Исповедь

I

Зима навеяла снега, кудряво-белого,
Как ребенок кричит, грохочущим холодом!
Мать-осень оставила мне её,
А у неё нет места без седого волоса.
Милая, не плачь, прошу тебя, я тоже,
Изувечен и как лед внутри,
В трещинах от ног тяжелых,
Что топчут меня по грязи.
На моем теле из картона и воска,
Не грамма нет сахара на ранах,
Только соль по моим рукам возят,
Им плевать, что со мной будет и станет!
Исколотивши меня до состояния неврологического,
Пронзают ночь и идут калечить рассвет…
Нет, друзей моих не трогайте, выстрелю я, выстрелю,
Слышите или нет?

II

Не слышат…В таком гуле ваших книжек,
Только переплеты жадно друг другу кричат,
О том что стихи ваши горят в Ницце,
Парижу предлагая дым своего костра.
Столица лицо покривит и втянет его,
Будто женщина длинноногая с сигаретой,
Ей от этого не хорошо,
Но что же еще поделать?
Других поэтических марок не найдется,
Переходи ты хоть Францию, хоть Россию.
А ведь когда-то было серебряное детство,
Где ямбами рождалась драматургия.
Тогда за словом в карман не лезли,
Язык наружу и айда читать,
А сейчас? Затупленные рифмы- лезвия,
У рукописного ножа.

III


Иду, читаю Есенина с улыбкой хмельной,
Переворачивая страничку души за страничкой,
Владимир Владимирович, на небе, родной!
Как вы там? Как по ночам зажигательным спится?
Втроем хромаем мы, обугленные жизнью,
То о трактире разговор, то о звездах-плевочках ваочи,
Ну хоть вы, настоящие, мне скажите,
Что мне выбрать? Маузер иль водку?
Не одно не украсит меня после смерти,
Так, мимолетные признаки скорой кончины,
Вы же на себя любовь мерили?
Подавали поэзии признаки жизни?
Что поэзия? Что мне поэзия? Зачем? Для чего?
Коль читатель мой и двух слов понять не может?
Ему подавай насильственно-бедных стишков,
Да рифму построже.
Ответьте! Куда вы? Стойте, прошу вас!
Не смогу я один идти, не могу, не умею!
Ну пожалуйста, дайте в сей час,
Поговорить с вами без чувства сомнительной веры!

IV

Ушли… Опять, бесполезно иду в очаги разума,
Копаю, копаю, копаю… Пусто,
Пошел домой. Не знаю, завтра вставать рано ли?
Какая разница? Завтра будет все еще хуже.
Завтра, похоже, поэзия вымрет во мне, задохнется,
Порежется, кровью польется!
Испепелиться, разложиться на атомы и нейроны,
Я следом за ней, в океаны, ничего не остается!
Ничего не греет душу, стихи не пишутся.
Обогнув планету, встав во весь рост,
Понимаю. Нигде нет их, исчезли, стали радиовышками,
Где эфир совсем уж прост.
Я не понимаю… Совсем слепой и глухой.
Ни любви, ни души, ни совести.
Кто идет вдали? Хоть ты успокой…
Ну что же, о чем думаю я, спросите?

V

Зачем? Кто я такой, чтобы душу мою
Как одежду, вывернуть и выстелить?
Не сможете! А я ли, я ли смогу?
Где сердца моего спасители?
Никого нет. Один я на этой улице,
Ни людей нет со мной, ни Бога.
Дорога все сутулится и сутулится,
Спиною неба ночного.
Мне город мой родней и ближе,
Когда как собака лает он на меня,
Когда кусают за уши птицы,
Горланя одно и то же день ото дня!
Коршуны не улетят от моего тела,
Когда смерть заявиться в гости,
Все живое остолбенело,
Лежит теперь мыслей стопка.
Куда и зачем? Кому мне писать?
Какому Богу молиться?
Не найдется ли такая тетрадь,
Где у любви нарисованы лица?

VI

Вижу рисунки детские, странные, порою мерзкие,
Вся семья на них, на фоне домик.
Да только так не бывает и солнце меркнет,
Коль все хорошо у тебя так долго.
Я был пропитан горечью сутками,
Сонеты любимой писал…
Мне восемнадцать стукнуло,
Эра любви прошла?
Ну нет же! Вот же, она, цветоглазая,
Хризантемы в сердце несет!
Ты, в людской отраве стонавшая,
Что придет и твой черед!
Где же ты, когда столь нужна?
Где моей души лоскутная фиалка?
Знаешь, холоднее зима,
Когда идешь одинокий в парке.
Когда чувствуешь: «Я же люблю,
Люблю до боли, до стона!»
Все говорят, да сплюнь!
А у меня на сердце стихов тонна.
Все тебе прочту! Все вытащу,
Останутся лишь кожа да кости!
Без тебя и поэзии жизнь не видана ,
И та и та ведет в зюнд-осте.
Ты мессия мира сего,
Муза для Адама и Евы,
Предначертание всех Богов,
Для Ювенты, Санации да и Венеры.
Что смертный такой может дать тебе,
Шагающий с бледным лицом по земле?
Мне до гроба рукой подать, веришь ли?
Ты можешь толкнуть и я буду млеть.
Толкнешь? В гроб уложишь как в сон меня?
Прошепчешь колыбельную чудным голосом?
После этого пойдешь, может, одна,
На петлю иль на праздник, в бедности или золоте?
Я вину на тебя никогда не взложу,
Никогда не обижу исповедью моей,
Дай хоть скажу на прощанье люблю,
Чтоб меня услышало сто морей.

 VII

Вижу свет, розовый как рассвет,
Понимаю, я с ним, я рядом.
На земле меня больше нет,
Для кладбища стал фасадом.
Для людей стал лишь историей,
Той, что рассказываются у костра,
Тем, кто с корабля тонущего,
Спасает свои письмена.
Тот кто глоткой поджигал сердца,
Воюя с красноречивым ничем,
Готовый отдаться с полна,
Разлагаясь в этом письме.
Я пишу последние строчки,
Что грохочут всем по ушам,
В гробу весь мертвый, чтобы
Будущее любовной поэзии дать.