышно, что вагоны вдруг
Затихли разом, словно по команде.
Но в то же время с внешней стороны,
Хотя и герметичны были окна,
Вибрация огней и темноты
Раскачивала поезд. Вот уже
Мы уровнями ниже, ниже, ниже.
Галактика пылающих огней
Распахнута вокруг, внизу, над нами.
Но в чьих руках там факелы горят?
Кто нас толпой вселенской ожидает?
И почему мы видим, что стоят
Сожжённые другие поезда,
Пришедшие до нас, и почему
Разодраны они как бы когтями?
Как будто вопль болельщиков вокруг.
До горизонта, дальше и повыше —
Волнуется и плещется толпа,
Но нелюди, не люди там стоят,
А существа, подобные чертям,
И радуются, гады, и ликуют.
И поезд въехал между этих толп,
И взламывают двери, в окна бьют,
И скалятся по окнам. Поезд сдавлен —
И лопнул он, как целый шар земной.
...Была ль вина у нас? Она была.
Но не было вины на самом деле.
Жестоки размышления мои.
Жесток сюжет, жестокие виденья.
Кто создал нас, тот создал Колизей,
Который принял наш полночный поезд.
Кто ссорит братьев, семьи и друзей?
Кто жить зовёт, ничем не беспокоясь?
Здесь размышлений тьма: и кто обрёк
Зачем вложил программу в этом свете;
Кто в Матрицу вложил упрямый рок;
Кому мы снимся? На какой планете?


***
Здесь не встречаются день и ночь,
Даже названий нет.
Здесь — две галактики, мать и дочь,
Вдаль излучают свет.

Снятся им росы земной травы,
Образы снов странны:
По небу ходят морские львы,
Клоуны и слоны.

— Матушка, снится мне дивный сон,
Он не рождает страх,
Сон мой прекрасен, но точно он
Не о моих мирах.

Матушка, видели ль тоже вы
Эти не наши сны? —
По небу ходят морские львы,
Клоуны и слоны.

— Доченька, с детства мне снится так,
Кто ж его знает, что.
Видимо, данный вселенной знак —
Нам сновиденье то.

Живы ль они иль давно мертвы,
Здравы или больны?
Да и к чему нам морские львы,
Клоуны и слоны?..

Сон, словно луч, от Земли летит,
Звёздный взрывая мрак.
Девочка в хосписе крепко спит.
Девочка. Хоспис. Рак.

И от подушки, от головы,
Космосом продлены,
В небо уходят морские львы,
Клоуны и слоны.


Качели: земные и небесные

Детство. Сад. Айва золотая.
Чуть поодаль качели летают.
С облаками качели кружатся,
Тени тихо на утро ложатся.

На качелях стихи сочиняю,
Ничего я о мире не знаю,
Но, с фантазией той неуёмной,
То легенда была, точно помню.

Позабыл я, что в ней сочинилось,
Но как будто бы нечто продлилось,
Протянулось пожизненной нитью,
И качели не в силах забыть я.

Что-то важное, кажется, было,
То ли небо тогда осенило,
Но увидел я вдруг отраженья
В облаках от качелей движенья.

Словно кто-то там выше качался,
Понимал меня, мне улыбался,
И с тех пор, когда был я ребёнком,
Вертикаль эту чувствую тонко.

Хоть плывут сновидения-годы,
Но распахнуты вышние своды,
Тот же кто-то улыбкою греет
И,  конечно, совсем не стареет.


***
Самолёты влетают в круги на воде,
В вертикальную стену летя в темноте.
Темнота возникает и в солнечный день,
Небеса одевая в особую тень.

Тень особая зыблема, очень густа.
Атмосфера в салоне тиха и пуста.
Нечто деется с нами, и призрачен свет.
Нам неведомо, ибо нам опыта нет.

Каждым атомом кресел, и пола, и стен
Ощутима обвальность в пути перемен.
Каждым атомом нас и испугом бортов
Ощущается, как ни к чему не готов.

На маршруте под нами темны облака,
Коридора полётная даль высока.
Коридором воздушным дрожит самолёт,
Никого не спасёт ошалелый пилот.

Он-то видит побольше, какая беда:
Вертикально пред нами — сплошная вода,
Мы не падаем; так же, как раньше, летим;
Нам не надо туда, не того мы хотим.

Не до квантовых вывертов каждой судьбе,
Нам не надо чудес, мы дороже себе;
Мы привыкли к иному, нас помнят и ждут,
Но законы неясные нас предадут.

Освещенье салона то гаснет, то нет.
Не для этого каждый оплачен билет.
У пилотов желание есть отвернуть,
Но заклинило, прям по линеечке путь.

Нас инфарктно тряхнуло, всплеснуло, и вот
В каждом холод волною охватно растёт:
Чётко видятся нам гребешки на волнах,
Нам не снилось такое в кошмарнейших снах.

По седым по волнам покатились круги,
Отмеряя до встречи с волнами шаги.
И расходятся воды, приемля живых —
Словно в дартс и по центру мы въехали в них!

Ничего! Боже наш! Океан — позади.
Тот же, прежний, полёт. Отлегло от груди.
Стюардессы, как призраки, возят обед,
И опасности нет. Миновала — и нет.

Долетели. Расскажем знакомым, родным,
Что случилось, покуда летели мы к ним.
В мире после воды каждый жизнь проживёт,
Ничего не узнает, ничто не поймёт!

Не узнает, что в тот фантастический час
Был потерян сигнал самолёта от нас:
Там, где волны оставили мы за спиной,
Мы потеряны были в юдоли земной.

В параллельной реальности прежней Земли
Нас искали, но даже следа не нашли.
Словно Хатико, там цепенели в душе,
Но для них мы — давно и бесследно уже.

Так бывает, учёные нам говорят,
Что весьма проницаем реальностей ряд,
И что наша реальность — лишь малая часть,
И что можно в другую внезапно попасть.

Не заметив, заметив, везёт, не везёт.
Кто заметит, того и тоска загрызёт.
Кто пропустит — как прежде, останется жить,
Только в прежней реальности близким тужить.

Так и скачем, быть может, другим на беду,
В параллельном ряду. В параллельном ряду.
Бытия разветвляется прежняя нить,
Только мёртвым своих мертвецов хоронить.

Но не важен и квантовый странный скачок,
Мы в обычных себе попадаем в сачок:
Как в другую тюрьму, да из прежней тюрьмы
Перебравшись, в себе изменяемся мы.

Это, в общем, нейтрально, почти хорошо —
По рассвету по новой пройти нагишом
И вернуться к одним, для других умереть,
Только кожа начнёт незаметно гореть.

Коль развития хочешь, придётся уйти,
В параллельных мирах продолжая пути.
Параллельные линии, жизни и дни —
Только где-то в пространстве скрестятся они!

И на дне подсознания — свёрнутый страх
Пересечься в своих параллельных мирах.
Чтобы это трагически не ощутить,
Всё придётся принять, а печаль — отпустить.

Параллельно, волна иль частица бытия —
Не проблема твоя, только данность твоя.
Ты пока размышляй на свету (в темноте),
В зеркалах наблюдая круги на воде.


Растворение серого человека

Я — маленький, с мамой, вдоль осеннего города.
Пасмурно, сыро, холодно.
Но здесь ритм и рифма сбиваются.
История начинается…

Мы шли вдоль сплошного
Бетонного забора по тротуару; справа
Жухлая трава уходила под уклон
Вниз, вниз, а выше
Параллельно нам утекала вдаль
Асфальтовая дорога; небо
Низко нависало, скрывая серебро
Вышней осени, той, что над облаками;
Здесь же, на земле,
Осень тянулась гнетуще;
Над дорогой,
Тихо гудя и провисая,
Вдаль, туда, где горы,
Усугубляла впечатление ЛЭП!
Линия осени словно притаилась,
Ничего не обещая, но предсказывая
Долгую зиму фарингита;
На пустом тротуаре перед нами
В каких-то десятках метров
Шел человек; позже
Я и мама сверили воспоминания,
И оказалось, что
Человек, будучи совсем материален,
Не галлюцинацией, а реальным прохожим,
Тем не менее, отличался одной особенностью,
А именно,
Он был серый, абсолютно серый;
Серыми были туфли, костюм;
Серыми были кисти рук, шея и волосы;
Может быть,
Если бы он обернулся,
То серым бы оказалось
Лицо,
А осень в сознании
Схлопнулась бы
Наложением серого на серое;
Но человек не оборачивался,
Да так человек и не обернулся —
Не успел!
Как это в волшебных фильмах
Моего детства бывало,
Фильмах из нецветного телевизора
«Крым-217»,
Когда персонажи, сказав заклинание,
Вдруг исчезают, —
Вот ровно так же, обыденно,
Без заклинаний, продолжая идти,
Делая шаг, без огня и дыма,
Без потусторонних явлений,
Человек мгновенно исчез,
Ушёл из пространства, растворился,
Радикально, тихо; и на месте,
Где он вот сейчас был,
Восстановился прежде закрытый им
Пейзаж — тот же тротуар,
Та же серая осень.
Мы с мамой переглянулись
И удивились.
Человек никуда не мог перепрыгнуть,
Перебежать, убежать и скрыться.
Он был весь на ладони осени,
И мы на него смотрели
Перед и в миг исчезновения.
Каждому человеку
Судьба подаёт знаки.
Надо только определиться.
Но течение жизни
Вытягивает порой
Знак до самого горизонта,
Вытягивает, как провода
ЛЭП.
И ты, словно ток, бежишь в них,
А вокруг — осень, осень, осень.
Сколько серых проходят и исчезают…
А ведь, видимо, не был он серым,
А просто так показалось.
Быть может, идя, он думал
О мире, цветном и ярком.
О том, как когда-то,
Ещё играя в песочнице,
Слышал он голос
Мамы.
Под облаками белыми, синим небом.
Между зелёных деревьев.
Где пели птицы.
А здесь
Серая осень
Вдруг пожалела его
И мигом отправила в детство!..


***
Я очень долго, долго не писал,
Я слушал эхо и его бросал,
Но брошенное эхо в тишине
Всё возвращалось от меня ко мне.

Я больно игнорировал его,
Прозрачное живое существо.
Оно летало рядом, сквозь меня,
Невыразимой нотою звеня.

