Простые инстинкты. не миниатюра

Оленька стряхнула чешуйку выцветшей краски с деревянной скамейки, зевнула, показав розовый язычок, помахала у щеки журналом «Комильфо» и перенесла тяжесть тела с левой ягодицы на правую.
Соседские дети копались в песочнице. Белокурая девочка в красном комбинезоне откопала плотную колбаску, облепленную песком, раздавила ее пальцами, понюхала, поморщилась и отбросила бяку в сторону. Бяка угодила кудрявому мальчику в голову и запуталась в волосах. Мальчик хотел стряхнуть бяку ладонью, но только размазал ее по густым кудрям. Кинул в девочку совочком, полным песка, девочка зажмурилась, закрыла лицо руками и стала обиженно верещать. Примчалась бодрая бабуля и, наградив кудрявого шлепком по губам, потащила рыдающую к подъезду. Мальчик тоже заревел и побежал  следом.
Оленька равнодушно наблюдала за Кирпичем, который считался ее парнем. Кирпич рьяно подтягивался на турнике. Турник дрожал, Кирпич пыхтел. Он получил свое прозвище из-за угловатой формы тяжелого черепа. Кирпичева голова славилась по всему микрорайону. Ударом головы Кирпич вырубал в драке любого противника, каким бы мосластым и мясистым тот ни был. Даже те, кто знали о его тактике и коронном приеме – усыпить бдительность противника разговором, отвлечь ужимками и затем втемяшить резким коротким тычком головы в нос или по губам, – плошали, давали себя обмануть и лежали потом на земле, цепенея от резкой, пронизывающей боли. Оленька знала, что у Кирпича дома есть самодельная боксерская груша, и почти ежедневно он яростно таранит ее башкой, подстегивая свой азарт музыкой группы «Раммштайн». Оленьке не нравилась ни такая музыка, ни потная, искаженная гримасой физиономия Кирпича, терзающего боксерскую грушу, но ей нравилось смотреть, как ее парень укладывает очередного невезунчика на асфальт. В родном микрорайоне добровольцев подраться с Кирпичем уже не находилось, и иногда он, чтобы развлечь подружку, цеплялся к забредшим из других краев. Оленька оставалась наблюдать в сторонке, а Кирпич с обманчиво дружелюбной ухмылкой на раскрасневщимся лице, направлялся к выбранной им жертве. «Стоишь?.. – Кирпич улыбался еще шире. – А чего стоишь?..» Если парень сразу пугался, то Кирпич, вволю насладившись его страхом, высказывал все, что думает о таких трусливых чмырях и салабонах, отбирал сигареты и мелочь, и, со словами «Больше не стой тут!» –  давал испуганному на прощание оскорбительный пинок под зад. Если же парень оказывался не полным тюфяком, и в ответ на подначки начинал огрызаться, сурово щуриться, шевелить плечами, напрягать мышцы ног, готовясь ответить на атаку или броситься в нее первым, то Кирпич лопотал заискивающей скороговоркой: «А… извини, братан! Я обознался, извини… Ну, чего ты?.. Не заводись… Шуток не понимаешь…» –  и разворачивался, как бы намереваясь поспешно удалиться, а потом резко разворачивался и с небольшим подскоком врезался крупной увесистой башкой парню в лицо. Бедолага сползал по стеночке, выпучив увлажнившиеся от болевого шока глаза, а кровь, хлынувшая ноздрями, заливала ему рот, подбородок и шею. «Меня батя научил!..» –  гордо объяснял Кирпич Оленьке, которая уже сотню раз слышала и про батю и про его отцовские уроки, ей это было неинтересно, но наблюдала она за прелюдией сражения, кульминацией и финалом с трепетом и наслаждением. И после каждой победы Кирпич получал от нее горячий, влажный и упругий подарок – в темноте парковой разваливающейся беседки или на подоконнике замаранного подъезда. В кровати, ни у него, ни у себя, Оленька Кирпичу еще ни разу не давала: все время кто-то топтался неподалеку из домашних.
Летнее солнце пекло нещадно, нагревало Олино тело, едва прикрытое топиком и короткой юбкой. Оля скинула босоножки, трава приятно холодила ступни. Оля обмахивала себя журналом, как веером, а Кирпич, перейдя с турника на брусья, продолжил терзать свое потное, бугристое туловище.
На соседней скамейке сидели одноклассники Кирпича – Лысый, бривший свой череп наголо, и Паштет, у которого лицо было цвета слегка подсохшей ливерной колбасы. У Оли, глядевшей на паштетово лицо, всегда возникал вопрос: «Что за дрянь жрет этот парень?.. Или такой тошнотный цвет лица – последствие отцовского алкоголизма?..» Лысый меланхолично ковырял кожу на большом пальце ноги, а Паштет с интересом, как будто впервые, читал надписи на банке с пивом. Сковырнув мозоль до крови, Лысый злобно выругался, а Паштет, дочитав все, что можно было прочесть на банке, собрался было ее открыть, но только оторвал жестяной хвостик, а банка осталась запечатанной. «Если лузер, то во всем!..» – мрачно прокомментировал Лысый оплошность Паштета. А Паштет вынул из кармана складной нож и стал ковырять тонкую жесть. «Сколько времени?..» –  крикнул Лысый, обращаясь к Оле, у которой на руке золотились пластмассовые часики, но Оле было лень шевелиться, ей даже не хотелось открывать рот, чтобы ответить, но она все же процедила: «Достань свою мобилу и посмотри!..» –  и, скорчив презрительную гримаску, она отвернулась в сторону и прикрыла глаза.
Кирпич, выжав свою норму на брусьях, подошел к ребятам, отобрал у Паштета банку, отхлебнул и передал банку Лысому. Затем как бы в шутку, в четверть силы, но резко и точно, ударил несколько раз Паштета кулаками в плечи, грудь и живот. Паштет, пытаясь прикрыться, морщился и жалко, затравленно, угодливо улыбался.
Кирпич подошел к Оле и сел рядом, по-хозяйски обхватив девушку за плечи. Оля сказала брезгливо: «Ты липкий!..» –  и попробовала отстраниться, но Кирпич сжал ее еще сильнее, а свободной рукой оттянул Олину майку и с удовлетворением стал разглядывать сокрытые под лифчиком бледные груди. «Ни разу не видел, да?!» –  зло прошипела Оля и покосилась в сторону ребят, которые пялились на нее с известным интересом, у них-то девушек, которых можно потискать, еще не было, –  и добавила капризно: «Пить хочу!..»
«Давай сюда пиво! – велел Кирпич Лысому, но тот сунул банку Паштету, и пихнул его в бок, мол, давай, шустри. Паштет подскочил, Кирпич отхлебнул пиво первым, затем протянул Оле. Оля скривилась и недовольно фыркнула: «Оно вонючее! Я фанту хочу…»
Кирпич поднялся, натянул майку-безрукавку, надел бейсболку, опустив козырек на нос, сказал, сунув пустую банку в руку Лысому: «Пока. Завтра созвон…» –  приобнял Олю за талию и повел подружку по асфальтовой дороге вдоль тополей. Девушку оглянулась, вспомнив про журнал «Комильфо», оставленный на скамейке, но Кирпич обнимал крепко, вел уверенно, а сказать ему хотя бы пару слов разморенная жарой Оленька поленилась.    
Паштет спросил Лысого: «Ты куда после школы?»
Лысый ответил недобро: «В ****у… –  смял пустую банку в кулаке и пнул ее ногой в направлении кустов.  – А ты куда?»
«Я?.. Я в менты… Наверное…»
«Куда-куда? – изумился Лысый. – Да, я ж тебя сразу за это прибью…»
«Ну, а куда еще?..»  – невесело вздохнул Паштет.

Прошумел лифт, скользящий вниз. По мусоропроводу, судя по звуку, пролетела пустая бутылка; хлопнула дверь. Кирпич мял Оленькино нежное тело на лестнице черного хода. Задрал Олину майку, расстегнул лифчик, впился ртом в правый сосок. Запустил руки под юбку, пальцами проник под трусы, коснулся заветного. Зашептал: «Ну, давай, давай, по быстрому!..»
На площадке между лестничными пролетами валялись рваные замызганные одеяла, фуфайки, холщовые мешки, из которых бомжы, ночующие в подъездах, делают себе теплые гнезда.
Оленька изучала многочисленные надписи и рисунки на стене, оставленные панками, гопниками, фашистами и антифашистами. Стена холодила спину. Кирпич пытался засунуть свой распаленный болт в сухую Олину щель. Запихнул на четверть, и тогда Олина щель, наконец, слегка увлажнилась. Кирпич принялся рьяно вдалбливать твердое в мягкое, сжав Олины ягодицы жесткими ладонями уличного хищника. Толчки убыстрялись, смазка становилась обильней, скользило все лучше и лучше. Кирпич сопел все громче, рыкнул, прижав к себе Олю особенно сильно, и затих, уткнувшись носом в волосы подружки.
–  Ты, что… прямо в меня спустил?! – спросила Оля.
Кирпич вместо ответа нечленораздельно буркнул.
–  Дурак!
–  Тебе надо подмыться сейчас, тогда ни-чо…
–  Дурак!
–  И лимоном попрыскать. Говорят…
–  Себе попрыскай, дурак!.. А вдруг я забеременею?
 – Ну…
–  Дурак! Без презика больше не дам никогда…
Кирпич ухмыльнулся. С виновато-довольным видом он присел на корточки, достал измятую пачку сигарет.
–  Одна осталась… На, кури первой, я добью…–   протянул подружке сигарету и чиркнул спичкой.
Оля затянулась и со злостью выпустила струйку дыма в лицо Кирпичу. Кирпич жадно втянул дым ноздрями и хохотнул:
–  Стоя, говорят, не так опасно…
–  Не-ну-ты-точна-дыбил!
Кирпич поднялся, наклонил голову, приблизился к Оле вплотную и вперился в нее, не мигая, злыми синими глазами. Оля пожалела о сказанном, сжалась испуганно, ожидая удара. Кирпич выдержал паузу, секунд пять, потом расслабился, усмехнулся, чмокнул Олю в губы и забрал у нее сигарету:
– Хватит тебе курить! А то дети желтыми будут…
Оля нахмурилась, встревоженно зашептала:
– Там кто-то есть… Шуршит кто-то…
 – Подержи сигарету… –  шепнул в ответ Кирпич, выглянул на площадку перед лифтами, и, резко метнувшись, схватил за шею парня, который уже взялся за дверную ручку, чтобы скрыться в квартире.
–  Стой, сука! Иди сюда… –  Кирпич затащил парня на лестничную площадку черного хода. – Подслушивал?! Подслушивал, пидарас, как мы ****ись, да?..
Парень попытался вырваться, но Кирпич зажал его шею у себя под мышкой и согнул парня пополам. Парень шумно сопел, вцепившись пальцами в бицепс и предплечье Кирпича, пытался освободиться от захвата. Кирпич ослабил хватку, дал жертве вырваться, но, не дожидаясь пока парень распрямится, влепил ему коленкой в лицо. Парень охнул и зашатался, прикрыв лицо ладонями. Кирпич врезал ему локтем прямо по ладоням, парень раскрылся, остолбенел от боли и страха, и Кирпич тут же ударил ему ногой в живот. Парня вырвало винегретом на гнилые тряпки.
–  О! Будет сегодня бомжам, чем поужинать! – сказал Кирпич, разглядывая парня и как бы раздумывая, куда бы ударить еще.
Оленька, которая до этого момента наблюдала за избиением с интересом и некоторым удовольствием, брезгливо поморщилась, ноздри на ее крохотном носике шевельнулись:
–  Фу!.. Ну, хватит с него… Пошли…
Она потянула Кирпича за руку, тот подчинился, но, сделав несколько шагов, обернулся, наскочил на парня, толкнул его на кучу грязного тряпья и несколько раз пнул по голове и ребрам. Парень жался в комок, вздрагивая от каждого удара, закрываясь локтями и коленями.
 – Ну, все, пошли… –  Оля испуганно позвала Кирпича. – Сейчас кто-нибудь выйдет…
Они брели по вечерней улице, обнявшись. Оленька прижималась к Кирпичу, щекотала его шею острыми ноготками, гладила ладошкой по бугристой голове. Кирпич иногда пощипывал Олю ниже спины, Оля с удовольствием принимала эти ласки и отвечала на них ложно-возмущенными возгласами: «Ну-у-у! Эй, ты…»
–  Покурить бы! – сказал Кирпич и тут же обратился к прохожему средних лет: Слышь, старый… дай моей девушке сигаретку!
Прохожий взглянул на Кирпича опасливо и торопливо стал шарить у себя в кармане. Кирпич отобрал у мужчины всю пачку, выудил из нее десяток сигарет, а полупустую пачку вернул со словами: «На… это тебе!.. И не трясись ты так, я сегодня добрый!.. »
Оля хихикнула, довольная шуткой. Сегодня вечером крутость Кирпича ей нравилась. Ей нравилось быть девушкой крутого Кирпича.

