Пропойск-главы 21-30

СЕМЁН РЕЗНИК


РОМАН В СТИХАХ
    
Глава21

В ту ночь Мария спала плохо,
Проснулась – уж зари сполохи,
И  за окном ночная тень:
«О, Боже мой! – вчерашний день
Мария, вспомнив, задрожала, –
Мне же  погибель угрожала.
Да вот Господь беду отвел». 
Вдруг стук в окно: «Кто там пришел?»
Она испугана немножко.
Идет, волнуется, к окошку,
А на дворе уже видать –
Как ей Давида не узнать?
И удивилася она.
Затем тихонько от окна
Она прошла, открыла двери.
Пришла Рахиль, глазам не верит:
– Давид, в такую рань, зачем?
В ответ: – Шолом! – он молвит всем.
– Прошу я, тетушка, простить:
Наедине поговорить
С твоей Марией надо очень.
Рахиль ушам верить не хочет.
И сильно хоть поражена,
Без слов уходит прочь она.
Вот, наконец, один он с ней.
Бессонных сколько он ночей
Мечтал, лелеял и грезил,
И вот один он с нею был.
Давид стоит, смущен немного:
«Хоть улыбнулася.  Нестрого
Смотрела ты бы на меня.
Как донести мне до тебя,
Чтоб осторожна была ты:
Быть может, кто-то извести
Тебя задумал, между прочим».
Давид стоял, потупив очи.
Краснел, не зная,  что сказать.
– У вас в Пропойске, верно, мать?
Сказал он, зная, невпопад…
– Спросить о ней пришли вы вряд
Такою раннею порою.
– Нет, вообще. Того не скрою,
Что я случайно услыхал,
Как кое-кто вам угрожал:
Я слышал странный разговор.
В ушах моих он до сих пор.
Поверь, опасность велика!
Из уст я слышал старика:
Мол, извести тебя хотят.
Поверь, я этому не рад!
И он умолк, вновь покраснел:
«Как говорить я с ней посмел?»
Мария ж слушала, внимала,
Удивлена была немало.
Да вот еще, слегка бледна:
– Спасибо! – молвила она.
 
Глава 22

Не все надежно, не все скрыто:
Случайно ль дверь чуть-чуть открыта –
Хозяйка слышит разговор,
Таясь за дверью, словно вор.
И странно ей, и дивно, ново.
Хватая жадно каждо слово,
Она забыла все напрочь:
«Кому мешает Поли дочь?
Кто угрожает ей расправой?
Ножом, ружьем или отравой?
Давида надо расспросить,
Да осторожней надо быть».
И, улучив момент, она
С Давидом речь ведет одна.
Еще не ведая о чем,
Толкует с ним о том, о сем.
И о Марии, между прочим.
Ей интересно очень-очень,
Побольше хочется узнать.
Рахиль пришлось разочаровать:
Вела она беседу тонко,
Но наш Давид всегда в сторонку
Беседу ловко уводил.
Другую тему находил,
Коль о Марии разговор.
И удавалось до сих пор.
И улыбался он подчас.
Рахиль держала зорко глаз
И за Марией наблюдала –
Причину некую искала,
Чтоб со служанкой говорить.
Сама не зная, как ей быть:
Отцу Давида рассказать
Иль об услышанном молчать.
В конце концов она решила,
Что очень мудро поступила.
Давида тайное сокрыв.
И в вечер, свечи запалив,
Она молилась горячо…
…И мужу рассказала все.
И говорил ей тот в ответ:
– Жили мы мирно много лет,
И нам никто не угрожал.
Теперь беду злой рок послал.
Служанку надо отпустить…
Рахиль всплакнула: – Как же быть?
Она честна и не ленится…
– Тогда не будем торопиться, –
Подумав,  Каплан ей сказал.
А сам Давида в дом позвал.
Наедине с ним речь завел,
И поздно ночью тот ушел.
А старый Каплан до рассвета
Не мог заснуть, искал ответа:
«Как быть с Давидом? Может быть,
О сыне Яше сообщить?
Служанка  – дева юных лет
И впрямь красива, спору нет.
Но все ж она кровей не наших…
Хотя найти труднее краше».
Так думал он и говорит:
– Тебе  не пара наш Давид!