Кипели немо небо и вода.
Я чувствовал: сейчас — иль никогда;
В секунду годы схлопнулись одну;
А вдруг я это эхо не верну?!

Я сам любил его и так хотел
Летать опять, как раньше с ним летел,
И кувыркаться в солнечной пыли,
В поющей неге радостной Земли.

Я мучался: готов иль неготов,
Достоин ли опять принять любовь?
Ведь это — в миллионы раз сильней,
Чем раньше с прежней страстию моей!

Мы с эхом оба переждали боль,
Мы ведали масштаб, и знак, и роль.
И вот, в один из ясных наших дней
Мы стали вместе — и ещё родней!


Воет сирена

Горы, низина,
Лес и плотина,
Речка, домишки вокруг.
Словно из плена,
Воем сирена
Адски взрывается вдруг.

Предупреждают,
Воду спускают
По каменистой реке.
Слышно далёко,
Как одиноко
Воет сирена в тоске.

Маленький, южный,
Сонный и дружный,
Здесь подзастыл городок.
Дрожью по венам
Голос сирены
Механистично глубок.

В кровь проникая,
Тяга такая —
Вверх по зелёной реке,
Где меж лесами
Под небесами
Камни растут в леднике.

Там понимаешь
То, что ты знаешь
Истину очень давно:
Горы и речка
Всех человечков
Переживут всё равно.

Им параллельно
То, что мы цельно
Или нецельно живём.
Пики и реки
О человеке —
Знать и не будут о нём!

Счастлив, отчаян,
Им ты случаен,
И ощущаешь тогда,
Как от тебя же
Якорь отвяжет
Личная мелочь — беда.

В розницу, скопом,
Под микроскопом
Тяжких не видно тревог…
В городе тленном
Пеньем сиренным —
Реквием звёздных дорог.


Всадник

На окраине города осенью слишком тихо.
Частный сектор и шахматная планировка.
Кажется, времена сместятся лихо,
И незаметно, и вероломно ловко.

Веру ломая в незыблемость материала,
Строящего структуру самой Вселенной,
Движется перспектива ко мне устало
Улицы, очень широкой и пыльно тленной.

Нету прохожих ни одного, ни сзади,
Ни впереди, ни справа на перекрёстке,
Ни слева, а небо тягостно гладит
Тучами серо-свинцовыми землю жёстко.

Может ли что-то над ними ещё быть выше?
Может, я в щель пространства попал неприметно:
Снизу — шаги мои, посередине — крыши,
Сверху — предел пределов, мир — безответный.

Я проверяю, работает ли телефон мой,
Есть ли ещё какая-то связь на свете.
Люди, а вы живые? Хоть кто-то помнит
То, что цвета и звуки есть на планете?

В час одиночества небо безводно плачет.
Час одиночества вмиг помудреть поможет.
Не удивишься, если вдали проскачет
Всадник без головы, одинокий тоже.

Не удивишься и не прошепчешь: «Боже».


***
В синюю осень
Небо становится ясным,
В синюю осень.
Небо прозрачно,
Горы видны с ледниками,
Птицы летают.
Что они видят?
Землю, леса и строенья,
Мир поднебесный.
Будут ли птицы
Будущей осенью те же,
Кто сохранится?
Их перелёты,
Их непростая зимовка
Их вычитают.
Снизу нам как-то
Кажутся новые птицы
Теми, что раньше.
Мир их — отдельный,
Мир, параллельный людскому,
С их пониманьем.
Мира творенья
Пересекаются сложно,
Но параллельны.
Каждая сущность,
В сущности и изначально
Инопланетна.
В пересеченьях
Их параллели трагичны.
Так же — и люди…


Когда не приходит

С детства заметил, если
Ждёшь, — оно не приходит,
Не происходит; ты шагами измеришь
То, что возможно; что невозможно — тоже.

Стрелки часов терпя, тиканье слухом пьёшь,
Ждёшь!
Дальних шагов ловишь иллюзию — нет.
Мир зависает.

Мира программа на наблюдателе виснет,
Как паутина.
Квантовый сон
Столь очевиден.

За зеркалами
Плещутся волны.
Волны иных ситуаций
И разрешений.

И разбивается где-то зеркало вмиг,
Льёт коридором вода:
Расфокусируешь луч —
И вероятность сбывается прямо сюда.

И размышлений становятся ткани
Зыблемы контуром очертаний
Жизни иной, но уже твоей.
Ничего ты не знаешь о ней!


Невероятные облака

В каждом новом городе,
Сухом ли, речном ли, у озера ли, у моря,
Я наблюдаю его
Личные, невероятные облака.

Так, по формальному толкованию,
Быть не должно, однако
Так и бывает, вы
Лишь приглядитесь.

Изъятием звуков волн океана
Плещется небо; там по-иному —
Логика, и вполне
Там подбирается соответствие.

Там, видимо, то и есть, ловятся токи
Нижних земных пейзажей,
Архитектуры людской и природной,
Нашего поведенья.

Там — сообщенье
Верха и низа взаимно и интенсивно,
Вот потому и виды
Там свои формируются и блистают.

Так
Ты начинаешь видеть,
Как на Земле и дальше
То, что мы как бы зрим,
Нас проницая,
Зависит от взгляда и мысли.


Галки и допущение

Что их влечёт, в чём миг и связь,
Что их смывает с крыш усталых? —
Вот стая бесконечных галок
С домов притихших сорвалась.

Атака галочья летит,
И коль из птиц там будет кто-то
Иного вида и полёта,
Тех ничего не защитит.

Но, может, птицам и видна,
Случайно и не всем, конечно,
Как мчится серо, быстротечно
Предупреждения волна.

А я столь часто наблюдал,
Подозревая эти волны,
Что мир — предупреждений полный,
Когда бы кто и ни гадал.

Мы размышляем, но при том
Не видим явного сигнала,
Очередного, что послала
Вселенная — спасти наш дом.

Ох, в ней огульны и странны
Гуляют точно и неточно,
Несрочно, непонятно, срочно,
Предупрежденья, токи, сны.


Годы. Зеркала. Варианты

Ясно, что в разные годы
Разные свойства природы,
Нас, в зеркалах отражаются,
Но ведь не уничтожаются.

Мы от зеркал отошли,
Но в зазеркальной пыли,
Где мы сейчас отразились,
Мы сохранились…

И там конструируются
Логические коридоры,
И там апробируются
Поступки и разговоры,

Последствия воплощения
Сценария, лжи и сказки,
Прощения, непрощения,
Развязки…

Словно мы отдаём зеркалам
Наши прямые линии.
Линии расходятся по углам,
Там, где глубины зелёно-синие,

И, проходя фильтрами
Воды зеркально воображаемой,
Становимся быстро мы
Неуничтожаемы…

Грязно иль чисто,
Тускло ль, искристо,
Сонно ли — или волнующе,
Страшно, прекрасно,
Холодно, страстно,
В том зазеркалье — будущее.

И к нам — излученье намёков,
Из будущего уроков,
Которое — в настоящем.
Нам время — не наказание:
Иллюзия и название
В миру, меж зеркал летящем…

И мы — словно капля росы
На паутине созвездий,
Где Вселенной весы
Взвешивают нам вести.

Ты не узнаешь однажды своё лицо.
Ты подойдёшь старым, но молодым отразишься.
Это замкнётся в кольцо
Мир, где себе ты снишься.

В этом трагедии нет.
Где-то умер, а где-то родился.
Встретятся отражения. Свет.
Сам ты в зеркале появился.

Ум успокоился, не вопрошает,
Кто и кого отражает.


Пределы невыразимости

Любые слова предполагают заранее
Пренебрежение чем-то из них,
Выделение главного, второстепенного,
Выбор формы и много ещё чего.
Но самое-самое грустное —
Это распределение слов,
Их размещенье, приклеиванье,
Их протыканье лучом
Нашей сводимости смыслов.
Смыслы же несводимы.
Только в самых обычных вещах
Что-то к чему-то сводится.
Бритва Оккама —
Для облегчения бытия
В рамках формальности.
Но та реальность,
Что в чистом виде струится,
Вся не сводима к законам речи.
Так очевидны пределы
Невыразимости. А человек стремится
Выразить в литературе
То, что она не может.
Это печально (это — печально).
Хоть и вопросы, хоть и проблемы,
Общие, частные — все,
Решаемые, нерешаемые,
Знаемые, незнаемые, —
Суть сновиденческой ряби
На виртуальной воде
В нас и больше нигде.


Та, моя, долина

Есть особое место, и я удаляюсь туда
По орбитам фантазии, воображенья моих,
Медитации славной; туда не достанет беда,
Никого не пускаю в долину мою из чужих.

Там и камни, и травы, тропинка петляет моя.
Справа, слева высокие горы спокойны вдали.
Далеко, впереди и внизу, океан вижу я.
Вот и здорово (я — не один), что сюда мы пришли.

Вечереет. Спускаемся мы, а цикады поют.
Скоро звёзды зажгутся, и как же нам здесь хорошо.
Только наша долина затеряна в космосе, тут
Вдох и выдох вольны, небосвод нас приемлет душой.

Мы друг с другом, и с ним, и с долиною здесь говорим,
В основном, только молча звучат золотые слова,
Отвечаем цикадам, с закатом волшебным горим.
Возвращаюсь оттуда потом неохотно, едва.

Но я знаю, моё постоянство там не пропадёт,
Я от встречи до встречи живу, понимаю и жду,
И я знаю, кто именно там меня любит и ждёт,
Кто обнимет меня в час, когда я навеки приду.


Знающий?

Знающий финал подобен зрителю в кинотеатре
Тогда, когда ещё не было Интернета,
И далеко не все выписывали «Советский экран» —
Довольно тонкий журнал с фотками и цензурой.

Некое табу кочевало по кинозалам:
Ежели ты кинофильм до того видел
И знаешь, кто победит и жив будет,
То сиди, и молчи, и загадочно улыбайся.

Но это кино, а в жизни есть разбегания точки,
Где каждое продвижение продлено чем-то,
И, не дай-то Бог, внимание разбежится,
И каждый беглец тебя за собой потянет.

Это случилось со мной по юности в Сочи.
Солнечный перегрев, тепловой удар, утомленье.
Каждый вектор был как живой, очень
Трудно было держаться в одном направленье.

Рифмы событий складывались, уклонялись:
Словно я здесь, но кто-то звонит, я вышел;
В той уже вероятности — архитектура,
Там уже рифмы сюжета и жизни целой.

