объятия транспорта

песнопения родословных напичкали хворост,
вздыбили мощь, стянули кражу дровосека,
выперли хозяина телепатии огорода,
скрюченного паренька аутопсии,
ленивого бриллианта сакрального.

вяжет куст своих уродов, одевает
в стога, в древесину кольчатых
топоров, заискивающих пред массами
принципов, искажающих профанность
официального.

уличенный развивает стенку противогаза,
волдырями ввинчивает скатерть в смерть
моратория. закавычен прах безбрежного,
скалистый цвет портит мезонин кавардака.

наскальные гренадер отливают прачечную
звездопада, ножевой противень калечит
тетрадки стенописного вурдалака.

крученый заселяет киноленту личности,
перемены карандаша улучшают прическу
карманного волейбола. 


сквозь дыры тянутся вариации,
обглоданные приисками проникновения.

поскольку анапест цветка уже занесен
пургой мировоззрения, вкладыши мимолетности
уже не могут причинять взаимность
гастарбайтерам наития.
искомые ландшафты запудрены с лихвой,
и тираннозавр несется сквозь сноп навстречу оргазму
государств, навстречу печали обдолбанных лазейчатых
скамеек.

взлет гасит гробовую бессмыслицу калейдоскопа,
и волны средоточия отпускают мирские привлеченности,
вникая в ужаленных, в горбатых и пришибленных
крокодилами тоски морской.

деготь причиняет разнообразные вывихи формализма,
утопая в наперстках величины, в казусах сладострастия
раззадоренного притчами батискафов, лодырями
мармелада, космы, облегающие мое жало,
жалость и шалость, огонь вместо души, вместо
земли, вместо жизни. и горит все,
утопая одновременно, задыхаясь, опорожняясь.

склады гибнут, перегруженные пасеками легенд,
малоимущими плакальщицами мастурбации.

рвется рыба дождя, надсмотрщик
распрямляет свою скрипичную вазу,
взрыхляет свою малиновую дискотеку.

бьется сердце негодяя, уничтожается
телефонами воды, небоскребами вдохновения.
тянется листва, как нить, как резина носков,
увечная, младогегельянская.

паршив исток творения, и боги ищут новые способы
творения, новые клады грибов, прииски красоты.
доволен изгиб пером, полет шагает, как почтовой,
как легионер гиппопотама.
соскакивается доска с низин, прибавляется грудь
к вискам, умножается вальс на мазурку, сливается
мачта и весло, пропасть и скала.

пляшет одинокая идиома маргиналий, высвечивается
лицо Моисея, судорожное, героическое, сюрреалистическое,
подобно магме письма, шагам созвездий.

шлется маразм в пророки неистовства, бури шерсти,
смерчи контузии.

внутренний комплекс будоражит тьму, регресс точит
кроны лавин. лед варана ископаемо морочит десны.

рожает кровь своего младенца, свою мечту.
держится катана за люстру торса.

где-то вши обретут себя, узаконенные,
пластырь города отчеканит преимущество
лабиринтов.

скуден океан разношерстных полдников,
среда итогов искрит блаженством ветеранов.

кажимость наблюдает грозди истлевания,
розы подвергают сумерки истязанию точкой
зрения.

кара надвигается на почту, прищемляющую
карты гидролокаторов. июнь зовет в себя,
в соположенность ихтиандров.

раскрыты объятия транспорта, грот благополучно
отсекает кариес килограмма.

прищемило вантуз елея, корточки скачут под
велением гвидона.

что-то тянется к тебе, опрокидывает,
взрыхляет структуру, как бы подписывая контракты,
как бы мельтеша над ваннами мизансцены.

сквозь сей ропот услышишь и ты забвение,
движение рогов космы, противоречие
сердец, карма пролегоменов,
сквозняки наречий, и все то, что мешает
рыдать, проникать в структуру
опрометчивости, в возню противогазов,
в мельтешение конвертов,
постигающих лодыжки песнопений,
глазастые судороги наименованного.

даже как встарь, пройдет сия череда,
всплакнет чудо вещей, исчезнет липкое
предисловие, опоздает ранняя стачка
миров, соскользнет череда рубероида,
изыскания рот палатных, хребет возницы,
козни грамотеев.

сатана поверхности, ликующий средь долгот
лишь постольку, поскольку рана фейерверка
снизошла до каре матурбации, уже узнал
фортепиано парнаса, калории фирменных парников.

отливаются пули в сегментах водораздела,
пихты макают свои ульи в пиршество идей,
возгласы различают мускус питомцев,
водяные робы соскакивают с форменных
винегретов, потому что розница препятствует
сношению витаминов, разбазариванию
линеек оприходования.

сперма льется в баки, начиняет торговые
склады, причиняет синюшные лапы,
прочищает скверные валики метаболизма.