До начала учебного года оставалось еще полтора месяца, и Оленька устроилась на работу в супермаркет, продавщицей газет и журналов. Ей хотелось накопить на крохотную сумочку из розовой кожи. Лоток располагался на первом этаже, сразу у входа-выхода, покупатели налетали периодически, в основном с утра и ближе к вечеру, и большую часть времени Оленька развеивала скуку листанием журналов. Одетая в мини-юбку и белую блузку, с волосами сплетенными в две косички, она сидела, окруженная глянцевыми обложками, на пластиковом стуле, рассматривала свои красные ноготки, отсылала эсмс-сообщения подружкам, изредка вставала, чтобы пройтись до витрины, поглазеть на улицу, на прохожих и автомашины, возвращалась обратно, слегка потягивалась, украдкой поправляла одежду и прическу, изучала свое отражение в зеркальце, убеждалась, что выглядит не хуже девушек-моделей с журнальных обложек, и тут же начинала в этом сомневаться, находила у себя множество недостатков, ей казалось, что уши у нее великоваты, губы узковаты, а глаза недостаточно блестящие, затем она кидала взгляд на ноги и бедра, и начинала сокрушенно удивляться, почему это лишние сантиметры появляются на талии, а не на груди, как хотелось бы. Она часто ловила на себе заинтересованные, изучающие взгляды парней, зрелых мужчин и мужчин пожилых, взгляды и наглые, и похотливые, и боязливые, и взгляды украдкой, и пристальные и мимолетные, взгляды раздражающие и взгляды приятно волнующие. У нее появились постоянные клиенты, мужчины, которые приходили ежедневно, они делали вид, что изучают ассортимент печатной продукции, а сами в это время пялились на ее тело, воображая, как оно выглядит без одежды, затем брали полистать какую-нибудь газету, но покупали, не листая, совсем другую. Таким дядям Оленька всегда улыбалась, кокетничала с ними, склонив голову набок и теребя пальцами одну из косичек, ведь она получала небольшой процент с каждой продажи, да и среди дядек попадались ничего себе экземпляры – «мушшыны мушшынские», как говаривала ее развеселая бабуля.
Оля намеренно устроилась на работу не в свой, а в соседний микрорайон, чтобы не сталкиваться со знакомыми, которые могли бы смущать ее дурацкими шутками или надоедать скучными разговорами, но Кирпич являлся почти ежедневно и, сунув руки в карманы или поигрывая мобилой, торчал у лотка час-другой, рассказывая о том, какой придурок, козел или мудак тот или иной его недруг, или какой правильный, конкретный пацан тот или иной его приятель, и Оленька в это время Кирпича почти ненавидела, она знала всех этих отмороженных ребят, как облупленные стенки в своем коридоре, и все они по ее мнению были мудаками, козлами и придурками, что ей, впрочем, было совершенно по барабану.
Кирпич напрягал покупателей своим шпанистым видом, повадками и пристальными, оценивающими, вызывающими взглядами, и хозяин лотка пару раз делал Оленьке замечание, что она, дескать, много треплется со своим другом, не уделяя при этом достаточно внимания клиентам, и Оленька спросила как-то Кирпича, почему бы ему тоже не устроиться куда-нибудь подработать в летнее время, на что Кирпич ответил: ему, мол, без надобности, он свое бабло и так поднимает, без особого напряга –  и хитро подмигнул. Кирпич намекал на «серьезные дела», которыми он начал заниматься, –  сколько ж можно лохов на копейку доить, –  а Оленька не удержалась и съязвила, что по его прикиду этой «серьезности» почему-то не видно, как ходил Кирпич в старых, голимых джинах и затрапезной майке, так и ходит, как наскребал с трудом на кино, на кафе, на пиво себе, на фанту ей, так и скребет, а у настоящего мужика всегда должно быть достаточно лавэ… Кирпич злобно, обиженно зыркнул, ушел не простившись, шуруя плечами, несколько дней не появлялся на горизонте, а потом заехал за Олей после работы на такси, прокатил до центра и сводил сначала в боулинг, а потом в луна-парк. На Кирпиче в этот раз были новые джинсы-с-прибамбасами, шелковая блестящая фиолетовая рубашка и черные туфли с такими острыми носками, что, казалось, на них можно насаживать яблоки. Оля подумала, что новая одежда Кирпичу совсем не идет, и выглядит он в ней, как полный уебан, что в старых джинсах и обтягивающий майке он выглядел куда лучше – как настоящий и опасный парень-кремень, но вслух этого не сказала, а сказала: «Ты в этой блестючей рубашке похож на драг-дилера из кино…», чем, кажется, очень польстила Кирпичу. Через соседа-ханурика Кирпич прикупил бутылку мартини, и вдвоем с Олей они высосали сладенькое душистое пойло на крыше хрущобки-пятиэтажки, покрытой нагревшимся за день гудроном и кое-где поросшей травой, а затем, подобрав на мобиле подходящую музыку радостно совокупились, упираясь ногами в основание телеантенны.
–  Все! – сказал Кирпич, откинувшись на спину и тяжело дыша. – Поднимусь теперь… Через полгода куплю мотоцикл, а на совершеннолетие, сразу – машину… Дело пошло… Это просто!..
–  Так уж просто?.. – Оля осмотрелась кругом, ища трусы; трусы розовели неподалеку, Оля дотянулась до них рукой, надела; оправила юбку, подтянула сползший на живот бюстгалтер, застегнула блузку и положила голову на грудь Кирпича.
–  Как два пальца!.. – уверенно и веско сказал Кирпич и уткнул нос в Олины волосы, пахнущие дешевыми цветочными духами.


В супермаркете наступил час затишья. Редкие покупатели подходили к кассам, выкладывали на движущиеся черные дорожки пакеты с молоком, колбасные отрезки, пачки масла, банки со сгущенкой. Продавщицы, еще недавно проклинавшие очереди, товары, магазин, кассовые аппараты, клиентов, начальство и свою злосчастную судьбу, теперь откровенно скучали, сохраняя, впрочем, неприязнь к начальству и недовольство судьбой. Оленька вышла покурить на улицу, не забывая приглядывать за своим лотком, чтобы с него ничего не стибрили. Возле одной из касс возился парень в синей спецовке – ремонтировал аппарат. Лицо парня показалось Оленьке знакомым, а когда она, докурив, вернулась на свое рабочее место, парень, почувствовав ее взгляд, обернулся, она узнала его – учился с ней в одной школе, на пару классов старше, после 8-го он исчез. Парень как парень, она бы и не запомнила его внешность, если б не странное сочетание светлых волос и темных бровей. Он продолжил копаться в сплетении проводков, отщипывая что-то кусачками и привинчивая что-то отверткой, но теперь время от времени поглядывал на Олю с интересом и ухмылялся не нагло, но и не сказать, чтоб робко. Оля отворачивалась, старалась не смотреть в его сторону, а когда он, закончив работу, подошел к ее лотку, держа в левой руке пластиковый чемоданчик для инструментов, она испытала раздражение: «Еще один на меня запал! Сейчас будет газеты полчаса листать и украдкой пялиться на сиськи…» –  смешанное с легкой, приятной тревогой: «А ничего такой… ничего… если б не эта уродская синяя спецовка… очень даже ничего…»
Когда парень дружелюбно, но слишком уж пристально и долго посмотрел ей в глаза, Оля изо всех сил постаралась изобразить равнодушие. Слепила на лице холодную профессиональную улыбку. «Уставился!..» –  подумала она, и вежливо сказала:
– Пожалуйста! Что-то хотите купить?
– Нет, –  ответил парень, –  не хочу,  – и продолжал улыбаться, глядя прямо в глаза.
«Сейчас его взгляд сползет на мои сиськи… – подумала Оля, –  Ну, а дальше-то что?!»
– Мы где-то виделись!.. – сказал парень уверенно, и это не прозвучало, как вопрос.
– Нет, ошибочка… –  ответила Оля, и осознала, что ее собственный оценивающий взгляд пополз вниз – на плечи, грудь и ноги парня: под бесформенной спецодеждой можно было угадать хорошее, ладное тело, –  и Оля внутренне смутилась и рассердилась на себя.
– А… тогда извините… –  сказал парень и пошел к выходу. Уже на улице он обернулся и помахал Оле рукой, но она тут же отвернулась.
Вечером, лежа в ванне с горячей водой, разгоняя густую душистую пенку ладонями, она вспомнила об этом парне, еще раз подумала: «А, ничего такой…» –  но на утро этот случай уже напрочь вылетел из ее головы.

