Граница

Прижаться к щеке трагедии! К черным кудрям Горгоны,
к грубой доске с той стороны иконы… И. Бродский.

Ползёт куда-то старенький Икарус
среди гибридных войн и параной.
Белеет серый саван, словно парус,
над всей моей декабрьской страной.

Молчит предновогодняя столица –
всё в энный раз поставлено на кон.
И каждый знает: как реально спиться,
пересекая этот Рубикон.

Как горечи хлебнув, на самом деле,
сравняться с высотой заподлицо –
смотреть иконе (бывшей в чёрном теле),
как будто пограничнику – в лицо.

И не услышать даже отголоска
петард, гремящих краской до утра, –
где тонкой, разделительной полоской
сочится кровь у правого ребра.

Икону, как дитя, поставив в угол,
заткнуть необозначенной проём.
Бежать от ойкумены слепо в гугл,
чтоб стать на час «мышиным» королём.

Чтоб подчиняться, будто дудке Нильса,
рингтону.
Слышать, тюль стянув в горсти,
как несколько синиц роняют гильзы,
пытаясь контрабанду провезти.

Как тащит вверх аборигенов племя,
растаптывая утренний покой,
огромный нимб, поставленный на время,
которое давлеет над Москвой...

Лучи очертят грани постоянства –
и будут контуры в снегу молчать;
на лицах постсоветского пространства
проявится советская печать.

И транспорта нелегкая одышка
послышится над белой колеёй,
где ты стоишь упёртый, словно вышка,
торчащая меж небом и землёй.

Ты – образ, рассечённый ветром дошлым
(в расстёгнутом пальто) напополам,
напитанный и вытянутый прошлым.
Живёшь ни тут, ни там...
ни тут, ни там... 

Овальный заяц на стекло укажет,
пуская слюни с бойлерной трубы, –
и ты с пространством будешь скинут в гаджет
почти аморфной и слепой судьбы.

Останутся следы у бакалеи,
где в легкой дымке ускользнувших слов,
в кораллах перламутровой аллеи
плывут дельфины из забытых снов.