Гусь Лапчатый

     А Женьку КабАнова никто никак не прозывал. Даже Кабаном, как в детстве, и то уже забыли дразнить. Новой кличкой он сам себя нарёк, а его жена это прозвище утвердила в народе. Да что вы пристали: «какое, какое?» Такое:
                «погодите детки, дайте только срок –
                будет вам и дудка, будет и свисток».
     Как-то шёл Женька с работы домой поддатый, поддатый не лопатой и не потому, что ему кто-то там за что-то…. Поддавать там некому было и не за что – работали спустя рукава – разве что под зад коленом за такую работу надо было. Так вот шёл Женька криво, а падал на дорогу прямо – плашмя, отдыхал, поднимался, опять шёл, бормоча что-то себе под нос. Луж перед собой и под собой не видел – брызги летели по сторонам, благо сапоги кирзовые, «заскорузлые от работы», как он говорил, на ногах держались надёжно – оно и понятно: сапогам Женька не наливал. Как только он замечал на пути встречного или поперечного, сразу орал одну и ту же частушку – и откуда только голос прорезАлся:
                Видели КабАнова.
                Говорят – не пьяного.
                А ежели не пьяного,
                То значит, не КабАнова.
Жена его (царство небесное им обоим сейчас и во веки веков) чуднАя была, частушку эту всегда переделывала, дразня муженька своего непутёвого:
                Видели поганого
                Женьку, в стельку пьяного,
                А если и не пьяного,
                Всё равно – поганого.
На что он отвечал, перекрикивая  супругу – горлом брал:
                Начинаю заново:
                Ну и что, что пьяного?
                Захмелел внепланово –
                Праздник у КабАнова.
Эту частушку они могли петь до тех пор, пока кто-то из них не выходил из себя. Обычно первой надоедало хозяйке, она стукала мужа тем, что попадало под руку, и толкала его на кровать. Женька почти всегда ударялся башкой своей о стенку или о спинку и мгновенно засыпал. Галька утирала кровь с бесшабашной головы хозяина, заливала ранку перекисью водорода, потом йодом, ловко выуживала из его карманов всё до копейки и лезла спать на печку. Утром Женька просыпался, пил рассол из трёхлитровой банки, гладил затылок или висок, не понимая, почему те болят, проверял все карманы в портках, охал, крёхал* и, пока жёнка доила корову и прибиралась в хлеве, старался поскорее смыться на свою пилораму, чтобы не было ора на всё деревню…

     Но это всё потом, а сейчас Женька шёл домой. Ребятишки в лапту на полянке рядом с дорогой играли.
– Дай-ка палку, я вдарю!
– Не, дядь Жень, ты сегодня по мячику не попадёшь.
– Кто не попадёт? Я не попаду?! Что тут хитрого? Наоборот, я сегодня вижу лучше вас всех вместе взятых! Эх ты, гусь лапчатый! Ну-ка погляди в мои зрачки! Видишь?
– Что?
– Расширились?
– Ну.
– Дугу гну! Я ж говорю, что от самогонки зрение лучше делается! Учитесь, пока Женька живой! Дай палку, говорю!
– Ну, на.
– А мячик где? Вов, где у вас мячик?! Иди, подкинь.
- Я не знаю, где искать, в траве где-то.
– Не ври мне, только что играли – я выпивши, но не слепой! Где?
– Вон тама.
– «Тама», – передразнил мужик. – Не тама, а Тома! Забыл, как твою невесту зовут? Иди, ищи, гусь лапчатый!
– Отстань.
– «Отстань!» Ишь, гусь шипучий! Вить, а Вить! Подсоби ему мячик найти.
- Я не знаю, где искать - не видел, куда он делся.               
– Не хитри, Вить. Пять минут назад играли – значит, должен запомнить, куда он улетел. Ишь какие: как Женька пришёл, так у них сразу мячик спрятался! Жилы вы!
– Гуси лапчатые! – подсказал я.
– Ага, и ты, Вить, гусь. Мальцы, правда, только один разок вдарю и сразу домой спать уйду, а вы тут играть будете. Ну, стемнеет же, пока спорим.
     Ребята пошептались, и мячик сразу нашёлся.  Вовка пошёл подкидывать:
– Только по рукам не ударь, дядя Гусь Лапчатый!
– Не боись! Я и пьяный по мячику никогда не промажу! Давай!
     Витька подбросил мячик с заворотом, а Женька изо всей силы как ахнул и попал! Наш снаряд просвистел над поляной, будто из пушки его выпустили, перелетел через кусты ивняка, через ольху на берегу, через реку, а там, за рекой, почти уже стемнело, и все мы потеряли  его из виду. Мячик такой маленький, а дядя Женя – Гусь Лапчатый, хоть и пьяный совсем, а, на диво нам, нанёс такой удар, какого никто из ребят не только не ожидал от него, а и вовсе не видывал никогда в жизни! Вот и подумай! Бедный наш мячик, как ещё не лопнул?! Дотемна мы искали его в осоке на том берегу, вымокли в росе до нитки, но не нашли – мячика и след простыл. Вовка даже предположил, что он на Луну улететь мог – « а что? Вон, какая сегодня она большущая!» А Женька и искать не стал, пошёл себе домой, шатаясь и переваливаясь, как гусь, с ноги на ногу, напевая при этом: «видели Кабанова, говорят, не пьяного», Гусь Лапчатый! Вот сложимся, купим новый мячик, фиг он у нас теперь ударит хоть раз!..