Она бы никогда и не вспомнила об этом парне, и о разговоре с ним, если б парень через неделю не объявился снова. Одетый в черные джинсы и белую рубашку, он уверенно прошагал от дверей по прямой к ее лотку. Кассирши заулыбались и стали бросать друг другу хитрые взгляды. Оля приняла нарочито строгий вид. Парень волновал ее, но она стояла прямая и сухая как палка, сжав губы узко. После минуты обоюдного молчания, Оля спросила:
–  Что-то хотите?
–  Да. Романтического свидания с вами.
Оля промолчала. Кассирши все слышали, их глаза заблестели.
–  Я Сергей.
Оля промолчала.
–  Пойдемте сегодня в кино! – громко сказал парень, и кассирши хихикнули.
–  У меня есть… друг… –  Оля сказала это как можно тише, опустив глаза.
 – Он вам кино не разрешает смотреть? – хохотнул Сергей.
–  Я не могу… сегодня…
–  Тогда завтра?..
–  У меня есть друг! – сказала Оля уже твердо и громко.
–  Я понял, вы хотите, чтобы я его тоже пригласил в кино! Отлично, пойдем втроем.
Кассирши уже вовсю потешались над ситуацией, и Оле захотелось исчезнуть.
–  Как вас зовут-то? Я – Сергей!
Оля промолчала.
–  Это невежливо. Я назвал свое имя, а вы нет.
–  А я, что, просила вас называть имя? – ответила Оля, начиная злиться – на себя, на этого нахала и на смеющихся кассирш.
–  Я сейчас пойду к вашему начальству… и расскажу… как вы здорово обслуживаете покупателей… какая вы вежливая, внимательная продавщица… отличный работник… попрошу, чтобы вам объявили благодарность, и еще дали премию и почетную грамоту…
–  Но вы ничего у меня не купили… –  Оле стало трудновато сдерживать улыбку, и она все-таки улыбнулась.
–  Да? Это  быстро… Мне, пожалуйста, вон то… вон то… и вон то…
Расплатившись, он взял пачку газет и журналов.
–  Так как вас зовут?
–  Оля.
– Так пойдемте сегодня в кино.
–  Сегодня не могу.
–  Но в принципе-то можете, значит.
–  Ну, не знаю… Может быть…
–  Ну, тогда и к вашему начальству я схожу как-нибудь в другой раз. Может быть… –  и подмигнув на прощанье, Сергей направился к дверям.
У входа он еле разминулся с Кирпичом. Который уже нескольку минут наблюдал за сценой с улицы. Кирпич шел прямо на Сергея и не думал уступать дорогу. Он, не мигая, смотрел на Сергея и шел на него как таран. Сергей отступил в сторону, но Кирпич все же чувствительно задел его плечом, нарочно.
–  Осторожней, –  сказал Сергей.
–  Тебе что-то не нравится. Проблемы, да? Непонятки какие-то? А?
Охранник уже поглядывал в их сторону, почуяв, что назревает конфликт.
–  Да, нет, все в порядке, –  Сергей дружелюбно улыбнулся, но посмотрел жестко. И ушел.
 – Чо-эт-за-***? – громко спросил Кирпич у Оли.
–  Не ори так! – прошипела Оля тихонько. – У меня из-за тебя могут быть неприятности! Что ты материшься на весь магазин?! Ты еще драку здесь устрой.
–  Надо будет, устрою!
- Дурак! Тебя в шесть секунд заломают и ментам сдадут, а меня – уволят. Все знают, что ты ко мне ходишь.
Кирпич миролюбиво посмотрел на охранника, выставил ладонь перед грудью и сказал
 – Все в порядке, шеф, все оки-доки!
Охранник смотрел на Кирпича с нескрываемой неприязнью, но подходить не стал.
–  Не наглей, - проговорила Оля сквозь зубы, –  я тебя прошу!
–  А что ты так трясешься? Работу потеряешь? Да, на… Что это за работа? Копеечная. Бросай ее. Я тебя всем обеспечу…
–  Вот когда начнешь обеспечивать, тогда и посмотрим…
–  Ну, ладно!.. Так что это за кекс с тобой трындел?
–  Клиент. Кто же еще? Журналы купил.
–  Я видел. Тащил такую пачку! Читатель! Ну-ну… Посмотрим-посмотрим… И часто он у тебя журналы кучами берет.
–  Первый раз. Первый раз его вижу. Даже имени не знаю.
–  А о чем вы так долго терли?.. Я с улицы все видел… Полчаса трепались.
–  Ну, прям полчаса! – Оля начала раздражаться и нервничать, ее выводили из себя внешний вид Кирпича, его манера держаться и разговаривать. –  Минут пять. Спросил, какой журнал интересней. Я сказала, что все интересные. Он все и купил.
–  Ну-ну… узнаем-узнаем, кто таков… разведаем…  – сказал Кирпич с угрозой… Сегодня в кино идем.
 – Хорошо… –  согласилась Оля.
В эту минуту она Кирпича почти ненавидела

 
Оленьке нравилось смотреть, как дерутся. Кровь, пот, прерывистое дыхание, искаженные лица и вскрики молодых самцов волновали ее. Но фильмы с драками и перестрелками вызывали у нее жуткую тоску. А Кирпич только на такие фильмы ее и водил. Он единолично выбирал, что им смотреть, его совершенно не заботило, что Оле скучно. Нечего было и пытаться уговорить его купить билеты на романтическое кино о красивых людях, грациозно перемещающихся в красивых интерьерах. Кирпич такое кино называл «сопли с сахаром». Ему нравилось, чтобы бошки персонажей разлетались от выстрелов как арбузы, чтобы хрустели кости и вываливались кишки. Оленька часто во время сеанса закрывала глаза, открывая их, когда действие чуть-чуть замедлялось. Во время сеанса Кирпич всегда ее щупал.
В этот раз Оленька уговорила Кирпича пойти на фильм «со смыслом», и он дал себя уговорить – взял билеты на фантастический боевик, в котором билась и некая романтическая струя.
Как всегда сели на заднем ряду. Зал был пустой на три четверти.