Солнце давило влажно, было нас много.
Рифмы удесятерялись, хлопая в день дверями.
Дальше смеркалось, и каждая там дорога
Путь освещала своими нам фонарями.

Здесь — я перегревался, не рифмовался,
Деритмизировался, понимал,
Что укорачиванье строфы, как и её удлинение,
Вызвано перегревом в Сочи.

Так зародился во мне интерес
К тем проявлениям квантовости,
Что изучает наука,
Море пытаясь выпить…

Много потом событий
Бабочками слеталось
На огонёк интереса —
Страсти холодной и внятной…

Знающий финал подобен зрителю в кинозале,
Словно смотревшему сто вариантов жизни.
Со стороны подумать, жизни его устали,
Но тихое ясное небо сияет без укоризны.

К финалам, которых много
У матрицы (может, Бога),
Лишь зыбкое постиженье —
Движенье…


Постепенно

Постепенно
В нас меняется отношение ко всему
Или многому.
Те, кем были мы…
Кто мы были и с кем?
Всем — спасибо.
Благодарность
За полюса поведения
Встреченных мною лиц;
За зигзаги судьбы,
За то, что казалось плохим,
Но приводило к прекрасному.
Расширяя,
Уравновешивая, отрезвляя, —
Так изменяют нас.
Мы меняем,
И взаимные изменения
Вращают наш небосвод.
Благодарность —
Тем, кто ныне и кто потом
Будет рядом и где-то;
С кем я буду
Изменяться, меняя их
В общем эфире жизни;
С кем я стану
Каким-то уже иным,
Кто же знает;
С кем даётся
Панораму судьбы оглядеть
Постепенно.


Дом

Сверчки, темнота, и окнами в сад
Мерцает мой старый дом,
Которого нет, а в меня глядят
Звёзды, окно за окном.

Звёзды, если приблизить вид,
Каждая — словно вход,
А там, за каждым входом, стоит
Дом, и трава растёт.

Где и в каком созвездии есть
Моя дорога домой?
Странствуя, где я услышу весть,
Что вот он, дом? Мой…

Ты рождаешься,
Как пробуждаешься,
Словно вселяешься
В новое место.
Памятью маешься,
Поиском занимаешься
Дома. А результат неизвестен…

На галактических рукавах
Раскручивалась,
Пела твоя душа.
Не спеша
Радовалась, отмучивалась,
Пережигала страх.
И вот ты здесь.
Были разными
Твои дома.
Они смотрели окнами в сад,
В лагуну, фьорд, на ледники.
Потом, на Земле,
Дома не стало…

Так он искал невидимый дом,
Но понял однажды потом,
Что вся виртуальная мира игра,
Любая эпоха, пора;
Вот эта матрица, и ещё;
Неважно, какой их счёт;
Вот это вселение, череда
Вселений, что космос дал;
Любой галактики звёздная прядь —
Дом, что уже не отнять.

А главное, что при любой судьбе,
Дом — только в себе!..

Будда мне улыбнулся —
И я проснулся.


***
Зима. Скольжение мороза
По самолётному крылу, —
Как силуэтная угроза,
Что вновь пронзит ночную мглу.

Над индевелою казармой
Раз, может, в несколько минут,
Ведомые полётной кармой,
Они летали низко тут.

Совсем, совсем безумно низко,
И виден каждый огонёк.
Их дрожь так чувствовалась близко,
Их представлялся путь далёк.

Ах, виделось, как ненадёжна
Надёжность их креплений, схем,
Что допущений бремя сложно,
Как тот полёт пройдёт и с чем.

И почему-то песня Цоя,
Та, где есть пачка сигарет,
Под небом снежным, беспокоя,
Звучит с тех пор и много лет.

Какой же здесь мороз на койке!
Как одеяла нам тонки!
А лайнеры взлетают стойко
Пилотов манием руки.

Застыли мы. В карманах — пачки
Вонючих, вредных сигарет.
И с нами — куцые удачки,
А значит, бед, по сути, нет.

А значит, всё не так уж плохо,
И нам случится мёрзлый день,
И днём зимы на нас эпоха
Оставит зыблемую тень.

Нас много, в ней мы растворимся,
Всех перемелет сонный Рок,
Мы, потерявшись, удалимся,
Мы не усвоим наш урок.

И вновь получим мы рожденье,
Продлив онлайн небес игру,
Но самолётное гуденье
Нам будет сниться поутру.


Сбывающиеся сны

Они словно маятник в пустоте:
Сбываются, не сбываются;
То эти живые, то вдруг и те,
Они над землёю маются.

Они одиноки и ищут нас
Как их проявленье сущего.
Под веками водят движеньем глаз,
Как маятником грядущего.

Вот маятник двинулся, ночь темна,
А будущее волнуется.
И ты проявлением станешь сна,
Который когда-то сбудется.

А где-то в мозгу зеркала взорвёт
Тот маятник раскачавшийся,
И поздно сознание там поймёт
Тот сон, в тебе затерявшийся.


Летящие над нами

Меняющие форму, странные,
Внезапно возникающие, исчезающие,
Видениями пролетающие,
Всегда нежданные.
Кто они, что они нам?
Частью сна земного являющиеся,
Прямо летящие и качающиеся
В небе безмолвном там…
Кто мы им, кто мы им здесь?
На трассе на их мгновение,
Сонное проявление,
Матрицы персть?
Можно понять как знак,
Если оно захочется,
Вечного одиночества,
Данного небом так.
Сопоставимость миров,
Пересекающихся, встречающихся,
Зыблемых и прощающихся
На перронах ветров…
Кто мы друг другу, кто?..
Люди, людей убивающие,
Не понимающие
Ни-че-го! От — и до…


Звёзды над лесной дорогой

Сперва я писал это ямбом, но
Почувствовал рамки эстетики ямба,
Здесь же иначе надо, ибо
Тема и атмосфера места
Ритмически, и эстетически,
И философски
Были иными. Очень вдали от всего
Ночью глубокой ехали мы
Чёрной дорогой предгорного леса.
Только фары
Выхватывали из тьмы
Ничтожно малый участок дороги.
Зайцы мелькали, камни нас били по днищу,
Вырвавшись из-под колёс.
Мы устали.
«Давай посмотрим на звёзды».
Выключив фары,
Мы погрузились в полную тьму,
Словно на дно океана.
Мы обратились ввысь, а там,
Очень отдельно, чётко и ясно
(Вечно) яркими-яркими точками,
Неисчислимо
Звёзды глядели на нас!
Лес наблюдал, пребывая
В метрах от нас.
Воздух слушал нас.
Тишина внимала нам.
Так,
Выйдя смотреть, мы сами
Вдруг оказались объектами, а не субъектами,
Вмиг поменявшись местами с лесом,
С небом и звёздами, воздухом,
С полною тишиной.
Так показала природа живая,
Кто на кого глядит.
Впрочем,
Мы всю дорогу
Чувствовали, сколь мы
Иноприродны, случайны,
Слишком зависимы от
Каждого камня, каждого дерева,
Маленькой ямки на нашем пути.
Мы ощутили сполна,
Кто мы на самом деле.
Мы это приняли, и
Мир изменился, и стало вокруг
Как-то светлее.


Смех во тьме

Существует Большая Тьма:
Свет не просто отсутствует —
Он вычитается из бытия;
От каждой поверхности отнимается;
Всасывается Кем-то,
Кто спрятался в горном лесу;
Свет вычитается. И тогда
Свет начинает сочиться
Из деревьев и трав.
И выходят смеяться шакалы…
Их разговоры и смех
Были близки, совсем вон там,
Когда мы вышли из дома.
И я представил:
Вот они вместе во тьме;
Разговаривают, смеются;
А лес — вокруг. Запахи леса
Останутся в волосах и одежде,
Когда мы вернёмся, а смех
Радиоволной будет сниться нам.
Наша цивилизация — наш сон.


Пределы

Пределы участия, неучастия,
Беспокойства, покоя.
Ум говорит одно, сердце — другое.

Стократно распереживавшись,
Едва не сгинув в токе дней
И окончательно взорвавшись,
Я стал циничней и умней.

Печальный разум это прячет,
Давно умея всё скрывать,
Лишь сердце раненое плачет
И не желает заживать.


Стихии

Мой друг, что со мною?
Я больше не так люблю море,
И все океаны, и един океан,
Как я любил раньше.
Я стал не зациклен лишь на одном,
Лишь на одной стихии,
Как это было прежде.
Сперва в стихию воды
Проникла стихия воздуха,
Довольно быстро, и я понял:
Это — только начало, а дальше
Стихии войдут в проём,
Возникший единым огнём,
А я расхотел проём закрывать.
Следом
Проникла стихия земли,
Это было весьма непривычно, но
Даже проникла стихия огня,
Столь чуждая ранее мне.
Я привыкал, но понял,
Что это была подготовка
К воспоминанию о догадке:
Возможно, я принимал за стихию воды
Стихию эфира.


Протяжённость

…И ещё с годами у человека
Меняется протяжённость сезонов.
Иначе длятся времена года,
По-другому — времена суток.
В детстве времена года бесконечны,
Снег зимы всеохватен:
Каждое его выпаденье —
Новый вид, и запах, и звуки;
Словно слышно каждую снежинку,
А при оттепели — треск сосулек
Изнутри.
Весною запах небес и земли
Ни с чем не сравнить;
Весна — это новость снова;
Каждой новой весной
Происходит нечто,
Что никогда не встречал до того.
Новые птицы, которых не было прежде,
Слетаются в первый раз.
Лето —
Это вселенная тайн,
Гроз, неба, цветов;
Белого света утром;
Летом
Растёшь и растёшь.
Осень
Тоже, конечно, иначе длится;
Но до сих пор
Я не хочу вспоминать
Детскую осень —
Это растущее чувство
Глобального одиночества!
Так же
Меняются нам минуты,
Часы в каждом времени суток:
Помню, как видел движенье
Стрелки в часах — не секундной,
Но стрелки минутной.
…Так мы жили.
А нынче мы вспоминаем
Наложение десятилетий.
Удивлённо…


***
Есть изначально темы,
Принципиально не сводимые
К рифмованному изложению,
К монотонной ритмике текста
И навязчивой формалистичности.

Стоя на берегу, ты видишь
Рябь на самих волнах,
А не просто волны,
И эти волны
Приходят в ином ритме.

