Такой до боли настоящий мир

Пантелеймон Фёдорович готов был поверить любой небылице, срывавшейся с языка Анычки, подобно кольцу с гранаты или безымянного пальца на отдыхе у моря. Анычка бесподобно умела придумывать различные фантастические истории и так убедительно в них верила сама, что уже и речи не могло быть о том, чтобы подвергнуть сомнению правдивость содержания её речи. Изредка Анычкины рассказы имели место быть материализованы, то есть происходили спустя какойто не поддающийся точному математическому определению период времени. И тогда Пантелеймон с опаской и даже некоторой долей испуганного восхищения, называл Анычку пророчицей и ещё глубже забивался под кровать от греха подальше, оставляя на полу влажный след штанами, полными невообразимого восторга.
Жаль, но мно8гочисленные предсказания Анычки нельзя было спрогнозировать на положительный и всесторонне выгодный эффект: события всегда происходили спонтанно и только после их совершения приходило понимание, что когда то об этом уже говорилось. Короче, практической пользы от всех этих сказок не было никакой. Разве что сиюминутный, быстро улетучивающийся момент злорадства, когда какой либо недруг справедливо получал возмездие по щам или во щи. Тогда Пантелеймон выстраивал свои губы в некоторое подобие улыбки и целовал Анычку чуть выше сахарных уст прямо в нось. И замирал в таком состоянии, крепко прижатый девичьими объятиями к трепещущей от неутолимой жажды страсти груди Анычки.
Вообще то сказки, они интересные. Это если читать их, похлёбывая чаёк с кексовыми сухариками , примостившись где потеплее. Можно даже лёжа в кровати. Совсем другое дело, когда ты сам являешься героем сказки или просто фантастической истории. Тогда твоё отношение к повествованию изменится самым противоположным образом. Но хуже всего — знать, что ты выдуманный персонаж и в реальности тебя просто не существует. И живёшь ты ровным счётом тогда лишь, когда кто то откроет книгу с твоей историей и пролистает беглым взглядом пару страниц, пока сон не сморит, а рот устанет растягиваться в череде затяжных зевков.
Пока Пантелеймон чувствовал себя комфортно, являясь главным героем вымышленной вселенной никому не известного автора. Кроме того Анычка периодически скрашивала его вымученное одиночество своими спонтанными, хаотически непредсказуемыми появлениями в сюжете повествования. (Дальше следовала длинная сцена, в самых ярчайших подробностях описывающая неудержимые эротические фантазии Пантелеймона в отношении Анычки. Но из соображений безопасности, чьл неокрепшая психика читателей может не выдержать такого уровнясладострастия, весь текст был безжалостно вырезан и помещён в корзину на рабочем столе. ps.  слишком поздно автор осознал, что сам же недавно сделал объём корзины равным нулю и теперь все с таким трудом набранные средними пальцами писательских рук буквы безвозвратно и необратимо канули в небытие потустороннего мира).
«Пантелеймон, вэй кап! Да проснись же ты, скотыняка!» -  Зеницы Пантелеймона, окружённые белками, нехотя вылезли исподлобья, с трудом расклеили веки и посмотрели непонимающим выражением на творящийся вокруг беспредел. Мимо на вороном коне проскакал усатый дядька в бурке, бешено вращая саблей в залитой по щиколотку руке. Вокруг рвались воронки от падающих в них снарядов. Справа, раскалясь до чистосердечного девичьего румянца, лаял, захлёбываясь, пулемёт Дегтярёва. Отовсюду наползали бледные , не выражающие никаких эмоций, лица. «Белые ходоки пришли, - простенографировала мысль в височную долю Пантелеймона, - А значит зима таки наступила. На что то.»
А где то в параллельной вселенной Джорж Мартин перевернулся на другой бок, тревожно простонал и снова погрузился в повторяющийся с завидным упрямством кошмар боязни не успеть вовремя дописать очередной том так полюбившейся широкому кругу узких читателей саги о Вестеросе. Пантелеймон, к слову говоря, тоже с нетерпением ожидал Ветров зимы: все предыдущие тома он прочитал, и даже неоднократно. И теперь мучился от неизвестности и переживал об одном: только бы по итогам последним из оставшихся в живых был не Тирион Ланистер. Больше всего Пантелемона заботила судьба Арьи. Что то общего было у них, поэтому этот персонаж стал почти родным и таким близким другому ненастоящему литгерою.
Включив зрение, Пантелеймон с восторженным удовольствием обнаружил свой нос, расположившийся между налитых грудей Анычки. «А всё таки мечты сбываются. Иногда.»- подумал он и ещё глубже зарылся в безмятежное тепло, дарующее призрачную надежду на лучшее в этом, хоть и придуманном, а всё же таком до боли настоящем мире.