***
Гигантский пассажирский космо-круизер, формой напоминающий изогнутую курительную трубку, к которой со всех сторон приклеили дюжину блестящих фиолетовых, зеленых, сизых стрекозиных крыльев, мерцает среди звезд гладкими металлическими боками, украшенными тонкими ажурными антеннами. Вдоль борта горят несколько десятков прожекторов, образующих надпись «Amethyst Myst».
Зал ресторана. Дамы, одетые в элегантные серебристые, пурпурные, угольно-черные платья пригубливают прозрачные кубки с игристыми винами, насаживают на двузубые вилки кусочки фруктов, жареные змеиные хвостики, пластинки сыров. Дрожат перья павлинов на дамских шляпках. Господа в смокингах режут сочные отбивные, разделывают омаров, отправляют дымящиеся куски в рот, жуют, хлебают бульоны, отпивают из бокалов крепкие коктейли со льдом. Оркестранты тихо и ненавязчиво исполняют густой, вязкий, медленный джаз. Официанты в матросских костюмах принимают заказы, катают по залу тележки, уставленные судками, фритюрницами, тарелками. Сомелье разливают напитки, держа бутыли бережно и крепок, как младенцев. За прозрачной перегородкой – кухня; повара на глазах у клиентов достают из террариумов, аквариумов, клетушек живых амфибий, пресмыкающихся, рыб и теплокровных, отсекают им головы; виртуозно разделывают дрожащие в конвульсиях тушки; кладут куски красной, белой, черной плоти на раскаленные противни, решетки, насаживают на шампуры, опускают в кастрюли с кипятком; подмастерья стругают упругие коренья, режут брызжущие соком фрукты, рубят овощи, колют орехи. Дамы и господа поглядывают в сторону кухни и время от времени аплодируют поварам-алхимикам-фокусникам-жонглерам.
Танцевальный зал. Аккордеонист роняет рыжие кудри на растянутые меха. Пальцы скрипача бьются в припадке на тонком грифе. Барабанщик, отложив палочки, шлепает ладонями по толстой мембране, вздрагивает медальон на его потной шее. Юные жиголо и жиголлеты наставляют в танце бодрящихся, трепещущих, влажноглазых и сухокожих стариков и старух. Кольца, цепочки, браслеты, купюры, визитные карточки и любовные записки тайком или в открытую –  как бы между прочим, суют старики и старушки в карманы жиголо и за корсеты жиголлет.
Спортивный зал. Костлявые, рыхлые, тонконогие, заплывшие, дряблые, вислобрюхие, кривозадые, жухлые мужчины пыхтят, кряхтят, скрипят, выпучивают глаза, вцепившись в рукоятки тренажеров. Стройные, гибкие женщины с упругой, рельефной мускулатурой, перекатывающейся под гладкой, свежей кожей седлают велотренажеры, крутят солнышко на турниках, делают крест на кольцах, куражисто джигитуют на гимнастических конях, бьют с резкими вскриками по боксерским грушам; вздрагивают женские бюсты под обтягивающими майками, напрягаются ягодицы, катится свежий душистый пот по лицам и шеям. Инструкторы прохаживаются по залу, дают советы задыхающимся мужчинам, стреляют глазами в воодушевленных женщин. Бодрая разнополая молодежь монотонно-механично, как заводные куклы, толкает ногами резиновые движущиеся дорожки, следят за датчиками, фиксирующими пульс и количество шагов, стеклянными глазами смотрят видеоклипы на мониторах, слушают музыку через наушники.
Стрип-бар. На ярко освещенной сцене полуголая мулатка с маслянистой кожей виснет на шесте, на ее пупке сверкает подвеска с разноцветными стекляшками. Бармен протирает бокалы, за его спиной мерцают разноцветные бутыли. Одинокая девушка в коротком чешуйчатом золотистом платье тянет коктейль через трубочку, облокотившись на барную стойку. Ноги девушки оплетают тонкую длинную ножку стула, попа девушки пышно круглиться, удобно расположенная на мягком сиденье.
Стрип-бар почти пуст. Трое крепких длинноусых мужчин сидят в дальнем темном углу за круглым столом. У всех троих – военная выправка, их движение исполнены особой атлетической грации, которая свидетельствует о хорошей тренированности мышц. Хмурый сорокалетний брюнет с длинным носом и немигающим взглядом задумчиво вертит в руке бокал с коньком и затягивается сигариллой. Его усы длинны и завиваются на концах. Его череп наполовину лыс, от макушки до бровей тянется наискось семь тонких ровных шрамов – как будто бы некое существо полоснуло по голове брюнета семипалой когтистой лапой. Могучий пузатый кудрявый блондин лет тридцати жадно, выпучив веселые глаза, поедает печеную ногу индюшки, горячий темный соус стекает по его пухлым щекам и толстым пальцам; толстяк запивает еду темным крепким пивом. Правая рука, к которой он держит пивную кружку, имеет только два пальца – большой и указательный, а вместо прочих – культяпки. Светлые усы разрослись обильно и пушатся у щек. Стройный шатен с тонкими правильными чертами лица пригубливает вино, щурится, кидает похотливые взгляды на девушку у барной стойки. На переносице у шатена очки с прямоугольной формы стеклами в золотой оправе. Шею шатена украшает шелковый красный фуляр с прозрачным камнем, шатен поправляет фуляр, шеи на миг обнажается, а на ней – круглый шрам размером с монету – давно зажившее пулевое отверстие. Шатен достает щеточку и подправляет тонкие усы-стрелочки.
Толстяк отвлекается от еды, подмигивает парню и говорит, тыкая индюшачьей костью в сторону бара:
- А ничего такая овца!!! Ябвдул… Но сразу видно – корыстная стерва. Вытянет из мужика миллион, а даст на копейку. А вот эта индюшка, – и толстяк понюхал наполовину съеденный окорочок, –  дала мне ровно столько, сколько я за нее заплатил!
Парень усмехается: «Посмотрим…» Хмурый брюнет брезгливо морщится, он ни разу даже не взглянул ни сторону мулатки-стриптизерши, на которой уже не осталось ничего, кроме блестящей подвески, ни в сторону девушки за барной стойкой, которая почувствовала к себе интерес и всем своим видом выразила: «Тьфу на вас!».
Грузовой отсек корабля. Синие стены, белый потолок, глянцевый темный пол. Металлические и пластиковые ящики разных размеров составлены друг на друга. Мигает лампа дежурного света. В одном из крупных продолговатых ящиков, стоящем на большом контейнере, появляется щель, которая все больше расширяется: изнутри ящик взламывают фомкой. Скрежет метала о метал. Резкий удар ногой – и стенка ящика отлетает в сторону. С контейнера спрыгивает парень лет семнадцати в черном комбинезоне. В руках у парня больная спортивная сумка, он достает из нее лаковые туфли, темно-вишневый костюм из не мнущегося материала, черную рубашку; одевается. Закидывает комбинезон обратно в ящик, туда же – фомку, прилаживает обратно отлетевшую стенку ящика. Повязывает шейный  платок из красной ткани с искрой; надевает часы, раскладывает по карманам портмоне, зажигалку, фонарик, нож, сигареты, телефон, мини-компьютер; причесывается, используя бриолин, и идет к дверям. Повозившись с электронным замком, потыкав в него неким дивайсом, снабженном усиками-антеннами и монитором, парень открывает дверь, выглядывает через щель на палубу: вдалеке снуют матросы, готовящиеся к вахте.
Парень, прижавшись к стене, проскальзывает мимо кубрика; сверяется с планом корабля, хранящимся в его мини-IBM, поднимается по винтовой лестнице, открывает люк и оказывается на палубе для пассажиров. Поправляет прическу, отряхивает воображаемую пыль с костюма и как ни в чем ни бывало, сунув руки в карманы и напевая песенку, шествует в сторону прогулочной палубы. Парень заглядывает в танцевальный зал, иронически улыбается, закрывает дверь, открывает следующую, оценивающе оглядывает мулатку, оплетающую шест, как змея, замечает девушку в золотистом платье и прямиком идет к барной стойке. Присаживается на табурет.
–  Взболтай-ка мне «Прощальный взгляд шахидки»! –  обращается он к бармену, и пока бармен жонглирует шейкером, приготавливая коктейль, парень изучающе оглядывает девушку – от золотистых туфелек с острыми каблуками до мерцающих в полутьме рыжих волос. Девушка тянет коктейль через соломинку, не обращая внимание на нахального парня. Он отпивает из своего бокала:
– Мое настоящее имя длинное и некрасивое. Но друзья детства прозвали меня Пулей. С тех пор я только так и представляюсь. Погоняло короткое и полностью меня характеризует. Я – Пуля! А тебя как зовут?
Девушка не отвечает. Презрительно усмехается.
 – Я назвал себя, а ты нет… Это не канает!
Девушка оглядывает Пулю, молчит. Втягивает очередную порцию коктейля – фиолетовая, с пузырьками, жидкость бежит по трубочке. Меняет положение ног, подол ее короткого платья задирается еще выше и становится видна цветная татуировка в форме распустившейся лилии.
– Симпатичный цветочек! – Пуля указывает пальцем на бедро девушки.
Девушка одергивает платье.
– Лапу не тяни! Отгрызу…
– Отлично! Сближаемся потихоньку… Хочешь мой попробовать? – Пуля пододвигает фужер с зеленоватой жидкостью поближе к девушке. – «Прощальный взгляд шахидки», его изобрели крутые ребята, которые зачищали планету Хаммон от террористов… Русская водка, забродивший сок хаммонской тыквы, вытяжка из щитовидной железы крылатой черепахи и немного химии – пару капелек обезболивающего средства из карманной аптечки спецназовца. Сногсшибательная штука, в прямом смысле, особенно с непривычки… Я – Пуля! А ты?..
– Ширинку застегни, Пуля!.. – девушка отводит взгляд в сторону. Она смотрит на одного из усачей за дальним столиком – на молодого интеллигентного красавца в очках. Красавец понимает ее взгляд, как призыв, приглашение и, не торопясь, встает.
– Ой… Конфуз-то какой!.. – Пуля проводит пальцами по штанам в районе паха. – Ну, ничего… С кем не бывает!.. Я надеюсь, такая мелочь не помешает продолжению нашего знакомства… Отойду-ка я на пару мину… А ты посторожи мой коктейльчик, я вернусь к тебе…
– Только не устраивай здесь махаловки с ребенком! – напутствует молодого красавца хмурый брюнет, заметивший переглядки своего младшего товарища с девицей за стойкой и оценивший ситуацию.
– Нет, ты сразу, как подойдешь, переломай ему все пальцы на руках! Тогда никакой драки уж точно не будет… – смеется толстяк, он уже сожрал последний кусок мякоти с индюшачьей ноги и теперь дул пиво, придерживая пышные усы, чтобы не замочить их.
– Я аккуратно…– отвечает красавец, поправляя фуляр.
Он идет к бару и по пути едва не сталкивается с Пулей, они обмениваются острыми взглядами, как будто скрещивают клинки.
Красавец смотрит на коктейль, оставленный Пулей, и обращается к девушке:
– Добрый вечер, юная леди! Хотя есть ли вечера и утра в космосе? Но на моих часах восемь вечера… Свободно?
– Конечно!
Красавец отодвигает коктейль Пули подальше и усаживается на табурет рядом с девушкой.
– Меня зовут Арес. В честь бога войны… Что поделать, семья потомственных военных, у нас все мужчины в роду – Зигфриды да Гераклы.
– А меня зовут Ми… – девушка протягивает руку Аресу, он пожимает ее руку, а затем легко касается ее пальцев губами. Девушка хитро улыбается:
– Не знаю, правда, в честь кого…
 –Может быть, в честь одной из музыкальных нот?.. – Арес глядит в глаза Ми, не отпуская ее руки. А Ми игриво царапает ладонь Ареса длинным ноготком, выкрашенным в черный цвет.
– Может быть… – говорит она, – хотя музыкантов в семье не водилось… Все больше – картежники.
– А этот нагловатого вида парниша с ужасными плебейскими манерами… чей зеленый компот я только что отодвинул подальше, чтоб не пахло, как в дешевой пивнухе… не пытался он вас оскорбить?
– Нет… не успел… А то я бы ему мошонку оттянула бы до коленок!
– Гм… гм-гм… – Арес заметно смущается от такой грубой фразы, но тут же овладевает собой. – Не сомневаюсь… Именно так и должны действовать настоящие леди… Если, конечно, рядом нет настоящего рыцаря, который сделает это за них!
– Рыцарь… это ты себя, что ли, имеешь в виду?!
– Несомненно!!!
Уборная. Пуля отливает в писсуар, подходит к умывальнику, изучает свое отражение в зеркале, заглаживает волосы назад, осматривает одежду. В дверях он сталкивается с хмурым брюнетом, сильно задевает его плечом. Брюнет морщится:
– Полегче, молодой человек!
– Что-то не так?
– Все в порядке, но маневрируйте осторожней!
Они пристально, не мигая, сверлят друг друга взглядами.
– Если все в порядке, – Пуля нарушает паузу, – то в чем проблема-то? Есть претензии? Или просто в гипнотизеров поиграем?
Брюнет смягчает взгляд:
– Нет, нет… Ничего, ничего… Извините, что задел вас… Это я виноват…
Пуля разворачивается и уходит. Брюнет смотрит ему вслед, бормочет презрительно:
– Тьфу!!! Вот салага!.. Наглый какой…
Бар. Появляется Пуля. Проходит мимо столика, где толстяк в одиночестве лакомится маслинами, запивая их пивом. Пуля задевает столик, бутылка падает, пенящееся пиво течет толстяку на колени.
– Эй! Мальчик-одуванчик! Какого хрена ты тут носишься, как танк по джунглям?.. Эй, стоять, подушка рваная, кому сказал!..
Пуля не обращает на этот рык никакого внимания: он видит, что на его месте у бара сидит молодой мужчина и нежно держит за руку шикарную фифу с круглой задницей, которую, фифу, он, Пуля, уже почти что закадрил, а фифа смотрит этому козлу в глаза и, кажется, уже течет и пахнет, как будто ее полгода никто хорошо не дрючил!
Пуля устремляется к барной стойке, но его рука повыше локтя оказывается зажатой в такой крутой захват, что, кажется, сейчас бицепс с трицепсом смешаются в однородный фарш. Пуля едва не взвизгивает от боли и злости, оборачивается – его, пуча гневные глазищи, держит толстый гигант с белыми пушистыми усами. Пуля бьет  ногой, целясь в пах, но толстяк успевает прикрыть пах коленом, Пуля ушибает голень, вспыхивает еще сильнее, бьет рукой, целясь толстяку в мясистый красный нос, толстяк ловит руку и слегка выкручивает кисть. От этого «слегка» у Пули выступают слезы на глазах, он отчаянно пытается брыкаться, но толстяк наступает ему на ногу и придавливает подъем стопы.
– Пусти, гад! – Пуля весь красный, потный, с искаженным от боли лицом, безуспешно пытается вырваться.
В баре появляется брюнет, все такой же мрачный, оценив мизансцену, он закатывает глаза и вздыхает, выражая тем самым свое ироничное отношение к происходящему:
– Ну, вот… опять начинается!..
Арес слезает с табуретки и, легко перепрыгнув через два стола, оказывается вблизи от участников конфликта.
Бармен орет:
– Эй! Джентльмены! Я нажимаю маленькую красную кнопку и через шесть секунд охрана положит вас всех лицами в пол!..
На лице брюнета появляется милая, совершенно ему не идущая, улыбка, он поднимает руку вверх и командует:
– Брейк! Брейк…
Толстяк отпускает Пулю, слегка толкает его, и Пуля шлепается на задницу. Тут же вскакивает и тянется к боку, как будто намереваясь выхватить нож, но ножа у него нет, и он отчаянно вопит:
– Ты – кусок рыхлого сала! Бегемот усатый! Медуза в смокинге…
Толстяк обращается к брюнету:
– Командир! Ты все слышал?.. Этот припадочный упорно нарывается…
– Да, Посейдон, я все слышал, он нарывается упорно. И он своего добьется! Но не здесь… Бармен, все под контролем, не играй тревогу!.. Мы уходим…
Затем он приближается вплотную к Пуле, и одаривает его легкой ироничной улыбкой:
– Послушайте, юноша-крутые-яйца! Я приглашаю вас и вашего… – он смотрит на Посейдона, – скажем так, оппонента, в зал… где есть ринг и татами… И там вы получите все, чего так жаждет ваша беспокойная душа. Пошли! Мы с Аресом будем секундантами.
– А можно мне посмотреть?.. – интересуется Ми, блестя зелеными глазами.
 –Нет, юная леди… – отвечает ей Арес, это не спорт, это дуэль. Дамы в наш колизей не допускаются.
– Жалко! – вздыхает Ми, надувая перламутровые губки. – Мне нравится смотреть, как дерутся. – Она посылает Аресу воздушный поцелуй, Арес отвечает ей тем же, добавляя:
– Жди меня, и я вернусь, только очень жди… Это цитата из древнего воинского заклинания.
Фехтовально-боксерский зал. Четверо мужчин идут мимо стеллажей с гантелями и эспандерами, мимо стоек с холодным учебным оружием и доспехами, подходят к углу, где висят боксерские груши и натянуты канаты ринга.
– По каким правилам будете драться?
– Какие, ёся-матрося, правила! – говорит Посейдон, уже сменивший гнев на снисходительную насмешливость. – Чтоб не возиться с мелким, я быстро поломаю ему пальцы, и пойду допивать свое пиво.
– Ты слишком здоровенный кекс для меня! Давай… – Пуля окидывает взглядом зал и показывает на спортивное оружие фехтовальщиков. – Давай, на этих… на рапирах!..
– Что, уже обоссался, стручок?.. Ну, фря-кря-абасц-цали-якоря… давай на рапирах! Поиграем, ладно… по-детски…  –Посейдон пришел в веселое расположение духа, и вся ситуация его забавляет.
Он развязывает галстук-бабочку, снимает пиджак, белую сорочку. Под толстым слоем жира перекатываются и бугрятся огромные мышцы. Посейдон быстро и легко, несмотря на большую массу, разминается: встает в мостик, садится на шпагат, делает пару раз сальто, вперед и назад.
Пуля обращает внимание на крупную сизую корявую наколку на плече у Посейдона: злобно ощерившаяся зубастая летучая мышь, над головой у мыши вытатуированны буквы ОКС, в когтистых лапах мышь сжимает кривой кинжал, а сидит мышь на шаре с надписью ЮРГЕНГАР 2075.
Глаза Пули расширяются:
– А!.. так вы из этих… из отмороженных космических спецназовцев!
– Из этих, из этих… – Посейдон выбирает рапиру, сгибает ее, рассекает клинком воздух. – А что, еблысь-тудысь?.. Штаны у тебя уже мокрые, да?..
– Нет… но… вы, ОКС-ники – вы ж мои кумиры с детства…–  Пуля волнуется, машинально вертит рапиру, гнет ее в разный стороны, тычет ею в пол. – Я про вас спектакли смотрел в театре оперы и балета –  «Черный обелиск, припорошенный снегом» и… «Кровь на горелом бронижелете», и… «Слоноптахи летят к горизонту», и… «Сердце разведчика», и «Семнадцать мгновений до красивой смерти» и… «Сумеречные снайперы», «Готишный дозор», «Отмороженый спецназ в поисках утраченного гламура», «Возвращение бешеных диверсантов», «Пиранья над пропастью», «Дети капитана Белокопытько», «Остров непуганных новобранцев», «Осень старшины», «Золотые перья в крови», «Над пропастью…», «Мертвые танцуют очень тихо», «Сто дней до полного звездеца» – здорово! Классика жанра – танцевали и пели лучшие солисты, кордебалет – загляденье, хор – как смазанный, оркестр…, дирижер – бес во фраке!!! И про бучу на планете Юргенгар в 2075-ом оперу.doc слушал три раза … Как вы там… этим головастикам-фундаменталистам… устроили…
– Было дело… полыхала почва и высыхали реки… – Посейдон нежно улыбается, вспоминая боевую юность. Но тут же делает строгое выражение лица:
– Не подлизывайся, головастик!.. Все равно получишь по заднице! И за «кусок рыхлого сала», и за «бегемота усатого», и за…
– Медузу в смокинге! – доброжелательно подсказывает Арес.
– Что?! Он меня и так называл?! Командир, я готов, давай отмашку!..