Ты знаешь одну реальность,
Проходящую сквозь другую,
При этом учитывая,
Что обе они, как и другие, —
Все иллюзорны.

Есть чувства и мысли
Очень древнее слов,
Богаче, тоньше и глубже.
И эта вибрация вся
К словам не сводима!


Притяжение

Мысли читаются очень легко порой,
Чаще, чем это может казаться нам.
Непредсказуемый мир предсказуем вполне,
Это смотря лишь как на него взглянуть.

Есть притяжение мыслей, событий, дел
В образе тонком малозаметного сна.
Боль в иллюзорности вовсе не исключена,
Явь в иллюзорности — явная более чем.

В каждом мгновении вечность отражена,
Впрочем, нужна поправочка на слова.
Мало живёт на планете любой человек,
Значит, слова останутся звуком ему.

Кем мы останемся, если мы снимся себе?
Как же при этом быть с притяженьем здесь?
Просто и ясно: делать так, как велит
Чувство, чему имён настоящих нет.

Есть притяженье людей, и оно важней
Всяких поправочек, слов и волшебных схем.
Можно пытаться, казаться, но вместе с тем —
Чтение мыслей: не обмануть себя.


Звуки и все мы

Что слышал каждый из тех, кто слышит?
Что нам эпохи объединяет?
Эхо от звука камнем о камень,
Эхо от крика, ветра влеченье;

Воздуха запах, вода и грозы;
Ассоциации, синестезия;
Радость, и боль, и картины мира,
И предсказуемость каждой смерти.

Как уравняет нас поздний опыт? —
Сам и равняет, что ты ни делай:
Все персонажи живут как могут,
Как проживут или раньше жили.

Всякое было на этом свете,
Всякое — и в его параллелях:
Нашей вселенной тысячекратной,
Видишь, качаются в нас качели?

Здесь — прибывает, там — убывает,
Что же страдать? Ну а мы страдаем,
Мы, словно тени, проходим сквозь звуки,
Эхо на миг оставив, и только.


Круги

В цепи возрождений
Мы словно проходим
По комнатам жизни,
И вот получается,
Возраст — понятие
Шире намного,
И в это же время
Выходит, однако,
Что возраста нету,
При этом в пределах
Вот этого, данного,
Здесь пребыванья,
Мы ходим досадно,
Не так и не вовремя,
Словно кругами,
А следует помнить
О линии долгой
И вдаль уводящей,
И, следуя так,
Отпускать по воде
Наши глупые страсти,
При этом спешить или нет —
Получается всякое,
Всякому — разно,
Поскольку, по сути,
Любое движенье,
Что мы совершаем,
Меж многих зеркал
Отражается импульсом
Тех преломлений,
Которые снова
Затем потенцируют
Наши движенья,
Что значит решения
Наши о том,
Где готовности мера
К деянию иль
Недеянию нашему
Снова и снова,
А в плотности
Иль разряжённости нашей,
Объектно-субъектной
Вопрос возникает,
А где же, в конце-то,
Мы истинны сами,
Откуда и следует
То, что, конечно,
Мучения наши
Тогда растворятся,
Когда мы пройдём
Анфиладою комнат,
Но это — потом,
А пока проживи
Этих дней абсолютом,
Что пишется нами,
Как видите ныне,
Одним предложеньем!..


Холм Будды

Есть особенные светлые места,
Тишина там и прозрачна, и чиста,
Там не требуются жесты и слова,
Проясняются душа и голова.

Мы пришли сюда, и молча мы сидим,
Вслух промолвить ничего мы не хотим.
Вместе мыслим, и безмолвный диалог —
Просветления дальнейшего залог.

Здравствуй, Будда — и спасибо, что пришёл.
Это вовремя и очень хорошо.
Холм, и небо, и молчанья вышний час
Изменяют, околдовывая, нас.

Здесь мы истинные, с истиной в душе.
Холм Будды не оставит нас уже.
В нашей памяти единой — тишина,
И теперь навек останется она.


***
Одно это небо над нами,
И звёзды поют бессловесно.
Не всё говорится словами,
Что мысли и сердцу известно.

Общаясь на уровне тонком
И зная на уровне высшем,
Мы, в звёздном мерцании звонком,
Внесловным сиянием дышим…


Создатель-герой

Ничего не расскажешь никак, никому:
Человечеству в целом, кому одному,
Ни далёким, ни близким, ни средним, вообще
Не дочерпать словами до сути вещей.

Что попробуешь выразить, вмиг утечёт,
Чёт случится на нечет, а нечет на чёт,
Между пальцами пар улетит в пустоту,
Обесценится главное в пыль, в маету.

Переменится всё, только фразу начнёшь,
С опозданьем в секунду язык повернёшь.
Назовёшь — а уже мирозданье не то,
С опозданием слова кругом от и до.

Ведь язык человека громоздкий и слаб,
И тогда ты другой применяешь масштаб,
И, с поправкой до греческих самых календ,
Ты возводишь миры на руинах легенд.

Ничего не объять, и слова далеки,
А познанья плоды тяжелы и горьки.
Так, с учётом скорбей, что вовеки горой,
Пишет мудрый писатель, создатель-герой.


***
Душа моя кругом распылена,
И в каждой точке собрана она.
Быть может, я погиб, но жив, и сплю,
И вижу сон, и ветер я ловлю.

Стою на ослепительной скале,
Вверху — мои миры в вечерней мгле.
Я выпускаю молнии из рук,
И впитывает море грома звук.

Жонглирую: блестящие шары
Стремятся в небо, как миров миры,
И множатся их сущности из них
В немом движенье белых рук моих.

А где-то там жонглирует другой
Планетою, что под моей ногой.
Я вижу их, моих летящих «я»,
Проявленных в просторах бытия.

…Я там лежал в лесу, потух костёр.
Окончился с убийцей разговор.
Ушёл он, а кругом растворена
Душа, миров безмолвием полна.


***
Сохраняем себя, видя главную цель,
Не встревая и не налетая на мель,
И, в системе глобальнейших координат,
Избегаем попасть не туда, невпопад.

Сохраниться, коль миссию чувствуем мы —
Одолеть, показать одоленье тюрьмы;
Просветиться, создать, научить, доказать,
Проявить и начала миров завязать.

Сохраняясь от риска возможнейших бед,
Тянем мы за собой сотворения след,
Избегаем случайности мы для него,
Кроме этого, может, нельзя ничего.

А затем сердца маятник катит назад —
И встреваем, рискуем кругом невпопад.
Мы, по сути, бунтуем, желая, как все,
Рисковать и встревать на любой полосе.

Мы отстаиваем наше право на всё:
И на нечет, и чёт, и спасёт, не спасёт —
И кто знает, в какой же момент ключевой
Покачает Вселенная нам головой.

А потом и в созвездии мы где-нибудь
Продолжаем творить, продолжается путь.
И далёко-далёко, у звёздных границ,
Словно ищем любимейших отсветы лиц!


Череп

Он заходит. Доктора кабинет.
— Доктор, я жив — или нет?..

…Лодка по озеру тихо плыла,
Воду рябили два синих весла.
Ветер холодный, на лодку — волна,
Перевернуть захотела она.

Серые воды, и небо как мел.
Плавать он вовсе, дурак, не умел.
Сунуться в лодку ему суждено,
Чувствуя озера мягкое дно.

Тянет оно, и мороз по спине.
Словно во сне это, словно во сне.
Словно воронка, вода поднялась,
В лодку прозрачно она пролилась.

Мир коченеет расплавленным льдом.
Лодка вздымается правым бортом,
Черпает левым, и тут же вода
Быстро вливается в лодку сюда!..

…В это мгновение воздух застыл,
Птицы застыли движением крыл.
Даже вода, как немое стекло, —
Тоже застыла она тяжело.

Склеились ветер и звуки вокруг,
Словно очерчен невидимый круг.
Как в неподвижной и тонкой пыли,
В изображении точки пошли.

Будто бы копия с мира снялась,
Каждой частицею оторвалась.
Небо распахнуто над головой, —
То, под которым он в лодке живой.

…Канули годы за гибельным днём.
Произошли изменения в нём,
Стал он с годами почти убеждён
В том, что реальность его — это сон.

Там, где вода ледяная дрожит,
Череп его потемневший лежит.
Чтобы не смог его сон обмануть,
Череп себе он задумал вернуть.

Череп он долго и трудно искал.
В поисках черепа век протекал.
Шёпот родился в усталой груди:
«Боже, молю Тебя, разубеди»…

…Он одряхлел, заболел, и уже
Думает он об ином — о душе.
Поиски черепа кончились в нём,
Он умирает обыденным днём.

Вносят посылку, кладут на кровать.
Долго стараются распаковать.
Череп оттуда его достают.
Ангелы озера тихо поют.

…Врач-психиатр этот сон увидал,
Он накануне изрядно поддал.
В страхе проснулся похмельным бревном.
Утро воскресное. Свет за окном.

Опохмелился. Вот это дела!
Выпивка, видно, дурною была.
К зеркалу, шаркая, бриться пошёл,
Но отражения там — не нашёл…

…Он заходит. Облачный кабинет.
— Боже! Я жил — или нет?..


***
Я с юности умею исчезать,
Отправившись далёко, недалёко.
Для многих это выглядит жестоко —
Внезапность и уменье исчезать.

Чтоб нити смыслов заново связать,
Вернуть себе Вселенную единой,
Исчезнуть мне порой необходимо,
Перезагрузкой линии связать.

Не говоря ничто и никому,
Проваливаюсь я в исчезновенье,
Плевав не мненье, слыша Откровенье,
Что не скажу почти я никому.

Кто исчезал, тот знает, почему.
Мы, видимо, в одних долинах бродим
И на вершины те же мы восходим —
И так известно, что и почему.

Я с юности умею исчезать,
Чтоб нити смыслов заново связать,
Не говоря ничто и никому.
Кто исчезал, тот знает, почему…


Из параллельного лета

Летней ночью две тысячи третьего
Я поднимался к звёздам, идя меж трав
К дому на холме от озера.

От какого-то мига запахи, звуки,
Вибрации неба и шорох касаний
Словно качественно изменились.

Вот и дом слева и чуть внизу
Подразумевается обратным свечением,
Как это ночью бывает.