     Утром Женька проснулся, нашёл на табуретке свои штаны и рубаху, обыскал их – ни копейки в карманах:
– Галь, где мой аванс?!
– А где мой? – сердито спросила жена.
– Свой ты в магазине оставила – продуктов накупила на три месяца вперёд.
– Я накупила, а ты их жрал две недели!
– А ты голодная ходила?
– Я голодная никогда не ходила и ходить не буду, а ты, паразит, теперь до получки поститься будешь! Куда деньги дел, говори?!
– Я? Я их домой нёс…. Думал, что ты их выудила.
– Не видала я твоих денег, пьяница несчастный! Где хоть был? Иди по своим следам, пока народ на работу не пошёл, а то подберут.
     Женька накинул на плечи пиджак, выскочил за дверь, как ошпаренный,   вспомнил   про  вчерашнюю  лапту  и  первым делом побежал на полянку. Там он встал на четвереньки и стал ползать по отаве, приглаживая её, распрямившуюся за ночь, своими чугунными утюгами. Денег нигде не было. «Можа, ребятишки подобрали, а можа из баб кто-то, коров прогонявша, нашёл. О! А коровы не могли сожрать? Да нет, вряд ли». Вернулся домой, надел кепку и скорей – за порог. Только успел дверь захлопнуть, как услышал, что в неё врезалась прилетевшая сковорода. Да, у нас они иногда летают, только пока без пришельцев, слава богу, а то б стыда – не обобраться! На работу Гусь шёл медленно, сгорбившись и опустив голову чуть ли не до самой земли – денег не нашёл. Жаль. На что ж опохмелиться-то? Зашёл к Вальке, что под горой возле пилорамы жила:
– Валь, нету у тебя?
– Это у вас, чего допили, уже ничего не осталось, а у меня есть – всё на месте!
– Да ладно, ты-то не заводись.
– Ага! Попало от Гальки, да?
– Сегодня байдак пилить будем.
– Ну и что? У вас там, на работе, не байдак, а бардак полный! Куда только прораб глядит?!
– Я тебе четыре байдачины принесу, окромлённых и строганных …
– Куда они мне? На гроб разве что…
– Тьфу, на тебя! Городишь, что попало! Кто ж гробы из байдака делает? Тебя в такой домовине до кладбища нам вдесятером  не снести!
– Да вас десятерых трезвых во всём колхозе не насобираешь,а пьяные уроните.
– Боишься, что туда в синяках не примут? Всяких, Валь примут: и в синяках, и пьяных, и сланых. Вот  и я…
– Сланый?
– Валь, не мучай меня. Правда, байдак принесу.
– Бутылку дам, но гляди: если только обманешь, и к калитке моей не подходи ни разу!
– Мало, Валь. Это только нам за то, что напилим и принесём. Надо ещё ребятам, которые обрезать и строгать будут, их трое.
– Обманешь ведь, паразит.
– Никогда!
– Ладно, но только не сейчас, а когда принесёте.
– Ты думаешь, что говоришь? Кто тебе принесёт – я ж помру, если сейчас не дашь.
– Одну! А другую потом.
– Давай, раз так…