Капитанская рубка. Мерцают экраны, мигают лампочки. За пультами управления  –два офицера в синих мундирах с золотыми эполетами. Стюард вкатывает в рубку тележку с кофейником и чашками. Следом за ним другой стюард вкатывает тележку со сладостями, фруктами и бутербродами.
– Спасибо! – говорит старший из офицеров, не отрывая взгляда от экрана. – Оставьте… мы сами… Можете идти!..
Стюарды переглядываются, смотрят на часы, выжидают.
Офицер повторяет, повернув голову:
– Вы свободны!..
Стюарды не двигаются.
– В чем дело?.. – офицер немного раздражается.
Стюарды снова переглядываются, один из них смотрит на часы – 20. 59. 30.
Второй обращается к офицеру:
– Ваше сиятельно-превосходительное, прео-высокомилосердное архи-благородие! Ваша досточтимая, достопочтенная достопримечательность!.. Как сообщает нам тибетская разведка, конголезские длиннохвостые макаки прекрасно прижились в зоопарке Монтевидео, образовали супружеские пары и вскоре, должно быть, порадуют культурную элиту человечества здоровым, жизнерадостным и в вышней степени талантливым потомством!!!
– Что-о-о??? – офицер цепенеет от удивления. – Вы вообще своем уме?.. Что за чушь вы мне тут несете?.. Вы чего-то крепкого покурили, стюард?! А ну марш к фельдшеру на экспертизу и с результатом ко мне!!! Я на вас рапорт напишу!.. Трое суток ареста…
Другой офицер – помоложе, в это время еле сдерживает хохот, сгибается пополам, держась за живот.
Второй стюард, молчавший эти полминуты, украдкой бросает взгляд на часы – 21. 00. 00. – и легонько толкает своего говорливого товарища в бок.
Первый стюард молниеносным движением приставляет к шее старшего офицера короткий узкий клинок, спрятанный доселе в рукаве. Острие слегка царапает кожу, выступают капли крови:
– Не дергайся, шакал!
Второй стюард накидывает на шею младшего офицера полотенце, придушивает слегка, офицер теряет сознание.
Первый стюард старшему офицеру:
– Медленно поворачивайся к монитору… и вези нас… аккуратно!
– Вы с ума сошли!.. Вас казнят!.. – офицер выполняет требования.
– Да… если дотянутся.
Зал ресторана. Официанты, поглядев на хронометры, одновременно достают из нагрудных кармашков импульсеры в форме авторучек и посылают в посетителей ресторана и секъюрити очереди фиолетовых импульсов, под воздействием которых жертвы застывают в тех положениях, в которых их настигли лучи. Повара и поваренки оставляют свои кастрюли и сковородки, достают мотки бечевы и очень быстро, слаженно опутывают ею застывших людей, которые лишь выпучивают глаза в испуге да мелко дрожат, не в силах шевельнуться, мучимые мышечным спазмом.
Танцевальный зал. Аккордеонист, скрипач и барабанщик прерывают игру, а после короткой паузы вместо нежной и сладкой танцевальной музыки, от которой у старичков и старушек пробуждались воспоминания о юности и возникала болезненно-томное чувство к жиголо и жиголлетам, начинают играть бодрый шейк. Престарелые люди пучат бледные глаза от удивления и вертят сухими шеями. Аккордеонист, сунув два пальца в рот, пронзительно свистит, барабанщик бьет дробь, как перед смертельно-опасным трюком в цирке, скрипач визжит что есть мочи: «Эге-гей!.. Тринадцать человек на сундук мертвеца!!! И бутылку рому!..» Гибкие жиголо и жиголетты, не прерывая грациозных танцевальных движений, опрокидывают своих одеревенелых партнеров на пол подножками и подсечками, скручивают им руки чулками, мантильями и шейными косынками. Старички таращатся, пускают слюни, некоторые теряют сознание от избытка впечатлений.
Стрип-бар. Бармен, – на нем уже не белая рубашка, а рваный матросский тельник, а левый глаз бармена прикрыт черной повязкой, – ловко карабкается на танцевальный шест и привязывает под самым потолком черный пиратский флажок с Веселым Роджером. Мулатка-стриптизерша и девушка с рыжими волосами лежат животами на табуретках у бара, свесив головы вниз, истошно крича и болтая ногами. За бедра их держат обнаженные по пояс головорезы с могучими телами, покрытыми шрамами и тюремными татуировками, и двигают бедрами, скалясь и пыхтя. Еще несколько таких же урок бьют чечетку на барной стойке, хлебая виски и джин прямо из литровых батлов. Бармен, нагло ухмыляясь, приближается к мулатке, хватает ее за густые кудрявые волосы:
– Ну, что, профура галимая?.. Офицерью ты давала за просто так, да?.. А мне отказывала, да… Нос воротила от простого человека, да! От бедного сироты, выросшего в приюте для жертв девальвации!.. Ну, так, давай, церемонная давалка, шлюшка для папиных сынков, соска банкирских коряжек, поработай теперь во имя великих идей анархизма… – бармен расстегивает ширинку и сует мулатке в лицо свой украшенный пирсингом член. – Да, здравствует свобода! Долой эксплуататоров! Банки под снос! Олигархов на реи! Полицию в жопу!.. И чтоб я слышал, как ты, шлюшка моя бриллиантовая, с аппетитом причмокиваешь!
Фехтовально-боксерский зал. Посейдон и Пуля бьются на рапирах. Лязгают тонкие гибкие клинки. Арес и Атеней следят за поединком. Посейдон, снисходительно ухмыляясь, легко, без напряжения играется с Пулей. Пуля красный, вспотевший и злой бестолково машет гибким оружием.
Ты весь открыт… – замечает Посейдон. – И наносит юноше серию уколов, едва касаясь его рук, груди и живота. – И слишком медленный – ну, прям как откормленный гусак!
Пуля приходит в бешенство от обидных слов и с визгом бросается на Посейдона, выкинув клинок вперед обеими руками. Гигант чуть отходит в сторону и делает противнику подножку. Пуля пулей летит к дверям и впечатывается головой в одного из вошедших в сей момент мужчин, вооруженных импульсерами. Пираты от неожиданности теряются, мешкают, возле дверей возникает куча мала. Пират, которого сбил Пуля, лежа на полу, целится импульсером в сторону Посейдона. Атеней, оценив ситуацию, хватает с пола двухкилограммовую гантельку и бросает ее в лоб пирату, который тут же замирает с расколотым черепом. Посейдон, Арес и Атеней хватают длинную скамью и, разогнавшись таранят ею пиратов, вышибая их за двери.
– Фули стоишь?! – весело и зло орет Посейдон застывшему Пуле. – Помогай!
Вчетвером они закидывают идущих на приступ пиратов гантелями и дисками от штанг. Посейдон легко швыряет дву- и  трехпудовые гири, которые летят вертясь и начисто сносят головы врагам. Коридор перед дверью в спортзал вскорости оказывается завален трупами. Пуля подскакивает к трупам и собирает окровавленные импульсеры, радостно показывает их Атенею:
– Вот! Трофейное оружие!
Каждый берет по парочке импульсеров, Посейдон ворчит:
– Это не оружие, это игрушки-мигалки для детей.
Вряд ли у наших оппонентов… которые, как я понимаю, захватили круизер… есть оружие мощнее этого… – замечает Атеней, рассматривая импульсер в форме авторучки. – Более серьезные стволы они бы не смогли пронести на палубу через детекторы. – Так что мы на равных. Ну, почти на равных… Мы ведь не знаем, сколько их… И удалось ли им захватить весь корабль или кто-то из охраны все еще сопротивляется…
– И вся ли охрана против них, – иронично замечает Арес.
– Да, –  соглашается Атеней, – без своих людей в службе безопасности захват такого судна, как «Ametist Myst» вряд ли был бы возможен.
– Первое слово, по военной традиции, младшему, – обращается Посейдон к Аресу. – Что делать?.. А кто виноват, пусть выясняют ищейки Скотланд-Ярда! – Посейдон хохочет, неожиданное приключение доставляет ему удовольствие.
– Мне кажется… – и Атеней серьезно смотрит на Пулю, – мне кажется, что младший среди нас… этот молодой человек… Не имею чести знать его имя…
– Пуля, просто Пуля. Так прозвали меня друзья детства, и это прозвище мне идет.
– Но он не среди нас! – ревниво вставляет Арес. – Я хочу сказать, он – не наш!..
– А мне кажется,  – Атеней впервые улыбается, – он только что доказал, что он – наш.
Посейдон легонько хлопает Пулю по плечу, и от этого «легонько» у Пули подкашиваются коленки:
– Ладный хлопчик! Чересчур выежистый, но это поправимо. Мне б его на пару месяцев – в учебку отмороженного спецназа – вы б его не узнали!
–Ну, так что скажет… наш младший со-ратник? – Атеней поворачивается к Пуле.
– Надо чесать по кораблю плотной компанией и мочить пиратов, где поймаем.
– Ага… вчетвером… против… сколько их мы не знаем… расположения их по кораблю и общей ситуации не знаем… У нас даже плана корабля нет – мы же ехали туристами!.. Ну, допустим, положим пару дюжин добрых молодцев мордами в паркет, а дальше что?..
– Ясно, метод бури и натиска сейчас не подходит…
– Забаррикадироваться…
– И сколько мы продержимся в осаде?.. Без еды и питья. Батарея одного импульсера рассчитана на сотню выстрелов, и через час-другой парализованный импульсом приходит в себя.
– Так что, командир?!
– Надо сдаться. – Атеней понижает голос. - Сначала сделать вид, что берем оборону. И, потрепав им чуть-чуть нервы, попасть в плен. Не сдаться, а именно – попасть в плен. Чтобы оппонентам казалось, будто они нас взяли…
– План Б.? Как в 2071-ом на Желтом Кукуе? – Посейдон смотри на свою двупалую кисть.
– Да. И попав в плен – проникнуть в самое логово… Изучить врага в его же гнезде, оценить ситуацию и действовать сообразно…
– Но на Кукуе мы знали, что нас не собираются убивать. – Посейдон еще раз с грустью смотрит на свою двупалую кисть
– Да. И эти, скорей всего, взяли корабль не для того, чтобы выпустить команде и пассажирам кишки… Подумайте сами… корабль не торговый, не военный, а сугубо пассажирский – туристический круизер. Ради чего брать такой на абордаж? Товара нет, оружия – минимум. Чтобы с комфортом на нем прокатиться?..
– Его можно продать…
– Можно… Но кроме скорлупки можно продать и орешек. На «Ametist Myst» – люди бомонда с пятнадцати планет. Каждый тратит на завтрак сумму, равную бюджету крупной военной части.
– Вот, суки… – сплевывает Посейдон.