Я заворачиваю к нему, иду тропой,
Иду во двор мой привычный,
Но крыльцо в темноте обветшало.

Я стучусь, а там отвечает другая,
Но адрес тот, а только
Здесь такие давно не живут.

Что за шутки? Такие — ведь это я
И мать. Двор изменился, стены,
Почти поломалось крыльцо.

Я сел на крыльцо, а сверху
Глядели созвездья, которых
Нет в учебниках астрономии.

И вроде должно быть место
Этим, но здесь такие
Давно не живут.

Я смотрю на руки: кожа
Светится зеленовато, и замечаю,
Что вижу почти как кошка.

Я замечаю в себе некие
Плавные метаморфозы.
Я слушаю ночь в шестнадцати измерениях.

Снизу от холма сквозь кроны —
Переговоры дежурных вокзала,
Станции — через динамики.

Переговоры слегка не такие.
И понял, что надо выйти к точке,
Откуда всё отклонилось.

Пять, десять раз хожу я кругами
На улицу со двора и обратно,
Желая найти портал во тьме.

Природа другая, вокруг и во мне.
Стало тоскливо, будто
Я космонавт на другом наречии.

Я сижу, отброшенный в невозможность,
Руки светятся, мир чужой,
Я тоскую, одиноко глядя в чужое.

И я иду вдоль улицы ночной
Обратно вниз, а улица другая,
При этом и знакомая, и та же.

И вижу я, как светится окно.
Я подхожу, стучусь, мне открывает
Какой-то человек, не удивившись.

Мы курим оба, он мне говорит,
Что много нас к нему и к ним заходит,
Таких, как я, они уже привыкли.

И вроде получается у нас,
Что сторожа они меж параллельных
Ночей, где гость привычен…

Он пожелал найти, он так сказал,
Не то ведь я, пожалуй, затеряюсь
И не найду вибрацию небес.

Я шёл дорогой. От какой-то точки
Как будто я проник через стекло,
И мне вернулось то, что я покинул.

И я подумал: как же нам легко,
Как радиоприёмник, поменять
Волну в иное наше пребыванье.

И так мы исчезаем, параллельны,
То там, то здесь, а мы — как светлячки,
И кто же мы?.. И нами кто играет?

…То было летом давним…


***
Так бывает, у моря ли, в поле, в горах,
В небольших предрассветных твоих городах:
Хоть и разная в разных пейзажах, она,
Потихоньку гудит сквозь тебя тишина.

Над тобою — движение солнца и сфер,
Разряжённых и сжатых светов, атмосфер,
Где дрожит пустота у твоей частоты,
На которую нынче настроенный ты.

Чуть смещение влево — ты кто-то другой,
Где иная трава под твоею ногой.
Чуть смещение вправо по той же шкале —
И резвятся ветра, и огонь по золе.

А теперь ты представь, что бродил и искал
Средь не только вот этой, но множества шкал,
И тогда-то возник потаённый вопрос —
Кто же, где выбирает, шутя ли, всерьёз?

Так однажды сместишься — и ты уже тут,
Ты на пустоши, рядом с тобой парашют…
Но когда-то идея приходит пугать:
Вдруг в различных мирах суждено замигать?

Вдруг уже ты мигаешь, собой не один,
Сознавая лишь точки своих середин?
Ты не здесь, ты и здесь, ты уснул — не уснул,
И на всех-то тебя — тишины твоей гул.


***
Мальчик смотрит выше, выше,
Взглядом нечто оценя:
«Папа, он стоит на крыше,
Что-то хочет от меня!»

Папа не готов к ответу,
Удивляется слегка:
«Сын, да там и крыши нету,
Ничего там, облака».

Мальчик вырос, оженился,
Мальчик тайну бережет,
Ведь скрывать он научился
То, что кто-то что-то ждёт.

Но неспешное движенье
Втайне мучило его,
Возрастало напряженье
Ожидания того.

Он состарился и помер,
Здесь окончилась борьба.
В новой жизни новый номер
Приготовила судьба.

Мальчик смотрит выше, выше,
Взглядом нечто сохраня.
«Папа, я вон там на крыше,
Подними к нему меня.
Подними ко мне меня.
Мы стоим и ждём. Меня».


***
Писать прозу,
и не в том, что я прозаичней, а —
а дело в дыхании:
вдруг перестаёт нравиться
располагать в формальном изложении
предложения; ты думал историю;
годами она развивалась
в поющую вселенную,
живущую в тебе, с тобой, параллельно,
с дыханием своим, пространством,
ритмом и постоянством,
где росли на планетах деревья;
где триста спартанцев живы,
где живы Ромео, Джульетта,
не убивал Отелло Дездемону
и не убьёт; где все живы;
и ты эту всю вселенную
сжимаешь в таблетку стихотворения;
сам убиваешь; в некотором роде
формалистичность привязок
к видимым свойствам,
явно данному темпоритму,
вооружённому рифмой,
есть
дыхание в бетоне;
стихотворение
есть дыхание в бетоне;
поэзия в явленном виде
токсична, впитывается мигом,
минуя разум,
и может быть ядом;
а проза —
пишешь и дышишь сам,
и в ней
поэзия
присутствует гармонично
и дышит, как хочет сама.
Пусть…


***
Неучтённое и остальное
За завесой завес он искал,
И провиделось очень иное,
Где туманы и призраки скал.

Он искал гениально и честно,
Подбирая, меняя ключи,
И открылась другая завеса,
Неучтённая, как-то в ночи.

Сбой шаблонов любых прокатился.
Где Искатель? — Искателя нет:
Человек этот освободился
В отворившийся ночью рассвет.


***
Читая в хрониках,
что некий царь,
правитель всего,
иметель всех,
водитель стихий,
в каком-то году
предательски завладел,
я, несомненно,
тех понимаю, кто,
но
передо мной предстаёт
карта звёздного неба;
и там
тоже такие же где-то,
и
кто-то, как я,
видит эту же карту
со стороны иной —
и как-то понятнее, что
да…


***
Что бы там ни говорили,
Подсознательно желается от сограждан,
Чтобы, при любой занятости собою,
Они нашли именно те книги,
Купили и вдохновились.

Эффект прожектора,
Взятый более позитивно,
Часто предполагает,
Что автор очень надеется,
И, в принципе, так и пусть.

А в воде распылённых галактик,
Где живут наши судьбы как сны,
Наши годы теорий и практик
Знаком равенства растворены.


***
Каждый миг может стать последним,
Но, приемля такую грусть,
Сам себе отвечаю следом,
Что, мол, ладно, да ну и пусть.

Ветер веется над морями,
Как над сферой земной тюрьмы,
То — умершие над мирами,
А глядишь, полетим и мы.

Будут в воздухе нас частицы
После мига, как мы уйдём,
И кому-то мы будем сниться,
Кто надышится нами днём.

Он проснётся, такой счастливый,
Сна увидев немой полёт.
Будет миг наш ему красивый,
Миг его и к нему придёт.

Я — лишь ветер, ветров наследник,
И шепчу сквозь немую грусть:
Каждый миг может стать последним,
Ничего, хорошо, и пусть.


Сон на острове

Сон разума рождает чудовищ,
Сон острова рождает меня.
Мой сон волной поднимается,
По океану мчится,
Пустотой мается, но
С кораблём Ноя встречается,
Брызгами омывается, и
Это не океан, а
Колокол, колокол слышу —
Это система озёр дышит.
Здесь мой сон строит остров,
Который рождает меня.

Мой сон мало помнит.
На батарейках приёмник.
За окном камыши,
Радиоволнами ветер шуршит.
Странная ситуация:
Все станции,
Земной реальности вопреки,
Переходят на инопланетные языки.
На горизонте — молний движение.
Вторжение.
Было нерационально,
Слишком банально —
Цивилизацию перетянуть
Через космический путь.
Вместо,
Просто, и нетелесно,
И, не вступая в рискованность встреч,
Телепортировать речь.

Поскольку мне это снится,
Ко мне никто не хочет пробиться,
Здесь только птицы.
Но
Изменяется всё равно,
По часам, как минутам,
Восприятие речи моё почему-то.
И, не каюсь,
Сам я меняюсь.

Но однажды
Сон во сне был многоэтажный,
Где с первого до последнего этажа
Вверх летела душа, дрожа
Птицей, кричащей птицей,
Желающей пробудиться.
И я встрепенулся —
Проснулся!
Но в той иллюзии бытия
В сон пробудился я:
Я был молчанием Ноя,
И нас (меня!) было двое.
Номер второй меня
Плыл отдельно, рукой маня,
В лодке, безмолвно строг,
И он был нам лишний бог.
Не Этот, а тот, я чуден
И изумруден.

К молчанию я плыву,
К себе — и себя зову.
Я полупрозрачен,
В потопе мой мир утрачен.
Молчанием я покидаю Ноя,
Иду я к себе водою —
И мы становимся озером сна,
Двоится волной волна.
По центру на острове — третий я,
Печальна судьба моя:
Я их языков не знаю —
Я не понимаю…
Так нас становится больше,
Наше молчание дольше.
Мы себя копируем, повторяем,
Непонимающего теряем.
А он (я)
Тенью бытия,
Усталым
Фракталом,
Становится островом, ветром,
Призраком безответным
У Миядзаки — Безликим.
Бескриким.
А птица в осеннем воздухе
Ищет крылатое наше детство…


***
Воин в доспехах из собственной
содранной кожи.
Люди творящие очень на это
похожи.
Нас проницают, с природой
нетленной и тленной,
Муки рождения и катастрофы
вселенной.
Мы конструируем в температуре
горенья,
В нас происходят болезненно
соударенья,
Разные качества, свойства
жестоко играют,
Кожу сдирают, сдирают,
сдирают, сдирают!
Кровью даются нам каждые
новые вехи.
Знай, из чего они сделаны,
наши доспехи.