     Прежде, чем приступать к работе… ну, вы, ребята, поняли. Потом попробовали пилы точить, а точились лясы вместо пил. Потом «отправили гонца за бутылочкой винца» с табуреткой, которая накануне была сделана прорабу.
– Прорабу сделаем другую,  ещё лучше, потом когда-нибудь, к получке, когда наряды нам закрывать будет, чтоб он, Гусь Лапчатый, не обижался на нас и нас не обидел, –  сказал Женька.
– Вот ты, Лапчатый, и сделаешь «ещё лучше», чтоб он занозу да не одну в зад себе воткнул, – подковырнул Женьку Анатолий-пилостав.
– Не хуже тебя сделаю – огрызнулся Гусь и пошёл на улицу отливать, но не успел он дойти до отливочного цеха, как заорал что-то про мать и, кубарем скатившись с горы опилок, что есть мОчи, побежал к своему дому, который от пилорамы был виден как на ладони.
     Мужики высыпались из своей производственной избушки и, ничего не понимая, стали махать руками и орать вслед своему сотруднику:
– Жень-ка! Жень-ка! Гу-сак! Гу-сак! Да-вай! Давай, давай! На мировой рекорд идёшь, ядрёна Матрёна! Что хоть с ним, мужики?
– Может, с ума сошёл? – предположил Мишка Луковников.
– Да не, наверно бабу свою в борозде с Гришкой-пастухом увидал….
    
     А увидел Женька не бабу свою с кем-то в огороде, а дым из трубы родного дома. Среди лета красного кто ж в деревне печку топит? Времянки для этого у каждого во дворе сделаны. Так что не он с ума сошёл, а его Гусыня Лапчатая! Как только Кабанов дым увидел, сразу вспомнил, что деньги, полученные в конторе, вчера он в печке спрятал. Жена ещё с весны туда ненужные бумаги бросала, а он аванс свой под эти бумаги подсунул, чтоб она не отняла опять всё до копейки у него, ни разу не опохмелившегося после этого аванса.
     Вбежал, значит, Женька на кухню и, ни слова не говоря, жену оттолкнул от печки, и в топку голыми рукам полез, начал выбрасывать оттуда себе под ноги горящие бумаги и затаптывать их прямо на полу. Затоптал, сел, раздвинув ноги, и стал перебирать пепел в надежде хоть десятку найти уцелевшую, хоть полтрёшки, рубль хоть с несгоревшим номером – ни чем похожим на деньгу и не пахло, пахло только дымом, сажей, пшиком…
     Подошла ничего не понимающая, но предчувствующая беду супруга, села рядом с мужем, не орала, как обычно в подобных случаях, а спрашивала одним только словом:
– Аванс?
– Угу – мычал, не раскрывая рта, Женька.
– Весь?
– Угу.
– Зачем?
– Хм…. А ты?
– Что?
– Зачем?
– Хм…. Иди.
– Куда?
– Туда, – показала пальцем Галина на пилораму.
– Зачем?
– Зарабатывай ещё.
– Ай!
– Не пей.
– У-у…
- Гусь Лапчатый.
- Угу.

     Рождались. Играли. Учились. Любили. Женились. Пели. Работали. Рожали. Учили. Радовались. Чудили. Пили. Огорчались. Ругались. Плакали. Мирились. Терпели. Жили.


*  Крёхать – крехтеть или кряхтеть – охать, стонать, пыхтеть, неохотно делать что-то… (В. Даль).