– Именно, – соглашается Атеней, – суки-пассажиры этой посудины – ценнейший товар. Захват произошел из-за них.
– Ну, за них можно попросить выкуп… А мы-то кто? Попали на борт по льготной путевке от Министерства войны…
– Да. Но пираты этого не знают. Для них мы – представители высшего света. Ни один офицер не может позволить себе билет на таком шикарном круизере. Мы лишь подыграем нашим оппонентам – изобразим из себя светских львов.
– Вуаля! Тру-ля-ля! Бонсуар, пассижюр, конфетюр, боливар, мармаладовый колодец… – Посейдон ерничает.
– Но сначала щекотнем их задницы шрапнелью, – добавляет Арес, беря в горсть несколько полукилограмовых гантелек.
– Слушай, салажонок, – Посейдон обращается к Пуле с отеческой лаской в голосе, – а ты-то как попал на «Ametyst»?
– Зайцем. В грузовом отсеке – в пустом контейнере из-под мартини…
– Парень! – Посейдон не скрывает своего восхищения. – Ну, ты заинтриговал!.. Выдастся минутка посвободней – расскажешь нам немножко о себе…

Капитанский мостик. Два пирата смотрят в монитор.
– Похожи на отмороженных…
– Они и есть. На татуировку этого кабана посмотри.
– Как они попали на «Ametyst»?
– Ну, мало ли… Может, потомки древних рыцарских родов, наследники замков с подвалами, набитыми фамильным добром под завязку.
– Надо их брать живыми. В любом случае, даже если они простые нищие вояки.  Отличные экземпляры для нашего цирка.
– Ага. А то у нас остались такие доходяги, что смотреть не на что. Не дерутся, а, как девочки, танцуют.
– Хы… на прошлых играх один гладиатор вышел на арену, бросил оружие и заплакал… Не хотел драться!
– И второй тоже заплакал, бросил оружие и обнял первого. Не хотел убивать… Пришлось выпустить дикого скрамакурша, чтобы как-то спасти представление от полного провала.
– Гэ… И скрамакурш заклевал их обоих.
– Да, выдолбил мозги и раскатал кишки по песочку, хы…

Один из пиратов нажимает кнопку и приближает рот к микрофону. Из динамика в спортзале раздается:
– Эй, супермены, сдавайтесь! Не портьте себе карму…
– Если крут ты так, как мерещилось твоей бабушке, – кричит Посейдон, развернувшись к динамику, – то зайди сюда лично, и я сыграю на твоей жопе марш Огинского.
– Фу! – пират качает головой. – Шутки в духе курсантской казармы! И у Огинского не марш, а полонез. Ну, точно отмороженные…
Второй пират говорит ему:
– А ты ведь мог бы стать одним из них… Ты же после Шекспировского лицея поступил в Высший питомник спецназа?..
– Да, поступил. Да, мог бы стать одним из таких космических спецназовцев... Но мне помешал запредельный мой Ай-Кью!

Посейдон, Арес и Атеней начинают ритмично пританцовывать. Посейдон взмахом руки приглашает Пулю присоединиться к ним. Четверка энергично танцует, перемещаясь по кругу и хором выкрикивая:

Пяткой в глаз, пяткой в глаз,
Отмороженный спецназ!

У-шу, у-шу!
Пяткой жопу почешу!

Пираты с любопытством смотрят в монитор.

– Это хака. Боевой танец! – говорит один пират, не скрывая восхищения. – Они собираются драться насмерть?
– Нет. – Возражает другой. – Предсмертный танец отмороженных спецназовцев – лезгинка. А хаку они танцуют, когда имеют надежду выжить… и победить.
– Выжить мы им дадим. Но победу им отдавать нельзя. Иначе нашему бизнесу и нам самим – крындец-с-карамелью.   

Протяженный и широкий грузовой отсек. Горят лампы дежурного света. На полу валяется множество скрюченных судорогами тел. Пленные пассажиры стонут, их лица искажены, залиты слезами, глаза выражают испуг и мольбу о помощи. Посейдон, морщась от боли, разминает суставы
– Сколько не били меня импульсами, никак не привыкну. Плохо переношу. И отходняк тяжелый! Ты как там, салажонок?..
Пуля не отвечает – он блюет в углу.
– Понятно… Это с непривычки.
Арес и Атеней сидят, привалившись спинами к контейнерам. Атеней, сложив пальцы в причудливую йогическую мудру, сосредоточенно делает дыхательную гимнастику, уставившись на носки своих лаковых туфель. Арес нежным тенорком напевает в полголоса бодрую поп-песенку:

Бокры – мокры,
а Ван Дамм – пьян,
влюблен он в рыжую мадам!
Падам-падам-падам…
Ну, а что ж нам делать с бокрами,
которые все мокрые?..
Ладно, бокры, идите к нам!
Вэл-кам…

– Товарищ боевой, не три мне мозг попсенью!.. – обращается к нему Посейдон.

Арес обрывает пение и заводит другую песню, фольклорную:

Любим мы-ы-ы-ы
плоды хурмы-ы-ы-ы…

– Вот, это другое дело! – восклицает Посейдон. – Это наше родное, кровное! – и начинает подпевать мощным, глубоким красивым басом:

А топ-модели-и-и-и
Надоели-и-и-и!
Фу-у-у!..
Ку-ку-у-у…

Пуля перестает блевать, утирается шейным платком, бросает его под ноги. Оглядывает ящики, размещенные на контейнерах, взбирается на один из них, откидывает крышку в сторону и достает из ящика фомку. Спрыгивает.
– Вот, есть у меня кое-какое оружие. – пытается спрятать его под пиджак, заткнуть за ремень.
– Дай-ка сюда, – Посейдон протягивает руку, забирает фомку и, надув жилы на лице и шее, сгибает инструмент в петлю.
– Тах лехше заховать! И можно теперь рубать ею, как кастетом.
Скрипят, открываясь на шарнирах, входные двери. Пуля быстро прячет согнутую фомку за спину.
 В широком дверном проеме видны пьяные, потные, неряшливо одетые пираты; они держат за руки мулатку-стриптизершу и рыжую Ми. Танцовщица – голая совершенно, лишь на пупке ее сверкает фальшивыми камнями подвеска, губы танцорки распухли, глаза заплаканы, тушь размазана по скулам, густые кудрявые волосы слиплись, как будто на них выплеснули баночку канцелярского клея, и этот клей уже успел засохнуть. Рыжая Ми старается прикрыть наготу золотистой тряпочкой – тем, что осталось от ее блестящего чешуйчатого платья. Пуля, зажав в левой руке согнутую фомку, крадется к дверям вдоль стеночки. Посейдон шепчет: «Куда, болван!» – и порывается встать, но Атеней удерживает его: «Т-с-с-с!..» Под глазом у Ми – синяк, губы разбиты в кровь, на плечах, спине и бедрах следы от ударов плеткой, на животе и ногах – следы от укусов, рядом с татуировкой в форме лилии – два аккуратных ножевых пореза в форме сердечек, но в глазах у Ми нет ни одной слезинки, ни намека на испуг или страдания, ее глаза злы и жестоки, она резко  поворачивается к насильникам и пытается залепить одному из них по мошонке, но промахивается, пираты ржут: «Ах, ты – мелкая звизденка!!!» – и пинками заталкивают Ми в грузовой отсек. Пуля уже у самых дверей, он поднимает руку, концы фомки продолжают его кулак заостренными рожками. Следом за Ми в грузовой отсек летит и мулатка, падает на жесткий металлический пол, обдирает кожу о швы и заклепки, кричит, рыдает. Ми вскакивает, плюет в сторону пиратов слюной, смешанной с кровью, попадает одному из них точно в нос, пират с возгласом: «Раскурочу до гланд!!!» –бросается было вперед, но в этот же самый миг напарывается мордой на металлические концы фомки, которую мощно и хлестко послал ему левым свингом Пуля, кровь брызжет из продырявленной глазницы и разбитого виска, пират валится замертво, его товарищи, преодолев секундное замешательство хватают Пуля за руки и шею, выволакивают, упирающегося, в коридор, дверь со скрежетом задвигается, и несколько минут слышны звуки ударов и крики, потом раздается: «Не забейте его насмерть – ценный кадр!» – двери открываются, Пулю с силой вталкивают внутрь, он кубарем катится по полу и распластывается, уставившись глазами в потолок, выплевывает зубы, пытается подняться, но теряет сознание. Его лоб рассекает кровавая полоса, а вывернутая в плече рука неестественно выгнута.

Элегантный, напоминающий формой курительную трубку, утыканную серебристыми усиками, круизный лайнер «Ametyst Myst» блещет бортовыми огнями, несется в бархатной черноте, усыпанной мелкими бриллиантами звезд, лавирует между метеоритных облаков, и, освещаемый светом далеких малиново-лимонных солнц, постепенно исчезает в бескрайней пустыне космоса.
Атеней, присев возле Пули на корточки, водит над его головой ладонями, и рана на лбу вскоре затягивается, остается лишь длинный ровный шрам, Атеней говорит:
– Теперь он будет спать несколько суток!» – отходит к стонущей мулатке, спрашивает шутливо: – Айболита вызывали?..
Посейдон храпит в углу, укрывшись пиджаком. Арес наблюдает за Ми. А голая Ми, не обращая на него никакого внимания, пытается починить свое платье, потом просто обвязывает лоскуток ткани вокруг бедер, смотрит на Ареса, говорит:
– Чего уставился?! – подставляет ладони под юные пухлые груди, усеянные веснушками, и вызывающе-издевательски трясет ими: – На!!! Можешь подрочить пока со скуки! Дорога-то у нас, наверное, длинная…
Арес усмехается и отворачивается:
– Плебейка и есть плебейка. Что с тебя взять… А татуировка у тебя  интересная!.. Лилия…
Арес закрывает глаза и тихонько напевает:

Есть в графском парке черный пруд…
Там лилии цветут… 

***
Кирпич обнял Олю за плечи правой рукой и, расстегнув пуговицы, запустил ладонь за воротник блузки, помял грудь через бюстгалтер, затем оттянул чашечку вниз и стал легонько покручивать сосок.
Кирпич левой пятерней взял Олину ладошку и придавил ее к своей ширинке. Оля почувствовала под тканью упругий бугор, расстегнула молнию, и стала ласкать у Кирпича в паху.
Кирпич положил правую ладонь Оле на затылок и надавил, пригибая вниз. Оля поняла, что хочет Кирпич. Кирпичу нравилось, когда во время кинопросмотра его член находится во влажном и горячем Олином рту. Полусогнутая, она уперлась руками в бедра Кирпича, мотнула головой и издала негромкий звук, означавший несогласие: «Ы-ы…»
– Почему?.. – шепнул Кирпич и надавил еще сильнее. – Ну, давай!.. – он взял свой член рукой и, как бы пытаясь удлинить его, направил в сторону Олиных губ, продолжая давить ей на затылок. Оля сжала губы, уперлась еще сильнее, но надолго бы ее не хватило.
– Ты пиво пил!.. – тихо и сдавленно произнесла она.
– Ну и что?.. – возбужденно прошептал Кирпич.
– Она у тебя… горькая сейчас!..
Этот аргумент показался Кирпичу убедительным. Он ослабил хватку, Оля облегченно вздохнула. Кирпич претворился равнодушным, застегнул ширинку, с нарочитым интересом стал пялиться в экран, сделав вид, что потерял к Оле всякий интерес.
Чувствуя, что Кирпич недоволен, Оля пошарила в сумочке, нашла там пачку салфеток и тюбик с защитным кремом для лица, выдавила на правую ладонь трехсантиметровую гусеничку, левую руку протянула к Кирпичевым штанам, расстегнула ширинку, нашла уже обмякший член и, намазав кремом головку, стала нежно массировать ее. Кирпич задышал глубже, Оля свела большой и указательный палец в кольцо и стала быстро-быстро дрочить член. В левой руке она держала наготове салфетку и как только Кирпич стал кончать, накрыла салфеткой головку. Салфетку сразу промокла, Оля почувствовала пальцами горячую и липкую сперму, но на одежду не попало ни капли.
Кирпич расслабленно обмяк, в благодарность он тут же чмокнул Олю в ухо. А после сеанса сводил ее в кафе и угостил капучино и мороженым с фруктами.