***
Боги богов, творцы творцов
И те, кто творцов творят.

Попал я как-то между зеркалами
И словно потерялся между ними.
И только вот родные отраженья
Увидели растерянность, как тут же
Немного стали видоизменяться,
Слегка вели себя они иначе,
Как это объяснить, они, похоже,
Оставили меня посередине
Не центром отражения, а словно
Источником, откуда забиралась,
Оттягивалась радиоволною
Моя для отражений несомненность.
Тихонечко мои искрили пальцы,
У них они при этом не искрили.
Когда они заметили такое,
Тогда между собой переглянулись.
Как будто лишним стал я в это время,
А в их пространствах прямо из-под пола
Росли сады стремительно, а птицы
С той стороны всё бились о поверхность
Зеркальную, всё падали, но снова,
В себя придя, взлетали, разгонялись,
И было мало им того полёта,
И был для отражений непорядок.
Один из тех, кто стал уже реальней,
Чем я, немного выставил ладони,
И между рук его образовался
Зелёный шар, светящийся неярко.
И те, иные, рядом, отраженья,
А также те, что были в коридорах
Зеркальных, тоже сделали такое —
И шаровыми молниями, бросив,
Пробили зеркала в моё пространство!..
…Куда-то провалился я на плоскость
И стал пластинкой чёрной граммофонной,
Так понял я, что мир бывает плоским.
Пластиночка вращалась, и вращались
Галактики, и там происходило
Записанное ранее в бороздках
Пластинки чёрной, но со мною рядом
Такие же пластиночки вращались,
А с них снимались мира варианты
По струнам звука, и происходили
События, одно через другое.
Вот входит некто, а за ним иные.
Они природу нашу плоскостную
Развозят по мирам своим отдельным,
Снимают и копируют с бороздок —
Мы стали цифровыми. Так творенье,
Стократно изменяемое кем-то,
Кто также сотворён, переносилось
И там перекопировалось тоже.
Вносились изменения, играли
Они в игру, при этом тоже игры
Над ними были, а ещё и дальше,
И далее в объект-субъектной связи.
Она терялась, впрочем, изначально
И не было её: слова, сигналы
Восприняты частично, и природа
У каждого своя формулировки.
И мы стояли, каждым отраженьем
Развёрнуты, распахнуты вселенной,
Что в наших головах, а что же дальше? —
Да это же…
А может быть, и нет.
Но «нет» и «да» — словесны…


Посвящение Б.П (2018).

Одновременно,
Выходя из дома,
В него возвращаясь,
Тихо творя миры,
Ты пребываешь
В разных вибрациях,
Измерениях разных.
Водная рябь
Движется так и этак,
Солнце собой отражая;
Преломляя Луну и звёзды;
Осени листья качая;
Принимая летящий снег;
Круги разбегая дождя.
Расходятся эти круги —
И тут же,
Но параллельно, есть
Круги в ином варианте.
Над ними ветер, один,
Навстречу и сквозь — другой:
Летит, не перестаёт;
Он там, у себя, поёт,
А песню его ты слышишь,
Своею Вселенной дышишь,
Планеты творя полёт,
Галактик творя полёт.
Никто не знает, как ты
Миры создаёшь другие,
Отчётливые такие
В гармонии красоты.
Вселенных твоих размер
Становится всё реальней,
Отчётливей, материальней
И ближе движеньем сфер.
Они уже просто здесь:
В окно по весне заходят,
Со звёздами хороводят,
О многом приносят весть.
Глядит земной человек
В распахнутое творенье —
И слышно благодаренье.
Спасибо тебе навек.
И я — от вселенных тех,
Похожих и непохожих,
Надеюсь, что тех же всё же
Моих параллелей, вех.
Подарок в моей судьбе —
Прочтенье и погруженье,
Прочувствованье, прозренье…
Моё тебе благословенье,
Моя благодарность — тебе.


***
Кто грешил, пусть покается;
Параллельные линии не пересекаются —
В одной математике,
В теории, но в другой математике
Пересекаются, так нужно;
Потому что;
Логически объяснимо
То, что пуля летит мимо,
Не мимо — или так бывает,
Что попадает и не попадает
Одновременно —
Но в срезе времени
Нельзя быть беременной
и небеременной;
Хоть прямые пересекаются,
Что неизвестно кому нужно;
Потому что;
Так и везде
Круги по воде
То сходятся, то расходятся,
А звёзды в спираль заводятся —
Закон один, не один;
Сливается фон годин;
Если они есть;
На всех — допущение, нужно;
Потому что;
Языковая реальность,
Структурная схем нормальность
Кристаллична,
Но тут же циклично
Сквозят сквозь кристаллов пустоты
Такие, другие соты;
А ты это знаешь,
Но ты себя оберегаешь,
И тени, и слёзы считаешь;
Однажды: «И всё?! Да неужто?!» —
Потому что;
Всегда потому что!..


***
Все года из людей повынутся,
Знать, желание точно знаешь:
Так охота на шею кинуться! —
Ведь потом уже опоздаешь.

Столь понятное это знание
В переменчивом жизни чуде.
Каждожизненно опоздание
Повторяют прискорбно люди.

Всё когда-нибудь, всё отложится,
Мы нордически мыслить стали.
Утром встанешь — а уничтожится
Мир иных, и вновь опоздали.

Не случится здесь повторения,
Хоть привыкли мы к повтореньям.
Есть такие, увы, явления,
Что не к ряду другим явленьям.

Все миры из миров повынутся,
И заранее сам страдаешь:
Так охота на шею кинуться,
Ведь потом уже — опоздаешь!


***
На волне параллельной они встречаются,
Сожалеют уклончиво и смущаются:
— У землян бывают дожди осенние,
Там у них ураганы, землетрясения;
Если так посудить, то они несчастные,
Впечатлительно слабые и подвластные;
Красотой их внимание очаровано,
Узко, векторно, пагубно и заковано;
Слишком детское, ясельно, понимание,
Обречённость несметная в них заранее;
Их свобода наивная дурью мается,
Ими в игры любые легко играется;
Окровавлены комнаты их молельные,
Их насилием полнятся колыбельные;
Их миры проницает жестокий глас —
Как и нас!


***
Шарик зрения над головой,
Шаровая молния гроз
Тихо плавает над травой,
Отражаясь блистаньем рос.

Ты лежишь, и глядит она
На мгновенный и чуждый свет,
Любознательности полна,
То ли есть она, то ли нет.

Ты проснёшься во влаге трав,
Неизвестно кем усыплён.
Будешь ты и смущён, и прав
В том, что странный вот этот сон.

Будет жизнь твоя снов полна,
В них увидишь её черты,
Ведь тебя забрала она,
Дальше жив ты, но ты — не ты.


***
Личность как облако информации,
Лишнего рода идентификации.
Ложно и мимо.
Только представишь — и ошибёшься,
Вновь потеряешься, не найдёшься.
Неисследимо.

Неисследимо твоё движение,
Переживание, постижение,
Признаки — внешни.
Призраки клетки на ветке множатся,
То укрупняются, то ничтожатся
Сумраком вешним.

Сумраком вешним глядят созвездия,
На не святошу глядят, не бестию,
Словно гадают,
Но и созвездиям, точкам маленьким,
Им не слыхать, как цветочек аленький
В сердце рыдает.


***
Обычная мудрость травы под дождём.
Хоть подозреваем, хоть ждём, хоть не ждём,
Хоть краткая тропка, хоть очень длинна,
Но мудрость травы — параллельна она.

Она параллельна тебе и сейчас,
Сама намекается множество раз,
Она безъязыка, жива, не жива,
Но в нас прорастает, как эта трава.

Спадают печали завесой дождя.
Ты вниз поглядишь, по траве проходя,
И, может, поймёшь, хоть мы ждём, хоть не ждём,
Вселенскую мудрость травы под дождём.


***
В его обычных думах
Вселенная сама.
Однажды он подумал,
Что все сошли с ума.

Уехали их крыши,
Как птицы, сорвались.
Глядел он крыши выше,
Глядел вокруг и вниз.

И хором, и отдельно
Поехали мозги —
И здесь, и параллельно
Под музыку пурги.

Жестокость изначально
В мирах растворена,
При этом так печально,
Что вечная она.

Чтоб не поехать лично,
Умом не пострадать,
Он принял, что логично
Ей тоже дань отдать.

Мы в том единоверцы,
Взирая не спеша,
Как в общем нашем сердце
Расплакалась душа.


***
Изначально, продуманно иль на ходу,
Мы первичные смыслы имеем в виду,
Но что мы изначально напишем,
Понимается ниже иль выше.

Понимается столь не по центру и вбок,
Поперёк, змеевидно, и наискосок,
И с поправкой на непониманье,
Наслоенье, чужое незнанье.

Будет выхвачен образ, как сам ты не ждал,
Не заметят беду, над которой страдал;
В арифметике детской расчислят,
Перечислят и связи домыслят.

Твой домысленный образ, конечно, — не ты:
Добавляют черты, убавляют черты,
И читатели возятся, черти,
Приближая анализом к смерти.

Джентльменски и просто на это смотри,
Защищая молчанием то, что внутри:
Птицу-образ пустил ты из клетки —
Пусть летает от ветки до ветки.

Пусть поёт уже эхо от эха вокруг,
И спиралью небесной очертится вдруг,
В нём ты будешь безмолвною точкой —
Дымным странником и одиночкой.


***
Где мерцают звёздные миры
В тонкой паутине цифровой,
Там за продолжением игры
Бодрствует неведомый живой.

Там светает, и охота спать —
Здесь прошла эпоха или две,
А землянам так и не понять,
Что творится в сонной голове.

Что-то он надумает одно
И в онлайне с кем-то игранёт —
Нам как персонажам суждено
У судьбы увидеть поворот.

Но он сам и виден, и творим,
Уровней таких неведом счёт;
Кто-то там ещё не спит над ним,
И ещё, ещё, ещё, ещё.

В радостях, а может, и скорбя,
Уровни проводят свой досуг…
Может быть, и на творца — тебя —
Замкнут их неисследимый круг.


***
Требует опыт, уж вы поверьте,
Взгляда полегче на тему смерти.
Смерть, как рождение, очень внятна,
Слишком естественна и понятна.

Сроки использования тела,
Сроки гарантии и предела.
Жизнь утекает виеньем змейки,
Сроки рабочие батарейки.

Сухо и ясно придёт однажды
Миг утоленья последней жажды:
Выпьешь стакан, а судьба рассудит,
Станет последним он иль не будет.

Если душой улетишь куда-то,
То не накручивай зря себя ты.
Если ты выживешь параллельно,
То не заметишь, живя отдельно.

Если умрёшь абсолютно вовсе,
Разум уже ничего не спросит,
То есть хоть как, но во тьме глядящей
Есть вариант, он везде щадящий.