Глава  23

В тишине костер искристый
Ярким пламенем горит.
Словно сокол серебристый,
Месяц в облаке парит.
И спокойно все, и странно,
Сож невидимый журчит.
Одинокий стог в тумане
Сизым призраком стоит.
Наяву то или снится –
Маша сразу не поймет.
Глядь в окно – луна светится.
Кто-то бродит у ворот:
Лунный скрадывает свет
Чей-то темный силуэт.
И в волненьи дышит грудь,
Стало страшно ей чуть-чуть.
Плотно шторы закрывает,
Быстро свечку зажигает.
Богу молится пред ней,
Пред иконкою своей.
На душе светлее стало.
Пламя свечки чуть трещало,
На стене игра теней,
И не страшно стало ей.
Только вот ей одиноко –
Отрок тот, причуды рока?
Кто он? Кем  он послан ей?
Вдруг о матушке своей
Сердце нежностью заныло.
Тот кулич, что это было?
И решила в день субботы,
Вечерком после работы
Нанять тройку лошадей,
Ехать к матушке своей.
С этой думой спать ложится,
Но чего-то ей не спится.
Поворочалася чуть,
Задышала ровно грудь.
Затуманилось сознанье
И забылась… Дня сиянье
Разбудило ровно в пять –
За работу ей опять.
Расчесалась и умылась,
Пред иконой помолилась,
Разожгла камин и печь,
Чтобы бульбы быстро спечь.
Так  с едой она возилась.
Дверь тихонько отворилась,
И Рахиль выходит к ней:
– Набери воды скорей
И поставь немедля в печь.
Да зажги-ка пару свеч, –
Ей хозяйка повелела.
А сама на лавку села.
На работницу глядит.
Уж у той вода кипит:
«Ты справна, ловка, умела
И племянника сумела
Ты, конечно, обольстить,
Колдовством приворожить.
Или просто он влюбился?»
– Странный сон сегодня снился:
Мол, гуляю босиком.
В небе чистом над Днепром
Вижу – белый голубок,
И полет его высок.
Вдруг откуда – коршун рядом,
Цель он ценит зорким взглядом.
Неужели шансов нет?
Я проснулась – был рассвет.
Не скажу, чтоб испугалась,
Но волнение осталось.
Трепещу я до сих пор.
– Что за сон? – она в упор
Поглядела Маше в очи.
Побледнела та, но хочет
Ей служанка рассказать,
Но не знает, как начать:
– Снам не надо доверять, –
Наконец она сказала, –
Это в Библии читала.