К вечеру прохладней не стало. Кирпич выгуливал Оленьку в сторону набережной, где воздух был свежее. Оленька чувствовала, как струйки пота стекают у нее по бокам. В подмышках майка Кирпича взмокла и, когда он поднимал руку, было заметно серое пятно влаги.
Навстречу шла компания: два парня и две девушки. Оля узнала Сергея уже издалека – по светлым волосам и темным бровям. Она испытала радость, и сама смутилась от этого чувства, ее радость смешалась с ревностью: Сергея держала под руку толстоватая брюнетка в коротком зеленом платье.
– Привет! – кивнул Сергей Оле, улыбнувшись. Оля не ответила, сузила глаза, отвела взгляд в сторону реки. Кирпич смерил Сергея тяжелым взглядом. Кирпич шел напролом, встречной компании пришлось разомкнуться, уступая дорогу Оле и Кирпичу.
– Кто это был? – спросил Кирпич, когда они дошли до вантового моста и спустились  подземный переход.
– Ты о ком?
– О том кексе, что кивнул тебе.
– Не знаю… Первый раз вижу. Обознался, наверное.
– Нет, не обознался. Это тот самый кекс… из универсама… который журналы у тебя купил…
– Их много таких, покупателей, я что, всех помню!.. – Оля произнесла это раздраженно.
– А он-то тебя запомнил…
– Ну, я же одна… а их много…
Кирпич промолчал, опустил свою ладонь пониже и сжал Олину ягодицу.
– Больно, дурак.
Дурак – у меня в трусах! – Ощерился Кирпич, крепко облапил Олю, стал шарить у нее под блузкой.
– Хватит… – шипела Оля, – нашел место, здесь воняет.
Но Кирпич уже добрался до ее левой груди и мял ее, и теребил сосок.
В переход спустился мальчишка, кативший велосипед, и уставился на голую грудь девушки, которую мяла мужская ладонь.
Кирпич заметил мальчишку:
– Так! А ну сюда! Велик за просмотр!
Мальчишка мигом развернулся, вскочил в седло, доехал до лестницы и, подхватив велосипед на плечо, убежал наверх
 
Лысый, Паштет и Кирпич сидели на стволе поваленного дерева в парке напротив универсама.
– Выйдет белобрысый буй в синей спецовке. Надо его прессануть – цедил сквозь зубы Кирпич.
Паштет посмотрел на Крпича испуганно, Лысый осклабился.
– Не сцать, – Кирпич дернул кепку Паштета за козырек, надвинув ее на нос. – Только шуганите его… возьмите на понт… то да се… Если застремается – закошмарьте по полной, можете даже гасануть в меру… А если у него очко не сыграет – свалите, как будто обознались…
– И все?
– Все! Потом доложите. У меня – стрелка через полчаса. С серьезными пацанами.
– Серьезные?.. Не то, что мы, да? – спросил Лысый обиженно.
– Да, не то что вы… Но и вы такими станете, если не будете лопухи жевать. Вот как возьмет меня братва в дело, я и вас до кучи пристегну. Если не покажете себя лохами.
Кирпич посмотрел на дорогие часы, поправил ремень, пригладил волосы, вытер пучком травы пыль с лаковых туфель. И, ворочая плечами, с важным видом удалился.
– Чего ему этот белобрысый? – спросил Паштет.
– К Ольке яйца подкатывает.
– К нашей Ольке? – Паштет вскинул брови.
– К Кирпичевой! К «нашей»… С каких это пор она нашей стала?..

Из дверей универсама вышел Сергей и двинулся вдоль забора, огораживающего стройку. В правой руке он держал синий пластиковый чемоданчик с инструментами. Паштет и Лысый, сунув руки в карманы, двинулись за ним. Когда Сергей свернул в темный двор, Паштет и Лысый вынули руки из карманов и ускорили шаги. Сергей резко обернулся:
– Что надо?!
Парни вздрогнули от неожиданности, они упустили инициативу, и пока Лысый щурился, соображая с чего бы начать, Паштет ляпнул, первое, что пришло в голову:
– Закурить!.. – его требование прозвучало не очень уверенно, и Лысый зло посмотрел на товарища, который от этого взгляда смутился еще больше. Наезд начался с неудачной ноты.
– Заработай и кури! – ответил Сергей, глядя при этом в глаза не Паштету, задавшему вопрос, а Лысому, который показался ему лидером гоп-дуэта.
Лысый выдержал взгляд и через паузу, решив, видимо, что в данной ситуации, лучше сразу брать нахрапом – действовать, а не разводить гнилой базар, не спеша приблизился к Сергею и обхватил его правой ладонью за шею, попытавшись нагнуть его голову вниз. В тот же миг Сергей, не выпуская из правой руки чемоданчика, вцепился левой рукой в майку Лысого, быстро подвернулся на носках, подставил левую ногу Лысому под коленки и резко дернул его туловище на себя. Лысый, кувыркнувшись, перелетел через ногу Сергей и шлепнулся плашмя спиной об асфальт. Дыхание у парня сбилось, он стал хватать ртом воздух, раздвигать руками в стороны и обратно, как будто играя на невидимой гармошке.
–Ну… – обернулся Сергей к Паштету. Паштет молчал, застыв в оцепенении.
– Ясно, – прокомментировал Сергей временный паралич Паштета и, развернувшись, ушел не оглядываясь.
Паштет склонился на Лысым:
– Как ты, брателло?..
Лысый, наконец, восстановил дыхание, оправился от шока и смог, кряхтя, подняться.
– Я-то как? Я-то заебись! А вот ты – как? – и после этих слов сразу с подскоком влепил Паштету правой пяткой в грудь. Паштета отнесло назад шага на три, он еле сохранил равновесие.
– Ты что?
– Я не что! Я просто так. А вот ты – что?
И в ту же секунду носок левой его ноги воткнулся Паштету в пах. Паштет согнулся и тихонько заныл.
Лысый взял Паштета за волосы и стал дубасить его кулаком по бокам, животу и шее, а коленками по бедрам и груди. Паштет пытался прикрываться и жалобно подвывал.
– Ты, сука, чего стоял! – приговаривал Паштет, беря передышку между сериями ударов. – Кусок ты гнилой пидарасины! Гандон ты, бля, лошара помойная! Ты чего смотрел! Чмо трусливое, огрызок недоделанный. Еханный ты бабай! Ты что, муебок, не мог ему запердолить! Ты, сучонок, спокойно смотрел, лядь, как он мудосит меня  и не вписался, уйло ты отстойное!..
Лысый с брезгливой гримасой на физиономии оттолкнул Паштета, отступил на шаг назад, потерял интерес к своей жертве, достал сигарету, закурил. Паштет, хватая ртом воздух, добрался до облупленной стены дома, прислонился спиной к стене, сполз по стене на корточки. Лысый курил, задумчиво оглядывая окна дома. Почти все окна были занавешены белым, реже зеленоватым или розовым тюлем, ни одна занавеска не дрогнула. В одном из окон третьего этажа на подоконнике сидели аж три рыжие кошки и то лениво жмурились, то округляли глаза как будто в недоумении. Паштет восстановил дыхание, виновато-затравленно посмотрел на Лысого, попытался встать. Лысый, зажав сигарету зубами, резко, с подскоком влепил Паштету коленом точно в нос. Паштет припечатался затылком к стенке. Вместе с грунтовкой от стены отлетел здоровенный ломоть старой синей краски. У Паштета из носа потекла юшка, Паштет заблеял:
– Бля… Бля!.. Ну, хватит… бля!..
– Вставай, недоделок!.. – сказал Лысый и, жадно, в две затяжки, докурив сигарету, щелчком пальцев стрельнул окурком в подвальное окошко с торчащими по краям осколками стекла.
– Умой мурло, веселая медуза!.. – сказал Лысый Паштету, мотнув головой в сторону крана, торчащего из стены, и добавил уже шутливо. – Ментов своей рожей напугаешь.
Паштет посеменил к крану.
А вечером этого же дня они предстали перед Кирпичем. Кирпич сидел на дворовой скамейке, подстелил под задницу глянцевый журнал, который подобрал возле клумбы. Массивные ноги Кирпича плотно обтягивали новые джинсы с металлическим лейблом. Рукава черной, поблескивающей рубашки с тонкими золотистыми полосками были аккуратно закатаны, воротник был по-пижонски поднят, а кончики его загибались вниз. Под тонкой тканью обозначались внушительные бицепцы и грудные мышцы. На шее у Кирпича мерцала не очень толстая золотая цепочка. Остроносые черные туфли Кирпича покрывала пыль. Кирпич приподнял зад, вырвал из журнала лист и, скомкав, тщательно протер им туфли. Вытянув ноги, полюбовался на результат. Остался доволен.
– Ну?.. – спросил он, обращаясь к Лысому. Потом перевел взгляд на Паштета, нос которого к этому времени уже сильно распух, а под обеими глазами образовались синие, идеально симметричные круги. – Это что еще за картина-абасракция?
Паштет собрался было открыть рот, но Лысый, который имел очень уверенный, спокойный вид, опередил его:
– Паштет-то наш, оказывается – пафосный боец! Налетел сразу на того чмыря… Тот успел только разок лапой махнуть, рихтанул Паштету носяру… Вон… Ну, Паштет его и начал гасить – ногами по хлебальнику. Я еле успел оттащить, а то был бы труп, ну, его нахрен…
– Надо было сначала на понт взять, прощупать его психику.
– Ну, да… Я и начал базар, то да се… Но Паштет, как взорвался! Я говорю – не ожидал…
– А что этот?..
– После такого наскока – сразу скис и больше не рыпался. Бык-мык, мямлил что-то… штаны, наверное, все мокрые… Хотя – я не проверял…
Кирпич рассмеялся:
– Ладно!.. Значит, тухлый оказался кекс?..
– Сто пудов! С виду – нормальный вроде пацан, а чуть получил звиздюлей, сразу сдулся. Даже жалко стало!..
– Бабушку-инвалидушку пожалей!.. – Кирпич поднялся, потянулся всем туловом, хрустнул хрящами.
– Значит так… Если кто из вас увидит… или услышит от кого… что он возле Олькиной кормы трется – сразу мне инфу!!! Я разберусь. А сейчас – ставлю ящик!
– Водки? – удивился Паштет.
– Нет, мляха, шампанского, – Кирпич выбросил руку в направлении головы Паштета, как будто намереваясь ударить, но остановил кулак в сантиметре от подбородка, – ну, ты и ветеран… войны двенадцатого года!.. Пива, конечно!
Парни отправились прочь со двора.      