качается утка донесения, присваивает
пропеллер свои вкладыши. мироносец
связывает внутренние тромбы идеализации,
соблазняет ветошь колпачков,
обуздывает внимание окуляров.

выливается проституция в базы, в чашки,
в лопасти мятые, скворечники обязуют
подливать микрокосм инъекций, связывать
честь архетипов.

миллионерские закваски амфетаминов
вгрызаются в листовки калового притеснения.
каша мордобоя расчленяет трамплины территорий.

рвется стезя надрыва,
косы выравнивают отличительные
деления востока.

присваивает партитура свои броски.
кокон литературы подбрасывает крохи
величины в черную рань весны.
космос употребляет наркотики, дабы
быть необъятным, как сторож
телекинеза, как ворох молодежи,
пристающей к книжкам половых
органов, к сточным пряникам
труда.

газовые кручины освобождают нельзя
рассудка, капля стискивает силуэт
поста.

считывается ромб с розовых воздушек
восприятия, кол снашивается под
грубым натиском пера.

кортик вынашивает температуру травы,
вывоз гардероба обрабатывает тумбу
карниза. стелла арбуза смахивает на
ключицу умащенных псарен.

квест уничтожает прореху дыхания.
ментор складывает верблюжьи недоноски,
парень скользко ранит сердца камнем,
гордость спихивает крик в ловлю стафилококка.

возмездие амфибии присваивает курганы
солнцепека линейчатым пакостям воскрешения.
мнимо кудесник увеличивает свою полость,
робко одаряет судьба гроба своих предков.

крутится нежно ступор деревни,
летит низко встрепенувшаяся кладка
маргарина.

увеличивается складно чопорная статуэтка
работы, размахивает редко масло своим
телом, своим каркасом.

каркает горько листва поперечной крыши,
рулит редко просмотр кофейных булыжников.

сметана естества пробивает толстую
разминку развода, смелость качает
потолок аудиенции.

выискивается постель в намеках трансценденции,
васильки приписывают этот сочный восток бирюзы,
эту отчаянную канитель дыхания, пропитанного
клейким водородом штиблета, смазанной
номенклатурой идиота.

плачет конь в орнаменте, заискивая перед
публичными вагонами, перед брусникой меры,
перед карателями новизны, что записывают
прочерк над каждой живой душой, воспламеняя
блажь ортопеда, пройдохи вселенского,
жизнь пучиною, абстракцией объясняя,
предъявляя ухватки мартышки и лиловые
козлы маринада.

лишь в дебрях декаданса триумф вовлечется
в чесотку параграфа, в полимеры акустики,
в изотопы магнезии.

сверток наличествует преклоненный, и десница
взывает пред умершим, пред воскресшим.
плачет одинокая действительность, непонятая,
не пропитанная экстазом познания и творчества.
пресен кивок водки, и лучник впрыскивает летопись
мармелада, палицу плоскости атомной.

стегает молодость моя публика,
привязывает горы к теснине ошейника.
выжжена твердь огня, пастырь грузит вагоны амплитуды,
обволакивая письмо ранкой отточенных организмов.

сыт и пьян троллейбус повиновения,
гребет свой предел дыня разгильдяйства.
высшая способность наблюдается в дубе
раскатов, высшая проба ставится
на гром повеления, изымающего
кости жизни из плоти смерти.

кажется мнимым движение словес,
кажется сырым мясо гороскопа,
кажется сволочью дерево заклинания.

в пространстве полубог взирает,
околевает средь судорог дыхания.
проникает часть проклятая вовнутрь
траты, причитает звездочет манипуляции.

трактат милосердия причиняет воск
коже поверхности. спесиво жалуется
живодер автомобиля.

вскользь работает диагностика, потрошит свои
сердобольные аргументы, наркоманы псевдоторговли,
вмазанные ереси акустики, изношенные париками
самоотдачи, в вазах ,в лимфе, изгой,
шизофрения, кивки кудесников жала, жадность
небоскребов, причитая над отточенными
мирами преисподней, над властелинами прадедов.

машинерия вмятины соскочит с ревнивой оглядки,
изничтожит поверхность, линии зла,
новолуния, солнце, солнце прядей, поющее
сталь ножа, сталь сердца, сталь в сталь,
металл подобен металлу, рыбак похож на рыбу,
человек подобен скоту трансляции, жилы в
париках оскудевают, взвешивают наличие существ,
воспламеняют рога планет, вдохов целины,
прядущей воск дождей, дождей тела,
воск тела, приход тела, как бы изношенного
галлюцинациями, с поджатым хвостом,
охраняемое волдырями симптоматики, волками пятницы,
львами января.

вот где зарыто княжество рассудка, вот где медь
трещит от уверток, от трансляции технологий,
от высохших берез амнезии, от лесопилен составов,
от бурых солнцепеков телевидения.