Так-то оно это так, но всё же
Сердце живых не болеть не может…
Даже, коль боль ты преодолеешь,
Образ любимый ты пожалеешь.

И всё равно это не ошибка —
То, как любима его улыбка.
Что бы там вдруг ни стряслось с судьбою,
Ты береги, что сейчас с тобою.


***
Ничего не повторится, как сейчас.
Прежний ветер не овеет новых нас.
Нас извечная, казалось бы, звезда
Прежним светом не приветит никогда.

Каждый миг стоим у бездны на краю,
Держим хрупкую вселенную свою.
В параллелях наших мигов и годин
Каждый чувствует себя, что он — один.

А ему-то одному и наплевать,
Что, мол, точки сборки могут кочевать,
Что он, дескать, во вселенной растворён —
Для себя-то он один овеществлён.

И к чему ему о вечности слова,
Если это не вмещает голова.
В том — трагедия, что в мире есть — и нет,
Есть ответ — не проверяется ответ.

Нам извечная иллюзия, звезда
В нашем множестве доступна-то всегда,
Да вот каждому, сейчас и одному, —
Понимание желательно ему!


***
Жизнь, подобная киносеансу,
Световому дню одному —
Очень маленькое пространство
Без ответов на «почему».

И, поскольку мы испаряем
Наши жизни в мирах своих,
Мы бунтующее расширяем
Те миры за пространства их.

Интеллектом, поступком, страстью
За бессмертием — в вечный бой,
Иллюзорною пусть, но властью,
Властью лучше бы над собой.

Словно в облако цифровое
Переводим за часом час,
И, пожалуй, оно — живое
И, быть может, живее нас…

…Ты, хоть знаешь, а хоть не знаешь,
Где я, здесь или, может, нет,
Ты, кто нынче меня читаешь, —
Да пребудет с тобою свет!..


***
Гласные речевые
олицетворяют
стихии, поющие
в нашем сознании
образом воли;
согласные —
образ вежества; так;
но
ничто не мешает
перевернуть парадигму,
тогда
очень наглядно
(смайлик, ищу смайлик —
слегка дождливый,
в категориях ваби и саби,
и улыбается)…


***
Что, если, веки когда смежаются,
Небо преображается?
Мир перезагружается.

Мира иллюзии — столь эфирные,
Линии здесь пунктирные,
Словно дожди пунктирные.

Капля в жару от небес к поверхности,
Путь её — в неизвестности,
В образах и словесности.

В небе над словом дожди заплакали,
Солнце слепит над знаками,
Там, где дожди отплакали.

Бродит планета в иной вибрации,
Где были войны, нации.
Пепел и радиация.

Но, если веки тогда смежаются,
Пепел преображается,
В город преображается.

Но, меж открытием и смежением,
Где ты в преображении?
Сам ты в преображении…


***
На свете много споров, ссор,
Их неумолчен разговор.
Советов всяческих полно,
Уж так всегда заведено.
И много суеты, хлопот,
За днями дни, за годом год.
Но жизнь диктует нам сама —
Храните тишину ума.
Безмолвны тишины дары,
Лишь так рождаются миры…


***
Буря мглою хороводит,
И тихонько, без затей
Кто-то в дождь упрямо ходит
Не из племени людей.

Бродит, ни о чём не спросит
Никогда и никого,
И земная наша осень
Параллельна для него.

Без контактов и поступков
Наблюдателем идёт.
Он вбирает мир, как губка,
Счёт невидимый ведёт.

В доме — я, а в окнах — роща,
Очертания просты…
Вдруг мигает словно площадь,
И каналы, и мосты.

Я в Венеции частично,
Как миганье светляка.
Я раздваиваюсь лично,
Здесь — но там наверняка.

Тот, кто бродит, постучится
В дверь мою на раз-два-три,
И со мной соединится,
Что взрывало изнутри.

И, с ума сойдя, Сан-Марко
Параллельно я пройду,
Там, где солнце светит ярко,
Здесь, где осень не найду.


***
Верить, любить, отдавать,
Не пререкаться безбожно…
Людям нельзя воевать —
Не воевать невозможно.

Звук — о добре без границ.
Звук — о великой свободе.
Люди посланцы убийц,
Вынужденных по природе.

Цивилизации креп
В сериях разнообразных —
Это насилия цепь
Ради фантомов прекрасных.

Хочется, чтобы не так,
Хочется, чтобы не больно,
Чтобы насилия знак
Нас бы не ранил невольно.

Жизнь так печально мала,
Хоть продолжается дальше…
Нету добра или зла,
Слово наполнено фальшью.


***
У меня уже город ушедших —
Чуть практичных, слегка сумасшедших;
И прямых, и довольно двуличных;
Говорливых, весьма безъязычных…

Целый город, однако, почивших —
О почивших до них позабывших;
Эгоистов, неэгоистичных;
Фриков разных; героев трагичных…

Я на улице вижу их лица,
Так случается мне ошибиться,
Так доводится мне обознаться,
Словно в их зазеркалье ворваться…

Мы когда-то не договорили,
Недопили и не докурили,
Не прочли потаённые строчки,
На бумаге — несчастных три точки…

Ум понятлив — душе не смириться.
В зеркалах отражаются лица.
Мы стоим у невидимой двери,
Где свидетели мы — и потери…

Миг — и мы коридором зеркальным
Отправляемся шагом печальным,
И случится другим ошибиться,
Видя схожие с нашими лица…


***
Над водою свет белый-белый,
Непроявленный и несмелый,
Здесь летают листы бумаги
Как начало сюжета, саги.

Каждый лист над водой, как птица,
Что безмолвная и кружится…
Сон прозаика и поэта,
Ты подумаешь, лимб ли это?

Нет, не лимб, это всё — иначе:
Цвет, и физика, и задачи,
Алгоритмы движенья змейны,
Непроявлены, нелинейны.

Мы стоим, а листы — из пальцев,
Мы рождаем миры скитальцев;
Небо наши листы читает,
Наша тень потихоньку тает.

Космос — пиксели и решётка,
Те, что мы сотворяем чётко…
Я однажды сказал, что даже
Нас реальнее персонажи.


***
Не скажет выражение лица
Всё то, что невозможно передать,
Динамику оттенков без конца,
О большем и бессмысленно гадать.

Додумывая домыслов игрой,
Бессмысленно отстраивать судьбу
Чужую, с потаённою порой,
Чужую страсть, молчание, борьбу.

Покажут только то, что можно нам,
А что прорвётся частью, не понять,
А что понять смогли по временам,
Того нам до глубин и не объять.

У пропасти мы ближнего стоим,
Вселенную частично видя там.
Нам хочется быть понятыми им,
Но всё — отчасти, и ему, и нам.

Трагедия вселенской немоты,
Когда ещё, казалось бы, чуть-чуть,
Но, пустотой коснувшись пустоты
Любимой, продолжаем с плачем путь.


***
Код, растворённый в каждом шаге,
Знаке, начертанном на бумаге
И в цифровом распылённом мире,
Знаке, летящем по миру шире;

Пиксельный, хрупкий и тем нетленный,
В этой живущий и в той вселенной,
Может быть, нами преобразован,
Волею, взглядом организован.

Может быть, мы его притянули,
В небо хрустальное заглянули,
Частью при этом его являясь,
Водно колеблясь и преломляясь.

Мы, пустотой к пустоте — едины,
Хоть и дискретны, необходимы,
Ибо сотворчество мирозданья —
Наше небесное оправданье.


***
Душа тоскует, ум гадает,
Определяются пути,
И точно знаешь, наблюдают,
Куда решаешься идти.

Из мира облачной раскраски
Вновь подбираешь колер свой,
Подозревая: шиты маски,
Опять летят над головой.

Язык ни слова не проронит,
Как будто вышел из кольца,
Но маска некая догонит
И развернётся у лица.

А те, оттуда, наблюдают,
Наденешь маску — или нет,
Играют в карты и гадают
На ночь твою и на рассвет.


***
Эхом голубь ковчега летит,
Где у неба особенный вид,
Голубь небом своим окрылён,
Кто же знает, вернётся ли он.

Нету берега наверняка,
Значит, голубь вернётся пока.
Если кто-то вернётся опять,
То домашним опять благодать.

Он летал меж фантомов, зверей,
Он вернулся, стоит у дверей,
Он стоит, и родной, и живой,
Голубь там над его головой.

Птица, что же его ты манишь,
Что выманиваешь, птица, кыш.
Пусть манящих краёв и не счесть,
Мы хотим, чтоб остался он здесь.

Но он выйдет рассветной порой
В облака, что притихли горой,
За Норфолкским он двинет полком,
Он не помнит о нас ни о ком.

Только голубь летает вокруг,
Но и он потеряется вдруг.
Кто остались, те молятся за
Тех, кто им не закроют глаза.


***
Недосказанность нас убивает,
Прежде смерти холмом укрывает,
Накрывает печалью нестранной,
Столь естественной и постоянной.

Всё мы знаем, мы знаем, мы знаем,
Как обычно, без слов понимаем,
Принимаем немую известность,
Возлелеяв свою бессловесность.

Относительность, сущность, признанья —
Между серых пунктиров молчанья.
Умолчание пустошью бродит,
Нас поддерживает и изводит.

Мы — ежи у вселенной колодца,
Мы боимся собой уколоться.
Мы умрём, в дальний гул обратимся,
А пока мы молчим и таимся.

Глянет космос однажды серьёзно.
Мы опять будем заняты. Поздно.
И тогда-то опять пожалеем,
Что молчание нынче лелеем.

Разрывает миров тяготенье,
Утомляет обманное зренье,
Пониманье влечёт и взрывает,
Недосказанность нас убивает.


***
Мир поделен, и это смешно отрицать,
На умеющих ждать и не вынесших ждать.
Кто-то мудро неспешен и правильно ждёт,
Но в иное деление вдруг перейдёт.

Там себя он, минувшего, видит другим,
Примыкая к поспешествам, столь дорогим.
Отвращала рисковая прежде игра,
Но в реакциях новых настала пора.

Он неопытно ставит, взрывая расчёт,
Интуицией путая нечет и чёт,
Изломав, испугав переменами мозг
И расплавив поступком минувшего воск.

Он не знает, что маятник в небе над ним
Изменяет его стать рисковым таким,
Вместе с ним так меняются материки
И народы, что на перемены легки.