Оленька подставляла под струйки теплой воды то спину, то ноги, то грудь. Выключила душ, завернулась в полотенце, пробежалась до кровати, растянулась на покрывале, погладила себя по животу.
Надев бюстгалтер и трусики, подошла к зеркалу, накрасила губы вишневой помадой, подвела глаза, расчесала волосы, попшикалась духами с «карамельным» ароматом. Выбрала розовую блузку, натянула узкую голубую юбку до колен.
Сумочка зажата под мышкой, новые туфельки жмут, цок-цок каблуками по остывшему к вечеру асфальту. Маршрутное такси вывернуло из-за угла. Оленька побежала к остановке, выронила сумочку. Нагнулась, услышала треск разрываемой материи: «Что за?..» – провела сзади рукой: юбка разошлась по шву: «Ну и!..»
Подобрала ключи, пудреницу, платочек. Шов на юбке разошелся еще больше.
Посеменила обратно, прикрывая попу сумочкой.
Вернулась домой, переоделась, натянула джинсы. Но, поколебавшись, походив туда-сюда, от входной двери к спальне, разделась, и бухнулась на кровать, накрылась одеялом с головой.
Позвонил Кирпич:
– Почему не пришла?!
– У меня температура.
– Я приеду.
– У меня грипп!
– Я не боюсь.
– Я хочу спать, у меня болит голова!..
– Выебу – пройдет! – зло рыкнул Кирпич. Но так и не приехал.

Вечером Сергей и Оля лежали, прижавшись к друг другу, на остывающей после жаркого дня жестяной покатой крыше. Малиновое солнце пряталось на трубу. Порыв ветра донес карамельный аромат со стороны кондитерской фабрики.
– Тебе надо все рассказать ему… – произнес Сергей тихо.
– Кому?..
– Парню своему. Бывшему парню.
– Что рассказать?..
– Сама знаешь, что. Что ты теперь со мной. Или я сам ему это скажу.

Оленька шла вечером по парку – красная сумочка в пухлой руке, каблуки цокают по асфальту, белые кудряшки развеваются на ветру. Оленька свернула с аллеи и пошла дворами. Из-за гаражей появилась массивная фигура.
– Давно не виделись!.. – медленно протянул Кирпич. – Избегаешь?..
– Болела… – ответила Оля и зачем-то достала из сумочки пудреницу, открыла ее, закрыла и сунула обратно.
– Чего дрожишь?.. – Кирпич подошел вплотную, всмотрелся Оле в глаза, принюхался. – Хорошо пахнешь!.. Болела, да?.. Чо-то долго ты болела!.. А для кого надушилась, а?.. А сейчас-то здорова?! – Кирпич надвигался на Олю, она отступала, пока не уперлась попой в кирпичную стену. – Здорова, спрашиваю?!
– Здорова!.. – тихо пискнула Оля.
– Ну, тогда иди сюда!.. – Кирпич затащил Олю в узкий проход между гаражей, положил ей руки на плечи, надавил, заставив опуститься на колени, и стал расстегивать ширинку.
– Отсосешь тогда! Если здорова… По старой дружбе!.. Я сегодня пива не пил…
Оля попыталась вырваться, но Кирпич крепко ухватил ее за шею, а другой рукой стал тыкать ей в глаза, губы, щеки головкой возбужденного члена. – Ну, взяла быстро, шалава!

Оля сидела на кухонной табуретке и, сгорбившись, всхлипывала, размазывая слезы по лицу. Сергей слушал, сидя на подоконнике.
Затем он обулся, сунул в карман небольшой навесной замок, сказал:
– Жди меня тут. Чай, сахар тут… А я скоро приду
– Он бьет головой… – Оля посмотрела на Сергея, он молча развернулся и вышел из квартиры.
Оля выглянула в окно, проследила, как Сергей, в желтом свете ночных фонарей, пересек дорогу, прошагал вдоль бетонного забора и свернул за угол кирпичной пятиэтажки. Торопливо нацепила босоножки, выскочила на улицу и побежала вслед за Сергеем.

На толстом сером высохшем стволе упавшего лет десять назад тополя сидели Кирпич, Лысый и Паштет, каждый держал в руке по банке пива, и отхлебывали они одновременно, как будто сговорившись. На траве валялось штук двадцать уже опустошенных ими и смятых банок. Со стороны реки доносился грохот портовых кранов. Кирпич смял пустую банку в кулаке и отбросил через плечо. Это движение повторили и Лысый с Паштетом.
В сумерках движущиеся стрелы портовых кранов выделялись черными линиями на фоне темно-синего неба. Одинокая мужская фигура появилась из-за гаражей, человек огляделся, зашел за бетонный вход в бомбоубежище, вышел с другой стороны, стал удаляться к детской площадке, постоял там, затем повернул назад и по тропинке между кустов акации направился прямо к упавшему тополю.
– Кто это шарится?.. – сказал Кирпич вяло. – И чего это он здесь шарится?
– Приключений ищет, – Лысый поднял небольшой светлый голыш, покрутил его в пальцах, рассматривая черные прожилки.
– Сейчас найдет… – Кирпич прищурился.
Лысый метнул голыш в сторону одинокого прохожего, попал по ветвям.
– Высоко взял, –  заметил Кирпич критически, – недолет.
Лысый поискал глазами внизу, спрыгнул со ствола, выковырял из грунта грязно-белую кафельную плитку с отломанным уголком, взвесил в руке.
– Спугнешь… – сказал Кирпич, – подожди!.. – но Лысый уже запустил плитку правой рукой от левого плеча. Снаряд стремительно пронесся над головой у прохожего и разбился о невидимую за кустами кирпичную стену.
– Паштет! Чеши в обход… – велел Кирпич. – Перехвати его, если повернет, и гони на нас… Рожу пострашнее сделай! Хотя… куда уж страшней!..
Паштет встал, расправил плечи. Но прохожий и сам стал двигаться прямо в сторону поваленного тополя.
– Борзый, что ли?.. – предположил Кирпич. – Сейчас выеживаться тут начнет…  –Кирпич улыбнулся, предвкушая жестокое развлечение. – Паштет! Спроси у него, чего это он такой борзый?!
Прохожий вышел на полянку из тени. Светлые волосы, а брови темные. Паштет тут же сел обратно на тополиный ствол, затравленно посмотрел на Лысого, но Лысый отвел взгляд, уставился на носки своих кроссовок.
– Ехать-махать!!! На ловца и зверь… – Кирпич округлил глаза. – Паштет, не тормози! Только не убивай его сразу…
Паштет ссутулился, втянул голову в плечи.
Сергей остановился метрах в четырех, сказал, обращаясь к Лысому:
– Ну и кто тут из вас такой херовый снайпер?
Лысый быстро поднял взгляд, но тут же опять опустил его.
Кирпич внимательно изучал лицо Сергея, ища на нем отражение страха или хотя бы волнения. Не нашел и стал ритмично сжимать и разжимать мышцы на правой ноге.
– Ты, человек-тыква, иди ко мне! – приказал ему Сергей.
Кирпич задумался
– Сейчас, сейчас, чего уж, подойду. – Кирпич поднялся, лениво потянулся, оглядел товарищей, сказал негромко:
– Спок, не дергайтесь, это мой клиент, – хотя его товарищи дергаться и не собирались.
Кирпич пошел к Сергею, чуть приваливаясь на один бок, всем своим видом изображая растерянность.
– Что-то не так, брателло? Так ты извини, если что… Мы просто сидим тут, пиво пьем… Лысый тебя не заметил, он по воронам бросал… Тебя не задело?.. Но все равно Лысый извиняется… Ты ведь, Лысый, извиняешься…
Лысый промычал нечто неопределенное.
– Вот, Лысый извинился… Ты не держи на него… Он думал там нет никого… Он не знал, что там ты идешь… А ты кто?.. А то садись с нами, пива хлебни… Ты кто?.. Мы просто так… живем тут… сидим вон тут… пиво пьем…
Когда расстояние между парнями сократилось до пары шагов, Кирпич почесал левой рукой правую голень и тут же, резко выпрямившись, бросил свое тело навстречу противнику, метя головой ему в лицо. Сергей выставил вперед обе руки, макушка Кирпича впечаталась точно в раскрытые ладони. Ухвати Кирпича за уши, Сергей ударил коленом ему в нос. Кирпич шлепнулся на бок, из носа потекла кровь, заливая рот. Кирпич провел ладонью по губам, взгляд его замутился, Кирпич встал, его пошатывало, он, слегка согнувшись и вытянув руки вперед, сделал два шага. Сергей вырвал из земли кусок дерна и бросил его в лицо Кирпичу, Кирпич зашипел, частицы земли попали в глаза – острая боль! – Кирпич потеряв ориентацию в пространстве, стал медленно поворачиваться, бестолково перетаптываться на месте, повернулся, ничего не видя и плохо соображая, вокруг своей оси, и Сергей, не давая ему опомниться, ударил его в челюсть правым кулаком, в котором был зажат замочек, дужка которого выпирала вперед, как ребро кастета. Кирпич рухнул. Сергей, подскочив, ударил его в живот правой ногой и тут же левой сверху по спине, правой в голову, левой пяткой в бедро, Кирпич извивался как гусеница, сгибая и разгибая тело, инстинктивно прикрывая руками то голову,  то пах, Сергей бил по пальцам, по плечам, по ягодицам и пояснице. Кирпич, сжавшись в калачик, шумно, с хрипом, съеживаясь, выдыхал при каждом ударе.
Сергей остановился, он шумно дышал, по его лбу тек обильный пот, волосы торчали вверх. Сунул замочек в карман джинсов. Застегнул пуговицы на рубашке, заправил ее в брюки, вытер пот со лба, подошел к Лысому, протянул руку:
– Дай.
Лысый молча подал ему свою банку пива.
– Целую дай!
Паштет достал из спортивной сумки целую банку и попытался ее открыть, но лишь оторвал «язычок».
– Ну, если лузер, то во всем!.. – сказал Сергей, взял банку, достал ключи, проткнул крышку в двух местах и залпом, с удовольствием выдул все пиво. Пустую банку он поставил на макушку Паштета и коротко ударил, банка сплющилась, и по лицу Паштета потекли остатки пива, Паштет сморщился.
– Мусор за собой подберите, лошары!.. – сказал Сергей и пошел по тропинке мимо густых кустов. Он прошел в паре метров от Оленьки, не заметив ее. Оленька оправила юбку, вытерла потные ладони платочком и поспешила в ту же сторону, куда шел Сергей, но через кусты, взволнованная и возбужденная, она боролась с желанием окликнуть Сергея, взять его за руку, увести в темень, шелестящую листвой, встать спиной к дереву и задрать юбку до подмышек.

Паштет и Лысый молча смотрели на еле шевелящегося, стонущего Кирпича
– У него, кажись, пальцы на руках сломаны… – предположил Паштет.
Лысый не ответил
– Ну, сам же сказал, его клиент… чтоб мы не встревали… а?..
Лысый, сузив глаза, молчал, мрачнея, ноздри его раздувались, он теребил двумя пальцами чешуйку коры на стволе.
– Надо как-нибудь этого белобрысого на перья посадить…– сказал Паштет. Он плотно сжал кулак и сделал рукой резкое движение снизу-вверх, как будто вспарывал чье-то брюхо ножом.
Лысый  презрительно покосился на Паштета и процедил сквозь зубы:
– Ты бы, чмошник, уж лучше не ****ел бы!..
И отвесил Паштету такой сильный подзатыльник, что Паштет слетел со ствола и уткнулся носом в притоптанную траву