Глава  24

Ночь прошла, уже светает.
Луна сребристая  сияет.
Туман  еще кругом стоит
И звезда во мгле горит.
Восток еще зарей не блещет,
еще не слышен птичий гам.
Застыло все, волна лишь плещет,
Ласкаясь в сумраке к ногам.
И все спокойно, все так странно.
Мария к дому  побыстрей:
«Родной порог, я здесь желанна».
Сердечко билося сильней.
И тихо-тихо постучалась,
И дверь открылася чуть-чуть.
Она в объятьях оказалась,
И сладко-сладко ныла грудь.
Затем вопросы и ответы.
И самовар поставлен был.
И к чаю сладкие конфеты…
О сне вдруг каждый позабыл.
Вот за окном уж день сияет.
Пора, пора ложиться спать.
Полина доченьку ласкает,
Негоже нынче горевать.
Отрада сладко душу гложет,
И слез порою не тая:
– На день, на два, на три, быть может,
Со мной кровинушка моя, –
Полина тихо прошептала.
Вот час-другой Мария спала.
А что ж Полина, в поле ей?
Нет-нет, с дочуркою своей
Хоть день побыть – и то отрада.
Скорее к печке, завтрак надо…
Мария голодна, небось:
«Как тяжко жить мне с нею врозь…
Когда б она не уезжала,
Я б горя горького не знала».
Чугун Полина ставит в печь,
Сама же – в горницу прилечь
Ушла на полчаса, не боле.
Но вмиг уснула, видит: в поле
Она колосья тучны  жнет.
Вдруг серп скользнул и руку жжет,
Из раны кровушка сочится:
«О, Боже, что должно случиться?»
Она не знает, что потом…
Открыла очи. Ясным днем
Быть обещает утро это,
Лазурью небо все одето.
На стенах зайчик озорной:
«О, я проспала, Боже мой!» –
Она, печаляся, вскричала.
Но понапрасну, Маша спала.
И вот она у печки снова,
Еще чуть-чуть – еда готова.
Но надо в погреб поспешать,
Чтобы кваску в кувшин набрать.
Да и прибрать еще немного.
Но не успела: у порога
Мария, дочь ее стоит:
– Тебе помочь?– ей говорит.
И слышит матушки ответ:
– Такой работы срочной нет.
Ты бы поела для начала.
И вот уж бульба, мясо, сало,
Дымясь, стояли на столе.
«Как хорошо, уютно мне, –
Мария вспомнила былое. –
Здесь все знакомо мне, родное.
И дом, и двор, и летний сад.
Зачем же ехать мне назад,
В проклятый город возвращаться?
Опять одной, одной остаться…»
И стало тяжко на душе.
– Ты посылала кулич мне?
Спросила тихо Маша маму.
– Куда деваться мне со сраму:
Не испекла тебе пирог.
Пускай за то  простит мне Бог,
Что я кулич не посылала.
И дочка молвила: – Я знала.

Глава  25

– Скажи, племянник дорогой,
Что между гойкой и тобой?
Рахиль Давиду смотрит в очи.
Но тот молчит, молчит, не хочет
Дотошной тетке отвечать.
Но что он может ей сказать?
Сказать, что он влюблен по уши?
«Господь, Господь, спаси нам души,
Мою и  Машеньки моей».
А что Рахиль? Сказать что ей?
– О чем ты, тетушка,  не знаю…
Ты о служанке, полагаю.
Тебя пусть это не тревожит:
Быть с нею у меня что может?
Ничто не связывает нас,
Я помню Господа наказ! –
Своей он тетке улыбнулся, –
Но где ж она?.. – он вдруг запнулся.
– Опять я вижу антерес.
Гляди, накличешь гнев небес, –
Сурово тетушка сказала. –
Я выходной в субботу дала.
Она уехала домой.
Забудь ее, племянник мой!
– Я что? Я что? Я так спросил, –
Давид, краснея, говорил.
– Разве, тебе, Давид, не пара
Наша красавица Динара? –
Рахиль украдчиво сказала.
Ответ, увы, не услыхала.
Давид ушел. Он грустный был.
Противный дождь чуть моросил.
И ничего, кроме досады.
«Немедля видеть ее надо!
Душа желает встречи с ней!
В Пропойск бежать, лететь скорей!
Как до него теперь добраться,
Чтоб с милой рядом оказаться?
И как увидеть милый лик?»
И духом наш отрок поник.
Еще  и с теткой разговор…
В ушах звучал он до сих пор.
И не сказал ей, не решился,
Что он без памяти влюбился.
Он будет Машеньку любить,
Пока на свете будет жить!
И словно молнии стрела:
«Желает ей ведь кто-то зла!»
И вмиг застыло все в груди.
Не  разбирая, шел, пути,
Давид дождя не замечал.
Шел, оказалось, на вокзал.
И что ж? В Пропойск уехал, да?
Туда ж не ходят поезда!
Нет, нет, побыл он там немного.
«Вот взять бы тройку – в путь дорогу,
В Пропойск, к любимой, пулей мчать!»
Давид мог  только так мечтать,
Но совершить то невозможно.
Хоть, право, нанять тройку можно,
Но как Марии объяснить?
«Могу отвергнут ею быть…»
К нему она как отнесется?
– Ее сердечко отзовется? –
Он тихо-тихо произнес.
И уловил вдруг… запах роз.
И оглянулся, пораженный:
Пустынен зал. Лишь изможденный
Крестьянин с торбою стоял.
Дивясь, Давид покинул зал.

