тело мяса

что-либо вяжется, торгует, изобретает
лестницы вдохновения,
каплет измывающийся водород,
водоросль припевает сквозь текучие
перекиси изобретений,
тянущиеся, длящиеся птицы
перманентности, стаи морей,
извилин, гренадеров во тьме,
в проспектах непролазной стойкости,
как бы перечитывая параграфы,
взнуздывая несуществующий остров,
корыто мести, сказка незаполненности,
исключенное ядро, громыхающая мозговая
трещина, изнанка звезд, работ,
положений. незамутненная ярость
когорты, розги песнопений шествующие
впредь и в розницу, опрокидывая нельзя
сваями пергамента, трезвучиями фетишизма,
косными парламентами кокард.
выспреннее долголетие возникшего,
оно резвится поверх магазинов времени,
проскальзывая анахоретами залпов сквозь
берлогу рассудка, катетер балкона,
скромные строки челноков,
впадающие в сердобольность падения
кашля, картавого вознесения ведер.

что бы то ни было исчезает, вмешивается
различием десен, сиреневыми великолепиями 
сношающегося, обезличенного
стогами возникшего.

в песне розница обретает жест манипуляции,
возня бережет свои нервы, приберегает эти
серые вставки, магниты предвнутреннего,
истощенные замечания, лоснящиеся рожи,
привлекающие строчки, точки, мочки,
как бы во время передышки лазание обернулось,
линяя, оперяясь следующим зажимом.

вместе привозит солнце гореть, плавится,
делать середину из толка весны, из
разговоров душегубов, плачущих
сквозь спектакль, подобно тому как
мансарды возничих обезоруживают
прокладки вытесненного вдоха.

колок сей монстр, пришит он к панаме
жилища, к праведникам мазанки,
к ребрам воспевания.

тише щебечет микрокосм, слаще
шевелится тело мяса.