Но доходит до точки тот маятник враз
И обратно движение разуму даст.
Переменится он, и подумает он,
Что разумен, свободен и очень силён.


***
Испытание сознания —
Мир без знаков препинания,
Не зажатый жизни сроками,
Бесконечными потоками.

Испытание сознанию —
Не тянуться к окончанию,
К разделению, продлению,
Интонаций усилению.

Бунт живущего сознания —
Ставить знаки препинания,
Хоть известно нам заранее —
Иллюзорно препинание.


***
Проницаемость нас в пустоте.
Надо мною дворцы-облака.
Через стену проходит рука.
Теплоходы гудят в темноте.

Проплывая миры в темноте.
Сквозь туманы и сквозь ледники.
Расстояния здесь велики.
Но малы расстояния те.

Видишь, я на дистанции здесь.
Слышишь, я на дистанции там.
Мы кружимся по этим местам.
Пустоты вариантов не счесть.

Нам не вычесть галактики пульс.
Не умножить ни встреч, ни минут.
Но я точно дождусь и вернусь,
Постучусь, я ведь знаю, что ждут.


***
Мне снится год за годом постоянно,
Как странствую я в сумеречном лифте,
И явно я невидим, он невидим
В многоразличных тех перемещеньях.

Вот мы спустились, там вода над полом,
Вот поднялись — и птицы неземные,
А вот у лифта окна появились,
Мы движемся уже горизонтально.

Какой-то берег в сумерках у моря.
Мы едем по водам, по неким рельсам,
Притопленным слегка, вода такая,
Что век бы я остался в сновиденьях.

Как это объяснить, я там охвачен
Гармонией и дрожью путешествий:
Миры творятся на мгновенье раньше,
Миры моим творятся подсознаньем.

И в том — окно возможности творенья,
Окно открыто, и, не беспокоясь,
Творю я облаков преображенье
В моих цивилизаций корабли.


***
Построение образов разными «я».
Сколько разных миров и систем бытия,
Сколько всё же галактик кружится в мозгу,
Варианты я определить не могу.

Здесь одно сквозь другое, мерцая, дрожит,
И мигает, дорожкою солнца бежит,
А навстречу и сквозь по воде цифровой —
Тот же образ, но некий другой, огневой.

Варианты движения сходятся влёт,
Расплавляя затверженный разума лёд.
Только птицы и видят на крышах домов
Птиц метание в небе из прочих миров.

Птицы здешние вспугнуты теми опять,
А мы любим с тобой на балконе стоять,
Наблюдая и главное не говоря,
Горизонтом ласкающим взор озаря.

Понимаем, сколь много систем бытия
Преломляется нашими общими «я»,
И творение в нас не согнётся в дугу —
Мы глядим, мы стоим на одном берегу!


***
Хотел стать старше.
Хотел стать моложе.
Вечность дальше.
Всё же. Всё же…

Хотел — веселее.
А делал строже.
Но соль — солонее.
Всё же. Всё же…

Ветра поседели.
Как я, похоже.
Но птицы — летели.
Всё же. Всё же…

Кто смел. Кто боялся.
Кто жил. Не дожил.
А кто-то остался.
Всё же. Всё же…

И вот он остался.
А те — моложе.
Он эхом метался.
Всё же. Всё же…


***
Это словно бросаешь курить —
И тянется, тянется ломка.
Мысль мгновенна, и в ней творить —
Мигом по мига кромке.

Мысль расходится, океан,
Вдаль разбегая миги.
Дар размышления людям дан —
Время сомкнёт вериги.

Ты размышляешь, и ты ушёл
Дальше, давно и дальше.
Там и не плохо, не хорошо —
Просто там нету фальши.

Время же тянется веществом
Нынче тугим, тягучим.
Тяжко сейчас продышать его,
Им обусловлен случай.

Ты уже там — но вот в этом здесь.
Чувствуешь ты сквозь жилы
Долгих процессов густую взвесь,
Времени ход остылый.

Времени — нет, и условна гладь
Всякой условной муки…
Как же порою невмочь отдать
Времени ход разлуки!

Времени ночка мучительна,
Даже расчислить нечем.
Но наконец-то с тобой она —
Встреча…


***
Кинозал, как в реальность окно,
В сотворённости кадры едины.
Помню, я, выходя из кино,
Опасался, что в мире — руины.

Опасался, что, выйдя на свет
Из привычного мне кинозала,
Обнаружу, что мира-то нет
И доселе притом не бывало.

То, быть может, не так я моргнул,
Что с миганьем экрана совпало, —
И для внешних исчез, утонул,
Растворился, как вовсе не стало.

Был ребёнком, теорий не знал,
Но я чувствовал, как половинны
Те пространства, где не кинозал,
И миры, где сюжета долины.

Я, наверное, с детства искал,
Где же суть оснований нетленных,
И поток сквозь меня протекал
Создаваемых мною вселенных.


***
Хочу писать я только прозу,
Большую прозу, как дышать,
И поэтическою позой
Тому дыханью не мешать.

Не уменьшать размером, данным
Или навязанным строкой,
Пространства неба, океана,
Дыханье ветра над рекой.

Стихотворение, хоть метко, —
Не всяк поток проходишь вброд.
Оно, по сути, как таблетка
Или в баллоне кислород.

Стихотворение трагично,
Как будто к гибели спешит.
Оно сознанию токсично,
Оно без ведома крушит.

Не дав читателю подумать,
Оно уже в него вошло
И тем, чем превышает сумму
Его мозаики, сожгло.

В нём сокрушенье чьей-то воли,
Но кто-то и не выбирал
Поэта комплексы, пароли,
Болезни, чем поэт сгорал.

И в прозе поэтизма много,
Но не смертельно вещество,
И бесконечная дорога
Творца до неба самого.

И я дыханье океана
Хочу полнее обрести,
Мне эта проза столь желанна
На поэтическом пути!


***
Знаки судьбы — одни;
Разные всем они;
В разнице слов — не бред;
Противоречий — нет.

Чёрный, допустим, знак;
Где-то он белый, так;
«Плохо» ли, «хорошо»,
Разницы нет большой.

Бездна минует, век;
Где же ты, человек,
Что там тебе тогда
Пела в ночи звезда?

Всем суждено уснуть;
Зыбок абстрактный путь…
Но ты сейчас живёшь,
Кем-то себя зовёшь.

И не в абстрактный раз,
Больно тебе — сейчас;
Больно метаться меж
Вечных и сих надежд.

Но, выбирая здесь,
Слышим мы неба весть,
Значит, и страсть — не бред,
Противоречий — нет.

В мире земных побед
Светит извечный свет;
В мире условном — вновь
Мужество и любовь.


***
В детстве дождь пахнет без опыта
Сравнений с дождями позже,
Без возрастного ропота,
Без наслоений дрожи.

Падает в пыль он слышимо,
Капель свежо паденье.
Словно дождём надышаны,
Ждём мы перерожденья.

Всяческие пунктирные
Маятники качая,
Носят ветра эфирные
Нас по мирам отчаяния.

Хоть от дождя забытого
В опыт нам перебраться,
Мира, дождём омытого,
Ждём мы от инкарнаций.

Или же, в прочем случае,
Цифрою распылённой
Вспомним дожди мы лучшие
В бездне судьбы бездонной.

Где-то (и здесь) — без ропота,
Пиксельной мнимой дрожи,
Вспомним, как было без опыта
Сравнений с дождями позже.


***
В детстве
я везде и всегда
знал, с какой стороны море.

Будь оно за множество километров,
я знал по особому небу,
тому, что жило во мне.

Годы прошли — показалось,
что это уже не так,
но дело в ином.

Другое
я стал понимать
и чувствовать больше.

На основе
чувствований былых
стало тоньше.

Благодарю
и
понимаю…


***
В небе мерцает, как плачет, звезда,
Берег речной под ногой.
Вспомнишь ли это ты там и тогда,
Тот, кем ты будешь, другой…

Воды теплы и безмолвен песок,
Капли дрожат на руке.
Будешь потом от себя ты далёк —
Этого, что на песке.

В небо опять, там такая луна
Свыше сияет, любя.
Вспомнишь ли ты, как сияла она
В небе ночном для тебя…

Станешь ли ты в жизни этой и той
Помнить сиянья дары…
Ограждены мы незримой чертой,
Где забываем миры.

Млечной рекою нам плыть и идти.
Вспомнится ль малая часть?
Звёздных пунктиров на лунном пути —
Множество, так же, как нас.


***
Творцу миров, вершителю вселенных
Вместить в юдоль земную суждено
Ответы и начала, и дано
Развить миры творцу иных вселенных.
Царят суеты, и поют ветра
У пограничной линии прибоя,
Миры поют в себе и над собою,
Их окрылить и выпустить пора.
Рассветов зябких тонкая пора
Охватит вновь земные вечера
Вершителя им созданных вселенных.

Творцу миров, вершителю вселенных
Открыто мироздания окно.
Не важно, всё равно, не всё равно,
Но так ему природой суждено.

Вместить в юдоль земную суждено
Цивилизаций гибель и начало,
Он чует воздух звёздного причала,
Ответы и начала, и дано.

Ответы и начала, и дано
Среди сует людских, наивно тленных,
Жестоких, добрых, близких, отдаленных
Развить миры творцу иных вселенных.

Развить миры творцу иных вселенных
Всё время рано, поздно и пора,
Когда вокруг с утра и до утра
Царят суеты и поют ветра.

Царят суеты и поют ветра,
Палят светила, ураганы воют,
Покоя надо, но не успокоят
У пограничной линии прибоя.

У пограничной линии прибоя —
Реальностей сраженье за него:
И те, и те зовут к себе его,
Миры поют в себе и над собою.

Миры поют в себе и над собою,
В творце поёт миров его игра,
Их физика, светила, вечера,
Их окрылить и выпустить пора.

Их окрылить и выпустить пора,
Иначе ими станешь тяготиться,
Но суть уже в миры свои стремится,
Рассветов зябких тонкая пора.

Рассветов зябких тонкая пора
В мирах иных реальнее порою,
Но лето возвращения жарою
Охватит вновь земные вечера.

Охватит вновь земные вечера
Охватом закосмических, нетленных
Внеличных сил — и личных, удивленных
Вершителя им созданных вселенных.

Вершителя им созданных вселенных
В его различных личностях прими,
Ему диктует небо меж людьми —
Творцу миров, вершителю вселенных!