Глава 26

Глядя на серебристый путь,
Любуясь звездами ночными,
Давид никак не мог уснуть,
Охвачен думами благими.
И перед ним опять она:
Глаза лазурны, с поволокой.
И хмель любви испит до дна…
«Пусть будет все по воле рока!»
Подумал он и задремал.
Но дверь тихонько отворилась,
Он деву в белом увидал,
И сердце бешено забилось…
А что она? К нему идет…
Иль нет, плывет, как невесома.
Давид, глазам не веря, ждет:
Он оглушен, как залпом грома.
Долго мгновение, как день,
Над ним любимая склонилась.
Вдруг на лицо упала тень,
И все исчезло, испарилось.
«Что это было, сон иль явь?»
Давид не спит и размышляет.
Душа его, виденью вняв,
Вся полыхает и страдает.
А вот и утра нежный свет
Развеял тьму, заря сверкает.       
Он вспомнил Господа завет…
Но кто-то дверь вдруг открывает,
И испугался наш Давид.
Мгновенье вечностью вновь стало
– Шолом! – вдруг кто-то говорит,
И  сердце вдруг отца узнало.
– Прости, пришлося разбудить,
Чтоб на работу собирался.
Хочу с тобой поговорить…
Давид, я долго не решался.
Ты изменился, грустным стал,
Уж не влюбился ты порою?
Прости, недавно  я узнал…
Что между гойкой  и тобою?
Зачем она тебе, зачем?
У нас девиц ведь разве мало?
Ты знаешь, что рискуешь всем,
Проклятья небо чтоб послало? –
Он замолчал. Молчит Давид.
Отец стремительно уходит.
А что ж Давид? Уже не спит.
В Пропойске с Машей в мыслях бродит.
 
Глава 27

Уходит ночь, уже светает,
Но в комнатушке мрак царит.
Рахиль былое вспоминает
И в тишине не спит, грустит:
«Пора девичья – как мгновенье.
Отец и мать, сестренка, брат,
О вас души мое томленье.
Ах, не вернуть мне все назад.
И тот парнишка светло-русый…
И мед горячих, сладких губ.
И крик отца: «Убью, эр рушес!»
Был как отец  со мною груб!
Затем и Каплан появился,
Он  был тогда уж зрелых лет.
На мне немедленно женился,
Хотя любви меж нами нет».
И вот теперь она вздыхала.
И, к старику оборотясь:
– Ты спишь аль нет? – она сказала.
И храпом был ответ тотчас.
Тогда еще минуту-две
Она мечтала в темноте.
И тормошит его сильней.
Старик спросил, что надо ей?
Тогда Рахиль ему сказала:
– О гойке думала немало.
Давид, видать, в нее влюблен,
По ней, бедняга,  сохнет он.
Как мог законы он забыть?
И я не знаю, как мне быть.
Ведь мальчик наш, родная кровь…
Вот вечерком придет он вновь,
Чтоб на нее полюбоваться.
Старик изволил отозваться:
– А что она к нему питает?
Кажись, его не замечает.
Рахиль вскричала, говорит:
– А чем он плох!  Красив  на вид,
И не ровня она ему!
Его я, право, не пойму!
Мария вовсе не плохая.
Она служанка удалая,
Да и характер золотой…
Вот жаль,  крови она не той!
Рахиль надолго замолчала,
И до утра она не спала.
А рядом с ней храпел старик.
А вот уж утро, солнца лик
Глядит златой уже в окошко.
Огорчена Рахиль немножко:
Ведь надо с Машей говорить.
«О, Боже, Боже, как мне быть?»
Служанка коль пред ней предстала,
То лепетать о чем-то стала
И опустила очи вдруг.
И говорит, что в доме слуг
Накладно стало содержать
И их придется отпускать.

Глава 28

И вот студеным вечерком               
Стучится  Маша  бабке в дом.
Подходит к двери та, дивясь:
– Кто там за дверью в поздний час?
С опаской двери отворяет.
– Эт ты?! – и девицу впускает.
А та ей «здрасте» говорит,
Сама печальная на вид.
– Ну што, Маріечка, здарылась?
Старушка вдруг засуетилась
И лавку ей дает скорей.
И говорит Мария ей:
– Хозяйка утром мне сказала,
Чтоб я работу подыскала.
Не угодила чем-то я.
Хозяйка выгнала меня.
Я так работала, старалась
И вот ненужной оказалась.
И ей старушка говорит:
– Гасподзь на небе ўсе узріт.
А коль дано таму случыцца,
То нужна, дзевка, пагадзiцца,
А не раптаць i не стагнаць,
I ўсе, што есць, душой прымаць.
Мы заўтра ў храм пайдзем малiцца,
А вось пасля апрэдзелiцца,
Мне што с табой далей рабiць.
Ну, я пайшла краваць сцялiць.
Она ушла, постель прибрала
И вскоре Маша задремала.
И ей приснился дом родной.
Проснулась рано, пред зарей:
Вот печь пора бы растопить…
«О, Боже, как могла забыть,
Что не служанка в доме боле.
Да, впрочем, все по Божьей воле.
И зацепило сердце вновь,
Хотелось ей в родимый кров.
Она еще чуть полежала,
Чуть-чуть понежилась и встала.
 К окну подходит, в сад глядит.
И вдруг ей вспомнился Давид.
И отчего, она не знала,
Вдруг грусть-тоска ее объяла,
И подивилася она.
А ровно в десять не одна,
А с бабкой  к храму подходила
И нищим денежку дарила.
Пришлося мелочь им отдать.
Вот пред алтарем стоят опять,
Опять псалмы они пропели,
Молились просто, как умели.
Затем, отрадою светясь,
Спешили к дому восвоясь.
Вдруг по дороге чей-то взгляд
Заставил девушку назад,
Назад заставил посмотреть.
Давид едва сумел успеть
За чью-то спину уклониться.
Чем повод дан был усомниться:
Мария видела его?
«Опять Давид, что мне с того?»

Глава 29

В гости к нам спешит весна.
Громыхают грозы.
Пробудились ото сна
Вербы и березы.
Ветерок уже на них
Листики колышет.
Все надеждою живет,
Все любовью дышит.
И раскинулось ковром
Изумрудным поле.
Не придут уже снега
И метели боле.
Но, обиду затая,
Мстит зима глухая –
Вся, как матушка моя,
Травушка седая.
И сегодня день погожий,
В солнца нежится лучах
Воробей, на ком похожий,
Рад, чирикая в кустах.
И Марии легче стало,
Чуть светлее на душе.
Что-то в воздухе витало:
«Эх, найти б работу мне».
На завод она ходила
И на фабрики не раз.
Но потом уж не грустила,
Молча выслушав отказ.
Но вот вывеска: «Приют».
«Попытаю счастья тут».
Сердце сильно вдруг забилось,
Постучалась. Дверь открылась,
Вышла девушка. И к ней:
– Заходи сюда скорей!
За руку ее схватила,
Коридором проводила,
Все в молчании притом.
Странный выдался прием:
«Будто ждали здесь меня».
Изумленья не тая,
За девицей входит следом
В комнатушку. Там под пледом
В кресле женщина сидит,
Улыбаясь, говорит:
– Я видала  ночью сон.
Полагаю, вещий он:
Мне дано было узнать,
Что сегодня ровно в пять
Ты пожалуешь ко мне,
И мой долг помочь тебе.
Ты  ж намаялась, наверно.
Звать тебя Мария, верно?
Имя слышала во сне.
Ну,  зачем пришла ко мне?
И Мария рассказала,
Что работу, мол, искала
И найти ее невмочь…
«Вот и  здесь погонят прочь», –
Так Мария вдруг решила.
Помолиться не забыла
Быстро Богу про себя.
Госпожа сказала: – Я,
Я смогу тебе помочь:
День придется или ночь
Быть с людьми преклонных лет.
Мыть полы и туалет,
И, что скажут, – все робить,
Не лениться, не грубить.
Делать все дела с душой,
Быть в согласии со мной.
Будешь ты в Приюте жить,
Но лентяйкой чтоб не слыть!
Так согласна ты, аль нет?
– Да! – услышала в ответ.

Глава 30

Дни бегут, летят недели,
Желтый лист кружат метели.
Рано зимушка грядет,
Все ж ее никто не ждет.
И деревья приуныли,
Верно, лето не забыли.
И зачем им зимний сон?
Что несет с собою он?
Ах, скорей бы пробужденье!
У Марии день рожденья,
Но ей праздновать не с кем.
В вечер темно ровно в семь.
Свет свечи, игра теней,
Одиноко, тяжко ей!
Пред иконою склонилась,
Прослезилась и крестилась.
Вспоминала маму, дом
И решила завтра днем
Написать в Пропойск письмо,
Чтоб чрез день пришло оно.
И еще бы не забыть
Пять рублей  в конверт вложить.
Вот так думала девица.
Спать легла, но ей не спится,
Но вот веки – как свинец,
И заснула  наконец.
Но далек еще рассвет,
С лампой Маша, тусклый свет
Светит в комнатах сырых.
Что там нынче ночью в них?
Старики ли спят, не боле,
Кто-то ль корчится от боли.
Грелку ль надо положить
И кому перестелить…
Да уборку по утрам,
Кто больной, не может сам.
Старики одни живут,
Здесь последний их приют.
Были ль счастливы их дни,
Но теперь они одни.
В их глазах всегда печаль,
Их Марии очень жаль.
Вот старушечка одна
Не встает – больна она.
И кормила, одевала,
Ночью  часто укрывала,
Маша с ней была нежна.
Никому та не нужна,
Никому к ней дела нету.
Маша даст порой конфету.
И к старушке она той
Привязалася душой.
Время  шло, и чрез полгода
Все ж желанную свободу
Та старушка обрела:
Тихо  в мир иной ушла.
Вот  Марию вызывает
Госпожа, ей поручает,
Адрес  в руки ей сует,
Наставление дает:
– Ты родных  ее известь,
Сообщи  плохую весть.
Пусть немедленно придут
И старушку  заберут.
И Мария шла, рыдала,
Долго  улицу искала.
Вот  и арка, нужный дом.
В дверь стучится, в горле ком.
Молча девка отворила
И Марию в дом  пустила,
И  в гостиную ведет.
Там ее никто не ждет.
Девка Машу усадила,
Холодна служанка была.
Повернулась, вышла прочь…
«Скоро бабки выйдет дочь
Иль, быть может, сын  придет?»
Долго  Маша уже ждет.
Дверь вдруг тихо отворилась –
«Боже мой!» – глазами впилась.
Страшно стало, страшно ей…
Та «цыганка»  перед ней!
Но не в платьице цветном,
А в халате дорогом.
И «цыганка» побледнела,
И  сказать что-то хотела.
Только  смотрит и молчит.
Вот Мария говорит:
«Я пришла, на жаль, сказать,
Что скончалась ваша мать!»
И  вздохнула, замолчала.
Молча вышла та из зала.